Синий домик с голубыми наличникам и заколоченными окнами, узоры сорочьих следов на заснеженном крыльце…Тихо кругом и бело… «Дуреха ты, Полинка... Ну, зачем ты уехала? Чего доказать хотела? Ну, где мне теперь тебя найти?»
Рыжая лохматая собака, думая, что я говорю с ней, смотрела мне в глаза, и, наконец, подошла. Я погладил ее: «Ну что, псина? Где Полинка-то?.. Куда ж мы теперь с тобой… Ой, как нехорошо, псина ты моя милая… Ведь это все… понимаешь, все…» Чуть наклонив голову, собака слушала. «Псина, прощай» – я, не оглядываясь, пошел по тропке прочь от дома. Мне стало трудно дышать, словно меня прижал к забору бульдозер, стоявший на краю заснеженного поля, и давил все сильнее и сильнее… Поскользнувшись, я взмахнул руками, и, следовавшая за мной собака отскочила и гавкнула. Потом долго слышалось ее безразличное взлаивание, до самой опушки леса, в ровном шуме которого терялись все звуки… Все стоял перед глазами ладненький синий домик с голубыми наличниками, в палисаднике – золотистые семена березы на снегу, за заборе почтовый ящик с шапкой снега, птичьи следы….
Соседка-бабка не узнала, видно, меня, и долго, с подозрением разглядывала, наконец, не выдержала: «Вам кого надоть?»
«Клыкову надо, Полину Сергеевну…»
«Дак она уехала, к матери уехала… под Смоленск куда-то…А вы кто ж ей будете? Родственник? У ей, кажись, брат был, приезжал нонче летом…»
«Родственник» – ответил я, взглянув последний раз на заколоченные окна.
Лес был по зимнему прозрачен, но в тяжелом шуме елей и сосен чувствовалось приближение весны. Дошагав до автобусной остановки, я присел на обломанную скамейку. Отсюда было видно крышу магазина, где работала Полина, по шоссе шли люди, говорили громко о чем-то, мальчишка вез на саночках канистру, неторопливо прогуливались редкие отдыхающие из санатория. Все как обычно. «А может, и Полина там?» - глупая надежда шевельнулась во мне, - Может, все соврала бабка? И я увижу сейчас спокойное, бесстрастное лицо, белую косынку, неизменную красную шерстяную кофту под спецовкой…Почувствую на себе торопливую немую радость взгляда… услышу низковатый голос: «Здравствуй… я сейчас…Валя! – крикнет она вглубь магазина, - поди, постой пять минут!» – и выйдет на боковое крыльцо. «От дома ключи, вот, Алеша…» – и спрячет лицо в свои пахнущие селедкой ладони. Кто-нибудь знакомый встретится, поздоровается: «Надолго к нам? Алексей Игнатьевич? И хорошо, и порисуете опять… места у нас ка-ра-си-вые! Сестричку свою, Полинку-то, развеселите…А то никуда не ходит, все дома сидит…Оно понятно, вдовая, да Гришке-то, уж, поди, пять лет есть, как умер…Молодое ж дело…Нашли б ей жениха с Москвы, баба она хорошая, работящая, скромная… А вы к нам надолго?» – так за разговором, доползешь, бывало, до деревни, что за километр от шоссе, за лесом.
Подошел полупустой автобус. Со скрежетом раздвинулись двери, обдало бензинным духом. Взобравшись на заднее сиденье, поглядел я на прощанье в окно. И, словно сел не в автобус, а в машину времени: вспомнил я столь недавнее, и, одновременно, столь далекое…
Что у меня за жена? Решительно не хочет меня понять. Ну не хочу, не желаю я ехать с ней за грибами. Какие, к черту, грибы, мне работать надо. Из-за меня сдача книги задерживается. «Хорошо, я поеду одна!» - Нина знает, что я все равно сдамся. «Ну и поезжай одна!» - бросаю в сердцах, но чувствую, что работать уже не смогу, тем более одну на машине отпускать… Водит Нина классно, но никто не застрахован… «Вот и отлично! В лесу порисуешь». А ведь знает, что я в ее присутствии не могу работать. И попробуй, возрази ей! «Это у тебя-то, Алексей, работа? Книжонки детские иллюстрирует! Кошек-мышек! И это работой зовет! Посидел бы ты с мое перед калькулятором, да за отчетами…»
Да черт с ней! Поеду я за грибами, лишь бы отстала. И грибы-то ей не нужны, – сходила бы на рынок, да купила. А это ей надо для того, чтобы в понедельник теткам своим на работе похвастать, я –то свою Нину знаю!
