Лучшие эссе сборник 2007

 
ВЕСЕННИЕ ПРОГУЛКИ С СОБАКОЙ

 Я люблю гулять с собакой, дышать свежим воздухом, разглядывать природу... Но иногда Коко остается дома, и я гуляю без нее. И я знаю, что она не обидится, и не будет упрекать, а просто будет ждать следующего раза... Да разве она все и поймет – что я чувствую и вижу? Мы просто обе любим гулять.

 Cегодня с собакой ходили гулять на реку - красотища... Снег тает, в воздухе весна! Цаплю видели - на одной ноге стояла, утки «летять высоко»... Деревья стоят, плющом увитые... а одно дерево все в зеленых листьях и красных ягодах - знать бы как называется... Я думала – лавр, а оказался holly, ну тот самый Hollywood, у нас в углу сада тоже стоит. Вот она - Америка...

 Так хорошо идти и пялиться на дома и деревья... Некоторые потешные такие - как пучок в землю воткнутый. И стоит, распушился... А в ветках других, больше похожих на настоящие, сидят птицы и кричат: грр! грр! и ни один дом не похож на другой - стоят себе молчком, а характер - вот он, на фасаде.
  По дороге попался полубезумный старикашка с облезлым пуделем. Почему полубезумный? Не знаю. Так обычно бывает - в каждой местности есть свой дурачок... А может это я? И мое невинное развлечение наблюдать за окружающем миром может привести к необратимым последствиям? Глубоко в мозгу. Или там в сердце - когда щемит то ли от весеннего воздуха, то ли от любви к окружающей среде...

 Сегодня состоялся спуск на воду лодки. Или яхты.
Хорошо плыть теплым весенним деньком мимо домов, протянувших частные причалы к реке, и смотреть на покачивающиеся на воде плавсредства... Свежо, и вкус вина особенно терпок. Если внимательно всмотреться в берега, отодвинуть мысленно дома, и представить разлапистые деревья и зеленые кусты сами по себе... то можно, наверное, побыть первопоселенцем на какую-то минуту, ощутить всю силу окружающей природы.
  Но взгляд рассеивается, цепляется за чаек, расхаживающих по тонкому льду, за уток, размеренно качающихся в воде, за сооружения человеческого происхождения. Ветерок дует, и все ненужное, хлам, накопившийся за такую долгую-долгую зиму, потихоньку выветривается... еще одни глоток – и мы в доке. То есть – дома.

  Птицы. Их было много. Небо вдруг потемнело, как будто сгустились невесть откуда взявшиеся тучи, и стало тревожно на сердце... Деревья закачались под тяжестью тельц, своим количеством образующие массу, давящую сверху. Птицы кричали что-то на своем птичьем языке. Их было много и они были в одной стае. У них был один язык. У них было одно название – «птицы». Маленькие и темные. Неизвестной породы.
Но они куда-то направлялись, и это уже было хорошо. Потому что через несколько минут они снялись с места и полетели всей стаей куда-то дальше. Деревья перестали качаться, и стало легко и свободно. Хорошо, что я не птица.
 Первой зацвела вишня на углу, когда все остальные деревья лишь только собирались. Розовое облако на ножке. Мы сфотографировались под ним, когда вокруг все было зеленым. Крапал дождик, и воздух наполнялся запахами...
  Желтые нарциссы, яркие фиалки и синенькие крокусы потеряли свою значительность, когда вдоль дорог зажелтели стройные ряды кустов, а белая купень покрыла большинство дерев вокруг. Цвет белых оказался разнообразным, от мелких, похожих на ранеточные, до крупных с тропическим запахом. Там-сям распушились розовые облака в три-четыре раза больше того, на углу...
От мала до велика заневестелись, не стесняясь размеров и покорные любви. Гигант, высившийся на дороге в школу, свесил ветви, отяжеленные кремовыми цветами как груди. Кустик во дворе стыдливо покрылся розовыми пятнышками, а в поле под ногами стелились крошечные растения, усыпанные еле заметными белыми цветочками.
Заворачивая за угол, я оглянулась, пытаясь отыскать в толпе цветоносов ту, первонькую. На бело-желто-розовом фоне едва различалось темное пятнышко деревца, на котором появились первые завязи...

Март 2003



РОМАН С ОКЕАНОМ

Домик, стоявший на углу Первой Джеймс Стрит и Береговой, оказался небольшим, с облупленной штукатуркой на дощатых стенах. Когда-то он был один из первых на восточном берегу Атлантического Океана в штате Делавер. В те времена, когда женщины, провожая мужей на промысел, не знали вернуться ли они. Чтобы расширить кругозор, они взбирались на балкончики, сооруженными мужьями же, и тщательно всматривались в необозримую голубую даль. Авось покажется... Иногда не показывалось. Тогда тех женщин называли вдовами, а балкончики widow’s walk – вдовий балкончик.
  Утром мы там пили кофе. Взбирались по лесенке, усаживались на чугунную резную скамейку, неизвестно как там оказавшейся, и обозревали окрестности, окрашенные первыми лучами солнца. Было хорошо. Мы повторяли это не раз. Океан вдали, прорезанный высившимися современными мотелями и виллами, антикварный магазинчик, во дворе которого сгрудились вперемешку обнаженные аполлоны и горшки для цветов, немыслимых размеров черепахи и глиняные псы. Это на востоке. На западе залив перемежался с частными коттеджами, над которыми весело носился ветер. Узкая полоска суши, на который расположился Океанский Город, тянется с юга на север. В городе одна центральная улица – Береговая, вдоль которой и выстроились на много миль бесконечные отели, бутики, ресторанчики, парки развлечений...
  Солнце поднималось выше, и океан манил пустынными пляжами. Изредка попадались крабы и любители бега вдоль прибоя босиком. Волны, ленивые с утра, лизали пятки, затирая следы ночного пиршества. Валялись недоеденные брывки клешней и пустые панцири. Птицы с длинными клювами расхаживали группой. Чайки в небе рыскали. Кто-то нырял в пучину. Поодаль поблескивали дельфиньи спины. Время завтрака.
  Дома прохладно, кондиционер новый. Желтые яйца и красные помидоры отличное сочетание для омлета. Стакан молока. На десерт чашечка капуччино. Дольки дыни и яблока вязнут в йогурте.
- Дети, пора вставать!
Первой подсочила Ирэн. Заплескалась в душе, напевая что-то на английском. Она - восходящая звезда. Следом поднялся Майк, молодой дизайнер. Наши дети не совсем дети – они тинейджеры. Поэтому спят долго, плотно завтракают и бегут на океан, где носятся по волнам на досках и знакомятся с мимопроплывающими другими тинами. Или пацанами, по-русски. Пацанов несколько, но всех отличает упитанность и свежесть. Молодые тела, загорелые, слегка обветренные бризом и обмытые соленой водой. Без вредных привычек. Некоторые работают и могут себе позволить что-то, что не могут позволить те, кто не работает. Но это временно. Те, кто работают, живут в виллах с лифтом. Кто нет – играет с собакой во дворе.
  Ирен вытянулась в шезлонге, руки водят лениво по песку, глаза полуприкрыты. Легкая усталость после купания во влажном теле. Полотенце свисает на песок, и песчинки светлыми пятнышками налипли на темной коже... Рядом, у ног, расположился Рэй. Макушка обесцвечена, шорты ниже колен. Они томно переговариваются, глядя на бесконечные волны. Одна из них прошипела совсем близко, оставив пенистый след на мокром песке. Мириады океанских мелких тварей тут же начали зарываться в песок, оставляя точечки-дырочки. Хорошо-то как...
  - Хорошо-то как!
  Сказала Лили, повернувшись в мою сторону и отложив в сторону сотовый телефон, по которому она только что говорила с мужем. Это была ее идея поехать на несколько дней на океан. Подарок моему сыну перед отъездом в Россию, где он собирался продолжить образование. Ее дочь за компанию.

  Мы идем гулять вдоль полоски прибоя, разделявшей землю на две половины – океан и суша. Над нами небо. Россия так далеко... Там наши семьи, наше прошлое, и наше, как оказалось, будущее. Мы говорим по-русски. Проходящий мимо американец обернулся, поздоровался и спросил что-то на сленге. Мы не стали отвечать, хотя и поняли, что он хотел сказать. Не отвечаем и на телефонные звонки, женский голос спрашивает кого-то на неразборчивом английском. Вместо этого по вечерам мы смотрим старые советские фильмы по видео, и комментируем каждый кадр. Мы тоскуем. Не по советик юнион, но по нашей молодости, проведенной в очередях и борьбе за выживание. По молодости наших мам и бабушек, прошедших через нелегкие времена. Они были сильными женщинами. Настоящие американки.
  Героиня засыпает в кресле, укутанная одеялом руками заботливого мужчины. Осенние листья, шашлыки на природе, песня под гитару... Это кино. А за окнами сгущается влажная темнота, и океан отходит ко сну. Зазвонил телефон – американский муж на том конце провода желает спокойной ночи. Днем он был занят с клиентами, а после работы купался в бассейне. Ждет нас.
 
  Первым делом мы купили Лили шляпу. Потом крабов. В шляпах мы гуляли по магазинам, а крабов мы съели с пивом. Настелили старых газет на столе в кухне, вооружились ножичками и – трах! По клешне. А еще лучше по панцирю – там больше мяса. Белое, мягкое, его макаешь с растопленное сливочное масло с приправами – хорошо-то как! Лица перемазаны, детям весело, мы рассказываем дурацкие истории и хохочем. Любая фраза вызывает приступ гогота. Руки все в масле, посуда жирная.
 Вечером на балкончике необыкновенно хорошо. Солнце опускается над заливом, и мы бежим туда фотографироваться. Небо из красного делается желтым, и кадры получаются отменными. Это на память. Наши мальчик и девочка машут руками, позируют, Лили просто опирается на ограждение. За ним камни, о которых плещется вода.
  После завтрака мы обычно гуляем по магазинам. Наша задача – идеи. Их много. Стоят они дорого и выглядят по-разному. Стекло, керамика, разное. Бутик за бутиком мы обходим наш отрезок улицы, и вовсю привлекаем внимание нашими шляпами. Это была самая главная идея.
  - Не вас ли я видел вчера на пляже?
  Английский безупречен и разговор завязывается легко. Картины слегка окинуты взглядом, и можно идти дальше. В магазине ротановой мебели мы усаживаемся на диванчик – какая прелесть! Это бы отлично подошло в гостиную. А вот эти канделябры наверняка бы украсили любую дайнинг-рум. Русские и английские слова мешаются, и публика понимающе кивает головой – да, иностранки. Поэтому и в шляпах. Но к ним нужны и купальники. А их неимоверно много, разных цветов и стилей. Вот и презент на день рождения. Ирэн с матерью меряет практически весь представленный ассортимент, мы с Майком в ожидании листаем журналы по дайвингу в углу на диванчике. Работает кондиционер. Хорошо-то как... В конце концов Лили покупает мухобойку в виде розы – о, да! Эта была самая оригинальная идея...
  Океан нас встречает небесной голубизной, белые барашки катят навстречу, под пляжными разноцветными зонтиками прячутся обыватели. На волнах качается желтое каное. Я бегу вдоль берега с катушкой, нить разматывается и мой сине-желтый змей уносится ввысь. В моем детстве не было воздушных змеев. Надутый змей постепенно превращается в точку, пора его возвращать на землю. Нить дергается и с усилием наматывается на катушку. Пронесли ярко-желтое каное. Орел взметнулся над океаном, и вдали замелькали спинки дельфинов. Мы здесь были.

Июль 2003



НА КЛАДБИЩЕ
(семейный мартиролог)

Народу собралось очень много. Или может быть так казалось из-за тесноты. Все столпились на прилегающей дорожке, а следом поджимала другая процессия. Гроб, обитый красной материей шестиугольник, стоял на табуретках и загораживал проход. Вокруг него брошены сумки, венки. Люди в темной одежде, но кое-кто в цветной, будничной, переминаются в ожидании; мужчины курят, женщины шепчутся.
Эта часть кладбища новая, место под него расчистили недавно. Кучи свежей выкопанной глины обрамляют прямоугольные ямы, заполняя пространство между ними. Могилы расположены совсем близко друг к другу. Некоторые присыпаны. Холмики утрамбованы дождем, гладкие бока облеплены венками, черные ленты смешались с желтой грязью и запутались в серых пластмассовых цветах. Дождь был недавно, размыл глинистую почву так, что пробраться между могилами невозможно. Ноги разъезжаются, скользят, вязнут в глине, она мгновенно налипает, набухает вокруг обуви, делает ноги тяжелыми, неуверенными. Теряешь баланс, почти падаешь, на кучке рядом с краем остается длинный отпечаток ладони.
Могила оказалась не готова. Ровную стандартную ямку подмыло водой; края набухли, необходимые сантиметры съедены. Близкие родственники, в темных, сырых одеждах пробрались первыми, постояли, оттуда помахали рукой – нет, не пойдет, стойте где есть, надо что-то делать. Все остальные сгрудились на асфальтовой дорожке, гроб опустили на табуретки, расслабились, заговорили, обрадовались вынужденной паузе – не очень-то хотелось так сразу тащиться по грязи.
Я среди близких. Нас осталось не так много, поэтому мы все помещаемся на крошечном скользском пространстве. Хороним бабушку по отцу. Она последняя в череде смертей, скосивших семейное древо.
Отец;
его брат, мой дядя;
его сын, мой двоюродный брат;
еще один двоюродный брат, сын тетки.
Из старших – дед,
сестра бабушки,
ее сын,
сын другой сестры,
муж сестры бабушки.
Не родственник, но он был мне вместо брата – друг детства.
Он повесился в бабушкином доме, на кухне. Остальные вымерли постепенно, от пьянства, друг за другом. Бабушка умерла от болезни. Она стояла на учете в диспансере. Это ее оправдывает, но она была лишь одной из других, она просто оказалась слабее других. Послевоенное поколение, радостные от победы, они строили дома, рожали детей, делали карьеры. Они восстанавливали Союз, они верили в свою страну. Они верили в свое будущее. Дети вырастали, работали в колхозах, на заводах, строили Железный Занавес, защищали себя и своих детей. Жить было нелегко, но жить было весело. Они были молодыми. Их дети выросли, когда началась Перестройка. Они ушли на войну – защищать себя и свою веру. Те, кто остался в живых, сошли с ума. Либо стали бандитами. Мне повезло, я стала писать книги.
Я похоронила их всех, я оплакала каждого. На кладбище мы были каждый месяц, мне знаком каждый квартал. Город мертвых. Страна мертвых. Кресты, памятники, венки. Ваши тела под ними. ... Я осталась одна. Вокруг обнаженная пустота, болезненная от натяжения. Мне, как выжившей, продолжать ваше дело, дело ваших отцов и дедов. У меня нет сил, и я не знаю как.
Но мне досталась вера.
Похоронный бизнес один из самых прибыльных в послеперестроечной России. Могильщик ездит на иномарке. Директор компании по изготовлению памятников элегантная дама. Я знаю сколько стоят ритуальные услуги, подготовка тела в морге и на дому, оформление документов. Я знаю, как пахнет в доме, в котором завешаны зеркала. Я знаю каждое блюдо в поминальном меню – кутья, блины, щи. Компот вместо киселя. Стаканы и ложки закупаются оптом, скамьи занимаются у соседей. Ведро с известью ставится под гроб. Пахучие сосновые ветви устилают дорогу. Оркестр, фотограф и отпевание в церкви по усмотрению. Девять дней проходят очень быстро, сорок дней подступают незаметно, через полгода мы встречаемся опять. Приходят не все.
Первый урок по ритуальности я получила от бабушки по отцу, когда помогала ей хоронить бабушку по матери. Я была слишком молодая, чтобы делать это самой. Она была так добра, что взяла это на себя. Мать никогда не знала, что делать. Она смогла только выйти замуж. А за все остальное отдувалась я. Но обижаться на нее нет сил.
Мой опыт пригодился другим. Такое было время. Когда у подруги убили мужа, она позвонила мне первой. Она знала, что я знаю, что делать. Другая подруга знала тоже, когда спрашивала, что чуствовать, когда хоронишь нелюбимого отца. Надеюсь, я им помогла. Об этом я сказала, в ответ на молчаливый вопрос в глазах окружающих меня людей. – У каждого из вас есть отец. Сегодня мы похоронили моего.
Они плачут, и мне их всех жаль. Я знаю, что это такое.

В горе мы сближаемся, начинаем разговаривать, прощаются обиды. Появляется семейная шутка: по крайней мере мы стали видеться чаще. Тетка хоронит сына: последний комок на могилу, простую, с деревянным крестом, железные венки, стакан с водкой. Его подруга, пьяная как всегда, докуривает сигарету, садится на корточки и втыкает бычок между пластмассовыми цветами. – Ну что, Леха, давай. Подруга тетки кокетничает с молчаливым работягой, копающим соседнюю могилу – ставит бутылку на край, и когда он тянется за ней, она пододвигает ее и пьяно смеется. В толпе провожатых встречаю одноклассника с женой, они пьяны в стельку, когда-то мы с ним дружили. С кладбища мы едем в закрытом грузовике. Они пьют водку, при толчке на колдобинах валятся на пол и смеются. Грязные лопаты подпрыгивают, громыхают, мы все в глине.
На поминках другого брата, в чистенькой аккуратной квартирке его матери за нарядно накрытым столом я познакомилась с его друзьями. Два брата-близнеца, красивые, стройные. Один из них, с черными глазами, нежно ухаживал за мной. Они не знали, что у Андрюхи есть старшая двоюродная сестра. Он мне как-то говорил про них, сказал, что водку они не пьют. Колются. Курить мы выходили на улицу.
Когда мы ездили хоронить моего дядю, в автобусе я сидела рядом с Мишкой. Они жили рядом и пили вместе. Жены от них ушли. Но я помнила его как друга детства и не обращала внимания на неодобрительные взгляды. С ним всегда было весело, рассказчик он был отменный. Я не знала, что он был на войне. И я не знала, что пить ему нельзя. Заметила лишь что-то странное, когда он пошел меня провожать. Он начал читать стихи, и понес чушь. Я всегда внимательна к словам. Мы сели в такси, и я не знала, куда ехать, что делать. Когда мы зашли в мой дом, он задел стол, сдернул скатерть, потом сбил меня с ног, мы покатились по полу и он закричал: Духаны! Духаны! Он пытался меня спасти. Когда я выбежала на улицу, постучала к соседям, у которых был телефон, меня трясло. Но я знала, что Мишка спит – я просидела рядом с ним три часа, держа за руку и приговаривая: Все хорошо, все хорошо. Доктор сказал, что не имеет право что-то делать. Матери его звонить я не стала, у нее было больное сердце. Он повесился через месяц после того, как она умерла. В доме моей бабушки. Моя мать сказала мне об этом, когда его уже похоронили. Ну хоть что-то. Хотя он просто не был родственником.
Я не знала, как им всем помочь. Они ненавидели друг друга, расходились, ругались, и плакали от одиночества. Мой дядя, который учил меня как выживать среди таких как он, пытался завязать. Купил дом, потом машину. У него был неплохой бизнес, торговали самопалом не только цыгане. Он говорил, что у него во дворе танк, на случай переворота. Это было почти пророчеством, до него он не дожил. Я праздновала Новый год у подруги, когда в дверь постучали. Подруга позвала меня, сказала, что там мой Вадька, так его все звали. Он был пьяный, мокрый от снега и слез. Мы пошли на балкон, там, в звездной темноте он начал плакать. Он умер от одиночества. Его ненавидела мать. Они все время ругались. Я не могла бывать в том доме.
Я вернулась туда только тогда, когда они все умерли. Дом стоял черный, страшный. Ворота покосились, окна серые от пыли. Я села на лавку, закурила и заплакала. У соседей открылась калитка, оттуда вышел парнишка. Он не узнал меня. Он смотрел на меня и думал: Какая странная женщина.
Глина скользит под ногами. Мы вот-вот свалимся в могилу. Моя мать, пьяненькая тетка и ее дочь цепляемся друг за друга, балансируем, поддерживаем друг друга. Надо что-то решать. Я смотрю на кучи глины, на ожидающих провожатых, на грязные венки. Нет, я не хочу так. Я не хочу ложиться в эту грязь. Я не хочу заставлять людей томиться в ожидании. Я не хочу так как они.

