Мы действительно живем в лучшем из миров.
Просто большинство этого пока еще не знает.
Олег Ладыженский
Он медленно и вдумчиво полировал приклад винтовки. Небольшой лоскут мягкой тряпки двигался осторожно и нежно, будто лаская твердое ореховое дерево. Это была прекрасная винтовка. Идеально подогнанная, сбалансированная и пристрелянная. Удобная и мощная. Настоящее произведение искусства. Над ней несколько недель трудился лучший оружейник "Ремингтона". Почти столько же провел в работе над ней и он сам, доводя ее до совершенства. Каждую ее деталь, все, до самого маленького винтика.
Он очень любил ее. Он влюбился в нее еще в то время, когда она была всего лишь чертежом, бесплотным переплетением тонких линий на белом листе бумаги. Он провел немало приятных часов, обсуждая с мастером все ее достоинства и недостатки. Выверяя каждую линию и каждый изгиб ее идеальных форм. И лишь после этого доверил мастеру ее материальное воплощение.
Немного меньше времени он провел с работниками цейсовского завода, на котором по спецзаказу был изготовлен к ней двадцатикратный оптический прицел. Он был до микронов подогнан к винтовке. Идеальная оптика для идеального оружия.
Лоскут выскользнул из его руки, и он поднес винтовку к лицу. Его тонкие, чувственные ноздри затрепетали, глубоко вдыхая ее запах. Сладкий запах смерти. Он помнил, о, как хорошо он помнил то ощущение благоговейного трепета, охватившего его, когда его пальцы впервые коснулся ее. Когда впервые провел рукой по ее длинному стволу и прижался щекой к прохладному прикладу. Ощущение неземного счастья, когда он впервые осознал, что она реальна и принадлежит ему. Счастья, охватившего его душу, когда он впервые разобрал ее.
В тот же день она прошла крещение.
Он ясно видел перед собой лицо побледневшего Мастера создавшего ее. Настоящего Мастера с большой буквы. Тот стоял бледный, с перекошенным от ужаса лицом и не мог отвести взгляд от темного провала ствола. Нет, он не кричал, не умолял пощадить его. Он все понял правильно. Я не мог позволить ему жить и творить после того, как он создал ее. Мастер лишь слабо кивнул и попытался улыбнуться. Он не стал стрелять ему в голову. Ведь в ней родилась она. Он выстрелил в сердце, в котором она жила. А он не мог делить ее ни с кем, даже с ним.
С тех пор прошло много времени. Ей принадлежит много сердец. Но живет она лишь в одном сердце.
Его сердце.
* * *
Очнувшись от оцепенения, он поднял с пола ветошь и взглянул в окно. День был в самом разгаре. Он подошел к окну, распахнул одну створку.
Упершись руками в подоконник, он поежился. Нестерпимо-яркое солнце слепило глаза и никак не вязалось с колючим, морозным воздухом, ворвавшимся в комнату. Несколько мелких снежинок, искрясь и переливаясь в потоках солнечного света, закружились по комнате. Некоторое время он с улыбкой следил за ними. Затем до хруста потянулся и взглянул на улицу. Далеко-далеко внизу сновали по дорогам и тротуарам взад-вперед машины и люди. С высоты шестнадцатого этажа они казались ненастоящими, игрушечными. Люди выглядели букашками. Мелкими и никчемными.
- Букашки! Букашки! Букашки-таракашки! – фальшиво протянул он и запнулся. Слуха, а еще в большей степени и голоса, он был лишен начисто, что когда-то приводило школьного учителя музыки в отчаяние. Невольная улыбка скользнула по его лицу, когда он вспомнил, каким тот становился, тщетно стараясь добиться от него хотя бы одной чистой ноты. Затем хмыкнул и пропел уже громче:
- Букашки – мелочишки, никчемные людишки!
Довольный собой он еще раз вдохнул полной грудью и захлопнул окно.
