В Нанте был день города. На главной площади шел концерт самодеятельности и в в микрофон хрипели какие-то панки, продавался сидр и вино, толпа подвыпивших французов ничем не отличалсь от таких же толп в других странах. Повсюду висели эти идиотские шары из фольги, в виде сердечек, зайцев, кошек, собак, ракет и прочей муры. На огромном транспаранте красовалось лицо какого-то французского депутата, чего-то по интернациональной привычке обещавшего всем и каждому. Под ногами путались дети. Поражали красотой молодые французские папаши, похожие на мечты всех девочек мира...
...Ах, мне бы такого красавца, и по парку вдоль по листьям осенним (любить-любить осень), с колясокой. И походка у обеих стремительная и наконец-то в такт. В такт шагам. Походить движениями. Понимать И денег таких уж и не надо. И просто чтобы было все красиво. Моя семья. Готовиться. Иногда бывает одиноко. Иногда бывает слишком больно. И идти рядом, красивые спины, грациозно. Куртка моя красная замшевая. Джинсы. Свитер полосатый. А по выходным пикники. Шарф длинный, закутаться. Свитер мужской широкий. И пластиковый стаканчик с белым вином в руках. Мясо жарить. Один малыш в коляске спит. Второй ходит и Фунтика тискает. И я... И он... И...
Серж обнял меня за плечи. Протянул стаканчик с сидром.
- Боишься толпы?
- Вообще в людях что-то не то... – улыбнулась я. - Много шума.
Во Франции я постоянно пьяная. Не пьяная, конечно, чтобы шатаясь ходить. Но, как сказала Ирка, не пьем только что до завтрака. Зато после наверстываем упущенное до вечера и слово «тинто» уже в мозгах отпечаталось, также, как и травка в Париже у башни Эйфелевой при салютах и воздух и «круаааааасааааан» мой с акцентом московским и какие-то непонятные блюда из пшенки и хитрость в глазах и полная ненадобность телефона мобильного и все со мной. Мне больше ничего не надо. Бывает же?
Ирка хватает меня за руку. «Я тоже не люблю толпу. Ну их нафик. Не пропадут наши мальчики». И мы скачем, сначала прорываясь. Потом – поворот. Тихая улочка. Нет никого. Идти. Кроссовки мягкие. Нас не слышно. Я люблю, когда меня держат за руку. Не важно кто. Не важно по какому случаю. От ладошки идут лучи. Я проникаю под кожу другого человека. Я сливаюсь с Нантом. Запах реки. Запах осени. В воздухе витает тонкая боль. Звонкая. Как струна у скрипочки, лопнувшаяся и рубанувшая по щеке с прощальным сладостным писком.. Закатать рукава у футболки до самых плеч. Молчать и слушать, как падают листья, как шуршат шаги, как дышит Ирка...
В Соборах нельзя фотографировать. Вы об этом знаете? Стою внутри и минут 10 пытаюсь снять розу. Чтобы было красиво. Чтобы к душе и сердцу. Каждый раз нахожу новый ракурс. Ирка ходит, как заправский папараци, снимает мелочь какую-то. Уметь делать что-то незаметно, но на глазах у всех – величайшее искусство маскировки. Кажется, не только я им владею. Готика, ах, готика... Высота такая, что – ах, дух захватывает, а вот фото не передает так, как стоять и голову вверх задрав, а там под солнцем – роза-витраж, а там под солнцем много острых куполов, а там под солнцем такая красота, что просто – в голос – крикнуть, вспомнить что-то, Ирку за руку тронуть и кофе... Вот же чего хочется, счастье-то когда! Кофе с молоком. Кофе мой вкусный. Запах зерен, которые кто-то нежно пропускает сквозь пальцы, мелет и варит мне, да и всем всем кофе ароматный. Мррр...
В кафе никого. День города согнал толпу народа в центр. С нами за стойкой только какой-то латинос-мучача. И что только привлекательного находят девочки в этих индейцах? И почему они считаются лучшими любовниками, когда лучшие любовники ... Не скажу какой национальности. Вообще рассказ не об этом. Сидим на высоких стульях, смотрим в окошко, болтаем ногами, говорим о легких пустяках, пьем кофе, улыбаемся, радуемся французскому осеннему солнышку. Решаем расплатиться карточкой. Саня денег на нее положил. Протягиваем за стойку. Девица лупает глазами, забирает карточку и уходит. Через минуту возвращается и начинает что-то болтать по французски. Быстро-быстро. Мы теряемся. «Парле но.Инглиш? Итальяно? Эспаньол?» Предлагаем посмотреть карточку в банкомате на ломанном французском. Выходим на улицу. «Светик», - давай сбежим. «Давай».
Несемся по улице, схватишись за руки, в подворотне, где закуриваем тонкие сигареты, на нас капает солнечными зайчиками сентябрьское солнце. На носу у Ирки - золотой лучик. Он освещает красивые канапушки на красивом носу. Хочется замурлыкать. Остаться в этом моменте. Навсегда. Нежность. Как много ее проникает сквозь золотые листья. Как хочется научиться теряться во времени. Вот мы где-то до сих пор смотрим друг на друга и момент недосказанности зависает между нами в воздухе снова и снова... Мы благославлены солнцем, Нантом, Францией, собором, ароматным эсспрессо, золотыми листьями, веснушками, гибкими спинами молодых Французов, пластиком, который сжимаешь в руке словно хрупкий и нежнейший хрусталь... И вот он – момент любви накрывает тебя с головой. Сознание – феерверком. Любовь не к человеку, - нет. Любовь к миру, к секунде, моменту, когда ощущаешь себя полностью в гармонии... По Настоящему – счастливым...
Постепенно находится Серж и с очередным стаканчиком, кажется сидра, появляется Саня, с очередной безумной программой на вечер, в воздухе танцуют ангелы, а я возвращаю и возвращаю себя в тот момент, когда я была абсолютно и беспрецедентно счастлива...