(Россия, 1998)

Я хочу быть похороненной здесь. Мне нравится это чистенькое кладбище при старой церкви. Ровная, аккуратно подстриженная лужайка с выстроившимися серыми камнями на равном промежутке друг от друга. Цветов нет. Я брожу от камня к камню, замечаю имена и даты. Оградок нет, могил тоже. Все ровное, плоское. Прикинув примерно, где голова, где ноги, обхожу аккуратно, стараясь не наступать на мысленный прямоугольник перед камнем. Потом надоедает и уже хожу как придется по зеленой траве. Они прожили достойную жизнь эти люди с незнакомыми именами. Среди них попадаются и дети. Прошлый век. Позапрошлый век. Тридцать лет, пятьдесят лет, семьдесят пять. Ну что ж, каждому отпущена своя мера. Попадаются и целые семьи. Мать, отец и их дочь. Я читаю имена, краткие надгробные надписи. Никакой напыщенности, тишина и покой. In rest. Я вглядываюсь в полустертые строчки, пытаясь разобрать слова. Мне хорошо здесь. Немного тревожно, как бывает тревожно на кладбище, но спокойно. Я знаю эту тишину. Я не боюсь ее. Я только хочу найти знакомые имена.

(Америка, 2004)

Сентябрь 2004



Я ПОТЕРЯЛА ПАСПОРТ

У меня обнаружилось тело. Круглые, полные бедра, живот и две мягкие округлости чуть выше, именуемые единственным числом в русском языке. На американский стандарт – множественное число - еще не тянут. Даже если за единицу измерения принять паунд, мультирующий килограмм ровно вдвое. Насильственное раздробление, причиненное как американским языком, так и кухней, наталкивается на яростное сопротивление целого, что является как носитетелем хорошей русской генетики, так и превосходного русского языка.
Выпестованные многовековой культурой, закаленные в исторических перепитиях, подкрепленные вспрысками крови со стороны как западных, так и восточных соседей, привитые идеями, полученными в государственном университете и выжившие в борьбе с повседневностью, признаки индивидуальности спрессовались в маленький хрупкий флакончик, содержащим эфемерную субстанцию – носитель вируса. Обретавшийся в привычной среде, вирус не нуждался в особой защите от внешних раздражителей, направляя энергию на собственное саморазвитие и культивацию. Когда же была достигнута верхняя фаза, за которой начиналась стадия распада, вирус был выпущен на волю.
Что тут началось... Атака за атакой отражались яростно, накопленные силы расходовались в череде сопротивлений, поднимались восстания и свершались революции. Нет, нет и еще раз – нет. Не сдамся, не скажу, не выдам. Не буду говорить, я сказала! Ни по-русски, ни по-английски. Нет языка – нет личности. Нет личности – нет войны. Нет войны- нет войне. Дайте пожить спокойно. Я – никто.
Пища была отравлена. Воздух тоже. Земля заражена. Компьютеры везде. Разрушительная сила вызывает статистическое напряжение, происходит разряд, и нарушается связь. – Але, я двадцатый, але, я двадцатый. Eee Tee Phooone Hoooume…
В ответ – тишина. Яростная. Оболочка сгущается, темнеет и трансформируется в защитный слой. Покрывается целофанновой кожей, слегка подогретой солнцем, вставляются яркие бирюзовые глаза. Волосы и ногти вживляются. – My name is.
Кукла открывает рот и закрывает. Если надавить на живот, то появляется желание. Если потереть чуть ниже, становится влажно. Если потереть чуть выше, то становится жарко. Целофанновая кожа лопается и появляются пупырышки. Пупырышки сменяются волной, и наступают судороги. Интенсивность зависит от съеденного на ужин – как количественно, так и качественно. Живот трясется, тело инфицированно и просто так не сдается. Богатое прошлое расчленяется на образы – отец, мать, брат, муж, сестра, я, он, она. Кто я? Наверное, мужчина. Надо посмотреть в паспорте. Или прочитать в книге.
Английские слова проникают в мозг, цепляют русские гены и вызывают американские образы. Как много они страдают, и как много о сексе. Чем больше слов, тем больше желания. Вирус приживается, обрастает новыми понятиями – феминизм, расовая проблема, проблема коренных народов Америки. Путем исключения вычитывается самоидентификация – я белая женщина. С бирюзовыми глазами. Вмонтированные датчики считывают отклонения от курса, анализируют поступившие данные – вирус продолжает работу. Все вокруг заражается пороком. Нет прав женщин, есть женщины. Колонизация не повод, рабовладение может существовать и внутри страны. Язык коренных народов на разных континентах обладает похожими чертами. Глаза блестят, возбуждение нарастает. Окружающие вдруг становятся мужчинами.
Остальные разглядывают исподтишка. Приходится одеваться также. Но выдают волосы и скулы. Автономность поведения подкрепляется отсутствием родственников, одноклассников, незнанием местных обычаев и идей.
Вирус неустойчив к среде, генетическая программа сбивается от обилия новых слов и понятий. Свобода мысли приписывается несовершенному английскому. Кукла стала ребенком. Половое созревание приходит одновременно с умением говорить. Интимные части тела приобретают названия. Что думаю, то и говорю. Fuck you. Спасибо за комплимент. От обилия чувственности глаза вылезают из орбит, дыхание учащается. Острота ощущения концентрируется под прессом несказанности.

 Знание впитывается сквозь поры, закупоривает их, появляются чумные шишки. В паху свербит. Почему у американских тинейджеров такая чистая кожа? Они превосходно воспитаны – мастурбируют индивидуально. Пик приходится на годы в колледже. Класс английского и сочинения обязателен по программе. Изнасилование молодых умов называется образованием. Образование на иностранном языке – извращение. Вирус начинает вырабатывать анти-тела. Они группируются вокруг талии, уплотняются и служат дополнительными базами хранения данных. Каждая прочитанная новая книга прибавляет несколько дюймов. Выход только один – начать говорить о том, что думаешь. Каждая письменная работа приравнивается к половому акту, за время которого теряются калории, не имеющие четко выраженной системы измерения. У наслаждения нет имени. Оргазмические судороги приравнивались к болезни. Так, значит, я могу? Оргазмирующие женщины успешнее в карьере.
Но я не хочу становиться американкой. Я хочу в баню. Настоящую русскую баню, с веником и паром. Очиститься от этой грязи, освободиться от невидимых бактерий. Сбросить вес и знания. Забыть все языки мира, стать самой собой.

Я ищу паспорт и не могу найти.

Октябрь 2004



МИМОЛЕТНАЯ ВСТРЕЧА

Взяла, как обычно, собаку и отправилась на прогулку. Если перечесь дорогу, то попадаешь в другое коммюнити – оно ближе к реке и там интереснее дома. Более обжитое, слившееся с природой. На улицах пустынно, и это радует – ничто не мешает собственным мыслям. Особенно хорошо около пирса, возле которого покачиваются яхты со спущенными парусами. Ветерок с реки освежает, в воздухе привкус соли – недалеко океан. Мы идем с псиной вдоль домов, равнодушно поглядывая по сторонам. Как вдруг взгляд натыкается на пожилую леди в темной курточке, вышедшей проверить почту. Дежурная улыбка, хэлло, подумаешь, старушка-пенсионерка. Развернувшись в конце улицы, идем обратно. А она тут как тут – уже с собачкой, маленькой, гладкошерстной. Собаки тут же завертелись вокруг друг друга, моя пушистая вести и эта беленькая, с коричневыми пятнышками.
- Долли.
- Коко.
Так мы представились, и пошли вместе, разговаривая о том, о сем. Живет старушка, оказывается, здесь давно - с пятидесятых годов, когда они переехали из Нью-Йорка. Дом они построили сами.
- Замечательное коммюнити. Когда ты болен, соседи приходят, навещают тебя, - сказала она.
- Наверное, именно это делает коммюнити настоящим. Не просто дома, - ответила я.
Что носится такого в воздухе, когда люди разных культур начинают разговаривать о близких предметах? Моя собеседница рассказала, как она пыталась найти какие-то следы, документы о том периоде, когда ее отец попал в Нью—Йорк тринадцатилетным парнишкей. Его семья осталась в Литве, а его просто посадили на корабль и отправили – подальше от имперской армии. Ее бабушка и дедушка с маминой стороны из Польши. Это все, что она знает. Я знаю немногим больше о своей семье – после многих часов, проведенных в архиве родного города. И на ее полувопрос-полувосклицание: Как же передать семейные традиции детям, когда ты их не знаешь? Я не знала что ответить.
- Наверное, надо начать сначала, сказала я.
Оголенные родовые корни подсушит ветер, обмоет дождь, закалит солнце – зацепившись за подобие почвы, мы устремим все жизненные силы на выживание. Попытка воссоздать историю заполняет образовавшийся вакуум, пробел в собственной памяти. Моление о прошлом.
Мы приближаемся к реке. Спускаем собак с поводков. Они носятся, нюхают траву, но стараются держать нас в пределах обозрения. Оторваться боязно, ведь даже за тем деревом уже начинается незнакомая территория. Трава у реки влажная, и пора сворачивать на дорогу. Пожилая леди спрашивает, где я живу, чем занимается мой муж.
- Там когда-то был лес, в котором жили олени, - говорит она про наше коммюнити. – Совсем недавно его построили, лет тридцать назад.
- Как Вас зовут, - спрашиваю. Пора идти.
- Elaine. Отвечает она, и мне становится смешно:
- А меня Елена. Мы обнимаемся, и почему-то на моих глазах появляются слезы.

Март 2005



САВАЖ МИЛЛ

В один солнечный, майский день я заехала в Саваж Милл. Это историческое место, старинная прядильная фабрика, расположенная на высоком берегу Little Patuxent River. Ветер игрался в зеленых ветвях высоких деревьев, было тепло и сухо. За деревьями просматривался красный железный мост, построенный больше чем сто лет назад, национальная гордость. Пройдя по дорожке, выложенной кирпичом, я вошла в центральное здание, одно из девяти корпусов бывшей фабрики, заполненное бутиками и галереями. ApuPeru, Classic Interiors, Vibrant Artwear, Artcraft Collection, Smadar Livne Gallery и другие – все они завлекали нарядными и необычными товарами, возбуждая воображение, теша самолюбие. Глядя на дорогую мебель, изящную одежду, красивые аксессуары для дома, я чуствовала себя принадлежной к особому, отличающемся от моей повседневной жизни, миру. Я здесь, я среди них и более того - если я захочу, могу позволить себе купить что-то, небольшое, недорогое, но вот из такого дорогого магазина. Но мне ничего не нужно, и я прохожу мимо, иду все дальше, прохожу Bagel Bin, завлекающими удивительными запахами, натыкаюсь на Ram’s Head Tavern, отпугивающим пустотой залов и оказываюсь в маленьком внутреннем дворике, сжатом красной теснотой кирпичных зданий и залитым желтым солнечным светом. Несколько железных столиков, зелень в горшках, щебет птиц.
- О, дорогая! Навстречу мне - темноволосая женщина в светлом льняном костюме. Это Кэрол, учительница, мы когда-то с ней работали вместе в колледже. – А мы здесь во французском кафе с дочерью, говорит она. Я замечаю вывеску в европейском стиле, на ней написано Bonaparte Breads. – Как я рада тебя видеть! Мне всегда была симпатична Кэрол, и во время ланча, помнится, мы с ней гуляли в парке при колледже, по дороге разговаривая о разных вещах. Ее дочь готовилась к свадьбе, а сын переводился в другойуниверситет.

Мы договариваемся встретится в кафе, ей надо было сходить за чем-то к машине. В пустынной прохладе кафе посетителей нет, кроме молодой светловолосой девушки с блеклым лицом, одиноко сидящей за столиком. Я заказываю чашку горячего чая и пирожное Triangle Coco, рассматриваю картинки, развешанные на стенах, - французские девицы в кружевах и молодые люди в военной форме. Европейская история. Слышу голос Кэрол, оборачиваюсь – она уже здесь, и мы присоединяемся к ее дочери, той одинокой молодой женщине. Жасмин встретила мать в аэропорту, та только что прилетела из Карибов, ездила повидать родителей. Кэрол сама из Тринидада. По-английски она говорит правильно, хорошо, но с каким-то неуловимым акцентом. Это тот случай, когда некоторая неправильность придает шарм – как родинка над верхней губой. Я немного стесняюсь своего английского перед Жасмин, но она прекрасно меня понимает – она тоже работала ресепшионистом за небольшие деньги.
- А как прошла твоя свадьба? Спрашиваю я. И она показывает мне живот, незаметный из-за складок скатерти ранее. – Двойняшки.
- О, мои поздравления! Говорю я, и мне становится понятной ее невзрачность, особенно хорошо заметнаой по сравнению с материнской живостью и устремленностью. Кэрол выглядит гордой. Она берет класс в университете, и ей нужно много работать.
- А как твой сын? Я сначала долго рассказываю про своего, про его работу веб-дизайнером, про его отпуск в Египте, про планы перевестись в Москву. Потом она говорит про своего, учеба в Огайо скоро заканчивается, и ему хотелось бы вернуться обратно в Мэриленд, работать в сфере индурстриального дизайна. Обычные материнские разговоры. Наши сыновья становятся на мгновение братьями, их объединяет наша забота о них.
Приносят сэндвичи для Жасмин, коричневые куски французского багета, из которых торчит зеленый салат и кусочки розовой ветчины, пестрый салат, порезанные овощи на фоне зелени, для Кэрол и мою чашку чая – настоящую, полукруглую, из белого фарфора, дымок вьется от горячей желтой жидкости, чай травяной, и кокосовое с шоколадом пирожное на такой же белого фарфора тарелочке, к ним вилочка и ножик, завернутые в салфетку. Старая добрая Европа. Официантка, юркая худая девушка с длинным прямыми волосами говорит с по-английски с прононсом. - Наверное, приятно быть дочерью великой нации, думаю я. – Их кухню все обожают.

На недавнем русском вечере, устроенном нашими знакомыми в честь русской Пасхи, подавали красную икру, сельдь нескольких видов, маринованные грибочки, пирожки с мясом и капустой, разные салаты и соленья – закуски громоздились в хрустальных тарелочках на длинном столе, и каждый гость помогал сам себе, подходя и накладывая на одноразовую тарелочку все что душе угодно. Розовый, почти оранжевый лосось, распластанный на доске и огромный, мягкий окорок, от которого надо было отрезать тонкие прозрачные кусочки острым ножом служили в качестве основных блюд. Пили водку, но кое-кто красное кино. И разговаривали. Мои мысли прервались вопросом Кэрол о том, как состоялось мое знакомство с теми русскими. – Они говорят на превосходном английском, отвечаю я. Поясняю для Жасмин: - Это люди, которые родились в Америке, но их родители эмигрировали когда-то из России. Из старой России, уточняю я.
Ланч заканчивается, мы выходим на улицу, там все также ярко светит солнце. Пора расходится, мы обнимаемся, я желаю удачи обеим – матери и дочери. Они медленно идут к своей машине, я иду с ними, пока не вспоминаю, что моя машина припаркована в другом месте. – Ну вот, я как всегда, иду неправильным путем. Разворачиваюсь, и иду в противоположную сторону, туда, где припаркована моя машина. Кэрол и Жасмин машут мне. Я посылаю им воздушный поцелуй.

Апрель 2005



БАЛТИМОРСКИЙ ВЕЧЕР

Моя проблема в том, что я живу среди американцев. Мой муж -чистокровный американец, родился в Нью-Йорке, жил в Новой Англии. Его дети родились там же. Работаю я в средней школе, где нет даже классов по изучению английского языка как второго, очень популярных там, где есть дети иммигрантов. Я - единственная иностранка в этой школе. Я все время говорю по-английски, даже с собакой. И, о - чудо, неподалеку от нас Балтимор, где проживает 70 тысяч русских, а также Вашингтон, где есть все, включая российское посольство. Но они это они, а я это я. Нас разделяет невидимая граница, ультразвуковой барьер. Наши мысли и чувства вибрируют в разных тональностях, которые пересекаются - но очень редко. На русско-американских пати, на выставках, в туристических местах. Там где начинаются нейтральные воды. Тогда мы начинаем разговаривать - я и мои соотечественники. По-русски. Я так люблю Родину. - Здравствуйте, как вам понравились картины? А как давно вы здесь? Правда, в этом что-то есть. Ну всего доброго, до свидания. Несколько фраз и, довольная, улыбаясь, я отхожу к мужу, маячившему неподалеку. Почему-то издалека видно, что он не русский. Я же горжусь знанием иностранного языка.
Иногда стихия высасывает меня из уютного дома, втягивает в незнакомые улицы и заставляет встречаться с разными людьми. Разные имена и судьбы, поразительная чистота и откровенность. Все равно, что физически обнаружить себя в месте, где жил когда-то давно. Лет сто двадцать назад. Или больше. Прошлое дышит прелью в лицо и смеется, сыпанув горстку праха перед глазами. Я жмурюсь, тру глаза. Дома, люди, машины, автобусные остановки, фонарные столбы, все подернуто серостью. Но все живое, все движется. Мне не по себе.
Только недавно я начала наконец разговаривать по-русски сама с собой. Ученикам в школе я говорю "Иди сюда", собаке, что она "противная", на вид неприятного "какая гадость". Сильные эмоции пробуждают знание.
Я так стремилась убежать от себя и стать американкой - и я этого добилась. По крайней мере на фотографиях. Об этом с гордостью сказала моя мать. На что я лишь вздохнула. Мне надо думать о работе. Я никогда раньше о ней столько не думала, но это типично для американцев.
Мои коллеги беспомощны и слабы, им надо бороться за выживание. Я боюсь их ранить случайно произнесенным русским словом. Но, услышав как я разговариваю по телефону по-русски, они лишь улыбаются. Мои милые соотечественники. Я с вами.
В Балтиморе холодно, вокруг гавани никто не гуляет. Рестораны пусты, магазины закрыты. Черные улицы присыпано снегом, серые здания нависают над ними. На соседней улице уютно расположились ночные клубы и бары. За углом колледж. Тут же полицейский участок. Мне эти места знакомы, хотя я здесь не живу. Мы идем в Phillip's, ресторан морской еды. Туристов нет, пустынно. Какая-то компания гуляет в баре, празднуют Рождество. Бизнес без туристов не идет.
- Hey, we have a stray guest here!* Леди в черном пальто и черных открытых туфлях на босу ногу ежится под бризом с гавани. Круизный корабль покачивается на волнах. Рабочие уже скинули трап и приготовились отчаливать, когда появилась эта дама. В освещенных иллюминитарах видны накрытые белыми скатертями столики, дамы в открытых платьях, джентльмены в костюмах. Рабочий тянется к списку гостей -если ее имя в списке, значит нет проблем.
После ресторана мы едем по хайвею, впереди расстилаются огоньки, так странно, ведь город остался позади. Но есть еще пригороды, маленькие городки и деревеньки, в которых живут люди. Дома украшены огнями к рождеству, надутые Санта-Клаусы и Сноумены клонятся под ветром. Из труб некоторых вьется дымок, значит, жгут камины. Огромная ель украшена звездами, под ней примостились освещенная колыбель с Христом-младенцем, толпятся волхвы, на коленях склонилась Мария. Знакомые персонажи. Паровозик переливается, колеса крутятся, другой Санта вылезает из печной трубы. Все светится, блестит - фейверк цветов и счетов на электричество! Становится весело.
Все, что так пугало, что казалось уродливым - ушло. Привыкаешь ко всему, даже к американским городам. Даже к тому, что знаешь больше чем один, язык. Ко всему, что рядом и не очень, но досягаемо, благодаря машине. К черному небу и плоскому горизонту. Я в Америке, я стала своей.