Присев на стул он аккуратно разобрал винтовку. Каждую ее деталь он бережно вложил в обитые темно-синим бархатом гнезда большого кейса. Так же аккуратно закрыв крышку, он набрал на боковой панели код. Теперь никто кроме него не мог ее открыть. А если бы некто и попытался это сделать, его ожидал большой сюрприз в виде килограмма пластида. Даже в том случае, если бы этот некто ввел правильный код. Сенсоры на клавиатуре не только считывали отпечатки пальцев, но и проводили экспресс-анализ микрочастиц кожи на ДНК.
Удовлетворенно подмигнув своему отражению в зеркале, он направился к выходу из квартиры. Скоростной лифт за несколько секунд доставил его вниз, в подземный гараж.
Мотор подержанного и изрядно потрепанного форда рычал исправно и за двадцать минут довез его до вычурного четырехэтажного особняка на центральной улице. Проехав мимо него несколько кварталов, он свернул в переулок, где находилась стоянка.
Захлопнув дверцу, он нажал кнопку на брелоке. Сигнализация негромко пискнула, машина мигнула фарами, и раздался едва слышимый щелчок замков. Легким, прогулочным шагом он обошел машину. Остановившись у заднего колеса, он пнул его несколько раз носком ботинка.
Удостоверившись, что все в порядке, он направился к дому. Еще в прошлом месяце дом был арендован через подставных лиц. С тех пор он бывал в нем лишь однажды. С самого начала они отказались от аренды квартир и для проведения операций снимали только отдельные дома. Если это было невозможно, переезжали в другой город.
Подойдя к неприметной задней двери, он достал из кармана ключи. Выбрав из связки нужный, сунул его в замок. Дверь открылась с неприятным скрипом, заставив его досадливо поморщиться.
- Вот уроды, смазать не могут, что ли!? – ругнулся он сквозь зубы и вошел. Несмотря на скрипящую дверь и долгое отсутствие жильцов, особняк совсем не выглядел заброшенным. Везде было чисто, и царил полный порядок. Он не стал задерживаться в нижних комнатах и по витой мраморной лестнице поднялся на третий этаж.
Там он прошел по длинному коридору в комнату, выбранную во время предыдущего визита. Это была просторная биллиардная на три стола. Он остановился в дверях и скользнул взглядом по стенам. Та, в которой находилась дверь, была практически полностью скрыта стеллажами и стойками, на которых размещались наборы шаров и отличная коллекция киев. Справа во всю стену тянулся бар с изысканной стойкой. Остальные две выходили на улицу и представляли собой одно огромное окно от пола до потолка. За ним виднелась неширокая терраса, опоясывающая все здание. Подойдя к окну, он поднял с ближайшего стола небольшой пульт и нажал на кнопку. С мягким шорохом целая секция окна откатилась в сторону.
Сняв пальто и шляпу, он бросил их на стол в глубине комнаты. Положив на стол кейс, он открыл его и начал собирать винтовку, методически извлекая из него детали. Собрав, он осторожно отложил ее в сторону. Из тонких титановых стержней собрал треножник и установил его в центре комнаты. В самую последнюю очередь извлек из кейса оптический прицел. Крепко сжав левой рукой цевье винтовки, он присоединил его.
Подойдя к треножнику, он уложил на него винтовку и, крепко прижав приклад к плечу, приник к окуляру. Сперва он осмотрел ближайшие дома. Закрепленные им ленты безмятежно трепетали под слабыми порывами ветра и совершенно терялись среди десятков таких же, но развешанных жителями города. Там и сям на ветру реяли флаги. Вспомнив о чем-то, он отложил винтовку в сторону.
Подойдя к окну, он извлек из кармана еще одну ленту и скотчем прикрепил ее к распахнутой створке окна. Вернувшись обратно, он снова приник к винтовке. Произведя необходимые поправки, он повел перекрестье прицела дальше по улице. Он присматривался к другим лентам и вводил все новые и новые поправки. Лишь дойдя до последней ленты, находящейся на расстоянии более километра от него и прикрепленной на уровне второго этажа, он опустил перекрестье прицела вниз.