И случилось нам заночевать в деревне. Хозяйка – ровесница моей супруге – лет тридцать шесть, роста среднего, крепкая, сероглазая, с темными волосами, собранными на затылке в тяжелый узел. Ее звали Полина. Она жила одна, муж пять лет назад погиб: при переезде через речонку на крутом подъеме опрокинулся колесный трактор, и Григорий-тракторист захлебнулся…Речонка узенькая, мелкая…Кто мог подумать? На стене в рамочке фото его: красивый, добрые глаза, улыбка веселая.
Моя Нина из кого хочешь, всю подноготную вытянет. Но не очень разговорчивой оказалась хозяйка: «Располагайтесь…Может, надо чего – скажите… Я на огороде буду, - остановила она поток вопросов моей супруги и оставила нас.
- Н-да, с характером бабенка… - проворчала Нина, - Как тебе кажется?» Я пожал плечами. Нет мне никакого дела до этого, я был зол на весь свет, вышел из избы проветриться. Было холодно. Догорал и стлался горьковатым дымком осенний вечер. Слышался печальный скрип колодезного барабана, безлюдье, безмолвие…С крыльца я увидел за домом, на огороде, нашу хозяйку. На копала картошку. Я подошел: «Помочь вам? – думал, мне откажут, но ошибся. «Что ж, помогите, - Женщина надавила ногой на лопату. – Ведро, вот, отнесите и высыпьте на терраске. Не испачкайтесь, в глине оно…» Исполнив, я снова подошел. Мне почему-то стало жаль эту женщину: одета невесть во что, юбка непонятная, мужские сапоги, допотопное пальто…Понятно, картошку в выходном костюме не копают, и все ж… Я невольно сравнил ее с женой. Одень Полину как Нинку, так ей Богу, красавица будет! Платок у нее сбился, и я любовался роскошными волосами. Так приелись модные женские стрижки с мудреными названиями, а то еще хлеще – бритые женские головы. Кошмар какой-то!
«Отчего ее Полиной зовут, что, впрочем, тоже красиво» – Мне хотелось назвать ее Ярославной.
- Алексей! – позвала жена.
- Сейчас! – мне не хотелось уходить. Наверное, если б не Полина – чего-то не хватало бы этому вечеру, синему воздуху с волнующим запахом дыма…
- Вы кто ж будете? – опершись на черенок лопаты, спросила она.
- Художник.
- Красиво как… - улыбнувшись, нараспев произнесла Полина. Я так и не понял, что красиво.
- Алексей! – вслед за голосом жены, хрипло залился лаем, нарушив тишину вечера, соседский пес.
- Пойдемте, поужинайте с нами, - я снова взялся за дужку ведра.
- Идите, идите… спасибо…, - женщина выпрямилась, вздохнула. В голубых сумерках таял от дыхания пар. Помню, очень не хотелось уходить от нее. Жена многозначительно хмыкнула, когда я вошел, но промолчала.
Помню также: на утро перед отъездом, жена спросила хозяйку, сколько мы должны за ночлег, и Полина странно взглянула на нее, пожав плечами: «Ничего не должны». Но Нина все-таки положила деньги на комод. Больше, я, кажется, ничего не помню о первой встрече с Полиной. Нет, помню, уже приехав домой, я заметил жене, что Полина – образ русской женщины. Таких в старину ладой величали.