*Хей, у нас тут заблудившийся гость!

Декабрь 2005



СЭЙНТ МАЙКЛЗ

 Февраль - романтический месяц. Зима и ассоциирующийся с ней праздник Рождества позади, а весна еще не прибыла. Но так хочется тепла, движения, намека на то, что жизнь продолжается...Мы едем в сторону океана - но не к нему, а туда, где есть люди. А значит гостиницы, магазины, рестораны и прочие сопутствующие челоческой жизнедеятельности учреждения... Островок цивилизации, затерянной на берегу Чесапикского залива, существенной части Атлантики. Темно-зеленые поля тянутся вдоль дороги, посреди полей одинокие домишки, опрокинутое небо над головой. Изредка проносятся кущицы деревьев, аэропорт с маленькими самолетиками, античные магазинчики и пустынные овощные прилавки. Дорога разматывается, разглаживается под колесами нашего авто, привычный траффик отсутствует.
 - А помнишь, какое было скопление машин на этом перекрестке прошлым летом? - Да-да, нам даже пришлось повернуть назад и вместо Оушен Сити мы решили поехать на Рохобос Бич, - мы с мужем обменялись фразами. Потом опять смотрим на проплывающие пейзажи, синие облака подсвечены розовым - еще не закат, но скоро. А по сути какая разница, ведь нас никто не ждет, к нам никто не едет. Мы сами по себе, мы одни в этом мире. И прошло столько лет, как мы сами по себе, только осталось, что эта дорога, океан впереди и облака над головой.
 - Давай свернем в Истон, - предлагаю я. За аэропортом поворот направо, проселочная дорога, по ней немного если проехать, свернуть налево, попадешь в маленький исторический городок. Мы как-то там были, спокойный и скучный, но полный очарования, со своим размеренным темпом жизни, со своими редкими, но событиями -незначительными, незаметными, если они, конечно, не случаются в таком месте. Тогда все приобретает значение. Мы едем туда, где верим, что можем найти смысл жизни, найти себя.
 
 - Смотри, знак говорит, что Сэйнт Майклс неподалеку! Муж кивает головой и продолжает рулить. - А давай поедем туда, мы там еще не были, - говорю. Истон остается по левую руку, проплывают другие знаки, оповещающие о разных достопримечательностях, ждущих нас впереди. Музеи, заповедники... Сэйнт Майклс - известное туристическое место в районе Чесапикского залива, более популярное чем Оксфорд, Истон и Кембридж, находящиеся неподалеку. Исторический городок, втиснувшийся между двумя небольшими речками (главная улица вдоль и несколько, второстепенных, поперек), пережил нападение бритишей в 18 веке, выжив индийцев еще раньше, остался сам собой, то есть стал частью американской истории. Но популярность его случилась за счет его внешнего очарования - викторианские домики, кружевные, нарядные, превратились в гостинички со временем, местные салуны приобрели блеск, услужливо принимая гостей из внешнего мира, кораблики и яхты, заходящие в местные гавани, покачивались на волнах, придавая лоск и шарм неторопливому побережному стилю жизни. Сюда хорошо приезжать летом - снять комнатку в Bed and Breakfast, завтракать на открытой веранде, смотреть на белые паруса и голубые облака, слушать звон корабельных колоколов и наслаждаться теплой погодой и свежим бризом с гавани. Днем пройтись по главной улице, заглянуть в бутик под названием Лондон, там где продавщица говорит с акцентом - британским, конечно, - и висят старинные темные картины, толпятся бронзовые скульптуры и пахнет пылью.
 
 Старинная, из камня, церковь в центре, рядом приземистое здание почты, и чуть понаряднее, белеет в наступившей темноте банк Америки. Все рядышком, все близко. Так близко, что говоря по сотовому телефону с мужем, который отлучился к машине, пока я заглядывала в магазинчики, мне пришлось повторить несколько раз: - Я у почты, это рядом с церковью. Сделав несколько шагов, слушая его ответ, оказавшись рядом с банком: - Ну а теперь я с банком. Развернувшись на 180 градусов, оглядела пустынную улицу, подсвеченные вывески, украшенные огнями витрины. Мимо проносились машины. Я сделала шаг по направлению к церкви и за подстриженными кустами увидела знакомый силуэт с поднятой к голове рукой. - Ну а теперь я вижу тебя!

 Отобедать решили в салуне, который был частью местечка под говорящим названием Food and Drink. Чем отличаются все туристические места - названия передают суть. Наверное, чтобы не создавать лишних стрессовых ситуаций для граждан на отдыхе. Пошли мы туда, потому что не хотелось сидеть в одиночестве, гомонящая в баре публика как никогда подходила для создания определенной атмосферы. Распахнув дверь в заведение, мы улицезрели несколько человек, сидящих вальяжно за барной стойкой и хозяйкой, женщиной неопределенных лет, которая единственная стояла, и это выдавало в ней хозяйку.
- Хай! Хелло! Посыпалось тут же. - Пива? Так нас встретили, как только могут встретить местные заезжих... Один мужичок даже пододвинул барный стул, предлагая присесть, но мы прошли за столик. Нам было что обсудить вдвоем. Немногочисленная публика тут же потеряла к нам интерес. Только один худенький мужчина, со скорбными складками вокруг рта, мостился за отдельным столиком, куря сигарету за сигаретой. - Что-то с ним не так, - шепнул мой муж. Я пожала плечами и увидела jukebox, машину, которая играет музыку. Пять песен за доллар. Beatles, Doors, Jiffy Buffet, Eagles. Никогда бы не подумала, что я так хорошо разбираюсь в американской культуре - все было знакомо еще с юности, когда я жила в другой стране. Это было так давно...

 - Why we don't get drunk and screw... Я никогда не слышала эту песню, но интуитивно выбрала подходящую к моменту. И это было не только о том, чтобы напиться и завалиться в постель. Но о том, что жизнь иногда бывает гадкой, и приходится делать усилие, чтобы сделать вид, что все не так плохо. Другими словами, когда так скверно, ничего не остается, как надраться как свинья. О том же, наверное, думал тот скелетообразный человечек, скорбно курящий сигарету за сигаретой.
 Нам принесли еду и пиво. В меню было полно заманчивых блюд, но помятая официантка гордо объявила, что сегодня вечером их специализация meatloaf, блюдо простое, из домашней кухни. Его-то я и заказала. Все верно - нет ничего лучше, чем старое и доброе. Даже в таких популярных туристических местах как Сэйнт Майклс. Тем временем, народу в салуне не прибавлялось, даже кое-кто уже покинул дружелюбную компанию. Потом зашли две дамы, в джинсах, слегка покачивающиеся. - Happy birthday! Все сразу закричали. Одна дама, больше похожая на пьяного водителя грузовика, скромно улыбнулась и завела светский разговор с мужиков в клетчатой рубашке. Иногда Америка напоминает мне деревню, но только с достоинством.
 Ночь спустилась над городком, звезды зажглись в холодном небе. Сквозняком потянуло из открытой двери - худенький мужчинка, в паре с другим, таким же худеньким, наверное, братом, затаскивал аппаратуру в салун. Расчехлив колонки, обнажив инструменты, они на полном серьезе собирались играть живую музыку. Для никого, если не считая оставшихся пару-тройку посетителей, и нас, за это время превратившихся в местных. Почти. Если судить по количеству выпитого и сказаного. Толстенький, в обвисших одеждах, дяденька средних лет, перебрасывался фразами с худеньким о том-о сем, когда я пыталась встрять в разговор и сказать что-нибудь умное. Но меня никто не слушал. Цифровой фотоаппарат накрылся, когда я попыталсь сделать пару снимков во время представления. Отчаявшись извлечь что-нибудь полезное из ситуации, я наконец уселась у окна и уставилась на пустынную улицу. Толстенький певец аккомпанировал себе на губной гармошке и гитаре, ему подыгрывали два других. Пел он так старательно, детским голосом выговаривая слова. Наконец пиво сработало и слезы потекли по моему лицу под звучавшие американские незамысловатые песенки.

Надеюсь, этого никто не видел. Зачем кому-то знать, о чем плачет женщина со странным акцентом в это время года в этом странном месте? Зачем этим местным пьяницам, скучковавшимся за углом бара и теребившим кусочек пиццы втроем, знать, что они не одни в мире, собравшиеся таким числом. Зачем помятой официантке, скучающей под работающим телевизором, знать, что не одной ей приходится споласкивать грязные стаканы и возить мокрой тряпкой по стойке. Зачем худеньким музыкантам, самозабвенно подыгрывающим толстенькому певцу, знать, что они ужасно похожи на образы американцов в своих обтянутых джинсах и ковбойских сапогах. Так как их представляют во всем мире. И я лишь одна из этого мира. Одна в этом салуне, где есть все как полагается в настоящем салуне, даже скрипучая лесенка наверх, куда можно подняться за отдельную плату. Если вам захотелось любви... Дверь распахнулась и впустила молодящегося седого мужчину с двумя стареющими блондинками. Они заливисто смеялись и вешались ему на шею. Подвалив к бару, они стали делать заказ. Сэйнт Майклс был жив. В нем жили туристы, они жаждали любви и развлечений. Чтобы все было по-настоящему.

 Чтобы все было здесь и сейчас. Чтобы жить так как живется. Чтобы жить там где живется. Чтобы жить. Толстенький певец уступил место худенькому музыканту. И пока тот настраивал гитару, толстенький кидался попкорном в знакомого посетителя и хитренько улыбался. Репертуар худенького отличался, но также был хорош. Скорбные складки разгладились, несильный голос приобрел уверенность. Он пел для себя, для нас, для того, чтобы быть нам всем вместе в этом популярном туристическом месте. Мы встали с наших мест, муж расплатился, и мы вышли на улицу.

Февраль 2006



GOD’S COUNTRY (СТРАНА ГОСПОДА)

Мы ехали в машине по ночной дороге и молчали. – Да, далековато все-таки они живут от нас, - наконец произнес муж. За окном проносилась темная пустота. Мы ехали из гостей, от нашей знакомой пары и было уже достаточно поздно.
– Как же я встретил Дага? По рекомендации? Или он мне сам позвонил? Продолжал рассуждать вслух Билл. – Странно, не могу вспомнить...
– Такие люди приходят ниоткуда, - сказала я. И вспомнила, как я первый раз встретила Мег.

- Не хочешь со мной проехаться к одним клиентам после ужина? Сказал мой муж как-то.
- ОК. Ответила я. Всегда интересно посмотреть на новых людей и дома.
Дорога вела вдоль еле угадываемых в темноте полей, которые сменялись лесом. Изредка попадались большие фермерские амбары. Мы проехали Аннаполис, оставили позади Лондонтаун. Так странно, что в Америке все еще есть необжитые места. Наконец мы заехали на заставленную жилыми домами улицу, свернули в проулочек и въехали во двор.
– Не удивляйся, - сказал мой муж. А было чему – рядом с домом темнела на распорках лодка, такая странная среди зимы, без спутницы-воды. Перед домом валялилсь гигантские пни, остатки распиленного дерева, каждый выше и шире чем я.
На наш звонок открылась дверь, и едва мы успели поздороваться с хозяином, средних лет господином, как следом выбежал мальчуган – беленький как одуванчик, с любопытными глазенками.
- Hi, Blondie*! Сказала я, неуверенная, что так можно обращаться к особи мужского полу, даже если ей от силы лет пять.
- Hi, - сказал мальчишка и спрятался за маму, которая появилась из-за другой двери, ведущий наверх, в спальни. После традиционного обмена приветствиями хозяйка спросила, не желаю ли я что-нибудь. Почему-то я всегда знаю, когда это искренне.
- Чашку чая. Горячего. Мы посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.
Мэг отправилась на кухню через гостиную с камином. А Блейк, ее сынишка, предложил мне присесть на диван, сам же уселся в маленькое креслице, видать, предназначенное только для него, и начал светский разговор:
- А ко мне приезжала бабушка, когда мне было два года.
- А сколько тебе сейчас? Поинтересовалась я.
Мэг вышла из кухни с огромной синей в крапинку чашкой, похожей на маленькую суповницу, и спросила какой чай я хочу. После того, как я сделала выбор, она спросила какой крепости – на что, посмотрев, как она окунает пакетик в дымящуюся чашку, я сказала:
- Если окунуть еще раз, то будет достаточно. Мы обе опять улыбнулись.
Оказалось, что она шесть лет в Америке. Вид на жительство ей все еще не дали, какие-то задержки из-за того, что она приехала по туристической визе и осталось. Власти не любят тех, кто меняет свои планы. Домой она с тех пор не ездила. Она спросила, чем я занимаюсь.
- Я работала преподавателем русского языка. А здесь... И вдруг я сказала, глядя ей в глаза. – Ты знаешь, я вру сама себе. Как слепая, бьюсь головой, и не знаю, что я хочу.
- Это временно. Пока голод тебя не заставит что-нибудь делать. Сказала она. И принесла альбом со своими работами – акварели и эскизы интерьера, которые она делала для богатого заказчика, когда жила в Уэльсе. Интерьеры в викторианском стиле выглядели как будто срисованные. Так странно думать, что на дворе двадцать первый век.
Появились наши мужья, уселись в кресла и мы заговорили о нашей предстоящей поездке во Флориду. Потом о проблемах с профессиональным сайтом хозяев. Блейка увели спать, но потом он появился, уже переодетый в пижамку, и тихонечко забрался в свободное кресло...
Когда мы наконец стали прощаться, Мэг дала мне видеокассету про Дисней Ленд.
- Возьми, тебе будет интересно. А ее муж подарил набор креплений для моих картин.
Назад мы ехали молча. Дорога была все та же, но что-то изменилось вдруг. Так всегда бывает, когда встретишь хороших людей. Тех, которые умеют давать.

- Неужели прошел целый год? Подумала я. Даже больше, потому что во Флориду мы ездили в январе, а сейчас март. И на сей раз мы собираемся в отпуск на Бермуды. Но во время этого визита мы практически не говорили про то, где провести отпуск. В основном про работу; еще я рассказывала Мег о том, как я съездила в Россию повидать близких. Она выглядела печальной и чуствовалась какая-то зажатость, обычно ей не присущая. Классическая розовая блузка, синие джинсы, красивые белые волосы вокруг нежного лица. Блондинки выглядят ангелами в любом возрасте. Про то сколько ей лет, Мег упомянула случайно, когда сравнивала себя со своей младшей сестрой, живущей в центральной части Англии. Этим летом она собирается домой – навестить родителей, живущих в Уэльсе, и заехать к сестре. – У нее есть настоящая работа и, представляешь, ей дали отпуск по уходу за ребенком! Я знаю, что это больная тема для Мег, которая никак не могла привыкнуть к тому, что в Америке молодые мамаши обязаны выходить на работу чуть ли не сразу после рождения малыша. Впрочем, меня это тоже удивляет, хотя у меня нет маленьких детей. – Как здорово! На все лето к бабушке! Обратилась я к Блейку, подросшему, все такому же худенькому, он начал ходить в школу и заниматься музыкой. – Какая бабушка? Удивился он и пожал остренькими плечиками. – Это nanny*! И встряхнув белыми волосиками, быстро забегал пальчиками по клавишам маленького, разноцветного пианино, стоявшего рядом с большим кожаным креслом у окна.
Вот так огромная дистанция стерла образ уэльской бабушки и она превратилась в некую няню, которую они собираются навестить во время школьных каникул.
- Предложить тебе что-нибудь попить? Тем временем спросила Мег. – Можно воду с пузырьками? Ответила я. – Она называется Fizzy water, - сказала Мег и пошла на кухню.
Билл и Даг тем временем сидели в задней комнатке и решали компьютерные проблемы, ради которых мы собственно говоря и приехали. Домик маленький по американским стандартам: стеклянная входная дверь ведет сразу в гостиную с камином, оттуда вход на кухню, из нее дверь на задний двор, справа подсобные помещения. Слева, из гостиной, коридорчик, который ведет в офисные помещения. Есть еще спаленки наверху, туда ведет лесенка из холла.
Мы с собой взяли Коко, нашу белого западного высокогорного терьера, шотландская порода, и она тихо сидела перед стеклянной дверью и внимательно наблюдала, что просходит на дворе, пока мы разговаривали. Вдруг неожиданно собака разразилась громким лаем. Блейк соскочил со своего места и подошел к ней, но стоило ему неосторожно приоткрыть дверь, как Коко пулей вылетела во двор и помчалась за кем-то. – Тяв-тяв-тяв! Раздалось на всю округу. – Боже, что это? Я нехотя поднялась с дивана и вышла на улицу. На высоком дереве сидел рыжий кот, вцепившись всеми четырьмя лапами в ветку, яростно шипя, с ощетинившейся шерстью. – Ну ладно, ладно, успокойся. Я взяла Коко на руки и поглаживая, занесла ее в дом. Мег уже вовсю возилась на кухне, на ужин предназначался ягненок с картофелем и аспарагусом. – Как ты считаешь, нужно ли делать салат? Крикнула она из кухни, услышав, что я вернулась. – Да нет, пожалуй не стоит, - сказала я, входя в кухню и увидев бутылку с водой на столе, потянулась за стаканом, чтобы налить себе воды. За кухонным окном вдруг мелькнула черная тень, и на меня уставились два зеленых глаза. – Ой, а это кто? Еще одна кошка?
- Это он, сказала Мег. И черный кот без единого пятнышка, спрыгнув с подоконника, исчез. Вода была холодная, приятная на вкус, и выпив целый стакан, я поставила его обратно на стол.

