«Есть птица Феникс, обитает близ Рая...» - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное.
Есть Иеранимус Босх и
Есть Марк Шагал. Ведь
Они есть и они будут.
А почему бы тогда и мне не быть?
...И как ещё рассказать о любви, которой уже больше нет...
начало.
Маленькая птица села на кованую решетку, отчего железный прут под ней слегка погнулся.
Не знаю, почему я на это обратил внимание?
Птица как птица…
Шершавая, ржавая решетка вокруг моего дома…
Было, не было?
А, может, и было, но в другой жизни?
Отчего всё так отчетливо знаю, словно все второй раз? Но только другие краски, другой ритм, другая нота.
Да, именно нота, минорная, одиноко пронзительная и тонкая…
Но почему опять?
Неужели всё повторяется?
И хорошо это или плохо?
Ну, было так, было, со мной - не со мной, какая разница?
Нет, разница есть…
Ведь эта минута, и эта секунда, когда прошедшее ощущение пролетит мимо тебя, обдав холодом бездны прошлого, и ты опять помчишься вперёд, каждый раз вспоминая про эти мгновенья – было… есть… будет? Неужели может ещё что-то быть?
Если хорошее – хорошо, а если плохое?
Как это больно…
Но жизнь, как правило, справедлива, то, что отмерено - все получат сполна.
Есть какая-то тайна в том, что одни получают своё счастье однажды и полностью, и воспоминания о нём, порою, хватает на всю оставшуюся жизнь, или есть горе, которого тоже хватает потом на….
За тот отрезок, что уже пройден, ты хорошо уже знаешь, как тебе это кажется, ты знаешь, что такое несчастье, что такое горе... Ты его можешь уже обрисовать, и стараешься от него всеми доступными тебе способами уберечься, и о счастье ты тоже уже многое знаешь, и балансируешь на грани своих знаний, пытаясь остаться в его ласковых волнах подольше...
Я встретил её - ласковую и злую, преданную и предающую, любящую и ненавидящую, и звали её до безобразия просто – Судьба...
Она приходила часто, но часто и оставляла одного.
Почему – я до сих пор не пойму и не знаю. Но, может быть, когда-нибудь всё же пойму и что-то тогда новое постигну в этой жизни, сделаю очередное в ней для себя открытие?
И сколько уже раз я думал, что это, но никого при этом тогда рядом не было...
Было белое, очень гулкое пространство, в котором бились об его ограниченность мои тяжелые мысли, их было не много, но они были разной весомости и, отталкиваясь от этой молочной ограниченности, возвращались ко мне уже в другой тональности, эхом.
И ощущение своего сознания в этой густой среде и никого рядом…
А потом я увидел людей. Они были живые, и они сочувствовали мне.
А, может быть, там был Бог. И это Он дарил мне минуты, часы и дни такого безумства, что порою не верилось, что так может быть, голова лопалась от настоящего, реального счастья, и думалось – неужто может быть лучше? И если сейчас это всё не вмещается в одну единицу времени, в одну человеческую душу, то, наверное, уже и не может больше и лучше быть…Господи, тогда продли этот миг подольше, но как же я после этого буду жить?!!!
И бывает плохо, и так плохо, что думаешь: вот она расплата за то, что было. Об этом я сейчас не буду говорить – я очень боюсь этого разговора, и я боюсь этого направления своего вектора жизни. Потому что и это я уже, наверное, знаю.
И встаю на колени перед Судьбой и Богом и молю их только не в эту сторону!
Только не в эту сторону…
А птица явно что-то высматривала своим зорким взглядом и несколько раз порывалась куда-то юркнуть, но всё не решалась, её что-то пугало и в то же время привлекало. Как же зовут эту птицу?
Как же её зовут?!
Я сидел у окна, завороженный этим острым глазом и не мог оторваться от неё.
Нужно было написать письмо, обязательно нужно, я всё откладывал и откладывал почему-то, его строчки во мне копились, пока я сам не покрылся ими весь, они уже не вместились бы все ни на одну бумагу, не хватит и года, что бы всё это переписать, не хотелось терять ни одной строчки из того, что накопилось, и я решил отправиться сам, вместо него.
Письмо было хорошее.