- Ну, а с меня, конечно, только исчадие ада писать! Бабу Ягу!» – обиделась жена, но я спорить не стал, а только заметил, что если и бабу Ягу, то в молодости, и поцеловал жену: «Не сердись…»
Удивительно устроен мир! К примеру, зима. Снега, мороз, ветрище воет, Такое состояние продолжается с неделю, а затем, щемящим желанием счастья наполняет сердце теплый южный ветер. Оттепель. А потом – снова холод… И зима, и весна, и лето, и осень – схожи на своему настроению с нашим. Не знаешь, порой, что будет через час, сутки, месяц… Через пол года я взял, да и поехал к Полине. Если спросят: зачем? то и сам не знаю, но чувствовал, что непременно должен был поехать к ней. Жене сказал, что исчезну на месяц в дом творчества. Она ответила, как обычно, что мне, мол, делать нечего, и хотела утянуть с собой в санаторий в Крым. Но махнула рукой.
Не предполагал, что я такой авантюрист. Как мне назвать свой поступок? Скажи, кому – сочтут за бабника, или за идиота. А я пол года все видел перед собой тот осенний холодный вечер, чувствовал горький запах дыма и скошенных полей, видел ее спокойные, добрые глаза, слышал ее голос…
Полины дома не оказалось. «На работе, знать, еще, в магазине, где санаторий» – соседка объясняла мне, а у самой в глазах жгучее любопытство. «Я ее брат… троюродный…давно не виделись… далеко живу…решил проведать…» Соседка удивленно обрадовалась: «Правда? Я чевой-то я раньше вас…»
« И я вас тоже раньше не видел». - Перебил я ее и засмеялся, - «Будет знакомы, Алексей Игнатьевич…»
«Тамара» - ответила она, и еще раз объяснила, где найти Полину.
В магазине ярко горел свет, и, через окно я сразу увидел ее. Опершись о прилавок, она что-то писала, время от времени поднимала глаза, шевелила губами, должно быть, подсчитывала. Через четверть часа, погасив свет, вышла. Заскрипела дверь, зазвенели ключи. Я выкинул сигарету, сердце вдруг заколотилось, заколотилось… Не заметив меня, прошла мимо. «Здравствуй, Полина» - Я почему-то не смог назвать ее на «Вы». «Здравствуйте» – она обернулась. «Не узнаешь?» Снежинки поблескивали на ее огромном мохеровом платке, она словно утопала в чем-то мягком: платок, воротник….Сощурившись, пригляделась, улыбнулась: «Вы, кажется, приезжали осенью по грибы…с женой… на машине… ночевали у меня…» «Верно» – с меня вдруг слетела бравада, и я не знал, как объяснить ей новый свой приезд. Действительно, – что я ей скажу?
«Что это вы решили… места понравились? Или дела какие? – устало поинтересовалась Полина. Мы потихоньку шли рядом, мне хотелось взять ее под руку, но я не посмел.
«Полина, я час назад приехал… дома тебя нет, я сюда. Ты считала там что-то, я не стал мешать…» – бессвязно, словно оправдываясь, проговорил я. Женщина кивнула, и, глянув на меня, произнесла: «Если по пути, то нам сюда, на дорожку» – и никаких больше вопросов.
Вышли за ограду санатория. Безлюдье и тишина, только снег поскрипывал. Лес по сторонам казался дремучим и таинственным.
«Не страшно тебе, Полина? Разбойников нет?» - пошутил я.
«Привыкла… какие тут разбойники! Народ у нас смирный, знают меня…Чего бояться-то?»
Когда мы, пройдя лес, вышли на опушку, до нас долетела от деревни и затерялась, утонула в снегах чья-то песня, похожая на вскрик, и редкие переборы баяна. Деревня проглядывала посреди поля черным пояском, и огни в домах были словно пуговицы на этом поясе. Полина вдруг остановилась, и я, идя сзади, едва не налетел на нее.
«Вы надолго в нашу деревню-то?» – она обернулась.