- Это ортодоксальная церковь в самом центре города. А это католический храм, я там крестилась. Снегу было много, да. Но я все равно поехала на кладбище, у меня там бабушка лежит и отец. Видишь, стою в снегу по колено, пришлось пробираться через сугробы. Дорожек-то индивидуальных нет. Я показывала российские фотографии Мег на экране компьютера и комментировала каждый кадр. Она стояла рядом с креслом, на котором я сидела, слегка наклонившись к экрану и кивала в такт к моим комментариям белокурой головкой. Пахло свежими стружками, мы смогли найти свободный компьютер только в мастерской.
- Ну что, пора накрывать к ужину, - прервала меня Мег и пошла обратно в домик. – Но ты не закрывай компьютер, мы еще досмотрим! Крикнула она уже на ходу.
На белых тарелках лежали аккуратно отрезанные пластики мяса, мягкого и сочного. Картошка была обжигающе-горячей, поджаристые шарики испускали пар, если надавить на них вилкой и сломать хрустящую кожицу; вокруг них обвивались длинные стручки аспарагуса. Наконец-то все собрались в гостиной. Билл и я сидели на диванчике, Даг на кресле у окна, Мег примостилась с тарелочкой на кресле у камина. Рядом, на маленьком детском креслице стояла тарелочка с едой для Блейка, который смотрел мультик по компьютеру в офисе.
- Ба-бах! Вдруг громыхнуло за окном. – Бам-ба-ба-барах! Громыхнуло еще громче.
- Обещали торнадо, - произнес Билл, - я смотрел прогноз на погодном веб-сайте.
- Ну торнадо вряд ли здесь случится, а вот гроза может быть... Протянул Даг. Мелькнула молния, за ней еще одна и еще одна.
- То, что вы здесь называете грозой, в России даже не воспринимается как стихийное бедствие, - проглотив кусочек горячей картошки, сказала я. Мег подошла к окну и приподняла нижнюю створку. Свежий воздух ворвался из сгустившейся темноты оттуда, снаружи.
- У меня есть тост! Сказала я. – Cheers! Сказал Даг. – Не так, - поморщилась я. - Я вам скажу по-русски. Давайте выпьем за то, чтобы каждый из нас... – Как правильно сказать we made escape? Обратилась я к мужу. – ОК, значит за то, чтобы нам всем удалось найти укрытие!
Мы подняли пузатые бокалы, в которых плескалось красное вино, свет отражался от горящего камина, и чокнулись. Муж наклонился и поцеловал меня в ухо.
- Ну так как же правильно готовить карри? Вернулась я к начатому разговору.
- Даг прекрасно управляется с этим, я могу лишь купить готовое, в банке, в магазине, - улыбнувшись, сказала Мег.
- Дзинь, бам, трах! Послышался шум с кухни, что-то полетело на пол и мелькнула рыжая тень. Банки, стаканы повалились со стола, кот бился о стекло над кухонным столом, Коко тявкала и прыгала на месте, пытаясь зацепить рыжего. Кот влез в приоткрытое окно на кухне и, увидев собаку, ломанулся назад, но не сразу мог вписаться обратно. Коко яростно рычала и хватала зубами воздух, кот все-таки извернулся и вылез обратно в окно. Коко тут же успокоилась. И стало слышно, что за окном идет дождь. На полу растекалась лужа воды под названием fizzy, блестели осколки стаканов и перевернутая миска бренчала, покатываясь по полу.

- Я хочу остановиться на три дня в Лондоне. – Ты знаешь, погулять, посмотреть, отдохнуть от семьи. Мег складывала картошку обратно в кастрюлю. Она печально вздохнула и сказала: - Почему-то я всегда представляла себе русских бабушек именно такими. Они очень и очень простые. Например, на той фотографии, где та твоя тетя в платке, повязанном вокруг головы, готовит ужин. По кухонному окну лились струи дождя и нам с мужем пора было собираться домой. Блейк давно уже был в постели. Билл все никак не мог оторваться от компьютера, и я подходила несколько раз к нему, дергала за рукав, гладила по голове и говорила, что нам пора. Он качал головой, говорил, что вот-вот какая-то программа закончит начатый процесс, и как только, так сразу, в общем, еще двадцать минут.
- Мяуууааауууииииаааа! Сквозь шум дождя и грохотанье грозы послышались далекие странные звуки. - Это еще одна кошка, - сказала Мег и пошла к входной двери. Мокрое полосатое животное мягко скользнуло внутрь и прыжками поднялось по лестнице наверх в спальни. – Так сколько же у вас их? Спросила я. – Три.
В офисе было тихо, Даг бесшумно передвигал какие-то коробки, расставляя их по полкам. Черный кот жмурился из своей корзины, стоявшей наверху шкафчика. Коко лежала у ног Билла, даже не замечая, что находится в одной комнате с котом. Рыжий был тоже где-то в доме, и хотя его не было видно, но чуствовалось его присутствие. Do-it-yourself-coffins, - бросилось в глаза название книжки, лежавшей поперек остальных на книжной полке. Я помотала головой и взглянула опять. Именно так.
- Нам пора идти, - сказала я. – Хорошо, хорошо, уходим. – Но ты знаешь, я забыла свою куртку в машине. А на улице такой дождь!
- Я вас провожу, - сказал Даг. Он достал из кладовки большой черный зонт и стал его раскладывать. Когда Мег приоткрыла дверь, струи воды полились прямо на порог. – Хи-хи, - смущенно сказала она, - у нас нет водостока. – Ну побежали, - крикнул Даг. Я на ходу чмокнула Мег в щеку, подталкиваемая Дагом: – Не целоваться!
Билл побежал первым, большой, грузный, со своим рабочим чемоданчиком, за ним следом Даг с большим раскрытым зонтом, и я за ним, с Коко на руках, крепко сжимая ее поводок в кулаке. Машина была тут же во дворе. Билл метнулся к водительскому сиденью, стал открывать ключом дверцу, а мы с Дагом тем временем обогнули машину, наступили в накопившуюся лужу, в туфли тут же набралась вода, и я плюхнулась на переднее сиденье, все также держа собаку на руках и хохоча, маша рукой Дагу, чтобы бежал домой. - Спасибо, пока, доброй ночи! Он захлопнул дверцу за мной. По ногам стекала вода, за стеклом была темень, и слышно было лишь как шумит дождь.
Обратно мы ехали также, через Лондонтаун, старинный портовый городок, сейчас там музей, и Аннаполис, вполне процветающая столица штата. Конечно, никаких амбаров или там даже леса в темноте не было видно. Мокрый хайвей блестел в темноте и большую часть дороги мы просто молчали.

Март 2006



ВАНДА

 Я встретила Ванду год назад на выставке-продаже, организованной местным клубом акварелистов. Был апрель, было жарко и было хорошо побыть внутри, в кондиционированной прохладе помещения. Работ выставленных было немного, в основном все стандартные - цветы, пейзажи; аккуратные рамочки и тщательно подогнанные паспарту. Надо отметить, что в основном члены клуба белые старушки с определенным уровнем дохода, у которых достаточно сил и денег, чтобы заниматься писанием акварелий. Самая активная старушка являлась президентом клуба и чаще всего выигрывала всякие шоу.
На открытие выставки по местной традиции был организован фуршет. В основном присутствовали легкие закуски - крекеры с сыром, виноград, клубника в сахарной пудре, маленькие бутерброды и напитки. Много было фруктов и печенья. Но самым популярным блюдом оказалось гвакамоле (guacamole) с чипсами. Это род салсы, острый соус, основой которого являются помидоры и авокадо. Главным элементом успеха была свежесть продукта. Участники и посетители вращались вокруг накрытого стола, накладывали еду на бумажные тарелочки, помогая себе маленькими деревянными или пластмассовыми палочками, напоминающих зубочистки, наливали соду,вино или воду в пластмассовые стаканчики, общались, отпускали шуточки и комментарии по поводу еды и обсуждали выставленные картины.
 В соседней комнате народ толпился перед картинами, но не так оживленно. Как-то я сразу приметила одну вещь - освещенная солнцем стена - и тут же познакомилась с ее автором. Оказалось, что гвакамоле тоже ее рук дело, она потом поделилась рецептом, и меня поразала свежесть и яркость этой не такой уж молодой женщины в бежевом костюме. Невысокая блондинка, натуральные голубые глаза и неясный акцент. Тип лица не европейский, язык достаточно хороший, уверенная, смешливая и сама в себе. Ванда оказалась из Бразилии, но в Америке последние двадцать лет, а до этого жила в Европе, в разных странах, Франции, Германии. Муж американец, двое детей, акварелью занимается давно и полупрофессионально. Часто ездит в Мексику, говорит по-испански и по-португальски. Поговорив на тему искусства, мы переместились в фуршетную комнату и стали поедать чипсы с гвакамоле. И как она сама сказала - все должно быть свежее, обязательно свежее. И засмеялась.

 Потом мы встретились в автобусе, когда ездили в Нью-Йорк смотреть выставку Национального общества акварелистов, и проговорили всю дорогу. Ванду отличала открытость и болтливость. Она как-то легко подхватывала темы и перемещалась с предмета на предмет, но говоря при этом достаточно свежие вещи. Вот эта легкость ума и привлекала. В поле ее внимания вошел мой муж, потом она переключилась на других знакомых, потом вернулась ко мне. Ванда радовала своей непросредственностью, но и слегка утомляла, мой сибирский темперамент не поспевал за ее, южно-американским. Прибыв в НЬю-Йорк, мы разделились на групки и разошлись, договорившись встретиться в определенное время на автобусной остановке на 5-й Авеню. Когда мы с мужем там появились, с булочками и стаканчиками с кофе в руках, довольные Нью-Йорком, солнечным днем и самими собой, то Ванда, увидев нас, тут же предложила сфотографировать. А может быть мы ее сами попросили, но это не так важно, потому что немаловажно кто как выглядит на фото, но и кто его сделал. А Ванде определенно это удалось.
 Почему и как она меня пригласила к себе, по телефону, либо обменявшись и-мейлами, я уже не помню, но была рада принять приглашение. Скорее всего, тогда в автобусе, она предложила заехать к ней и она бы мне дала кое-какие растения. У нее очень большой сад. У нас с мужем собственности всего на четверть акра, и хотя большинство занимает дом и бассейн, хватает места и под посадки. Но дело даже не в растениях, а в самом визите к художнице из Бразилии, которая пишет такие легкие и яркие вещи и которая сама такая свежая и открытая. Усадьба Ванды и ее мужа, Джона, располагалась недалеко от Чесапикского залива, за Южной рекой, куда от нас надо ехать больше чем сорок минут на машине. После Аннаполиса начинаются фермы, редко школы, частные усадьбы, скрытые чаще всего деревьями от дороги. Было удивительно, что такая общительная, яркая женщина живет замкнуто - среди оленей и ракунов. Об этом она и сказала, смеясь сама о своей судьбе, когда встретила меня на подъезде к ее большому дому.
В доме, конечно, было много светлых картин. Но сам дом был немного мрачноват, как все дома в Северной Америке. Чуствовалась уединенность, близость к лесу, который начинался тут же, за домом, и заливу, находившемуся чуть дальше вниз по дороге. Пожилой Джон косил лужайку на тракторе, мы с Вандой выкапывали ирисы и лилии, а птицы поглядывали на нас сверху, с высоких деревьев.

 Прошел год. И хотя мы собирались встретиться с Вандой осенью, она обещала мне бабочкино дерево, но что-то все не складывалось, то она уезжала, то у меня были дела. Ее участие в выставках, моя работа в школе, какие-то обязательства и поручительства откладывали нашу встречу. Зимой, она сообщила мне по и-мейлу, они собирались в Мексику, а по исходе зимы я собралась в Россию. После приезда навалилось море дел как всегда, и управившись кое-как с ними, я написала Ванде опять, и неожиданно она тут же ответила. Приезжай, буду рада видеть, я как раз закончила работу перед очередной выставкой. Потекли опять те же фермы, школы, усадьбы и свернув на знакомую дорогу, я все же умудрилась пропустить съезд к дому Ванды и Джона, проехав к самому заливу.
 По телефону Ванда сказала мне, что будет в спортзале до одиннадцати, а потом мы можем вместе пообедать. Она так и вышла - в спортивном костюме, который не совсем ей шел, мне навстречу. Ланч был странный, салат из лосося с огурцами, несколько половинок авокадо и свежие овощи без обычного к ним соуса. Наверное, это были признаки диеты. Ванда выглядела немного уставшей, может после занятий, и голубые глаза смотрели утомленно, без обычного блеска, и я вдруг заметила, что у Ванды глаза с ободком - темно-синий вокруг голубого зрачка. Мы говорили о том о сем, я показывала фотографии, она рассказавыла про Южную Америку, ее акцент вдруг стал отчетливее слышен, а я про Сибирь, говорили про выставки, про неокупаемое творчество и про нынешнюю обстановку в Северной Америке. Так странно было слышать слова Ванды о грядущих переменах и о том, что Китай скоро возьмет вверх над Америкой и скорее всего она до этого не доживет. Наверное, это было влияние со стороны мужа, обычно мужчины любят такие темы, мой муж говорил мне тоже самое. Несмотря на тот же антураж, в воздухе что-то неуловимо поменялось. Ванда постарела. Не было этой легкости и этой бесшабашности. Не было желания пропустить стаканчик, хотя вино из Аргентины оказалось превосходным, не было желания поесть вкусно за ланчем, с хрустом и смаком. Картины были такие же, кое-какие я помнила, многое виделось впервые. После ланча Ванда пошла за садовыми инструментами. А я забрела в боковую комнатку и начала перебирать акварели, приготовленные к продаже, с ценниками, налепленными на прозрачный целлофан. Цены были маленькие, было просто удивительно, насколько все же дешево можно купить качественную акварель. - Это копии, сказала Ванда, зайдя в комнату.

 - Но они же настоящие? Улыбнулась я и вытащила одну - домик на берегу океана. Таких домов я видела сотню и мне всегда нравилась эта сцена - пляжная полоска, забор, высокая трава, которая растет только у океана, и дом. Крыша была красочная, солнечная, теплая, люди, шедшие по тропинке, улыбались и были довольны проведенным днем на солнце. - Покупаю! Сказала я, и вытащила деньги. - Нет-нет, только половину, сказала Ванда и отложила одну купюру. - Ну тогда подпиши мне эту работу, попросила я. - Пусть это будет очень личное. Она задумалась над тем, что же ей написать, а я отошла в кухню и стала разглядывать цветочки в малюсенькой стеклянной вазочке. - Вот, - сказала она. На обратной стороне картины было написано аккуратным почерком - Наилучшие пожелания Елене и ее семье. Наверное, не так легко на неродном языке было сочинить что-нибудь очень личное, подумалось мне уже потом, когда я ехала обратно домой.
Цветов нынче я не стала брать, обошлись простыми, нецветущими растениями, используемые как вспомогательный декоративный элемент. Ванда все выкопала сама, давалось ей это тяжело, и она наваливалась маленькой фигуркой на лопату. - Постарела, еще раз подумала я, и не хотелось лишний раз напрягать, и я махала рукой и говорила, ну хватит, хватит уже. Самой бы копать не удалось, не я хозяйка. Джон вышел на минуту, поздороваться, обменяться фразами о погоде. В прошлый визит мы очень славно поговорили, Ванда даже передала мне его комплименты по телефону, когда мы договаривались о встрече, а нынче он как-то пообмяк, или стал посуше, и не был таким словоохотливым. - Деревья растут очень быстро, как и летят года. Сказал он и обвел рукой свое хозяйство. Потом он перевернул грабельки и показал мне лейбл. - Видишь, это сделано в Мексике, и очень качественно. Он потряс грабельки. - Лучше чем в Китае! Он ушел, а Ванда мне еще успела рассказать про Мексику, про Сан-Мигел, где было очень красиво, и красочно, но дышать было тяжело, и велись какие-то работы. Может быть в следующий раз они поедут в Бразилию, но там очень жарко, и в северной части стали все застраивать европейцы, а американцы чувствуют себя не очень уютно. В Пуэрто Рико все дорого, как раз благодаря американцам, которые продолжают скупать все как сумасшедшие, и не понимают, что это скоро все кончится.
Видно было, что Ванда скучает по родине, мечется между двумя континентами, и ее южная натура требует свободы и солнца, которого хоть и достаточно на восточном побережье, но все же оно другое, чем там, на той половине экватора. Но семья и много лет жизни держали здесь как прочные, свежевыросшие корни. На прощанье мы расцеловались, она сунула мне приглашение на выставку, растения в коробках и бумажных пакетах аккуратно высились в багажной части Форда, а домик на океане, чудная акварель, сидела на заднем сиденье. Пора было ехать, и как-то было грустно, и хотелось еще что-то хорошее сказать, и хотелось расмешить эту славную художницу из Бразилии, или позвать в гости, или что-то такое придумать, чтобы можно было жить сразу в двух местах - там где ты родился, и там где ты живешь. Чтобы Ванде, или другим иммигрантам, или мне самой, было немного легче дышать. Потому что говорить-то на чужом языке мы уже научились...
 - Ну раз вам там жарко, в Бразилии, сказала я в приспущенное, открытое окно, сидя уже в машине, - поезжайте в Сибирь. Там холодно! Мы обе засмеялись, я нажала на газ и тронулась с места. Галька под шинами зашуршала, и Ванда исчезла из виду.

Апрель 2006



ТЕТЯ ЛИЗА

 Никогда не пишу о личном. Хотя все мои вещи "изнутри". Я не умею писать газетные статьи и рассказы. Каждый раз выбирая жанр для своего произведения, я ограничиваюсь двумя опциями - "обзор" для помещения цикла фотографий и "эссе" для более-менее связного изложения. Эссе о поездке куда-нибудь, о каком-нибудь мероприятии, о возникшем чувстве или о понравившемся человеке. Эдакий калейдоскоп проживаемых мгновений. Но каждое событие или встреча, или описание - не поверхностно. Это попытка припечатать словом то, что прожилось или прочуствовалось. А значит, очень значимо и имеющее право на оценку, то есть на прочтение. Поэтому я так всегда благодарна моим читателям. Ведь благодаря им мои работы - мои маленькие эссе - оживают. Все эти образы начинают играть красками, кокетничать, поводить оборками словес и прихорашиваться, да мы такие, мы что-то значим, а вот мы еще можем и так. Иногда образы тяжелеют и собирают в себя, как тучи, непролившиеся чувства. Каждое слово как камень. Каждая запятая как росчерк молнии. Каждая точка как капля, как упавшая слеза. Ну что ж, в жизни бывает разное...