И когда я уже был готов, чтобы донести всё накопленное, вдруг подумалось, – а кому это нужно?
Ты копил, собирал, просеивая всё через сито сомнений и мук, это всё приросло к тебе крепко, но захочет ли кто взять то, что ты хочешь отдать?
И я сел в тёмный угол, пораженный такой простой мыслью.
Никому, никому не нужно.
Пока ты копил, пока ты собирался, Земля сделала не одну сотню оборотов вокруг Луны, вокруг Солнца, посеянные семена выросли, как они должны были вырасти, как это было заложено в генах, они родили новые семена, которые тоже пойдут этим же путём.
Все уже прошло.
Но так больно это!
Почему- то всё складывается из боли. Не знаю почему.
Она всё сильнее оставляет в тебе свой отпечаток, остаётся в тебе…
Что же ты там увидела, Птица? И что тебе мешает прыгнуть туда, куда ты хочешь?
Все-таки, какая-то она необычная, я таких и не встречал – это точно.
Очень умные глаза, которые косят в мою сторону. И от этого взгляда такое тепло идёт вокруг меня, что рыбы в моём маленьком аквариуме перебежали в ванную и, пустив в неё холодную воду, стали плескаться там…
Как на многое мы не обращаем внимания вокруг, как много не понимаем, и если я об этом кому-нибудь говорю, то обижаются все – как же, столько мы живём, а что-то ещё не знаем! Но я вот сам, например, недавно совсем узнал, что в нашем доме не сорок два этажа, а гораздо больше, но ведь мало, кто знает, сколько этажей находится ещё и внизу!
Говорю об этом людям, но никто этого не понимает.
Странно, – почему они этого не понимают?
Представляю себе, что они обо мне думают…
Сначала я очень сильно от этого мучился, хотел не думать о том, что я знаю, но потом понял, почему я их всех должен воспринимать и понимать такими, какие они есть, а меня никто не должен? И почему моё мнение не правильное только потому, что их большинство? А всегда ли большинство право?
Какая она?
Я не знаю.
Но я знаю её неплохо - она всегда бывает рядом, иногда отлучается по своим неведомым никому женским делам, но, как правило, вовремя возвращается и выводит туда, куда надо, часто, очень часто, показывает – я тут, я рядом, ты только слушай себя и всё будет нормально и хорошо.
Но бывало, не часто, но бывало, когда всё решали доли секунд, а её рядом не было, а может быть, она хотела тебя за что-то наказать, показать, как порою бывает жесток и беспощаден окружающий мир, и ты, порой, проклинаешь всё и всех, а краешком сознания понимаешь, что всё ведь могло быть и гораздо хуже…
Но почему же так редко бывает лучше!!!
Судьба, Судьба, Судьба…
И не она ли мне сейчас подпустила птицу, которая почему-то не даёт мне спокойно смотреть в мой телескоп на далёкую звезду, которая волнует так меня своим мерцающим светом?
…она мне очень нравилась, мы работали вместе, но в разное время. Она была необычайно женственной, и это меня притягивало и завораживало.
Мир вокруг был суетливый и жестокий, но она своим существованием его необычно смягчала.
В её присутствии было хорошо и комфортно.
А потом был дождь.
Я должен был уйти, а она должна была прийти.
И я ушел, а она пришла. И там, где она была, и где меня уже не было, прогремел сильный взрыв какого-то химического вещества, и всё живое вокруг было сожжено и завалено кусками развороченного здания.
Она вышла из развалин навстречу примчавшимся людям вся сгоревшая, на ней не было никакой одежды и всё тело было черным. Она вышла из этих руин к испуганным людям и сказала: «как мне больно...», - и упала уже мёртвая на только что скошенный зеленый газон...
…Её хоронили в свадебном платье, которое она должна была буквально через несколько дней надеть.
Эта боль тогда легла очередным камнем на душу и до сих пор жжёт и не даёт покоя.
Но, Боже! - сколько же там таких камней...