Здесь улица заканчивалась – вдаль простилалась огромная площадь, заполненная толпами народа. Людей собралось очень много. И все они полностью отдавались празднику. На лицах людей, весело и беспечно переходящих с места на место не было и тени озабоченности. Но, тем не менее, в них легко читалось волнение и едва сдерживаемое нетерпение. Время от времени они сбивались беспорядочными кучками, но вскоре опять распадались, и продолжалось нестройное брожение.
Он смотрел в их мелькающие в беспорядке лица. Смотрел и чувствовал, как в нем просыпается и неудержимо растет хорошо знакомое ему чувство. Чувство неукротимой ярости от их беспечности и беззаботной сытости. Уверенности в себе и в своем завтрашнем дне. Уверенности в своей значимости и непогрешимости. Уверенности в том, что они все и всегда делают правильно, и никто ни в чем не может их упрекнуть. Его мутило от их лощеных самодовольных лиц. Но вместе с тем он пребывал в предвкушении. В предвкушении удовольствия, которое он получит, выбив из них всю их спесь, ткнув их мордой в грязь. И это случится уже скоро, очень скоро. Момент уже близок. Ему нестерпимо захотелось курить, но он сдержался и лишь смахнул со лба несколько мелких капелек пота.
Тем временем люди на площади зашевелились организованней - на дороге появились первые автомобили президентского кортежа. Выехав на площадь, они полукругом окружили массивный помост с высившейся в центре трибуной, украшенной золотым гербом. Охрана в штатском быстро рассредоточилась и окружила его. Через несколько минут показался и автомобиль первого лица государства. Президент неспешно выбрался из автомобиля и с достоинством, как и полагается главе самого великого и могущественного государства в мире, поднялся на трибуну. Его моложавое, открытое лицо озаряла улыбка, в серых глазах светилось удовольствие. Помахав рукой собравшимся вокруг него людям, президент немного наклонился к микрофону и произнес несколько слов, видимо пошутил. В перекрестье прицела было хорошо видно, как вокруг заулыбались люди.
Но даже усиленный громкоговорителем голос не долетел до него. Он отодвинулся от окуляра и несколько раз мигнул, давая небольшой отдых глазам. Зажмурился и несколько секунд стоял с закрытыми глазами. Открыв глаза, он снова приник к винтовке и несколько раз резко повел ею из стороны в сторону. Когда изображение выровнялось, он устремил свой взгляд на возникшее перед ним лицо. Он никогда не выбирал цель заранее, всегда действуя наугад. Таким образом он избавлял себя от мыслей о какой-либо предубежденности.
Сквозь сетку прицела на него смотрело лицо моложавого, представительного мужчины лет тридцати с небольшим. Мужчина весело улыбался, и что-то энергично объяснял стоящей рядом с ним молодой симпатичной женщине. Та с делано серьезным видом слушала его, время от времени заговорщицки подмигивая маленькой девчушке, которую мужчина держал за руку.
Типичная счастливая семья, - подумал он, моментально погасив мелькнувшую где-то на окраине сознания искру сожаления. Никакой жалости, строго приказал он себе. Нельзя допускать ни малейших проявлений слабости. Но все же на секунду прикрыл глаза. И тут же пожалел об этом, так как его захлестнула новая волна воспоминаний.
* * *
Была весне. Прекрасная весна девяносто девятого года. Природа еще не стряхнула с себя оцепенения долгого зимнего сна. Деревья только-только успели покрыться полураспустившимися почками и лишь на некоторых пламенели нежно-зеленым цветом крохотные листочки в объятьях липких чешуек. На молодой, едва успевшей пробиться траве вместо росы, по утрам чаще лежал снежно-белый иней. Мелкие ручейки и речушки за ночь успевали покрыться тонкой коркой хрупкого льда. Но весна с каждым днем все уверенней входила в свои права и зима неохотно, но неотвратимо отступала.
