Бассейн заливался бетоном. Величиной с фундамент солидного дома, он был поделен на равные квадраты 3 на 3 метра каждый, разделённые упругой мелкоячеистой металлической сеткой. Глубина не превышала двух метров, но и этого было вполне достаточно, чтобы находящийся в нём не видел ничего, происходящего снаружи.
***
Время шло, дни слагались в недели, и Кармус всё больше утверждался в невозможности разъятия яви и снов. Разделяющая их черта, - если она и была, - представлялась нечёткой, размытой до не-осязанья, сумеречной. Но, ведь, именно сумрак и манил его превыше всего, именно в нём и чувствовал он себя наиболее собою. Что же удивительного в том, что интуитивно стремился он именно к этому условно существующему, иллюзорному состоянию?
Странно было другое: он не только предпочёл всему прочему эфемерную бесплотность полу-снов, но и старался привнести её в обе базисных ипостаси: в явь и, собственно, в сон. И, что ещё более поразительно, явь поддавалась внедрению сумерек куда охотнее, нежели сны. Эти последние выказали завидное сопротивление лишенью себя отсутствия всяких границ, вседозволенности полётов, беспрепятственному эксприментированию над временем и пространством, нескончаемому моделированию структур. Они отстаивали право на свободу вымысла с неожиданной яростью и, в конце концов, Кармус смирился, быть может, и сам смутно сознавая таящуюся в том целесообразность: даже обитателю сумерек потребно прибежище отдохновенья, где бы душа, истомившаяся мельтешеньем ею же порождаемых химер, смогла бы на время найти успокоение в чём-то, - пусть и ещё более иллюзорном, - но неограниченном и непознаваемом сполна.
Явь же оказалась на удивление сговорчивой. Казалось, она только и дожидалась, что ничтожного толчка и, получив первичное ускоренье, с готовностью устремилась к саморазвоплощенью, туда, где, истончившись до крайней прозрачности оболочек, из-под неё проступали очертанья чего-то, что ничуть не претендовало на право называться реальным.
***
Кармус стоял в одном из квадратов и смотрел, как бетон, поступая по нескольким симметричным трубам, равномерно заполняет бассейн. Руки его были туго стянуты за спиной, а ноги спутаны верёвкой, но не настолько, чтобы сделать передвижение невозможным.
***
Шла третья неделя работы Кармуса Охранником. Иногда он заступал с самого утра и до ранних сумерек прохаживался по пустынным лужайкам пластмассовой зелени, меж механических бабочек и резиновых кузнечиков, глядя издалека на едва различимые ступени, ведущие вверх, за гребень. Как правило, не происходило ничего, гостей, - именовавшихся на языке того места, где он работал "Призванными", - не было.
Он вслушивался в непривычную для города тишину, всё больше понимая, что и она – искусственна и создаётся некими скрытыми, гасящими шум хитроумными механизмами, - до рези в глазах всматривался в колышущиеся покрывала марева, населяя их видениями в попытке познать тайное с помощью иллюзорного. Такая идея представлялась ему ничуть не хуже любой прочей, тем более, что границы яви размывались непрестанно, словно была она древним, изветшавшим материковым брегом, крошащимся под нескончаемым приступом прибоя полу-снов. Крупицы реальности осыпались с неё сухими отмершими чешуйками и неслышно таяли, едва касаясь поверхности сознанья, но так и не достигая глубин.
Обычно, вечером, выданный ему аппарат односторонней связи озарялся изумрудным окошком и на нём высвечивалась цифра "10". Это означало, что завтра ему следует начинать работу с десяти утра. Иногда его оповещали о ней за час или за два, и тогда он знал, что Вальдер заедет за ним сам, особеннно если речь шла о сумеречном времени суток.
Как-то раз, Кармус проработал всю ночь. Призванные появлялись один за другим, по одиночке, парами и тройками, иногда – семьями, с грудными детьми или с ведомыми под руки стариками. Они поднимались по Лестнице в Никуда и исчезали.
Музыка, - всякий раз иная, удивительно подобранная под время, свет, атмосферные вибрации, - взмывала, возносила, стихала...
Сопровождающие автомобили, чуть помедлив в нерешительности на лужайке, уезжали восвояси, пустые, с растерянными, враз посиротевшими водителями.