И когда остаешься один, зовёшь свою Судьбу и просишь - ну, может быть, хватит? Пожалуйста, больше не надо…
И она мне сказала:
- Чтобы жить дальше, нужно и через это пройти. У них у всех своя Судьба есть, а у тебя своя. Мы вместе с тобой будем ещё столько, сколько нужно, и чему положено быть, то и будет…
А сейчас успокойся и расслабься. Будем жить дальше. А эта боль …. Без неё нельзя. Я понимаю, что она тяжела для тебя, но посуди сам – ребёнок пока не получит ожог от пламени огня, будет тянуться к нему, играть с ним.
- А не много ли? - спросил я.
- Много ничего не бывает, - ответила она.
Я согласился со всем этим и пошел в магазин купить поесть что-нибудь для птицы, которая всё сидела на чугунной ограде моего дома…
В магазине я не знал, что купить, спрашивал у продавцов, но никто не видел такой птицы и никто не мог ничего посоветовать мне. Это меня так разозлило, что я взорвал этот магазин, меня посадили сразу же в тюрьму, где я был семь дней и семь ночей, и, когда вернулся домой, птицы уже, конечно, на том месте не было. Я спрашивал про неё у своих соседей, но они пожимали плечами и говорили, что никогда не видели её. В конце концов, я всем так надоел своими рассказами, что меня перестали слушать и слышать.
Но птица была – я же видел её, вон и железка, где она сидела, немного изогнута…
Ну и ладно.
Бог с вами со всеми.
Вы себя не слушаете, где уж услышать другого…
Я её видел!
Я с ней, со своею Судьбой, часто разговариваю, я часто её спрашиваю – для чего я пишу? Для кого? Я не знаю совершенно... Думаю об этом всё время, хочется кому-то что-то объяснить, рассказать. Ведь это же так мучительно, зачем мне эти муки нужны?!
И она мне ничего не сказала. С ней такое бывает.
Значит, я должен сам опять, один решать…
А что решать?
И возможно ли решить?
Потому, что всё равно когда я буду один, придет она, худая и страшная и скажет: «ну что, пошли? Я провожу тебя до порога, только оставь дома всё, что ты накопил»
Это может быть неожиданным, а может и нет, может и будет время для того, что бы всё привести в порядок, но… но…но для кого!
Все глаголы в прошедшем времени для абсолютного большинства людей не нужны…
Да и ведь я сам, когда-то ввёл формулу жизни – есть только настоящее, и оно может быть хорошим ровно настолько, насколько ты сам готов к этому.
Но, если что-то делаешь, и хочется это делать, значит, в этом есть какой-то смысл?
Рыбы вернулись в свой аквариум и теперь часто, пропуская через большие жабры воду, смотрят недоуменно на меня - и чего ради я торчал тогда под этим пеклом…
А и не дано, наверное, вам понять это. У вас другой мир. У вас другая Судьба.
Я часто ловлю на себе их недоуменные взгляды, но что я им могу сказать? Вы не захотите на моё место, а я не захочу на ваше. Может быть, когда-нибудь, в следующей жизни, на следующем кругу спирали…
Она упала совсем недавно прямо на моих глазах. Сначала я обрадовался, задумал, как и положено заветное желание, но звезда была у моих ног, что бы вы сделали в таком случае? Закрыли глаза и убежали бы, ожидая исполнения своего желания? Я не смог, я осторожно, чтобы не обжечься, принес её домой, посадил в чистую банку из-под компота и накрыл тряпкой, чтобы никто из домашних её не увидел. Я не знаю, я не могу сказать точно, какая у них была бы реакция, но думаю, она была бы негативной – мои странности и так их уже замучили. Я этой реакции, если честно, даже боюсь. Хотя и понимаю их, и любой это поймет – что бы вы сказали, если бы к вам пришли с таким сообщением?
Но так хочется кому-то рассказать об этом, и показать, как она красива, хотя и в падении потеряла свой блеск и красоту. И видеть её, и помочь ей не пропасть, может быть, лучше, чем исполнение желания, какое бы оно ни было бы заветным.
Она наберется сил, я знаю, и однажды, когда будет совсем-совсем темно и тихо, я вынесу эту банку в поле за нашим домом и выпущу её в небо, и она, набравшись сил, будет снова светить чудакам, таким же, как и я сам, и она будет знать, что не все в мире люди только что-то хотят от неё и ждут, ждут её падения, чтобы исполнилось какое-нибудь желание, но и есть люди, которые радуются ее свету в небе.