 То, что тетя Лиза умирает, я поняла отчетливо недавно. Вот так просто - пришла в голову эта мысль, что да, она умирает. Не сам факт того, что моей тетушке исполнилось восемьдесят шесть лет, не то, что она продала свой мичуринский пару лет назад и не то, что она замкнулась в своей квартирке и почти оттуда не выходит. А идея того, что эта женщина, которая присутствовала всю мою жизнь, отрывками, не очень значимо и даже не являясь настоящеей тетей, а будучи лишь старшей сестрой моей бабушки, собиравшая многочисленную родню на свои дни рождения и приглашавшая обедневших родственников подкормиться с ее мичуринского, умирает, явилась причиной моего беспокойства. Беспокойства глубокого, внутреннего и очень личного. Мы оказались одной крови. Как-то это ясно пришло в мою голову - что именно она является старшей в нашей семье, не только по чину, но и по возрасту. Именно она влияла на нас всех настолько, что любое мало-мальское событие - получение квартиры, смена должности, рождение ребенка, переезд в другую местность, похороны очередного родственника и прочее - всегда сопровождалось оглядкой на нее. Если она не могла присутствовать сама, или событие не было таким важным, но оно всегда сопровождалось комментарием от тети Лизы. Значило ее мнение, не она сама.

 Чем меньше я была, тем меньше меня волновали старшие родственники. Мы жили в частном доме - все мои кузены, их родители, наши собаки. Вернее, дом был один - большой, на спален пять или семь, я уже не помню, с огромной залой, где я каталась на трехколесном велосипеде, с круглым столом, покрытым вязаной скатертью, с просторной верандой и узкой прихожей - но вот построек во дворе было несколько, и там мы все помещались. Семья моего отца, его старшего брата и его младшей сестры. В самом доме, который мы называли б о л ь ш о й, жили бабушка с дедушкой. Во дворе также раполагались грядки, погреб, дровяной сарай, яблоневые деревья, которые все называли ранетки и кусты малины. Это был настоящий рай. Мои два двоюродных брата, Леха и Андрюха, составляли мне компанию и мы носились по окрестностям на великах, лазили по деревьям, как своим, так и чужим, воровали малину, и упивались свободой. И не только мы - этот район частных домов в основном заселяли цыгане и в простонародье он назывался Черемошкой, либо Шанхаем, либо Ямой, но это уже позже, когда расплодились наркоманы и цыгане стали делать хорошие деньги на продаже наркотиков. В то время все пили. Но нас, младшее поколение, такие тонкости бытия не волновали, и поэтому все казалось удивительным и прекрасным - цветущие белым ранетки, нарядные как невесты; веселый дедушка с гармошкой на коленях; гурьба детишек со всей округи, скопом завалившихся и качающихся в гамаке; рамы окон, выкрашенных свежей белой краской; теплые, мохнатые ягодки малины в алюминиевой кружке, розовые, если смотреть на солнце, и сочные на вкус. Утром мы умывались холодной водой из умывальника, стукая по железной палочке-затычке из-под-низу, вечером мыли ноги в стареньком тазу, с темными выщербинами, там где откололась эмаль. Туалет был один на всех, он прятался между дровяным сараем и загоном, где иногда держали свиней или кроликов. Потом построили другой, поновее и почище прямо посредине огорода и он не прижился, в силу своей публичности, его потом снесли, как впрочем снесли и ранетки, посрубали одну за другой, это была инициатива бабушки, которая развелась с дедушкой. Но в ту, счастливую, пору, мы все дружили, родственники были все живы, и они приходили к нам в гости. Иногда, очень редко, мы ездили в гости к прабабушке, которая жила за Истоком, это другое, не менее вольное место, за рекой, и там в основном селились татары. Прабабушка пекла куличи и пасхи, была старенькой и сморщенной, спала на маленькой мятой кровати и хранила бумажные цветы между окон. Моя бабушка пыталась ее забрать к себе, но она не прижилась, ушла опять в свой домик, и там померла. Из короткого периода жизни вместе я помню только одно - как мы сидели на крыльце со старушкой, она учила меня делать бумажные цветы и стращала рассказами из своего детства. Ее заставляли тереть сажей кастрюли. Вскоре она ушла из жизни, все поехали ее хоронить, нас, младших, не взяли. И кажется тогда я первый раз услышала про тетю Лизу и ее мужа, которые приехали на похороны аж из самой Колымы, где они мыли золото. Потом они уехали, а наша жизнь продолжалась.

 Бабушка развелась с дедушкой и они поделили дом. Ее младшая дочь переехала к мужу, жили они в ужасной халупе, потом там все снесли и дали им квартиру. Старший брат отца разошелся с женой, она ушла к родителям, а он перебрался обратно в дом. Мы жили до последнего в одной из сараюшек, которые топили весенние воды каждый год и мы спали на кроватях, поднятые на чурочки, и во сне, уронив руку в воду, я вздрагивала от того, насколько она была холодная и противная. В большой дом мои родители принципиально не перебирались, не желая конкурировать с бабушкой и старшим братом. Потом им дали комнату, мы переехали туда и к тому времени было ясно, что родня моя сильно пьющая, и не только брат отца и его сестра, но также его двоюродные братья, с которыми он поддерживал отношения и они продолжали вместе ездить на Черемошку. Та половина, где поселился дед, со временем почернела, пропахла и обвалилась настолько, что трудно было понять, что в ней могут жить люди. Все, кто попадал туда, ворочали носами, но влившись в компанию, забывали и забывались. Пили все. На половине бабушки семья продолжала собираться по праздникам, она хорошо стряпала, и готовила разные блюда, это всегда ценилось, но посидев за столом, поговорив о погоде и природе, мужская половина снималась и уходила к деду, где уже напивались по-мужски, по-настоящему. У бабушки было семь сестер и два брата, с которыми мы редко пересекались. Но одна ее двоюродная сестра жила недалеко от нее там же, на Черемошке, очень милая, сухая старушка, одинокая достаточно долго, что когда она неожиданно вышла замуж за соседа, военного в отставке, то всех это шокировало настолько, что многие просто перестали с ней общаться. В том числе и тетя Лиза. К тому времени они с мужем давно вернулись с Колымы, вышли на пенсию и купили мичуринский в очень хорошем месте, чем очень гордились. Денег у было предостаточно, пенсии они заработали хорошие. Детей, правда, они потеряли. Старшего сына, прокурора, убили уголовники, младший, геолог, потерялся в тайге. Об этом мне рассказывала мать, которая по статусу посещала родственные мероприятия и помнила практически всех. Сама тетя Лиза практически никогда не говорила про сыновей. Но ее авторитет был достаточно силен, чтобы поставить тетю Галю в неловкое положение с ее поздним замужеством. К облегчению многих, она вскорости умерла, на похороны приехала ее дочь из Сахалина, быстро продала квартиру и связалась с другой двоюродной сестрой, тетей Лидой из Новосибирска, с которой она поддерживала теплые отношения. Томская родня видать приняла ее холодно, и только мой двоюродный брат Андрей увязался за ней и уехал на Сахалин, где спутался с какой-то дальней родственницей и она родила от него ребенка. Но мы тогда ничего этого не знали, все были заняты - вслед за тетей Галей умер Вадим, отец Андрея, неожиданно, но предсказуемо, как многие - от алкоголизма. Он был "черный", по отцу татарин, его многие не любили, был он слишком гордый, сделал как-то неплохие деньги на нелегальной продаже водки, выглядел как цыган, но по сути был безобидный и очень одинокий. Меня он учил так - если ты выжила на Черемошке, ты выживешь везде. Мы с ним были друзья. Андрей вскорости тоже умер, вскорости за Лешкой, старшим сыном Ларисы, которая развелась давным-давном с отцом Лехи, тот уехал к себе в другую область Сибири, а она быстренько спуталась с другим татарином, от которого родила двоих. Но их за настоящую родню считать не удавалось, хотя номинально они продолжали считаться моими официальными двоюродными братом и сестрой. Тетя Лиза осуждала всех. За пьянство, за пороки, за бездумное рождение детей. Но она же и всех жалела. Она принимала мою бабушку, от которой все уставали, от ее бесконечный разговоров и странных поступков, ругала непутевых детей, Вадима, Лариску, их отпрысков, в том числе и меня, дочь Юрия. На ее день рождения собирались практически все - оставшиеся в живых Берловские, их дети, их внуки... Она показывала фотографии родителей, Ивана и Марии, рассказывала всякие семейные истории. Она учила всех жить, носила дорогие вещи, великолепно готовила и всегда привечала убогих. Родня множилась, разводилась, сходилась, мужики спивались, и то один, то другой бедный родственник оказывался на мичиринском учатске тети Лизы, где работал за обед и небольшую наличность, которая зачастую тут же пропивалась. Женщин она не так миловала, и уважала лишь тех, кто выглядел хорошо и одевался нарядно. Слезы и прочая ерунда не допускались. Одна из ее племянниц, потерявшая мужа, заехала к ней вся в слезах, и тетя Лиза, открыв дверь, первое что сказала: - Ты посмотри на себя! Видать это было концом Наташкиной карьеры, потому что она потеряла хорошооплачиваемую работу, желание бороться, а потом и уважение родни. Тетя Лиза знала законы человеческого отношения как никто другой и умела поддерживать этот имидж. К богатой родне она ездила на машине или такси, на похоронах появлялась в дорогих нарядах, судила строго, но справедливо. Опустившихся или оступившихся родственников она жалела, кормила, но не держала на равных. А также всегда работала. Выйдя на пенсию, она устроилась сторожем в одну компанию, посещала мероприятия, надевая белые сапоги или красную кофту, с накрашенными губами, яркая, не красивая, но внушающая расположение и уважение. Пекла пироги и раздавала рабочим, а те подкидывали ей какой-нибудь материал на мичуринский или оказывали мелкие услуги. Она рассказывала, что на Колыме она держала домработников, они были из политзаключенных, и когда те набирали вес, их отзывали назад и присылали новых, отощавших на изнурительной работе по добыче золота. Ее муж, Иван Козлов, работал инженером, водился с верхушкой и дарил ей золото. Которое она однажды продала скопом, оставив лишь один браслет. Приезжая в Томск, они сорили деньгами, ходили по ресторанам, навещали родню, и обязательно заглядывая в местный театр, чтобы было о чем рассказать той компании. Колыма стала для нее вторым домом, она всегда ее вспоминала с теплотой, дружила со многими, переписывалась и ее даже навещали какие-то незнакомые люди, которых она принимала как дорогих гостей, только потому что они были с Колымы. Томская родня на ее фоне казалось мелкой, разбросанной по городу или близлежащим деревням и была простой, из обывательских кругов. Исключение составляла моя мать, отличавшаяся интеллигентским происхождением и я, поступившая-таки в государственный университет и причислявшая себя к кругу той родни, по матери. Со временем расклад поменялся, та бабушка умерла, ездить было некуда, вся жизнь практически проходила в Томске. Как-то я даже пыталась найти корни Берловских в местном архиве, по рассказам тети Лизы, ее отец был ссыльный из Польши. Но найти ничего определенного не удалось, и осталось лишь чувство, что да, есть что-то в нас польское, гордое, но сильно замешанное на местном, на сибирском, то ли русском, отчасти татарском.

 В какой-то период жизни я оказалась близко к тете Лизе. Сказалось наше новое местожительство, мы переехали в тот же район с родителями, я стала находить интерес в родственных сборищах, на ее день рождения можно было встретить кучу народу, в том числе и молодых людей, далеких четверо или пяти-юродных братьев, и сама она была очень энергичной, яркой и отличавшейся от прочей родни, в основном недалекой и примитивной. Когда она похоронила мужа, но оставила свой мичуринский участок, я и моя мать стали ездить к ней, помогать. Она по-прежнему приглашала родственников-мужчин, она ценила их больше как работников, но говорить любила с нами, мы не завидовали ей, у нас были другие ценности, и нам можно было рассказывать что-то без опаски выглядеть слабой или слишком умной. Я полюбила эти наши поездки на выходные, когда мы садились на электричку в переполненный вагон и катили в пригороды, где природа распускалась и радовала, и было хорошо пить чай под черемухой, и собирать ягоды, или огурцы, или просто делать работу по огороду, а потом обедать в домике, на веранде. Домик был маленький, со временем он развалился, мужских рук не хватало катастрофически, и такая тенденция наблюдалась повсюду - со временем мужчины-пенсионеры вымирали, оставались их вдовы и как бы они не старались поддерживать садики в порядке, все же было видно, что сады приходят в упадок. Молодым алкоголикам было не до хозяйства, они в основном пили и сокрушались о своей судьбе, выполняя лишь минимум работ под руководством хозяйки, с нетерпением ожидая вознаграждения, запотевшей бутылочки с настойкой на обед, чтобы потом растянуться на брошеные тряпки на топчан в темной прохладе домика и заснуть, забыться. Мы же с тетей Лизой и ее соседкой, Анной, обедали на веранде, разговаривали и шутили друг над другом. Потом она мне заворачивла цветы в мокрую тряпочку, составляя букет, оборачивала целофанном, накладывала полную сумку всякой всячины и довольные, мы возвращались в город. В поезд она заходила гордо, находила себе место и бесстрашно ругалась, если кто-то задевал или толкал, потом тут же успокаиваясь и с уважением относясь к собеседнику. Пригородные пассажиры делились огородными новостями и рецептами, и у тети Лизы всегда оказывалось что-нибудь самое лучшее - цветы ли, заготовки ли или совет. Мне же было смешно за ней наблюдать, и я всегда над ней подрунивала и мы обе смеялись над другими пассажирами и осуждали какую-нибудь простонародную тетку. Тетя Лиза была н е п р о с т а я.

 Тетя Лиза была легендой, постаревшей, но бодрой, одинокой, но имевшей влияние на многих. Она была сама по себе, к ней собирались на ее день рождение год за годом, ее боялись. Но любили ли ее и уважали ли ее, это было трудно понять, потому что она всегда командовала, всегда судила резко. Моя мать, которая не была родственницей по крови, относилась к ней с почтением, но с жалостью - она видела в ней старую, одинокую женщину. И таких было много - соседки, знакомые, родственницы. Она видела в ней себя и пресказывала себя и училась быть такой же сильно и несгибаемой. Работать до одурения на огороде, собираться подружками, жить на пенсию. Силы тетю Лизу покидали, она уволилась с работы сторожем, ее провожали очень тепло, надарили кучу подарков, она потом продала мичуринский, когда стала невмоготу вести хозяйство, и постепенно осела в своей однокомнатной квартирке. Многие из родни поумирали, в том числе мой отец, моя бабушка, дедушка умер даже еще раньше, остальных как-то размело, рассеяло по земле, и собираться не было причин и повода. Она все же умудрилась поступить по-своему, наперекор общественному мнению, приютив у себя второго мужа моей тетки по отцу, того татарина, с которым они развелись. Родня была в шоке, сравнивая этот поступок с поздним замужеством тети Гали, это было просто неслыханно - жить в однокомнатной квартире с молодым человеком, пусть хоть и родственником, но ведь он же не п р я м а я родня. Такой же не прямой была моя мать, и она дружно осуждала тетю Лизу как и другие. Но продолжала ее навещать. На дни рождения тети Лизы собиралось все меньше народу, готовила она все хуже, и квартира стала терять свой блеск, особенно после того как там поселилась ее новый фаворит. Я уехала в Америку. И о том, что происходило с тетей Лизой, я узнавала по телефону от матери.

 И вот наступил в жизни момент, когда надо было ехать на Родину. Нет, не хотелось, нет, не планировалось. Просто случилось НАДО. Это самый мощный стимул, потому что от ХОЧУ всегда можно откреститься или придумать повод, чтобы этого не делать. Но надо значит надо. И я нисколько не пожалела. Потому что ничто не заменит встреч с близкими людьми, разговоры, вопросы или просто молчание. Ведь никто не знает как себя вести и что говорить, когда встречаешь члена семьи, который уехал черт-те куда. Но зато можно говорить о том, что происходит в твоей жизни. И когда я зашла к тете Лизе, в ее запущенную, грязноватую квартирку, и она сказала мне: - Ну рассказывай, я не знала, что сказать. И сказала ей: - Рассказывайте вы, я за этим сюда приехала. Рассказывать ей особо нечего было, и поэтому она стала задавать вопросы мне и вспоминать эпизоды из жизни на Колыме, импортированные банки с ветчиной из Америки, и то, как они там жили. Она была маленькая, седенькая и кожа на руках сморщилась, покрылась мелкими коричневыми пятнышками, на голове какой-то платок, которые она никогда не носила, на теле какое-то пестренькое платьице, которыми она никогда не увлекалась. Это была не тетя Лиза, а старушка по имени тетя Лиза. В квартире пахло кислым, мы сели обедать, и еда на вкус была такой же кислой. Мороженое, которое я ей принесла, она уплетала с удовольствием, и было забавно смотреть как она аккуратно ест с ложечки, это мне напомнило ее прежнюю, она всегда отличалась умением красиво есть. Когда тетя Лиза снимала сморщенными губами кусочек мороженого с ложечки, она улыбалась от удовольствия. Я принесла ей ботиночки в подарок, и она померила их на сморщенные ноги, покрутила в разные стороны и сказала, что вот наступит весна, и она пойдет на улицу гулять. В следующий мой визит мы собрались все вместе - моя мать, тот противный родственник и тетя Лиза. Сделали несколько кадров, все было как-то нескладно, но в конце концов родственник нажал нужную кнопку и мы получились очень славно - моя мать и я стоим, тетя Лиза в центре сидит на табурете, все улыбаемся, на фоне стены в кухне, выкрашенной зеленым. Слева подоконник, на нем чахлые, заросшие комнатные цветы. Ждали еще соседку, но она не смогла придти. Я была рада как можно скорее покинуть эту душную квартирку, рассказывать ни о чем не хотелось, вся моя разноцветная американская жизнь резко конфликтовала с томской реальностью. - Позвони Анне! Вдруг сказала тетя Лиза. И она, не дожидаясь ответа от меня, подошла к телефону и набрала Анну, соседку по даче. - Здравствуй, Леночка... - тихо, с узнаваемой хрипотцей в голосе, сказала Анна на мое бодрое "Алло". Меня потрясло как быстро она меня узнала. Ведь мы не так часто общались, и все что было в памяти - это теплые вечера в маленьком садовом домике, цветы в стеклянных баночках на веранде, простой обед, накрытый на круглом, колченогом столе и Анна, всегда в темном, с прямой спиной, сидящая у стола. У нее была больная дочь. - Здравствуй, миленькая. Ну как ты? - Как вы? Спросила я. - Как ваша дочь? К своему стыду, я не могла вспомнить ее имя. - У меня все нормально, приехала вот навестить близких... Тетя Лиза сидела рядом на смятой кровати и улыбалась. Она гордилась мной, что приехала домой, что зашла к ней, что разговариваю со всеми ее знакомыми. На следующий день она, после того как не выходила практически всю зиму из своей квартирки, собралась и поехала в гости к старшему брату, Берловским. Они мне тоже казались противными, как вся наша семья, недалекие, но тетя Лиза дружила с ними, почитала их за умение твердо стоять на ногах и быть авторитетом. Она поехала рассказывать о б о м н е. Об этом мне доложила мать, которая с тетей Лизой перезванивалась, пока я была занята другими делами, мой отпуск приближался к концу.