***
В конце концов, Кармус пришёл к выводу, что разделение реальности на явь, сны и сумеречную зону, столь же искусственно и надуманно, как и трава лужаек, и что на самом деле существует лишь одна большая, всехватная мета-реальность, где и сны и явь – не более, чем грани единого, а значит, осознание частного, - как и в каком бы порядке оно ни делалось, - неизбежно приведёт к постижению целого. Эта мысль придала ему подобье успокоенья, что само по себе было не так уж и мало, учитывая тотальное отсутствие цели, смысла и свободы.
"Богатство фантазии диктует восприятье. Что-что, а свободу вымысла им у меня не отнять!" – говорил себе Кармус, как прежде утверждал то же самое о невозможности отнять у него солнце. Но даже в этом он уже не был уверен.
***
Когда уровень бетона достиг щиколоток, Кармус ощутил исходящую от него холодную вязкость и принялся переступать с ноги на ногу, шаркая по своему квадрату от внешней стены до разделяющей сетки и обратно, словно меся и утрамбовывая нижний слой. С каждым шагом ноги его тяжелели, всё труднее высвобождаясь из быстро твердеющей массы.
***
Его новое жильё являло собой просторную и комфортабельную бетонную клеть. В отличие от старого обиталища, оно не змеилось трещинами, не шелушилось струпьями иссохшейся краски, не рушилось пластами штукатурки. Вода текла исправно, как и свет, газ, электричество. Встроенные в толстые стены шкафы, холодильник, кондицинер, радио и даже мини-бар, предоставляли все возможности для удобного, ничем не тревожимого... издыханья. Изоляция была полной. Единственное узкое окошко выходило на идеально гладкую бетонную стену соседнего дома в трёх метрах от его собственного.
Там, на улице Герцога Фердинанда, Кармус был постоянно окутан городом, его шумами, запахами, флюидами. Здесь же не было ничего. И Кармус понял, что соскучился.
Особенно его мучило отсутствие живого. В центре города давно уже не росли деревья, их заменяли причудливые произведения бетонно-арматурного искусства. Странные конструкции, гордость авангардистов, эталон урбанной эстетики, они стали даже неким символом мегаполиса, а наиболее безумные из них даже получили имена и вошли прочными пространственными ориентирами в лексикон его обитателей.
И всё же, кое-где, ещё попадалось иное. Редкие травинки умудрялись пробиваться сквозь асфальт и бетон, чудом выживая в ядовитом смоге. Они были жёсткими, желтовато-серыми, обесцвеченными, но... живыми. В стене дома № 117 , где обитал Кармус, на высоте второго этажа, росла былинка. Она жила в стене уже много лет, засыхая по осени и вновь пробуждаясь к весне, и была для Кармуса не просто талисманом-на-счастье, но бесспорным, порою, единственным доказательством того, что жив и он сам, что окружающие его белковые манекены и трафаретные декорации – не есть он, что он – живой, живой, потому что... потому, что в его доме росла былинка.
Здесь же былинки не было.
***
Но не было и страха. Рот его не был заткнут кляпом, но кричать совсем не хотелось: в этом виделось нечто в равной мере бесполезное и унизительное. Представлялось, что гораздо достойнее и правильнее будет просто стоять не шелохнувшись, глядя, как бетон подбирается к твоим коленям, поясу, груди... Стоять сторонним наблюдателем, отстранённо созерцая собственную смерть. В конце концов, не такая уж она и плохая, могло быть куда как хуже...Вот только... это щемящее чувство беспомощности, бессмысленности всех усилий...
***
Вчера ему сообщили, что испытательный срок окончен и он официально зачислен на должность Охранника. Ему выдали удостоверение и ещё один костюм, синевато-серебристый, с эмблемой СС, и настоятельно посоветовали носить его в нерабочее время: он являл собой не просто визитную карточку, но и защиту, причём не только психологическую: тончайший эластичный материал был в силах противостоять удару ножа и даже срикошетившей пули.
Зарплата Кармуса возросла до 85-ти империалов в неделю. Никогда, за всю свою жизнь, не зарабатывал он таких денег и сейчас просто не знал, что с ними делать. Каждый империал делился на 60 "пешек", как час на минуты, и каждые 12 из них составляли "жетон". Обычно, ему хватало полу-жетона в день: овсянка, чай, редкие покупки книг и кое-каких предметов быта.
