Благословенные времена, когда Обь-река широка была, как море, а люди подобно кедрам трёхсотлетним, могучи и кряжисты. Сам же я в ту пору стародавнюю был так мал, что невидим и не слышим ходить умел под столом. Там и сагу сию записал на старых газетах карандашом химическим.
Моего соседа звали Чингачук. Именно так и это не опечатка или моя авторская оплошность. А повелось с тех пор, как в клубе прокрутили целый цикл кинофильмов про отважного индейского вождя Чингачгука Большого Змея. Тогда сосед и взял себе псевдоним, спонтанно или скорее даже неосознанно. Выжгет, бывало, стеклом увеличительным на стене нашей деревянной школы женский образ без пальто и платья, и подпись рядом оставит "Чингачук". Или кирпичами со стройки огород физика своего лютого недруга замостит и ту же надпись выполнит где-нибудь неподалеку. А когда называли его, к примеру, Чунга-чанга, Чук или чугунок, то всенепременно вступал в единоборство в котором частенько побеждал, ибо неукротим был во гневе. Но, сделавшись старше, всё же милостиво согласился на имя Чингач, которое носил с гордостью. И употреблял обычно в третьем лице: Чингач сказал - отрезал, Чингач бьёт два раза: раз по башке, другой по крышке... Ну в селе он соперников себе не знал, а махаться во главе кодлы из таких же как сам составленной, ездили на мопедах по соседним селам. Там тоже вскоре всех перемахали-уконтрапупили. Осталась одна только заноза в заднице, деревня таёжная Канителовка, дворов сорок. Маленькая совсем: клубик для танцев-манцев, сельпо, и огороды в урман таежный упираются. И заходить туда даже днем без ружья боязно по причине вечного сумрака и непролазности. Зверья в округе водилось несчитано. В зиму волки окрест шастали, а по лету зайцы и лисы наперебой рейды огородные устраивали. И мишка, хозяин таёжный, жаловал на подворья частенько на предмет курочку какую покрасть. Понятно, что народ в такой деревне диковатый подобрался, сами никуда не ездили и чужаков не приветствовали. Раньше про такие места говорили, что нет-де там советской власти. Вот туда Чингач сотоварищи на мопедах и пожаловали в экспедицию; здрасте-насте, я ваша тетя! По танцам походили руки в брюки, потолкались, кому-то даже пинкаря наладили, но тишина... Мужиков не видно, парни все с девками по сторонам не глядят, а шпана по углам молчком "Примой" поддымливает, да под скамейки сплевывает.
Видя такое дело, Чингач вышел на середину танцзальчика и плюнул смачно себе под ноги как бы в завершение покорения. А потом вся кентовка на улицу вышла, покурили на дорожку, на мопеды и домой покатили, смеясь, да переговариваясь. За деревню как выехали - тут им из урмана и врезали дробью беличьей дуплетом раз десять. Пришлось бежать, прихрамывая, и мопеды побросать видимость дуршлага принявшие. Да что мопеды, шкуру ниже пояса нашим чувакам издырявили партизаны-канителовцы. И не столь больно, сколь обидно от всего этого нашим ребятам было. Отдышались-оклемались и к концу лета карательную вылазку затеяли. Хотели парней, которые после армии, на это подблатовать, да те отказались и Чингачу наказ дали: "Не буди, чувачок, лихо, пока оно тихо". Но кровь индейская закипела уже, и наказы как-то мимо ушей уплыли в простор заобский, где и растворились. Чингач меж тем подсобрал толпу из надежных людей, снаряжение приготовили - поджиги, да гранаты самопальные порохом снаряжённые.
Выкатил к вечеру пятницы тракторист один Серёга "беларус" свой, бойцы в телегу заскочили и покатили дружным матом приободряясь к славе прямиком. Чингач даже речь небольшую толкнул перед тем. Наполнил стакан до краев вермутом игристым, вышел на середину и сказал что-то типа: "Приветствую, бля, вас, идущие, бля на такое вот дело, эпт..."
В Канителовку влетели ближе к сумеркам. Большие задние колеса боевого трактора вздымали тучи пыли, прогоревший глушитель не мог сдержать грозного рева двигателя, обороты которому Серега выкрутил до самого немогу. Войско стояло в телеге, размахивало поджигами и тоже ревело, временами заглушая ужасающий рык стосильного дизеля. Само возмездие надвинулось на пристанище супостатов и его неукротимая длань вот-вот должна была опуститься на головы неразумных аборигенов. Вся мелкая живность из окрестного урмана предпочла свалить в одночасье и даже жирующий неподалеку медведь оставил надежду отужинать очередной заблудшей курочкой, собрал манатки и был таков - тайга необъятна - отсидеться бродяге всегда место найдётся.
Чингачуковцы тормознули возле клуба, долго возились с бомбами, зажгли наконец и побросали к дверям. Потом стали запаливать поджиги и шмалять по окнам домов жаканами из гвоздей-семисоток. Жаканы перелетали со свистом улицу и падали во дворы, не повредив ни одного стекла. У двери клуба образовалось чрезвычайно густое облако от разрывов пороховых зарядов. А потом заряды закончились, и войско в едином порыве начало десантироваться, дабы обратить в полон оставшихся в живых недругов. Но оказалось, что вокруг никого нет - ни живых, ни поверженных. Пробежала только в чаянии медвежьих когтей одна шальная курочка и сокрылась в лопухах, с глаз долой. И тишина. Чингач уже понял в чём дело и поэтому, на предложение пограбить покорённую деревню негромко так, сказал:
- Атас, чуваки, валим отсюда. Ну их, партизанов, нах!
Вся толпа живо ломанулась в телегу, Серёга крутанул стартер, и беларус, подпрыгивая на кочках жеребячим скоком, покатил до дому. А дорога-то среди таёжного бурелома была одна. А в ближайшем на пути логу прозванном отчего-то Чёрным из сумрака деревьев вековечных выжидательно глядели пара десятков внимательных глаз охотников за белкой и прочими ведмедями.