Я сделаю так, пусть она только наберётся побольше сил!
А почему боль накапливается, а радость нет? Неужто боль сильнее или просто её больше? И если так, то почему больше её в человеческой жизни?
Может быть, из-за страха этой боли?
Есть книга, которую очень много людей читали, читают и будут читать. Не важно, как она называется – она очень толстая и в ней много непонятных для меня вещей. Этой книге много уже столетий, в ней накоплено много человеческого опыта и почему-то опыт этот весь основан на страхе. И на боли.
На страхе потерять ребёнка, родных, потерять свою землю, свой народ, на страхе того, что мучения твои не кончатся и с твоей кончиной.
И всегда у человека была мечта, но в отличие от разноцветного, разномерного страха, мечта была немного куцеватой – сад, солнышко, красивые песни в саду и спокойствие.
Такое счастье.
В этом должна быть радость?
Нет, конечно.
А в чём?
Я знаю…
Моя звезда сначала лежала в банке, которую я спрятал в тёмном углу кладовки на верхней полке, я показал её только моему коту Митрохе и, мне кажется, она его тоже заворожила.
Первое время этот тёплый голубой шарик лежал на стеклянном дне банки, и в нем сверкали очень маленькие, слабые молнии. А сейчас, когда прошло почти две недели, этот шарик стал всё чаще и чаще висеть над донышком, и свет оттуда стал уже сильным и прекрасным. Мне было очень хорошо от сознания, что я смог сохранить её, пусть в моей жизни не будет исполненного самого заветного желания, но если так получится ещё раз, я точно так же её подберу и попробую её сохранить.
Вы меня понимаете? Нет? Ну да это нормально. Меня ни один человек не понимает, считая за ненормального. Ну а я нормальный! Судите сами – если число двадцать пять умножить на четыре, то считается, что будет сто. А я всегда говорю, что иногда будет и девяносто и сто десять это всегда так всех раздражает! Но и зато им есть в свободное время, о чем поговорить, кроме того, что они и как будут есть на свой ужин, и как они этот ужин будут готовить.
Я пытался им рассказать о том, что бывают голубые звёзды. Что у меня такая есть, и что я её отправлю обратно в небо, когда она передохнет и наберется сил. Я говорил это и видел вместо лиц только приветливые маски. Они не понимают, что можно чувствовать гораздо больше, чем они, и видеть больше, чем они видят. И мне не хотелось больше им никогда о чем- либо говорить и, тем более, что-то показывать.
А вчера я видел много французов. Я был среди них, я слышал их речь, я понимал их, и мне было хорошо очень.
У нас в маленьком городе был всего один француз, мы с ним случайно познакомились у моря, куда я приходил постоянно, когда мне хотелось побыть одному. Это место всегда помогало найти точку опоры в своей душе и упорядочить тот хаос, который в ней накапливался за какой-то период времени.
Француз стоял там и смотрел на облачный горизонт. Он совершенно не понимал по-русски, а только улыбался, когда я его о чём-либо спрашивал.
Мы не мешали друг другу на этом маленьком пятачке скалы, он был деликатен, и я тоже не вдавался в разговоры, хотя и очень сильно чувствовал в нём родственную душу, и мне хотелось ему рассказать о том, что я знаю и о том, чего не понимаю.
И я как- то вечером попал в Париж, оказался прямо под Эйфелевой башней, рядом с одной из её железных ног – кругом было очень много французов, и много было людей из других стран, все они улыбались друг другу, и это было очень хорошо.
Через полчаса я уже мог с ними общаться на французском языке, и мы весело провели время.
На следующий день я прибежал на свой пятачок с таким распирающим мою грудь ощущением предстоящего наслаждения от общения с близким мне по духу человеком, но его не было, и он больше не приходил никогда.
И я плакал от своего одиночества, глядя на такой бесконечно серый горизонт, и было жалко себя и жалко свою мечту, которая опять растворилась в этой дальней серости…
А время катилось дальше, оно было для меня ничем не ограничено, оно было изначально в моём сознании, оно было подчинено только мне и иногда обстоятельствам, которым мне изредка приходилось подчиняться.
И в прошлое, и в будущее можно было носиться и жить безгранично и реально.