 До моего отъезда осталось два дня, когда придя вечером домой, я услышала от матери, что звонила тетя Лиза и сказала так: - Если Лена хочет получить подарок на свой день рождения, она должна зайти ко мне. Я зарделась и сказала, что я и так к ней бы зашла, и нечего меня заманивать подарками, я сама кому хочешь могу что-нибудь подарить. Но это было в тетелизином репертуаре, а потому не сильно-то и удивило. Для меня она всего лишь старая тетка, сестра моей бабушки по отцу, отличавшаяся пожалуй от всех остальных достаточно, чтобы я продолжала поддерживать отношения.
Железная дверь тяжело, со скрипом отодвинулось и из темноты квартирки выглянуло улыбающееся личико тети Лизы. - Ну заходи, заходи, дорогая. - Ты в тех же штанах? Ну ты даешь! Она не преминула уколоть тем, что я знала, на что будет обращено внимания. Просто мне лень уже было менять мои американские наряды, похоже, на них никто не обращал особого внимания. А если и обращали, то никто ничего не говорил. Я тратила свои американские деньги на подарки, на еду, на взятки, на оплату всего и вся, и мне уже было все равно, волнует ли кого-то мой новенький свитер, или все-таки лучше купить еще чего-нибудь поесть. От меня все чего-то ждали, и я боялась не оправдать ожидания, и тратилась, с ужасом думая о том, насколько же выросла инфляция в России и упал доллар в Америке. Поэтому тети Лизино замечание о тех же штанах, в которых я приходила к ней несколько дней назад, бодрая и свежая от впечатлений, я восприняла вполуха, уставшая, желавшая, чтобы поскорее мой отпуск закончился и я поехала бы назад, в Америку. Мы прошли в комнату, фаворита нигде не было видно, я даже не стала спрашивать о нем, бог с ним, он и за родственника-то настоящего не считался. Мы были только вдвоем. Сели на кровать, и тетя Лиза протянула мне конверт старого образца, на котором было написано корявым размашистым старческим почерком "Леночке на день рождения". - Ну что вы, право... Сказала я и заглянула в конверт. Там лежали деньги, российские деньги. - Тетя Лиза! Воскликнула я и вдруг, неожиданно, на моих глазах появились слезы. Она торжественно улыбалась, гордясь произведенным эффектом. Только она, кто мог додумать дать деньги "американке", не ожидая ничего, или ожидая, но платя взамен. Сумма была небольшая, но одной купюрой, и достаточно веская, если пересчитать на стариковские пенсии. - Миленькая, ну как же так, это же вам нужно, и я вам практически ничего не покупала, и... Она замахала рукой, повеселевшая, стала говорить про что-то, от чего у нее сразу заблестели глаза, она почуствовала себя вновь в силе, той прежней, сильной, красивой, уверенной в себе женщиной, и мы стали с ней смеяться и шутить. Те деньги были как символом ее умения быть на коне, умения быть выше остальных, умения давать другим. Это была она - тетя Лиза. - Ты знаешь, ведь у меня скоро день рождения. Надо будет готовиться, ведь все придут, ждут этого дня. Всем хочется услышать рассказы о семье. Сказала она напоследок, гордо встряхнув седой головой.
Попрощались мы легко, славно, мне надо было скоро уезжать, осталось буквально совсем ничего - упаковаться, выпить шампанского с близкими в собственную честь, выслушать пожелания и дать последние указания. Америка встретила весной, распустившимися вишнями, теплой погодой и делами.

 Мать вскоре потом сообщила, что тетя по отцу продала бабушкин дом, особых эмоций у меня это не вызвало. Сидя с мужем за завтраком в субботу после традиционного звонка в Россию, на его вопрос все ли в порядке, я лишь пожала плечами и сказала: - Они продали дом... Для меня номинально это означало одно - что мой российский период закончился. Физически исчезло место, куда бы я могла потенциально вернуться, сесть на чурочку у покосившихся ворот, закурить и соседские подросшие ребятишки смотрели бы на чужую тетку и удивлялись, что она здесь делает, у дома, в котором когда-то жила большая семья, а потом что-то случилось, и они все умерли один за другим, и теперь дом стоит сам по себе, с заколоченными окнами и незасеянном огородом. Это было даже хорошо, что дом продали - потому что некому там стало жить. - Да и бог с ними, добавила я. Никого же не осталось.
 А как-то мне приснился сон. Будто все собрались к а к р а н ь ш е. Было много народу, все о чем-то говорили, знакомились заново. И это случилось благодаря кому-то, кто был старший, кто знал что делать и кто знал в с е х. И было уютно при этой мысли, что дескать вот, есть кто-то, ответственный за все. Меня стала мучать ностальгия.
Живя по американскому календарю, я редко отслеживаю российские праздники и всегда невпопад поздравляю или неадекватно реагирую на поздравления с той стороны. Поэтому когда я набрала телефон тети Лизы, я хотела лишь одного, спросить как она. Жива ли, здорова ли. В данной ситуации, перевес был на "жива ли". Она ответила тихо, очень тихо, как пристыженная школьница. Спросила, конечно, как я, как мой муж и его бизнес. Потом сказала: - Лена, завтра 9 мая. И я тут же вспомнила, что это очень важный праздник в России, очень значимый и какая стыдоба, что я вспомнила это сразу, и спохватившись, сказала: - Тетя Лиза, я вас поздравляю. На что она сказала: - И я тебя. Меня? Меня в очередной раз поразило, насколько же она умела держать удар, как говорят боксеры, ее реакции. Это она старшая, это я должна что-то делать, говорить, поздравлять. И в очередной раз это она, кто говорит, кто напоминает, кто поздравляет. Про здоровье я особо не спрашивала, интуитивно понимая, что особых новостей не услышишь, кроме плохих. Когда тебе исполняется восемьдесят шесть, ты уже не ждешь особых улучшений в соственном самочувствии. - Как прошел ваш день рождения? Вместо этого спросила я. - Твоя мама и Люда (другая племянница) приходили... Сказала она. Чай попили. Моя мать и Люда? Подумала я. И это все? А где же Берловские? Где же Наташка? А как же тетя Тома и ее муж? Где же мои дядя и тетя, где же наша бабушка, где же... Никого не осталось. Морально ли, физически ли, но они все растворились в небытии. И тут тетя Лиза сказала: - Лена, а меня ведь тряхануло недавно. Сердце. Голос был испуганный и слабый. Она явно хотела попрощаться, чтобы на вдаваться в подробности. К врачу она не ходила и моя мать никак не могла ее заставить кому-то показаться. И говорить об этом она тоже не хотела. - На улице потеплело, стало так хорошо...
 - Ну что, тетя Лиза, вам надо побольше гулять. Спокойно сказала я. Выходите на солнышко, и все будет хорошо.
 - Спасибо, Леночка. Сказала она. И мы тепло попрощались.
 И вот после этого я четко осознала, что моя тетя Лиза умирает. Что мы с ней одной крови. Что она никогда не следовала общему мнению, а диктовала свое. Что она была яркой и необыкновенной, и ее все боялись. Что она всем внушила мысль о том, что она сильная, она смелая, она сможет пережить все - войну, лагеря, Колыму, мужа-алкоголика, потерю сыновей, родителей, многих родственников - и продолжать радоваться жизни. Наряжаться, танцевать, закатывать обеды, болтать, выращивать цветы и оставаться собой. Быть старшей и быть мудрой не одно и то же. Ей это удалось. Она была тем самым образцом. И этот п о д а р о к в конверте, незамысловатый, не несущий особого значения, был самым моим дорогим подарком в жизни. От старой женщины молодой, от старшей родственницы молодой, как передача наследства, как завещание быть кем-то. Мне ничего было сказано ни той, ни другой бабушкой, они обе умерли достаточно рано и достаточно несправедливо, чтобы позже сожалеть о времени, которого нам не хватило провести вместе. Может быть они сами были слишком молоды. Тетя Лиза же прожила достаточно, чтобы прожить с т а р о с т ь и испугаться ее, испугаться смерти. Но в то же время встретить ее достойно, и организовать так, чтобы все, кто останется после нее, остались при деле. И вправду, почему она должна была беспокоиться о тех, кто может побеспокоиться о себе сам. Если поддерживать, то того, кто слаб. Дать крышу над головой, возможность заработать немного наличных, накормить обедом. Но отдать должное тем, кто может и хочет жить лучше. Кто может продемонстрировать свою силу, будь ли она выражена в деньгах или статусе, или положении. И к таким она причислила меня. Простая мудрость, присущая простым людям, но не из них ли произошла ли я, не по ним ли я скучала все эти годы, не видела ли мою семью во сне, когда мозг был свободен и диктовал свои правила, не мучилась ли от ностальгии по ним, продолжая вести бесконечный диалог.

  Над нашими головами проплывала тень огромного аллигатора и сердце сжимал страх. Мы с дядей сидели во дворе нашего дома и говорили о том о сем. - А ты знаешь, ведь я уехала в Америку, сказала я ему. - И как там? Спросил он. - Нормально. Ты знаешь, я пришлю посылку - передай ее бабушке и тете, ок? Страх сковывал движения, было понятно, что это ненастоящее, наш диалог происходит во сне. И как только я это поняла, я проснулась. И даже если я никогда не пишу о личном, все эти люди, все эти простые, незамысловатые отношения, это то, что сформировало меня, то что дало мне жизнь, то, что дало мне силу. И не так важно, кто остался жив или преуспел в этой жизни, или просто считает, что у него все хорошо, потому что мы все равно одна семья, мы все равно продолжаем наши споры, наши отношения, мы все равно одной крови. И это главное.

Май 2006



CAF DE PARIS
 
  Я обняла слепого клавишника, мужчину средних лет с понурыми бледно-рыжими усами и черных очках сидевшего за клавишным инструментом, когда он мне сказал с акцентом, неуверенно похлопывая меня в ответ по плечу: - Ничего, ничего...
  Ничего? Кто мог так сказать, кроме русского человека, который знает, что это всего лишь начало фразы - ничего страшного. Фразы, призванной давать чувство успокоения, комфорта тому, кто оказался под стрессом, под давлением обстоятельств. Кто не знает, выживет ли он. И кому достаточно лишь сказать, что на самом деле опасности нет, все позади. Н и ч е г о с т р а ш н о г о. Опасности нет. Мы перешли черту.
  Но это был француз. Или американец, умевший говорить по-французски. Слепой, робкий, но замечательно игравший разные мелодии, в том числе и мастерски поданные "Подмосковные вечера" в мою честь. В это кафе нас с мужем пригласил сосед по имени Джон Норвилл. Смешной такой, рыженький, с пролысиной, едва покрытой редкими волосами, и круглым брюшком, перетянутым посредине ремнем. Он, я знала, играл на барабанах, и участвовал в разных мероприятиях. Как-то поинтересовавшись как и где, я получила приглашение по электронной почте посетить вечер джаза в кафе под названием Caf De Paris в ближайшее воскресенье. Smooth Jazz , если быть точнее. Это такое направление в современном джазе, когда мелодия сменяет мелодию, навевает спокойное настроение, все происходит гладко и без причинения особых неудобств резкими звуками. По сути, любая песня чуть живее колыбельной может быть отнесена к этому направлению.
  Джазовые вечера проводятся раз в месяц, в последнее воскресенье. Нарядная вывеска встретила нас на входе в кафе. Припарковав нашу Джетту Фольксваген на полупустынной площади перед входом в здание, имевшего серьезный офисный вид, мы вошли в боковую дверь, над которой неброско красовалась надпись Caf De Paris. Уличных столиков не было, все было достаточно сухо, рядом проходила дорога, по которой мчались машины. Мы в Америке, не до сантиментов. В небольшом холле, в углу которого стоял шкаф с разнообразной посудой и бутылками вина, на стене висел постер с картинками из Тулуз-Лотрека, на низком столике лежали брошюры и меню, никого не было. Слышалась музыка. Мы покрутились, повертелись, было непривычно, обычно в американских ресторанах на входе тебя тут же встречает метродотель и просит обождать, либо сразу ведет к столику, в зависимости от переполненности ресторана. Посетителей было немного, столики сверкали белыми скатертями и приготовленными приборами, высились бокалы на тонких ножках. Столиков было много, неужели бывают такие дни, когда они все заполняются. Было странно. Вид из ресторана открывался на дорогу и парковочную площадь через огромное угловое окно. Уже какой-то шарм. Нетерпеливый муж прошел вглубь ресторана и увидел соседа, сидевшего за барабанами. Тот помахал ему, и тут же откуда-то появилась девушка в черной блузке и белом фартуке. Она назвала нас по именам и тут же проводила к самому лучшему столику. Спасибо Джону, он заранее побеспокоился и зарезервировал нам столик, поставив на него табличку, сделанную собственноручно. Особенно умилило, что мое имя стояло впереди имени мужа, что означало особую честь. Даже муж удивился. Но есть сферы, где я бываю ведущей, и окружающие это подтверждают.

  Однозначно этот вечер был мой. Народу было немного, официантке было скучно, она все бегала, ждала, когда мы сделаем заказ. Но есть особо не хотелось, пришли мы слушать музыку. И надо отдать должное Джону - было весело. Играли они хорошо - женщина на флейте, мужчина на гитаре, Джон, оказывается, не только на барабанах, но еще и других, смешных инструментах, как-то - клаксон, погремушки, что-то что выглядело как деревянная рыба и прочем. А также был слепой клавишник, о том, что он слепой, я поняла только, когда во время перерыва все музыканты подошли к нашему столику и поздоровались. Их по очереди представлял Джон, он присел рядом с нами, пил вино, болтал, шутил, им было о чем поговорить с моим мужем, дружат они достаточно давно. И мартини выпили немало за то время.
  Еда оказалась так себе, приготовленная по-американски, но стоившая по-французски. Я не стала даже запоминать названия. Бог с ними, они же старались. Хозяин ресторана даже подошел, поздоровался в самом начале, а потом взял флейту и начал подыгрывать музыкантам, периодически отвлекаясь и руководя бизнесом. Забавно. Вечер тем временем спускался на город ли, хайвей ли... Или просто то место, где мы в тот момент находились.
  - Бесаме мучо... Вдруг затянула женщина. Голос у нее был слабый, она старательно выводила слова, и кстати, бодро болтала по-французски с хозяинам, когда не пела. Но сейчас, увлекшись, закрыв глаза, она пыталась в меру своих сил вложить страсть в незнакомые слова и передать настроение, которое оказалось близким многим, раз эта песенка стала популярна. - Бе-са-ме... Песенка закончилась, и наступила пауза, вдруг как-то враз все закончилось. И кто-то крикнул с задних рядов: - Очи черные! Я оглянулась и помахала рукой: - О да, очи черные! Почему бы и нет! Но голос был незнакомый, и мелодия никак не ложилась на инструменты, в результате все стали смеяться и прекратили-таки играть. Владелец, лысый, крепковатого сложения мужчина, пошутил что-то на эту тему.
  - Для нашей дорогой гостьи Лина мы сейчас сыграем "Подмосковные вечера", - вдруг с трудом через акцент узнав собственное имя, я услышала слова, сказанные через микрофон. Это был слепой клавишник. И он начал играть. Слов этой песни я не знаю, я практически никогда не пою, но страсть, искусство, были вложены в исполнение, и заразив настроеним других, клавишник отчетливо проигрывал знакомые слова-звуки - Поооодмоооскоооовныыые вееечееерааа.... Я замерла на минуту, было просто невероятно насколько хорошо была подана эта популярная песенка, с верной интонацией - немного тоскливой, но плавной, охватывающей тебя с головы до ног, накрывающей волной любви к родной земле, природе, тому месту, где ты живешь, откуда ты родом... Слезы набухли на глазах, я наклонилась над бокалом и спрятала взгляд. Все равно он видеть меня не мог. Муж легонько тронул мои тщательно уложенные волосы, и я была благодарна за этот жест любви. Именно так, слегка, мы передаем наши чувства, наши желания. Я вспомнила как несколько лет назад в наш первый вечер в моем родном городе мы сидели в одном из лучших ресторанов и вокруг нас пела и гуляла свадьба. Мы были почти незнакомы, но нам было хорошо вдвоем, уютно. И для дорогого гостя я попросила наших ребят исполнить что-то на английском. Им это не составило труда, уж классический рок-н-ролл все знают. А тут русская песня мне в подарок - после нескольких лет жизни в Америке, просто так, от души, от незнакомых людей.
  Когда джазисты закончили играть я поднялась со своего места, подошла к клавишнику и, сказав вначале предупредительные слова, чтобы его не испугать внезапным прикосновением, обняла его и поцеловала в плоховыбритую щеку. - Спасибо. - Ничего, - ничего, - вдруг он сказал по-русски с акцентом. Откуда и как он знал эти слова, было, наверное, не так уж и важно, ведь это был подарок мне.
  Мужчина за столиком в задних рядах, который "заказал" Очи черные оказался родом из Бельгии. Живет в Америке он давно, жена у него американка, она сидела рядом с ним, и, кстати, она получила бельгийский паспорт. Мы востороженно поздоровались, чокнулись, и пожелали друг другу удачи. Потом, когда мы с мужем уже ехали в машине домой по темному хайвею, я сказала: - Ну что за маленькая страна, даже своих песен нет, приходится русские просить... На что он усмехнулся и ничего не ответил.
 
Сентябрь 2006



ДОРЧЕСТЕР КАУНТИ

 Совершенно случайно мне предложили подработать на местных политических выборах. Задание было на три дня – один день тренинг, один день знакомство с местностью и еще один день непосредственно работа на выборах. Работа была простая – обслуживание специальных машин-автоматов, на которых происходит голосование. Давным-давно ушли те времена, когда избиратели заполняли специальные карточки от руки и опускали в урну, отгороженной шторкой. В нынешнее время развитых технологий все делается с помощью компьютеров, в том числе и голосование за народных избранников.
 Публика собралась очень пестрая – безработные, домохозяйки, пожилые мужчины, молоденькие девушки. Все внимательно слушали инструкторов и тщательно повторяли каждое движение. Открыть чемоданчик, достать проводок, подсоединить вот с этим, закрыть крышечку, не забыть нажать ту кнопочку. Тренинг длился несколько часов, чуствовалась некоторая напряженность, и все время повторялось – если что-то не так, звоните сразу в центр. Выборы – дело государственной важности. Было ощущение, что готовили десант высокопрофессионалов, а не обычный техобслуживающий персонал. После теории предложили выбрать регион, где хотелось бы поработать. Собственный район был занят, и я выбрала ближайший возможный к дому. Туда попасть было очень просто – переехал мост через Чесапикский залив и там. Залив от нас пятнадцать минут на машине. С чувством выполненного долга я приготовилась провести выходные.
Выходные подходили к своему концу, было уже 9 часов вечера воскресенья, когда я обнаружила, что мне никто не перезвонил, и не сообщил адрес и время пункта, куда мне надо появиться в понедельник утром. Мы были у друзей в гостях, початая бутылка белого вина красовалась на столе и мы разговаривали за жизнь.