«Недели на две…» - я понял, что Полина все еще не догадывается, к кому приехал. И так было тихо среди этого большого поля, в темноте, что слышалось где-то далеко-далеко, словно из Вселенной, как пропикало девять часов и зазвучала музыка.
«Простите, забыла, как вас звать?» - спросила вдруг женщина.
«Алексеем звать… Игнатьевичем…»
«А супруга ваша, где ж?»
«Дома» – ответил я довольно резко.
«Так вы один, что ли? А у кого остановились?
«У тебя, Полина» - неловко улыбнулся я, повторил твердо, - «У тебя». Она испуганно глянула на меня.
«Как это…Нет, не могу, уж простите, Алексей Игнатьевич…я вам покажу у кого поселиться…на тот, вон, край» – она махнула рукой, - «у бабки Нюры…»
Что мне было делать? Как объяснить ей, а, главное, - что объяснить?
«Полина, только выслушай меня…я в деревне был уже…соседке сказал, что брат твой троюродный…вещи на твой двор сложил… понимаешь?» – мне казалось, что свет из крайнего дома освещал мое красное от неловкости лицо.
«Как так?…» - женщина остановилась, - «зачем вам это надо, врать-то?»
«Как зачем? Чтоб про тебя плохо не думали» – стал нести я какую-то чушь, взял ее за руку, заглянув в лицо.
«Про меня никто плохо не подумает. А кто подумает – тому я не судья…Но как же так можно…Ладно уж, живите…» – усмехнулась она, - «Брат, так брат…»
Я забежал за угол терраски, извлек свои вещи.
«Только нехорошо все это» – вздохнула Полина снимая замок.
«Что не хорошо, Полина?»
«Да все…у меня предчувствие есть, такое же, словно как тогда, когда Гриша погиб…» – тихо проговорила она.
«Ну что ты, какое предчувствие? Не бойся, я пальцем тебя не трону…Я ж не бандит, какой…»
«А я и не боюсь» – женщина вошла в избу.
За неделю я переделал Полине массу дел: очистил двор от снега, переколол дрова, починил телевизор – она каждый вечер, до окончания программы, сидела теперь, за уши не оттянешь! Хоть изба гори! Спал я на печке. Удовольствие ниже среднего. Душно. С непривычки ломило бока. Раз пять за ночь я выскакивал босиком в ледяные сенцы, и, как рыба, жадно заглатывал холодный воздух. Полина спала как убитая. Но однажды она «засекла» меня в сенях и долго потешалась потом: мужик босиком, в трусах, воздухом дышит…
Каждый день я брал этюдник и уходил в лес или поле, туда, где можно было пройти – сугробы вокруг по пояс. Но в лесу был плотный след от тракторных саней, можно было уйти далеко-далеко, в этот мохнато-белый мир тишины. И в эти часы благодарил небо за ниспосланный мне рай…
За две недели проживания в Захарове (так звалась деревня), я страшно привязался в Полине. Это была удивительная душа! Ее любили все. Зайдет кто-нибудь, иной раз, трояк занять, да засидится. Полина чаем напоит, болтает всякую чепуху, сплетенкой подсолит, а потом, проводив гостя или гостью, вернется в горницу радостная. Странная, все-таки, женщина. Работая, я всегда вспоминал ее лицо, руки, походку, голос, и, странно, сразу оживал лес, словно кто-то невидимый моей рукой водить начинал. С таким удовольствием я еще ни разу в жизни не работал.
«А может, ты и впрямь мой брат?» - спросила как-то Полина.
«Конечно,» – рассмеялся я, - «а кто ж еще? А тебе, разве, не нравиться?» И оттого, что Полина не ответила, почувствовал себя едва ли не счастливым.
Однажды у меня кончились сигареты. Я обыскал весь дом, шарил над дверьми, в столах – нет ничего. Да и откуда ж взяться? – Полина-то не курила. И вдруг, о счастье! – расчатая пачка «Беломора» лежала в коробочке с какими-то письмами, бумажками…
Вечером Полина, извинившись, так как я работал, позвала меня в кухоньку. На столе лежала так самая коробка, откуда я утром стянул «Беломор».