Только в последнее время для меня будущее стало очень трудным, я стараюсь не думать о нём, а о том, чтобы там побывать, и мысли не допускаю.
Мне почему-то страшно, я его стал бояться. То ли много боли накопилось в душе, то ли оно у меня такое печальное.
Что дорога вперёд постоянно в тумане - я стараюсь не думать об этом, я просто доверился своей Судьбе - она мне поможет так же, как и помогала раньше, мы с ней неразделимы. Единственное, чего я боюсь, что она может опять отлучиться на какое-то время, и мы потом опять будем вместе расхлёбывать все последствия…
Но я постараюсь быть осторожным и внимательным.
Несмотря на то, что стоит жаркое лето, посыпал густой, пушистый снег. Жалко, что на улице поздняя ночь, и никто этого не увидит, вот удивлений-то было бы! А я этому почему-то совсем не удивляюсь, не знаю почему, но я привык видеть то, что не видят другие, слышать то, что не слышат другие.
Пока я строил сорок этажей своего дома, я столькому научился в жизни, я столько увидел, узнал, пережил, что удивительно – как это всё может разместиться в одной человеческой душе…
Но я не буду об этом, о грустном, я же обещал.
Нужно копить в себе только радость.
Я пытаюсь, но это так трудно!
Жизнь состоит из встреч и расставаний, из находок и потерь. Я много раз в жизни что- то находил, но больше всего запомнил то, что потерял. У меня было очень много встреч и не очень много расставаний, но они так горьки для меня и жгут душу, как не убранные вовремя с груди горчичники…
Собака смотрит в окно и оглядывается недоуменно на меня, при этом виляет хвостом. Наверное, на улицу хочет поиграть в снегу.
Интересно, поверят ли мне завтра, что был в городе снег?
Конечно, нет. Я и не буду никому об этом говорить. Мы с моим псом это видели и ладно!
В последний раз, когда я был в Париже, я встретил там Тулуз-Лотрека в одном из кабаре на Монмартре. Его глаза горели, когда он смотрел на сцену, я хотел к нему подойти и рассказать, что мне его картины долгое время совсем не нравились, они мне казались яркими и аляповатыми. А потом как-то неожиданно я почувствовал в них такую сумасшедшую гармонию - в этих сочетаниях красок, что у меня захватило дух, но это я увидел только на подлиннике, который мне встретился в квартире у одного моего хорошего знакомого.
У него большая коллекция картин, и он мне их показал в своей каморке. Я был поражен в самое сердце своим открытием и был несказанно рад тому, что, наконец, понял, почему людям они так нравятся.
Так хотелось об этом поговорить с самим художником, но он был так увлечён танцами и был он такой маленький, что, представив себе, как бы мы смотрелись рядом комично, я не стал к нему подходить.
Я расскажу своему товарищу об этой встрече, он мне должен поверить, он мне всегда верит, поэтому и показал свою коллекцию картин.
Я ему за это открытие страшно благодарен, потому что моя жизнь с того момента стала немного другой, стала на ступеньку выше в постижении окружающего мира.
А я его очень хочу постигнуть, понять связь всего того, что происходит вокруг. Вот, к примеру, человек рождается, живёт и умирает, людей много, очень много, но далеко не все оставляют после себя в пространстве свой след бессмертия. Плохо это или хорошо – я не знаю, но то, что осталось, хватает для того, что бы связь с прошлым была достаточно прочной. А если бы таких следов было бы больше?!
Но мне и этого хватает, чтобы быть свободным в пространстве времени и бытия, быть там, где я хочу, в том времени, где мне интересно.
Я знаю – для большинства людей я просто ненормальный, но я знаю так же то, что я во многом и нормальнее их, потому что их взгляды на людей, на мир, в котором они живут, связаны сетью условностей, иллюзий и амбиций. А у меня этого нет.
Я понял это совсем недавно, а до этого пытался подстраиваться под них и не мог, хотя видел и людей, которые жили, как считали нужным, как понимали жизнь и творили так, как понимали и видели своё искусство, а не так, как хотели бы видеть его другие.