Теперь же всё изменилось. Кармус по прежнему отвергал изобильное питание, но позволил себе разнообразить диету несколькими видами каш и салатов, а главное – стал принимать пищевые добавки из поливитаминов, минералов, аминокислот и антиоксидантов. Они были импортными, дорогими, изготовлялись из экологически чистого сырья, и в бывших кругах Кармуса считались почти недостижимой роскошью. Сейчас же утро начиналось с заглатывания горсти разцветных капсул. Результаты не замедлили сказаться: Кармус ощутил прилив сил, обмороки и головокружения прекратились, исчезли сыпь, боли в суставах и усталость.
Новое физическое состояние было непривычным и ввергало его в смущение, почти в стыд, тем более, что находилось в полном несоответствии с внутренним, всё ширящимся и поглощающим его сумраком. Убыстрившиеся реакции, ясность рассудка, острота мыслей, - всё это резало диссонансом, никак не соотносясь с содержанием и, быть может, именно поэтому придавая ему, - содержанию, - добавочную, не подлежащую сомнениям достоверность.
***
Два совершенно различных, не похожих один на другого Кармуса, ещё уживались кое-как в одной телесной оболочке, но с каждым днём пропасть между ними ширилась, связующие их нити истончались, они всё меньше осознавали себя одним и тем же существом, грозя расколом, распадом личности на составляющие её, ничуть не связанные меж собой первичные элементы сознанья.
***
Кармус стоял на служебной лужайке и смотрел на только что прибывший лимузин. Человек, приехавший на нём, сам сидел за рулём, что было странно, учитывая явную его принадлежность к классу Господ, причём, к наивысшему его разряду: за время работы Кармус насмотрелся достаточно, и научился безошибочно распознавать полноправных членов СС.
Да и вёл он себя не, как все. Выйдя из автомобиля, - нескончаемо-длинного, лимонно-салатового с золотистыми шишечками, - он по-хозяйски оглядел лужайки, задержав пристальный взгляд на Кармусе, и направился по дороге вверх, к Лестнице. Среднего роста, мускулистый и поджарый, он был одет в полуспортивный облегающий кремовый костюм и мягкие туфли. Достигнув Лестницы, он стал подниматься по ней деловитым, будничным шагом, как человек, не раз и не два проделывавший тот же путь. Сопроводительной музыки тоже не было. И Кармус решил, что перед ним один из устроителей этого таинственного места, если не сам Владелец. Поднявшись наверх, человек замер на гребне холма, засмотревшись на что-то, видимое лишь ему одному.
Кармус стоял в нескольких десятках метров от лимузина и не сразу заметил, как задняя дверь его отворилась и на траву спрыгнула девочка. На вид ей было года три-четыре от силы. Красное платьице, беленькие туфельки с кружевными носочками, два огромных розовых банта на светленькой головке.
Девочка обогнула машину, огляделась и всплеснула ручками в восторге от бесконечно зелёного простора, там и тут искрящимся россыпями цветов. Она затопала по лужайке, но скоро остановилась, заприметив под ногами что-то, всецело завладевшее её вниманием. Впрочем, всё это Кармус видел смутно, скорее угадывая сквозь подёрнутый пеленой воздух.
Утро едва успело разогнать тугодумные ночные туманы и теперь, робкое и застенчивое, ненавязчиво заявляло о себе чуть виднеющимся диском пыльного солнышка. Пробуждающийся жаром пластик травы источал подобие запаха – строго запрограмированный аромат свежести испаряющейся росы.
Как всегда в такие часы, Кармус населял марево миражами своих полу-снов. Сегодня призраки были лиловыми, с янтарными продолговатыми головами на длинных шеях. Их руки плавно переходили друг в друга, кружась хороводом в такт волнам испарений. И это было красиво.
Призраки окружили девочку, потешно извиваясь, хохоча, заигрывая. Девочка заметила призраков и рассмеялась звонким, заливистым смехом: она и не чаяла обрести этим утром столько весёлых друзей сразу. Один из призраков нарочито раздул щёки, поднатужился и выплеснул длиннющий язык пурпурного пламени. Девочка захлопала в ладошки от восторга.