Той весной он впервые приехал в Югославию. Приехал отдыхать, а потому вместе с ним была и его семья. Они остановились в небольшом семейном отеле на окраине Крушеваца.
Была весна и они были счастливы. Днем все вмести без устали бродили по красивому, старому городу. Иногда брали машину и выезжали на пикник за город. Дети – восьмилетний сын и шестилетняя дочь, были в восторге от этих поездок. Они часами носились по зеленеющим рощам, а когда возвращались, запыхавшиеся, с раскрасневшимися лицами, но довольные, он встречал их ароматным шашлыком. После обеда они еще немного играли, а затем, устав, засыпали на толстых одеялах, расстеленных возле костра. Мать заботливо укрывала их пледом.
Они были счастливы…
Вечером, уложив детей спать, вместе с женой отправлялись в город. Пройдясь по загадочным и таинственным аллеям сумеречного парка в самом центре Крушеваца, они шли в какое-нибудь тихое кафе или ресторанчик. Они были счастливы, избавившись от повседневных забот, полностью отдавались отдыху и самим себе.
В один из таких вечеров, в небольшом уютном ресторанчике они познакомились с такой же молодой парой из Москвы. У тех был медовый месяц, и они путешествовали по Европе. На следующий день знакомство продолжилось. А через несколько дней они считали себя старыми друзьями. Тогда-то мужчины и выяснили, что оба страстные любители рыбалки. Тут же было принято решение о совместной поездке на Мораву. Через день, вооружившись спиннингами и пригрозив женам завалить их форелью, они с утра уехали на рыбалку. Ночевать собирались на реке, поэтому вернуться обещали только к следующему вечеру.
За день они вдоволь нарыбачились. И хотя в действительности улов оказался не таким большим, как им хотелось, но к вечеру на костре благоухал вместительный котелок с ухой. Друзья засиделись у костра и легли спать лишь заполночь.
А на рассвете их разбудило гулкое эхо далеких взрывов, от которых дрожала земля. Бросив у реки снасти и палатку, они заскочили в машину и понеслись в Крушевац. Ехали не разбирая дороги и не жалея машину.
Ему не повезло. В Крушеваце его ждал кошмар. На месте аккуратного здания отеля зияла огромная воронка. Молча стоял он у оцепления. Ему хотелось плакать, рыдать, выть, но из крепко стиснутых губ не вырвалось ни единого звука. Для него прошедшая ночь была последней, когда он был счастлив. Для него весна так и не наступила. Он навсегда остался наедине с холодной и беспощадной зимой.
Тела жены и детей так и не были найдены. Хоронить ему было некого. Он развернулся и пошел прочь.
В это утро война коснулась его сердца, влилась в его кровь и стала частью его самого. На следующий день он пошел в местный военкомат. Там ему вежливо объяснили, что иностранцев не берут. Не помогли никакие доводы. Но на выходе его остановил пожилой майор и посоветовал найти Аркана. Его армия практически не подчинялась правительству. Так он и поступил. Тигр принимал в ряды своей армии всех желающих.
Но война вскоре закончилась. Они проиграли. А затем погиб и Аркан.
Но война закончилась для всех кроме него. Через несколько месяцев ему удалось организовать группу единомышленников. Не только Югославия страдала от страны "подлинной демократии". Были и другие страны. Покоренные и еще сопротивляющиеся. И было много людей с застывшими сердцами. Эти люди и составляли его армию. Армию солдат всех рас, национальностей и вероисповеданий. Но у всех было то, что надежно и навсегда сплотило их – все они лишились, кто части, а кто и всех близких и родственников. Все они жили лишь с одной целью – поставить "мирового полицейского" на колени и заставить покаяться в грехах. И не только покаяться, но и на себе ощутить всю боль утрат и горечь поражения.
Они начали необъявленную войну.
Тихую и скрытную.
Свою войну.