 – Прошу меня извинить, - сказала я. – Но мне надо выяснить, куда же мне завтра ехать. И стала набирать номер телефона организации, ответственной за устройство выборов. Дело государственной важности, и телефон работал круглосуточно. – Меня зовут Елена. Мой адрес... – Что? – Что значит, меня нет в списках? Я передала трубку мужу и сказала: - Странно, они говорят, что моего имени нет в списках на этот район. Он подхватил телефон и завел длительный разговор с объяснениями, кто я такая, как меня зовут, и на какой район было назначение – все по очередному кругу – пока ему не было сказано, что да, на этот район люди уже не требуются, но мы можем предложить вам другой.
 - Как насчет Дорчестер каунти*? Муж, улыбаясь, повернулся ко мне. – А как это далеко? – Ну где-то часа два на машине. – Что? – Да мне во вторник надо быть там в полшестого утра. Они что с ума сошли? Я с возмущением помотала головой, и взяла свой бокал с вином. Друзья сочуственно поглядели в мою сторону.
 - Как насчет отеля? – Отеля? – Ну да, отеля. Они говорят, что оплатят гостиницу. – Ладно, сойдет. Соглашайся.
 Я отпила из бокала, и сказала: - Кажется, пора собираться домой. Завтра ехать на восточный берег! Мы с мужем попрощались с нашими знакомыми, и они нас проводили до машины. На улице уже было темно.

 Траффик после моста был не такой уж большой. Машины, стиснутые на мосту, рассосались, стало попросторнее. Утром в основном все ехали в сторону Вашингтона, и восточный берег, через залив, где находятся частные дома и фермы, быстро пустел. Обычно он заполнялся туристами и отдыхающими на выходные. В пятницу вечером все ехали в сторону океана. Но сейчас было утро понедельника.

 Мне нравится восточный берег: много интересных городков на берегу залива, фермы, поля. Чувствуется близость к океану. Я была в Сейнт Майклз, Оксфорде, Истоне на этом берегу. Нынче же предстояло увидеть Кембридж, другой крупный населенный пункт, столица Дорчестер каунти. И вот он показался, стоило свернуть с хайвея, сначала домики с магазинчиками на первых этажах, недорогие закусочные, мостик через речушку, а вот и старинная часть города. Серые каменные дома, интересная лепнина, церковь, булыжная мостовая. Отели были уже классом повыше, да и ресторан на берегу был явно одним из престижных. Безлюдность придавала особый шарм этому месту, с залива дул ветер, лодки покачивались на волнах. - Интересно было бы побывать здесь вечером, - мелькнула мысль. Но думать дальше было некогда, я уже прибыла на место, здание местной администрации было вот оно, между отелем Марриотт и рестораном.
 В офисах суетились служащие, атмосфера напоминала нашу советскую, парткомы, заседания, фотографии членов на стене. Разве что за окном виднелись Чесапикский залив и угол отеля Марриотт. Волнение перед выборами, политика, результаты, и кто знает, может быть какие-то изменения в жизни простого народа. – Вряд ли, - почему-то мне подумалось. Но это не было важно, важно было выяснить, куда же пошлют. Выборы обычно проходят в школах, или церквях, и мне нужно было узнать маршрут, и узнать, как туда добираться.

 - Как вы ориентируетесь на местности, - спросила меня пожилая леди, судя по всему, самая главная в этом суетливом офисе. – Нормально, - пожала я плечами. – Многие теряются. Но мы вам дадим в таком случае три пункта назначения. Сказала она. – Три? Ну что же, три так три, как я, правда, успею одновременно во все места, непонятно. – А вам и не надо. – Вы сначала поедете в школу, вот здесь, она наривала флажок на распечатанной, плохого качества, карте. – Потом в церковь. Леди задумалась. – Нет, давайте лучше в пожарку, это дальше миль на ... – Сколько туда ехать, спросила я. – Не беспокойтесь. Туда минут двадцать. Проезжать будете Черные болота, это у нас такой заповедник. А вот потом придется ехать в церковь, и оттуда это уже полчаса. Она ткнула карандашом в карту, раз-два-три. – И еще. Даже если мы вам даем телефон для связи, часто они не работают. Так что хорошо, если вы нам будете звонить, и спрашивать, если какие-то новости. И не забудьте связаться с судьями – теми, кто проводят выборы. Они все опытные, но может быть им нужна будет техническая помощь. И лучше съездить на места сегодня. Так сказать, ознакомиться с местностью.

 Из офиса я выскочила как ошпаренная. Еще не осознавая, куда меня занесло, и какого рода эта самая местность, но уже с предчувствием, что придется попотеть. А я даже еще в гостинице не зарегистрировалась. Я кинулась к машине, помахала быстренько другим, завербованным, которые толклись на улице в ожидании, когда их пригласят, и нажала на газ. Гостиница оказалась, конечно, третьераздрядная, но в принципе приличная, все было. По дороге к ней я позвонила мужу: - Слушай, мне нужен маршрут точный, как добраться по этим адресам. Они мне дали карту, но этого не достаточно. Мне нужно точно! И сейчас! Хорошо, вышли по факсу в гостиницу. Я спрошу менеджера. Менеджер, индиец средних лет, выдал мне заполнить карточку гостя, и согласно кивнул на мой вопрос о получении нужных бумаг по факсу. – Нет проблем, мэм.
 Номер был просторный, покидав вещи, приняв душ и переодевшись, я вышла в холл за кофе и заодно спросить, пришли ли бумаги. – Нет еще. Менеджер покачал головой. Я села в кресло и принялась изучать выданные инструкции, надо было освежить в памяти процесс установки машин, а также неплохо позвонить бы судьям и спросить нужна ли им моя помощь сегодня.
 Разговаривая с одной судьей по телефону, я кивнула мужчине в сером костюме, который поздоровался со мной, усаживаясь в соседнее кресло. – Тоже на выборах работаете? Спросил он. Я ответила утвердительно, и стала набирать номер другой судьи, из школы. Звонок не проходил, и я стала пробовать номера других. Половина не работали. – А вы откуда? – Из России? – Да я слышу. – А я из Эстонии. По-русски он говорил с чудовищным акцентом, путая с английскими словами. Но интонации были узнаваемые, эдакий браток. Который с пальцами.
 - Мадам, ваши бумаги! Услышав голос менеджера, я радостно вскочила с креслом, с облегчением прервав поток вопросов, переходивших уже всякую грань со стороны серого в костюме. – Какой неприятный тип.

 День перевалил во вторую половину и надо было срочно выезжать, чтобы успеть до наступления темноты объехать все пункты и найти, где они находятся. Одной судье я пообещала помочь. Она мне перезвонит.
Нужный поворот, конечно, я проскочила. Вдоль дороги тянулись частные домишки, лесок, несколько ферм. Заметив указатель Blackwater National Wildlife Refuge*, я свернула с главной дороги, и углубилась в чащу. Потянулись болота. Стройные камыши качали коричневыми головами, вода стояла близко к дороге.
 – Как интересно... Надо было сбавлять скорость, иначе я рисковала съехать прямо в воду, дорога сужалась на поворотах. Вдруг лес расступился и показалась открытая вода. Вдалеке виднелись деревья в воде. Торчали черные стволы. Стало жутко. Начало темняться слегка. Надо было торопиться. Школа, конечно, была уже закрыта. И одна учительница, задержавшаяся после уроков, предложила позвонить судье домой. – Да она здесь живет, последний дом на дороге. Сотовые не работали – ни мой, ни тот, который мне выдали в штабе. – Заезжайте ко мне домой, ответил бодрый голос в трубке, мы позвонили по школьному телефону. Увидите старый якорь перед домом. Не доезжая светофора.
Злые комары атаковали меня сразу же, как только я вышла из машины. – А мы к ним привыкли, сказала милая, со светлой косой, пожилая женщина, выйдя из домика. Я засмеялась: - Как будто домой приехала, в Сибирь. – Правда? Вы из Сибири? – А в пожарку можно отсюда проехать. Напоследок она мне дала указания, как добраться до туда, после того как мы обсудили завтрашнюю встречу.
 - Увижу вас завтра в шесть утра! Сказала она и помахала мне рукой.
На болотах стояли полуразвалившиеся дома. В буквальном смысли они стояли, окруженные водой, и было непонятно, как же их тут построили. И еще – кто тут живет? Охотники, рыбаки? Любители дикой природы? Лес густел, я приспустило окно. Спускалось солнце, и было что-то загадачное в атмосфере, необыкновенное, жуткое и красивое.

 Старенький дощатый домишка с облупленной известкой на стенах примостился за поворотом, висела вывеска, У Нэнси. Похоже как магазинчик, наподобие сельпо. Надо бы остановиться, да купить что-нибудь перекусить. Ведь я как выехала из дому утром, так и не ела. Дверь скрипнула, на витрине лежали сыр и ветчина, стояли бутылки с молоком. На полках лежали пачки с разной снедью. Пахло болотом и кефиром. Простой мужичок толкся около прилавка, видать ждал, когда ему что-то отпустят. – А где у вас туалет, спросила я строгую женщину-продавца. Похоже, она же и хозяйка. – Да вот здесь, она отодвинула задвижку и пропустила меня за прилавок. Вот здесь, да не здесь! Когда я по ошибке толкнула другую дверь и обнаружила что это кладовка. Света в туалете не было.
Я попросила сендвич с котлетой и помидорами на обед, и объяснив свой акцент, откуда я, и что я делаю, прошла в соседнюю крошечную комнатку, и села за столик. От долгого вождения устаешь. А завтра предстоит 12-часовой рабочий день. За грязным окном качалась высокая болотная трава, летали мухи. Что за глушь.
 - Спасибо, я кивнула Нэнси на выходе. – А где пожарка, не подскажете? Не смотря на распечатанные маршруты, не помешало подстраховаться, и определеться с основными направлениями. Похоже, заблудиться тут было раз плюнуть. Сотовые отказались работать еще со школы. Пожарка оказалась рядом, практически за углом. Но когда я попыталась следовать распечатанному маршруту, я заблудилась. Темнело, машин на дороге практически не было. Тянулись леса, болота подступали к самой дороге. Какой ужас, а что если я где-нибудь тут застряну. Да и бензин кончается. Нехорошие мысли лезли в голову. Попалось несколько луж, и машину обкатило по самую крышу. – Что-то не так. Увидев знак, указывающий на знакомую «большую» дорогу, я обрадовалась не знаю как. Уж по ней-то я точно выеду куда надо! Но как же мне добраться до церкви? Я стала набирать номер судьи, с которой я накануне договорилась о встрече. Номер сбрасывал, сообщение прерывалось, пару раз она мне пыталась перезвонить, я видела входящий номер. Но все было бесполезно – в болотах связи со внешним миром не было.
 - К черту, еду в гостиницу. Решила я. Завтра предстоит долгий день, и нечего растрачивать себя на езду сегодня. И не сворачивая с хайвея на боковые улочки, я понеслась обратно в Кембридж. По дороге остановилась на газозаправке.

 Было еще темно, когда я выехала следующим утром в школу. Болота расступались, окрашенные слегка розовым, и манили своей густотой. Лес обрамлял черной короной, и было интересно узнать, кто там живет. Что за зверь. Наверное, какой-нибудь камышовый кот. Я была одна в этой болотистой местности, меня никто не знал, я никого не знала. Никто не знал, куда я поеду, и где остановлюсь, один раз я дозвонилась до штаба, и мне сказали, чтобы я использовала телефоны на пунктах, про сотовые можно забыть. В школе мы установили машины, все подключили, и я поехала в пожарку. По дороге опять остановилась У Нэнси, и она мне приготовила на завтрак сендвич с яйцом. На кассе было написано – В кредит не отпускаем! Видать, публика жила тут простая, не обременная заботами куда потратить деньги. Их попросту не было. А бизнесу нужно выживать.

 В пожарке я помогла утрясти несколько мелких проблем, они были очень рады меня увидеть, четыре судьи – две республиканки, две демократки, две судьи на каждую партию, таковы правила местных выборов. Старшая судья была бабушка в длинной юбке и ковбойской шляпе, браслеты на запястьях. Она говорила без умолку. В школе было всего две, сказывалась нехватка персонала. Хотя оплата в день судьям шла неплохая. Кстати, они знали всех и вся. Здоровались с каждым голосующим, спрошивали про невесток, детей, золовок, как дела в общем. Процесс шел неторопливо, но шел. Люди были в основном все простые – дяденьки в клетчатых рубашках, тетеньки в джинсах. Но слегка нарядные, с приподнятым настроением. Многие заезжали отдать свои голоса по дороге на работу, или в перерыв. Мне же надо было ехать в сторону церкви. Церковь оказалась не полчаса езды от пожарки, а дольше. И там было шесть судей. Но проблем технических у них оказалось больше. Побыв там какое-то время, я сказала: - Ну что, мне надо ехать опять. И я потом вернусь к вам.
 Я опять поехала по тому же кругу, солнце стояло высоко, было веселее, домики казалась более нарядными. В школе было все спокойно, двое судей справлялись прекрасно, в пожарке было безлюдно. Нэнси встретила меня уже улыбкой, и приготовив мне обед, она кивнула как старой знакомой и сказала, что я могу заплатить после того как поем. Мне показалось это знаком высокого доверия. Да и куда бы я делась? Сбежала через заднее окно, прыгнув прямо в темное болото? Там же обедали ее муж и сын. Они валили деревья неподалеку. Молодой человек рассматривал меня исподтишка. Видать, нечасто иностранки появляются в их местности. Юноша был симпатичным, в грязной рабочей одежде, но с румянцем на щеках. Все-таки жизнь на природе дает о себе знать.
 В пожарке была тишь да благодать, мне не хотелось уезжать. Мы сидели и разговаривали с судьями за жизнь, когда позвонили из церкви. Им опять нужна была техническая помощь. Я немного решила повременить, все равно мне туда не успеть, пусть вызывают кого-нибудь из штаба. Им быстрее оттуда добраться.
 Старушка в ковбойской шляпе набрала какой-то номер и громко сказала: - Хай тайд*. Во сколько? Уже? И сколько дюймов? Я в это время прощалась с судьями, говорила, как приятно было с ними работать, и обещала, что может быть я еще раз сегодня заеду. Просто для того, чтобы убедиться, что у них все в порядке. – Старушка-ковбоиха положила трубку, посмотрела на меня и, усмехнувшись, сказала: - Нет, не приедешь. – Почему, спросила я. – Хай тайд. Ты не проедешь по дорогам. Их зальет. И тут до меня дошло, что по дороге к ним, я обратила внимание на появившиеся лужи на дороге. Дождя в тот день не было. – Да ладно вам, куда я денусь. Приеду! Они засмеялись, и закивали головами на прощанье.

 В первую лужу, образовашуюся из-за вечернего прилива, я врезалась сходу. Она поджидала как раз перед поворотом на магазинчик, и машину залило волной по крышу тут же. Дворники не справлялись с потоками грязной воды, и я нажала на тормоза, испугавшись, что меня снесет к черту тут же, в болото, ведь границ асфальта не было видно. Впереди меня ехал большой трак, очень и очень медленно. Я занервничала, что же он так медленно, а потом решила не волноваться, ведь это местный, он знает, что он делает. Потом мне сказали, что он правильно делал, через лужи надо переезжать медленно, чтобы случайно вода не попала в мотор. Машины на той стороне сгруппировались, и ждали когда мы проедем. Ведь ехали по самой середине дороги, где было чуть выше чем по краям. Переехав лужу, трак рванул и умчался вперед. Я под впечатлением от пережитого, поехала чуть медленнее, выглядывая, где еще покажется вода. Луж попалось несколько, подъезжая к школе их не стало видно совсем. Но о том, чтобы вернуться в пожарку, не было и речи. Наверное, я останусь до вечера уже в церкви, сказала я старшей судье в школе. Светловолосая заулыбалась, приезжай к нам потом на деревенские праздники, у нас тут весело. - Раз тебе тут как дома, - добавила она. – Ну уже нет, - подумала я. – Ваши эти болота, да комары... Лучше я там, у себя в Аннаполисе, в столице штата...
 В церкви было тепло и знакомо. Женщины-судьи разговаривали о том, о сем когда не было посетителей. Голосование шло своим чередом. При белой церквушке было кладбище, несколько серых камней, и несколько больших деревьев. Вдоль тянулись поля. Дорога уходила в сторону Кембриджа. Было 9 часов вечера, когда я покинула это место. Надо было собрать оборудование, скрутить все провода, проверить, чтобы все было правильно. Но ночевать в Кембридже мне не хотелось, поэтому я торопилась в штаб, чтобы сдать их сотовый телефон, которым я ни разу не воспользовалась, запчасти к машинам, какие-то бумажки.

 В офисе было шумно – публика толпилась перед вывешенными списками избранников; предварительные результаты были готовы через час после окончания выборов. Я протиснулась сквозь толпу, нашла знакомого по вчерашней встрече, быстренько отчиталась и вышла в ночную темень. Вещи были давно уже в машине, и можно было отправляться в путь, домой. За спиной остался Марриотт, ресторан, старинная церковь. Красивый центр, но я его так и не посмотрела. Выехав из Кембриджа на 50-ю дорогу, ведущую прямо в Аннаполис, я махнула рукой на прощанье. – Свидимся, Дорчестер каунти!

Примечания:

*Дорчестер каунти – county это область, или район.

*Blackwater National Wildlife Refuge – Национальный Заповедник Дикой природы Черная вода.

*Хай тайд – high tide, прилив, высокая волна буквально.

Октябрь 2006



ДИАЛОГ ДВУХ КУЛЬТУР

 Изменения происходят как-то исподволь. И прежде всего в нашем сознании. Проходит время, и уже перестаешь их различать. Я уехала из Томска четыре года назад. Вышла замуж за американца, получила грин-кард. Подучила язык, начала работать. Недавно отправила документы на получение американского гражданства. Сделает ли меня это настоящей американкой? Я сомневаюсь. Все-таки русские корни очень сильные, и вряд ли я так сразу, в зрелом возрасте, стану другой. Но кое-какие американские черты я уже приобрела. И одна из них, это любовь к свободе. Прежде всего – выбора. Если мне не нравится эта работа, я могу ее бросить и найти другую. Если меня перестанет устраивать этот мужчина, я найду другого. Если мне разонравился этот наряд, я его сдам обратно в магазин. Наверное, предпосылки к этому у меня были и раньше. В какой-то момент меня перестало устраивать положение в моей родной стране. И я решила уехать. О чем я совершенно не жалею. Другой вопрос, скучаю ли я. Ответ однозначный – да.

 Настоящая моя жизнь выглядит так. С мужем мы живем в большом доме на три этажа, с собственным бассейном во дворе. У мужа собственный бизнес – то есть работает он на себя. Это не компания, просто он является своего рода предпринимателем, который сам делает всю работу. Он занимается компьютерным сервисом. У него есть два помощника, молодые парни, которым он поручает что-то делать, если заказов слишком много. Если бы он работал в большой компании по своей специальности (то есть по сути делал тоже самое, что он делает и сейчас), то получал бы раза в три побольше. Но он любит быть независимым, и нести ответственность самому. Вот поэтому я его когда-то поддержала, когда он поделился своей мечтой работать на самого себя. Ведь что может быть скучнее, чем сидеть в душном офисе какой-то компании в одни и те же часы и ждать когда тебе что-то поручат сделать.