«Папиросы ты взял?» – глухо спросила Полина.
«Я, а что? Все равно пропадают, ты ж не куришь?» – удивился я.
«Гришины это…» – только это и сказала.
«Не знал, Полина, прости…» – женщина промолчала, а я проклял себя: зачем взял? Мне вдруг показалось, что я слишком уж загостился, непрошеным явился, влез в жизнь честной женщины, хозяйничаю, возможно, раздражаю ее. Пора и честь знать. Я ничего не сказал больше и начал укладывать вещи.
«Спасибо, Полина, за все… прости, если можешь… только не обижайся на меня…» – я заглянул ей в глаза. В эту минуту распахнулась дверь:
«Полинка! Дай соли, нет ни грамма!..» – увидев меня, соседка удивленно застыла на пороге, - «Ты куда это, Алексей, на ночь глядя собрался?»
«Все. Пора…Самолет у меня утром… рано утром…» – соврал я, глядя в лицо Полине, - «Не скучай, Полиночка… еще приеду…если пустишь…»
«Приезжай.» - быстро проговорила женщина и отвернулась.
Дома Нина долго разглядывала мои новые работы, как-то странно посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Рано или поздно, все мы приходим к одному и тому же невеселому выводу: невероятно быстро летит время. Пять, десять лет, исчезают, как и не было. Поэтому полгода, в сущности, такой пустяк, растаяли мгновенно, растворившись в суете, заботах и всякой всячине. О Полине я как-то не успевал подумать. Но то ли это срок такой преподлый – полгода, но когда они истекли, я вдруг невыносимо захотел ее увидеть. И мне почудился в воздухе пыльный запах развороченной копны, душный дурман июльских лугов, и низкий, зовущий голос: «Алешенька…». А ведь она никогда меня так не называла, а вот послышался…
Предложил Нине поехать отдохнуть в деревню, в глушь. Расчет был точен. «И что там делать? Со скуки помирать? Поезжай один, если хочешь» – ответила жена и уехала в Палангу. А я, собравшись едва не в пол часа, через три часа, поставив вещи на крыльцо Полининого дома, постучал в сенях. Дверь открыла Полина. Она, видно, только вымыла голову и расчесывала спутанные длинные пряди. Я постарался произнести как можно спокойнее: «Узнаешь?..», но неожиданно протянул к ней руки, и уже никакая на свете сила не могла удержать меня. Мокрые пряди обвили мои руки, лицо...
«Тихо, Алешенька, тихо…» - шептала Полина, и, вырвавшись, побежала за моими вещами. Пришла соседка, просидели допоздна. Я плел всякую чушь, поглядывая изредка на Полину, у той от усталости слипались глаза. Вскоре соседка ушла. Полина отправилась спать, а я вышел на крыльцо покурить. Небо усыпали звезды. Большая желтая сказочная луна стояла над лесом и, казалось, что сейчас на ее фоне покажется ступа с бабой Ягой. Трещали, смолкая потихоньку, кузнечики или цикады – не разбираюсь, прошла с хохотом компания парней и девчонок, у реки жгли костер, и искры взвивались, словно яркие жуки….Хотелось навсегда запомнить эту луну, эти звуки, всю эту ночь…
Осторожно отодвинув занавеску, я заглянул в горенку. Полина спала, дышала ровно спокойно. Тени яблонь слегка качались в лунном свете на стене, и казалось, что женщина тоже качается на невидимых волнах.
«Дуреха ты, Полинка…» – я улыбнулся ей, спящей, с нежностью. И вдруг неожиданно неприятно сжалось сердце: «Неужели все кончится?..», хотя все еще только начиналось.
Пьяная от солнца поляна взяла нас в свои объятья, задурманила головы настоем трав, жужжаньем пчел и жуков, пением комаров, ленивым шумом елей, бойкой скороговорочной осиновой рощицы…
«Алеша, а есть художники, которые никуда не ездят, а рисуют только в мастерской?»
