Так холодно, рано утром на пустой площади в итальянской глубинке. Так безнадёжно и воет ветер над домами, где ещё мертвы люди, их глаза закрыты, они в грёзах в постели, в иных мирах, куда истинно живому путь закрыт.
Вечернее небо, утреннее прозренье, всё в круге жизни, на краю мирских и духовных школ. А я? А я, закутавшись в старый, проеденный молью шерстиной шарф, в изношенном чёрном пальто и рваных туфлях, смотрю на мир сквозь тонкую щель. Глаза давно выцвели, кожа стала жёсткой, морщинистой. Лицо не видело лезвия бритвы уже несколько дней. Ветер проникает под пальто, впитываясь в кожу, от чего в желудке начинается ураган, несдержанный поток воздуха падает, бьётся, как сумасшедший в карцере о ватные стены. Я едва сдерживаю тошноту.
Мне тридцать девять, а вчера было чуть за двадцать, и жизнь казалась вечной попыткой выбраться из плена обязанностей и по быстрее отдаться разгульной жизни подворотен, баров, забегаловок, где любой человек не старше тридцати пяти включая весь обслуживающий персонал, готов за скромный гонорар предложить все грани удовольствий плоти. Я пробовал их сотни раз, в грязных мотелях и на улице, где девицы с легкостью балерин задирали юбки, становились на колени, делая всё, что бы изгнать демона из моей головы и вернуть чувства, дать удовольствие и привести к восторгу, но этого не было. С той безжизненностью и бесчувственностью, с какой они удовлетворяли меня, с тем же отсутствием воспринимал и я движения их бёдер, их голов, которые на автомате добывали из меня семя - мёртвое, неплодородное, пронизанное затхлым запахом насыщения и ненависти к себе и тем, кто лучше меня.
Был ли я таким всегда? Разумеется, нет! И на моей улице был праздник, и в моей душе светило солнце. Светило ярко без нежности, жгло, но оно было, над моим телом, в моей голове, и где-то под кожей. Я чувствовал особо сильно его именно там. Оно зудело, требуя внимания, но я играл в мяч и не желал замечать этого. Его было много, но в один, прекрасный момент солнце начало затухать, жгло меньше и меньше, и однажды в день со свинцовым небом и горьким воздухом я перестал чувствовать его вообще. И тогда я ушел из дома в пустоту. Тогда мне казалось, что она способна убедить меня, что солнце ещё вернётся. Странно, но я искал его там, где оно могло бы находиться в последнюю очередь. Вы спросите, нашёл, ли я его там? Я отвечу на ваш вопрос и сделаю это прямо сейчас и здесь в этом ледяном, мёртвом городе. Я искал солнце, а нашёл луну и этот подарок я не смог использовать правильно, проиграв его, разменяв на мелочь, растаскав на мелкие куски.
Отсутствие светил в моей жизни в итоге и привело меня к тому, что я имею сейчас, то есть к полному отсутствию денег, друзей, в общем, всего, того, что люди называют нормальной жизнью. Кроме опыта и смерти, что рано или поздно придёт за мной, у меня ничего нет. Хотя…, ещё есть свобода, которая стала самоцелью, единственным принципом и убеждением, какое способно заставить меня идти вперёд.
Но теперь я стою, и смотрю на пустынную площадь, вдыхаю горечь полыни и не знаю, что будет через минуту, но в точности могу рассказать о том, что будет со мной завтра. Вот так и живу, смотря в будущее, не замечая настоящего и не помня прошлого. Опять тишина рушит маленькие городки. Их сотни, тысячи, я был во многих, всё одинаково! Под утро здесь пусто, это не Лос-Вегас, где дни и ночи напролёт, а затем беспокойный сон и пробуждение с привкусом омертвевших нервов. Здесь всё иначе, здесь тишина, но она не спасает, а наоборот заставляет напрячь мышцы, связать в подарочный бант нервы и стоять, ждать, пытаться видеть, хоть что-то. Но в пустоте нет видений, нет окраски, там бесцветность моих глаз, ветер моего желудка, горечь полыни и перекати поле в любом направлении мысли. Я попал туда случайно, по глупости, будучи в поисках себя. Это не место, или измерение, это способ видеть жизнь и смерть льющимися ручейками. А мы кораблики, пущенные по воде, а оказавшиеся в пустыне. Мне не одиноко здесь, но странно грести вёслами по песку, когда положено плыть по воде.