 Когда я переехала в Америку, я точно не знала, чем я хочу заниматься. Мне казалось, что обязательно должно появиться что-то новое в моей жизни, какая-то сфера, где бы полностью раскрылись мои таланты. По инерции я устраивалась в какие-то конторы, типа местного колледжа или инженерной компании, работала, общалась, но все-таки это было не то, о чем я мечтала. По сути это была скучная работа за небольшие деньги. Единственной отдушиной было то, что у меня появилось свободное время, когда я могла писать статьи и рассказы на русском языке и размещать на различных веб-сайтах в интернете. Я обзавелась новыми знакомыми, получила поддержку со стороны русских женщин, пишущих о своей жизни в Америке. Материально это никак не подкреплялось, но зато чувство свободы слова, то, что я могу искренее выразить свои чувства и признание читателей возместило все остальное. Я даже попробовала писать на английском. И хотя это все равно непросто для меня, для которой английский неродной язык, но все же небольшие результаты появились, как например статья в журнале Russian Life о деревянной архитектуре Томска.

 Однозначно, знакомоство с другой культурой раскрыло границы познания мира. Изучение языка может занимать годы, и даже овладев им, можно все равно оставаться чужой в культуре. Ведь приходится менять в первую очередь менталитет, чтобы приспособиться к жизни в новом обществе, принимать новые правила игры и смиряться с неизбежностью изменений. Процесс этот непростой. Но зато полученные результаты уверяют в том, что все было не зря. Например, через какое-то время я научилась водить машину, освоилась на местных дорогах, и поняла, что я это самый лучший способ передвижения в современном мире. Конечно, я все еще скучаю по возможности использовать общественный транспорт, купить билет, сесть на поезд и домчаться из точки А до точки Б за определенное количество времени. Но когда я на своей машине, мне не надо зависеть от кого-то, кто решает в какое время мне отправляться, и сколько остановок по пути мне сделать. Когда я решу, что мне пора заправиться и передохнуть – машине нужен бензин, мне перекусить – то я съеду с дороги на специальные площадки, где расположены магазинчики, газозаправочные станции, туалеты, информационные службы и воспользуюсь всеми ихними услугами.
Америка очень разная, здесь много различных географических зон – начиная с гор, заканчивая океаном. Путешествовать тут одно удовольствие, все продумано, везде интересно. Прекрасные сады, парки, музеи, усадьбы. Это одно из наших с мужем хобби – сесть в машину в воскресенье с утра и махнуть исследовать какой-нибудь уголок этой планеты в пределах автомобильных мощностей. По сути человеку много не надо – ну сколько можно пересмотреть пляжей или там музеев? И через какое-то время я для себя определилась, что мне тут нравится, а что можно проигнорировать. Например, я люблю посещать разные сады – парки или усадьбы. Там где много зелени, или какие-нибудь интересные устройства, как например, необычные скульптуры в одном парке в штате Нью Джерси. Мы живем недалеко от океана, всего три часа на машине, и хотя не получается часто там бывать, но зато ежегодный отпуск у нас так или иначе происходит на воде. Опять-таки зависит от нас. У нас семья среднего достатка, и тем не менее мы можем позволить себе поехать практически куда угодно. Может быть не так часто как хотелось бы, но все же всегда есть выбор. И это главное!
 После нескольких лет жизни здесь, я вдруг поменяла свои пристрастия. И уже поездке в Европу я предпочту отдых на океане. Не потому что это дешевле или доступнее, а потому что мне так больше нравится. Я никогда не любила экстремальные виды туризма, и поэтому страшно радуюсь уровню сервиса, который здесь доступен любому обывателю. Любые гостиницы, даже простенькие мотельчики, вдоль хайвеев, оборудованы по последнему слову техники. Пусть они не отличаются особой роскошью, но зато там все есть. А можно снять просто дом или комнату в частной гостинице, где тебя еще и накормят завтраком. Мне эта идея очень нравится, и так мы делали, когда ездили в Канаду смотреть Ниагарский водопад, или когда мы посещали парки развлечений в Орландо, штат Флорида. Еще один популярный вид отдыха это круизы. Они не так дороги как казалось бы, и маршруты разнообразные. В этом году мы ездили на Бермуды, и мне там очень понравилось. Необычайно красивый остров.
Как-то незаметно я привыкла делать покупки здесь, и ориентироваться в товарах, брендах и ценах. Не всегда желания совпадают с возможностями, и у меня есть свой список вещей, которые бы мне хотелось, например, приобрести в дом. Но по сути, практически все доступно – одежда недорогая, мебель, для детей. Я не очень большая любительница шопинга, но даже и меня это заражает. Поехать в магазин, и найти неплохую вещь за небольшие деньги. Таким образом можно провести субботу, а заодно посидеть в кафе, посмотреть на народ и себя показать. В Америке очень популярны моллы – такие огромные торговые центры, где расположены самые-самые модные магазины. Там можно гулять часами...

 Я всегда любила ходить в рестораны. Но не в российском понимании – для того чтобы гульнуть, а для того, чтобы просто не готовить дома. Сделать перерыв, так сказать, в ведении домашнего хозяйства. И спасибо мужу, который балует меня и себя заодно, довольно часто. Пожалуй, мы с ним выбираемся каждую пятницу. Иногда даже я стараюсь ограничивать наши походы – чтобы это не превратилось в привычку. Но мне помогает то, что я и сама люблю готовить, поэтому для меня нет проблем остаться дома и попробовать какой-нибудь новый рецепт. Благо, тут множество продуктов, и практически все можно купить. Иногда даже жалко, что не хватает времени все попробовать. Но если не хочется готовить, то можно тогда просто заказать что-нибудь на дом. Например, пиццу.
Все хорошо в меру. Главное, не забывать об этом. Не быть слишком русской, не сталь слишком американкой. Не принимать все слишком к сердцу. Не полагаться на волю случая. Я смотрю вокруг себя – у нас с мужем много знакомых нашего возраста, американский пары, семьи, или русско-американские. Все как-то живут, стараются, чего-то добиваются. На наших глазах распалась пара друзей. А ведь никогда не думали, что это случится. Но вот вдруг одни наши знакомые случайно, без нас, познакомились, и потом выяснили, что он знает моего мужа, а она знает меня. И мы стали общаться почти каждые выходные. Нас это радует, потому что, что может быть лучше, чем встреча друзей. Но было и так, что пришлось нам похоронить одну хорошую знакомую, было трудно поверить, что ее не стало. Вырастают дети, поступают в колледжи, устраиваются на работы – и вот все чаще слышишь чьи-то истории, и понимаешь, что жизнь продолжается.

 Говорят, первые два года самые тяжелые в эмиграции. Но мне кажется, будет тяжело всегда, если не открыть свое сердце и не принять изменения, которые тебе послала судьба. Ведь эмигрируют с надеждой на лучшую жизнь. А значит, надо постараться сделать так, чтобы эта лучшая жизнь наступила. Я очень счастлива, что когда-то сделала это решительный шаг – вышла замуж за своего мужа, который является гражданином другой страны чем я. Я свою родину не забываю, и мало того, даже стараюсь прививать свою культуру на новой земле. Ведь встречаясь с простыми американцами, я им рассказываю о себе, о своей земле, и таким образом они расширяют свои познания об этом мире. Это диалог – встреча двух культур. И моя роль в нем очень даже непосредственная.

Декабрь 2006



ПРО СЫНА

 Как-то все время пишется про себя, про свои ощущения, свои интересы. А ведь кроме меня самой, есть моя семья. Мое продолжение. Начала – родители, дедушки-бабушки, пра- - все достойны упоминания, ведь это наш род. Но они уже как факт состоявшийся, и не побоюсь этого слова – отжитый. То есть их траектория жизни уже наметилась, определилась, и «отмерла», стала прошлым. Настоящее – это я. Мое поколение. Его сложно нащупать, определить, есть только невнятные попытки сказать, а вот «мы это...», «я считаю, что...» и так далее. Весьма эгоистично.

 Будущее – наши дети. Избитая фраза. Какое будущее? Чье будущее? Наше? Так мы уже живем вовсю, переживаем, страдаем, думаем. Суетимся. Будущее наших мам и пап, и их родителей? Так многих уже нет, или доживают свои денечки на пенсии – бурной ли жизнью, спокойной ли. За чашкой чая вспоминая работу на колхозных полях, студенческие деньки, первые свидания, первые квартиры, первые разочарования. Может быть будущее это просто так, синоним к слову «следующее поколение». То есть не мы, не наши предки, а ОНИ.
Часть нас самих, дети являются существами самостоятельными. У них своя жизнь, свои приоритеты, свои предпочтения. Музыка, книги, одежда, идолы – все другое. Язык – другой. Им хорошо друг с другом. Им радостно, что есть родители. Но жить они предпочитают подальше от нас. Чтобы не мешали РАСТИ. Ведь они еще дети, а значит, не сложившиеся личности. Все в процессе – все непонятное, смешаное, и, как модно говорить, креативное. Изобретают на ходу – моду, течения в музыке, новые программы на телевидении, жанры книг.
Такой сумбур не может не смущать. Ведь чего суетиться, когда все и так понятно? После школы надо идти в институт, если не будет диплома о высшем образовании, не удастся получить хорошую работу; если не будет приличной работы, пострадают жилищные условия; если продолжать жить с родителями, какая нормальная девушка согласится выйти за тебя замуж. Наркотики и алкоголь – зло. Много сексу тоже плохо – СПИД гуляет по миру. Понятные, затасканные истины. Кто сказал, истина в вине? Ну так он был поэт, а значит, не от мира сего.
 Родительская позиция достаточно консервативная. Общество держится на порядке. Не будет порядка, наступит шатанье-братанье, и все полетит к черту. И кто, как ни родители, ответственны за порядок в доме? Ведь они старше, и мудрее. Ведь они уже прожили свои молодые годы, черпнули из ковша беспорядка, набили своих собственных шишек, вот теперь можно и поворчать.

 Впервые я ощутила себя мамой в полной мере, когда приехала в Россию из Штатов повидаться с семьей зимой 2006 года. Мой сын к тому моменту жил несколько лет самостоятельно, почти самостоятельно – с бабушкой, моей мамой. Молодой, высокий и симпатичный, он работал дизайнером в самой крупной компании города, и был вполне доволен положением дел. Квартирный вопрос его не смущал – в его годы еще рано думать о собственном гнезде, вполне можно сносно жить с бабушкой, к тому же которая его обожает, и делает всю домашнюю работу. Работа была интересная, неплохо оплачиваемая, хватало на все расходы, требуемые в этом возрасте. Море друзей, постоянные вечеринки, сменяющиеся подружки, и при всем этом тщательно выстраиваемая карьера, учеба вечерами в институте, планы на будущее.

 Меня как родительницу волновало все – как мой сын кушает и как спит. Как одевается и с кем дружит. Его финансовое положение, и умение управлять – бытовыми, социальными и прочими проблемами. Квартира, конечно, разочаровала. Качество советской застройки оставляло лучшего, а также старая мебель, доставшаяся еще от моей бабушки. Но с учетом молодого возраста, оказалось, не это было главное. Ведь это все могло со временем наладиться. А вот текущая жизнь не оставляла времени на переживания, надо было успевать повсюду. Мои собственные дела, встречи с собственными друзьями проходили как бы под тенью распустившегося молодого поколения, которое заполонило все – офисы, магазины, проспекты, клубы, парикмахерские. – Мама, тебе надо подстричься, - заявил мой сын, и записал меня к самому лучшему парикмахеру в городе, в самом модном салоне. Когда я отправилась туда в назначенное время, обнаружила, что этот салон я знаю, я там была как раз перед отъездом в Америку, он только-только открылся. – Сын, так ведь это я его когда-то открыла, - сказала я. Но мои слова были проигнорированы, ведь срочно надо было обсудить важный вопрос. – Я тебя приведу к Наталье Юрьевне, и она все сделает. Сидеть мне с вами некогда, у меня работа! На мой робкий протест вот что было сказано. Наталья Юрьевна оказалась молодым юристом в риелтерской фирме, которая помогла нам с оформлением важных документов. Как с ней разговаривать, и как себя вести, я понятия не имела. Но магическое слово – имя моего сына раскрыло двери кабинета важного человека, и она нашла полчаса в своем занятом расписании, чтобы проконвоировать меня в нужный офис. Моего сына она называла просто Мишей. Когда я заказывала фотографии в модном фотосалоне, я воспользовалась карточкой со скидкой. – Ах, это же от Миши! Сказал сотрудник салона. Миша. Родное имя звучало странно, будто чужое. Я сына называла по-разному – Мишуткой, Мишенькой, иногда Михасем. – Мам, давай я тебя представлю нашему директору. Мы были на его работе, и обежали все кабинеты, познакомившись практически со всеми сотрудниками. В коридоре наткнулись на директора, средних лет мужчину. Как-то не сразу я сообразила, что мы примерно с ним одного возраста. – Спасибо за сына, пожал мне руку директор, и я, ошеломленная, обняла кадку с фикусом, когда он развернулся и направился по своим делам. – Ну ты улыбнись что ли, сказал Миша, и нажал на кнопочку фотоаппарата. Еще прислоненная к кадке, я судорожно соображала, что, оказывается, ведь мой сын вырос! Он работает, он общается с людьми, у него есть свои деньги, и мало того – свои дела.

 Я – мама? Мама взрослого сына, у которого есть подружка, смешливая Иринка, говорящая глупости при Мише, и выдающая здравые замечания при мне. Есть друзья, ездящие на своих машинах, волокущие его по клубам, вечерами мы практически не виделись, так как мой сын все время был где-то и с кем-то. Мы разговаривали немного утром, за завтраком, который я всегда ему готовила, и либо он его ел при мне, либо давала с собой, если не было уже времени. Мы разговаривали по телефону, либо по аське, компьютерной программе. Почти совсем так же, как мы делаем это постоянно, когда я в одной стране, а он в другой. – Самое лучшее кафе? – Ну мне нравится Doggy eatery... Мимоходом было обронено странное название, и я уже тащу туда свою лучшую подругу с ее маленькой дочкой. Не с сыном, так под его влиянием. Дочка подружки уписывает мороженое, мы наслаждаемся атмосферой, и на десерт покупаем дорогие, черные сигаретки. Но вот новые фильмы, выпущенные в России, не впечатляют – занудные, запутанные, оставляющие головную боль. Зато выбор видео в магазине прекрасный, и цены тоже. Но больше всего понравилось кафе там, и я уже горжусь собой – сын ест салат, который он когда-то впервые попробовал в Испании, он ездил туда без меня, а я глазею вокруг, на белом полотне идет черно-белое кино. Это был самый приятный культурный момент. Именно так – накупив видео в дорогу, сесть за столик, заказать какую-то ерунду и смотреть черно-белое кино. Мимоходом.

 Быстро, на ходу – жуя, смотря, говоря – успевая жить, чувствовать, дышать. Вся молодежь города куда-то мчалась, что-то делала, влюблялась, переживала, училась. В нашем городе университетов на душу населения больше чем чего-либо. И соответственно, вся инфраструктура такая – магазины ориентированы на молодежь, куча модных кафе, и клубы. До клубов, правда, я не дошла. Когда я робко намекнула, что в Какаду и мы отплясывали всего лишь несколько лет назад, и странно, что теперь я не вписываюсь в компанию сына, это было скорее риторическое замечание. Принимается к сведению, но не более. ВАШИ ВРЕМЕНА ПРОШЛИ - большими буквами было написано везде. И я, выросшая в этом городе, прожив такую же суматошную, насыщенную событиями и людьми, молодость, вдруг оказалась чужой. И мои друзья – люди, о боже, среднего возраста, при квартирах, должностях, детях – ютились в своих квартирах, говорили о скучных вещах, жаловались на начальников, и с обожанием смотрели на детей. Мой сын просто оказался самым старшим. Он оказался самым ранним, самым талантливым и самым успешным. Он родился в неурочное время, голодное, перестроечное, его мать была слишком молода, его никто не ждал, и его все сразу полюбили. Он стал сыном своего века, своего города, своей страны. Он родился в 1985 году, и его имя такое же как у первого президента – Михаил. Воплощение надежд, раннее развитие, стремительный рост. Я горжусь своим мальчиком, но знаю, что таких как он – множество, и они делают эту страну такой какая она есть – прямо сейчас, на ходу, перед своими компьютерами, или где-то еще, разъезжая на машинах, тусующиеся в кафе или клубах, учащиеся в институтах, или работающие в фирмах. Они повзрослели очень рано, и успели занять должности, о которых другие поколения лишь мечтали, построили квартиры, о которых раньше и не слышали, съездили в такое количество стран, о котором только приходилось мечтать, произвели столько идей, которые могли сдвинуть только эту страну. Быстрые, скоростные, они тараном пробурили новую жизнь – только так это и было возможно. А мы, испуганные, разочарованные, разбежались по своим норкам-квартиркам, забились в свои Америки-Европы, исподволь наблюдаем – за своими же детьми, за тем самым будущим, которое происходит сейчас. Нам страшно, мы еще молоды, но мы уже не способны – ни идей, ни желаний, ни чувств. Прежняя система сделала свое дело – и погубила нас. Мы – прах. Мы почва для другого.

 - Слушай, ну это не дело. Ты постоянно на работе, в делах-друзьях. А у меня день рождения, и вообще, уезжаю я через три дня. Сказала я своему Михаэлю. – Да ладно тебе... Он усмехнулся, надо же как становится похож на отца, именно взрослось делает его похожим, и успокоил: - Тебе ничего не надо делать. Девчонки придут и все приготовят. А вы с бабушкой сидите себе в уголку, отдыхайте. Я поглядела на свою маму, она покачала головой, дескать, вот так обычно. Сидеть в уголку мне было непривычно, но в то же время интересно. Девчонки – подружка и дальняя родственница, Мишиного возраста, ловко настрогали салаты, запекли мясо и накрыли стол. Стола у нас не было в зале, поэтому тарелки поставили прямо на ковер, постелили лишь скатерть. Вино притащил Миша, сам же его открыл, разлили в красивые бабушкины бокалы и, дружно чокнувшись, выпили за мое здоровье. Именно в тот момент я поняла, как я устала. Устала от перелетов, от дел житейских, от забот материальных и моральных, от русского и английского, от переворотов, и от смены климата. Молодежь шумела, болтала, гремела тарелками, мама тихонечко сидела перед телевизором с котом в обнимку, а я, пребывая среди своей же семьи, была и там и не там. Мои мысли уносились далеко-далеко, голоса других пробивались как сквозь вату, хрустальные вазы, комьютерное кресло, красный ковер, обои в полоску – все это было лишь объектами. Главное, вот они – чужие, прекрасные, юные, и такие талантливые дети. Они умеют все, они знают все, они могут все. Им можно доверять. Они сделают все как надо, и даже лучше. Ведь у них нет того, что есть у нас – опыта. Ведь они – будущее.

 Через три дня, в один из первых весенних дней, когда еще в Сибири лежал снег, но уже в воздухе чувствовалась весна, я улетела в Москву, а оттуда в Америку.

Ноябрь 2006