«Есть, конечно, Полиночка, и раньше тоже были, и сейчас есть…Кто, как может…А вот есть такие, кто со слайдов рисует, но это, сама понимаешь…Все равно, что видеть все это, - я развел руками, - через стекло. Этим же дышать надо…чувствовать…»
«Алеша, я ты знаменитый художник?»
Я рассмеялся: «Что ты имеешь ввиду? А кто его знает…Ну вот, ты же не слышала, значит не знаменитый. А что?»
«Да ничего, так я просто...» - Полина сняла босоножки и увязла по колено в илистом, заросшем болотной травкой, ручейке с холоднющей водой.
«Этот ручей Козья Грязь называется» – Полина брызнула мне на спину водой. Я вздрогнул, погрозил ей кулаком, глубоко вдохнул удивительный воздух и даже проглотил какую-то мошку, закашлялся.
Полина совала мне в рот землянику и не разговаривала больше со мной, чтобы не мешать работать. Терпеливо томилась, слонялась около, отгоняя от меня слепней и комаров. А лес гудел, звенел, и мы словно находились не на поляне, а в сказочном дворце.
«А я красивая, Алексей Игнатьевич?»
«Дуреха ты, Полинка…» - начал, было я, но обернувшись, застыл: настоящая русалка сидела на берегу ручья и смотрела на меня своими русалочьими бездонными глазами. Господи! Мы в наше время шагаем, мчимся, летим в поисках красоты, а она рядом, чтобы увидеть ее не нужно чего-то необыкновенного. Надо просто…Надо вот так, как Полина, надо вот так, как я, услышать стук собственного сердца, глядя в глаза, в которых небо, и глядя на небо, голубым светом которого пронизана каждая клеточка нашего удивительного мира…
Сейчас, когда я вспоминаю Полину, я словно вновь дышу тем необыкновенным воздухом, напоенным странным ощущением счастья, грусти, тревоги, спокойствия и радости. Детская наивность, грубоватая строгость, странная мне любовь и привязанность деревенскому быту, болезненное чувство сознания содеянных грехов, обидчивость, граничащая с ненавистью, постоянный немой упрек самой себе: «Я же не жена тебе, Алешенька…» А ее редкое умение видеть красоту, без слов понимать, порой, чужую душу!
Все же неосторожны бываем мы с тем, что, наконец, находим, ища подчас, всею жизнь. Странно все это.
Никогда я не лез к ней с расспросами, ничего не требовал от нее. Я просто был счастлив, и, наверное, до конца не понимал своего счастья.
В горенке душно, а в меня вселился бес, хочется пошутить. Но хочется и спать, голова плохо соображает, напекло, наверное, днем.
«До чего ж ты красивая, Полинка…Мужичков, поди, у тебя до черта, а? А я так…для разнообразия…» – сказал я не для того, чтобы узнать о чем-то, или ревнуя: просто ляпнул бездумно, словно зевнул. Полина резко приподнялась, упершись локтем в подушку, и внимательно посмотрела мне в лицо:
«Отбою нет, миленький… Не знаю, Алешенька, что и делать… ты хоть рассуди их… да и мне посоветуй…» – сквозь сон мне показалось, что у нее задрожал голос. Я обнял ее: «Ты что, обиделась? Брось, Полюшка… давай спать, ерунда все это…» Полина не произнесла ни слова.
…И вот зимой встретили меня у синего домика в Захарове узоры сорочьих следов на крыльце, ржавый почтовый ящик, на котором я летом процарапал «Полюшка-поле», соседский пес, вот, пожалуй, и все…
Автобус давно уже прибыл на вокзал и я, задумавшись, чуть было не уехал обратно. Выскочив, закурил, и направился к платформе. Я шел через полуосвещенный тоннель к электричкам, и вдруг едва не закричал: «Полина!» - Ее фигура, походка, платок… Задыхаясь, подбежал к женщине впереди, не в силах произнести и слово, тронул за плечо. Она обернулась…Обознался!..
Я пролепетал что-то.
«Обознались? Ничего, бывает» – улыбнулась женщина.