* * *
Стряхнув с себя пелену тягостных воспоминаний, он оторвался от мужчины и посмотрел по сторонам. Тут уж не должно быть никаких случайностей. Но в этот раз ему здорово повезло – мужчина стоял у самого края собравшейся толпы, и на линии огня практически никого не было. Все вокруг были поглощены речью президента и почти не двигались. Но он на всякий случай некоторое время наблюдал за ними, фиксируя все движения, стараясь при этом предугадать, что они сделают в следующий момент.
Медленно выбрав спуск, он навел перекрестье прицела на переносицу мужчины. На миг ему показалось, что он слился с винтовкой в одно целое. Слегка задержав дыхание он нажал на спуск. Приклад мягко толкнул его в плече и он в изнеможении отпустил винтовку. Опустившись на пол рядом с треногой, он несколько мгновений сидел неподвижно. Вот и все, думал он, прислушиваясь к своим чувствам. Убивать легко. Очень легко. Слишком легко. И в этом вся несправедливость, в том, что это легко. Так не должно быть. Но так уж оно есть на самом деле. Убивать легко, тяжело жить. Жить, ощущая в себе частицу чужой смерти. Которая с каждым разом становится все больше. С каждым разом все тяжелее от нее отстраниться, оставить ее в стороне. Когда-нибудь она поглотит меня полностью, - придя к такому выводу он вздрогнул и открыл глаза. Поднявшись, взял винтовку вместе с треногой, положил их на стол. На лице лежала печать полной отрешенности, глаза прищурились, превратившись в маленькие щелки, руки двигались автоматически.
Разобрав винтовку и треногу, он уложил их в кейс. Двигаясь быстро и расчетливо, набрал на панели код, оделся. Взяв со стола пульт, нажал кнопку. Окно бесшумно закрылось. Равнодушно бросив последний взгляд в его сторону, он заметил ленту. Подойдя, резким движением сорвал ее и сунул в карман. Развернувшись, вышел из комнаты.
Покинув дом, он старательно закрыл дверь на ключ. Пройдя по узкому переулку направился к большой автомобильной стоянке. Здесь все было спокойно. Тревога сюда еще не добралась. Хотя в последнее время они реагируют активней, равнодушно отметил он. Подойдя к двум абсолютно одинаковым "Кадиллакам", он осторожно огляделся. Людей на стоянке было мало. В его сторону никто не смотрел. Открыв багажник, левого автомобиля он положил туда кейс. Захлопнул крышку, и спокойно сел в машину, стоявшую правее. Об оружии позаботятся другие.
Выведя "Кадиллак" на улицу, он уверенно влился в довольно редкий поток автомобилей, направляясь к отелю "Хилтон". В нем останавливался сам президент. Эта мысль вызвала у него ироническую улыбку.
Отель был окружен плотным кольцом полиции. У всех входящих внутрь проверяли документы. Спокойно отдав ключи подскочившему к нему работнику отеля, он вошел в холл отеля, предъявив паспорт. Его здесь хорошо знали. Он останавливался здесь не в первый раз. Спросив у стойки администратора, не было ли ему сообщений, он поднялся в номер.
Сбросив пальто, он взглянул на часы, двенадцать сорок. Что ж времени еще много. Сев в кресло, он устроился поудобней и взял со столика пульт. Экран огромного телевизора ярко вспыхнул, на нем возникло лицо возбужденной журналистки. Она стояла спиной к знакомой ему площади. Людей вокруг значительно поубавилось. Он включил звук.
- ...очередной удар. На этот раз жертвой стал тридцатипятилетний бизнесмен Стивен О'Нил...
Он выключил звук. Достав из портсигара тонкую египетскую сигару, он неспеша закурил и прикрыл глаза. Сделав пару затяжек, смял ее в пепельнице. Приятная расслабленность разлилась по телу, но не стал ей сопротивляться.
Еще один день прошел удачно, - подумал он засыпая.
Еще один день прошел...
Еще один день...