Лимузин сошёл с тормозов и тихонько тронулся с места, неслышно съезжая по покатой лужайке вниз, на стоящую к нему спиной девочку. И это тоже было красиво, гармонично вписываясь в ритм движений призраков, словно ещё один танцор вздумал присоединиться и войти в круг.
Кармус стоял и смотрел на катящийся на девочку лимузин.
Лимузин набирал скорость. Девочка смеялась.
Кармус тоже широко улыбался. Он умел ценить красоту.
Он продолжал улыбаться, не сознавая, что его тело, вновь выйдя из повиновения, как когда-то у "чёрного автобуса", без всякого на то приказа с его стороны, стало двигаться к девочке, сперва мягким шагом, а затем быстрым пружинистым бегом.
Когда лимузин разметал призраков и между сверкающим хромом его заднего бампера и девочкой остались считанные сантиметры, - Кармус прыгнул, понимая, что всё равно не успеет, но длиннорукий призрак метнул девочку прямо к нему в объятья, и Кармус, ещё не приземлившись, схватил её в охапку и покатился, извернувшись, стараясь не угодить под несущийся на него автомобиль.
Он несколько раз перевернулся, прижимая девочку к себе, больно ударился головой обо что-то жёсткое и краем глаза заметил бегущую к нему со всех ног, вниз, по Лестнице, фигурку в кремовом.
И ещё он успел подумать, что грубо нарушил правила. Ведь ему строго-настрого запретили вмешиваться во что бы то ни было, происходящее на лужайках, будь то даже мольба о помощи. А тут и мольбы-то не было...
Потом он потерял сознание.
***
К тому моменту, как бетон подкрался к бёдрам, ноги Кармуса вполне окаменели, по крайней мере, двигать ими он уже не мог. Миг фиксации наступил, когда он стоял в пол-оборота к бассейну и теперь, для того, чтобы обозревать его весь, ему приходилось неудобно выворачивать голову и это раздражало его едва ли не больше всего остального...
***
Кармус стоял навытяжку в той самой подземной бронированной комнате, где с месяц назад впервые увидел барона.
Барон и сейчас сидел в кресле, не сводя с него непроницаемого взгляда. Рядом стоял человек в кремовом и так же неотрывно смотрел на него. Позади Кармуса застыл Вальдер.
Кармус успел получить кое-какую помощь и теперь на лбу его красовалась пара пластырей, прикрывающих кровопотёки и стремительно набухающую гиганскую шишку.
Наконец барон молвил:
- Кармус Волленрок, понимаете ли вы, что сотворили?
- Думаю, да, понимаю. – Ответил Кармус. Он, и вправду, понимал. – Я нарушил указания и вмешался в происходящее на лужайке.
- Именно, - подтвердил барон. – Вы пренебрегли приказом и регламентом. Непростительно пренебрегли. А непростительное, естественно, не прощается. Вы недостойны звания Охранника. Ни звания, ни должности. А посему, вы их теряете.
Кармус сглотнул. Ничего другого он, в принципе, и не ожидал, но почему-то, было ужасно грустно и обидно. И обида эта порождала ещё большую, на себя самого.
- Да, звания Охранника вы, действительно, не достойны. – Проговорил человек в кремовом. – Вы достойны гораздо большего. И вы теряете свой нынешний пост, для того лишь, что б обрести новый, много более престижный и ответственный.
- Познакомьтесь, Кармус: герцог Ульрих, ваш новый хозяин. Только что вы спасли его дочь. Примите и мою личную благодарность. И... удачи! – И барон искренне улыбнулся.
***
Достигнув груди, бетон опоясал её ощутимым обручем. Давление не было чрезмерным, вполне терпимым, даже каким-то умиротворяющим, вселяющим чувство поддержки и опоры, полностью освобождающим от дальнейшей ответственности за себя самого. Кармус старался дышать глубоко и ровно, так, чтобы бетон сохранял минимальную эластичность вкруг туловища и не затвердел раньше времени, прежде, чем уровень его повысится до рта и носа, в противном случае грудной клетке грозило быть раздавленной уже сейчас, а это, согласитесь, было совсем ни к чему. Он знал, что за ним наблюдают, и это обязывало к поведению достойному, хоть и вполне предсказуемому. Впрочем, он прекрасно понимал: что бы он ни сделал сейчас, как бы себя ни повёл, - предсказуемым будет всё, соригинальничать у него не получится: эпоха неповторимости миновала...
***