Отношение к таким людям сначала, как правило, всегда было негативным, а потом это мнение переламывалось, и они во всех причудах человека, который жил рядом с ними, видели неординарность личности и понимали, что, благодаря этой неординарной личности, они сами могут увидеть необычный мир, как в окошко, мир, в котором живёт другая галактика.
Так было и с моим другом Сальвадором, который раскрыл нам такую простую истину, что время может растекаться в пространстве, и Марком Шагалом, который показал, что пространство это ограничено нашим только воображением.
Много таких примеров я мог бы привести для того, чтобы доказать, что нужно не бояться быть самим собой, не оглядываться на соседей и не зависеть от коллективного мышления.
Я – это личность, которая не подвластна ни времени, ни всяким условностям!
Мне не даёт покоя эта птица, мне кажется, что она прилетала ко мне, мне кажется, что она смотрела в моё окно…
Вроде бы ничего в ней такого и не было, но тогда почему мне так тревожно и печально? Что она мне хотела сказать и не сказала? Что я понял, а что нет? И увижу ли я её ещё раз и смогу ли её понять тогда?
Но чем дальше, тем меньше на это надежды…
Я многим людям говорил – «вы знаете, есть птица….»
А мне отвечали – «да-да, конечно, она есть!»
И это всё опять было невпопад. И одна она меня понимала – моя Судьба, которая была рядом, но она как всегда, молчала…
Как-то недавно я купил у одного лица непонятно какой национальности споры грибов. Не знаю, почему и зачем – грибы мне очень понравились своей белоснежной одеждой и беззащитностью на каком-то куске торфа. Я захотел их тоже у себя дома выращивать.
Я этот горшочек со спорами поставил посреди своей комнаты и стал наблюдать за их ростом. Они появлялись быстро и в большом количестве, их можно было уже срывать на суп. Но я этого не стал делать, потому что они мне казались живыми существами. Я слышал звуки, которые они издавали, пытаясь пробиться среди соседей, я чувствовал их радость от сознания своего здорового роста.
А потом как-то ночью меня разбудила собака, которая залезла ко мне под одеяло. Она мелко дрожала, я подумал от холода и не стал её прогонять, заснул дальше. Но через какое-то время опять проснулся оттого, что меня что-то придавливало, открыв глаза, я увидел бока огромного шара, который заполонил собою всё пространство комнаты и навис надо мною. Ещё немного, не смог бы и шевельнуться.
Если честно – я испугался. Что это было, и почему?
Объяснить я ничего не мог.
Напрягшись, я со всей силой ткнул указательным пальцем во влажный, холодный бок, и гриб неожиданно, утробно ухнув, лопнул, разбросав по стенам и потолку свои споры.
Я сидел на кровати с псом и ничего не понимал из того, что произошло.
Зазвонил неожиданно телефон, и я схватил трубку.
Это была служба спасения потерпевшим от насилия грибов.
- Вам нужна наша помощь? – спросили они.
Я, скажу честно, обрадовался. Очень. Значить, я был не один в этом мире, значить они в курсе моих проблем, значит, они знают, как мне было страшно оставаться наедине с такими грибами, и они знают, какой это может быть жуткий страх!
- Пожалуйста, приезжайте скорее, - попросил я,- пожалуйста, ведь они так быстро растут и опять сейчас начнут разрастаться, я боюсь выйти из дома, потому что боюсь, что не смогу в него вернуться!
Но никто не приехал, прошёл месяц, год, двадцать пять лет. Я научился управляться с ними, поддерживая очень низкую температуру в комнате.
Вот так это было.
С той поры я боюсь грибов, которые, растут в закрытых помещениях…
Мне очень нравится, когда меня понимают и воспринимают таким, каков я есть. Я понимаю, что это почти невозможно или очень трудно. Я живу в совсем другом мире, я вижу все совсем по-другому, потому что однажды, когда-то что- то сдвинулось в моём мозгу. Я прекрасно понимаю, что у окружающих меня людей есть все основания считать меня ненормальным, иногда я сам, когда нахожусь среди людей, чувствую, что это так. Но дело в том, что я их понимаю и вижу их мир очень ясно и хорошо, вижу его границы, а они не понимают мой. Их много, людей вокруг, и у всех всегда на мой счет одно мнение и только потому, что их большинство, они считают, что они правы.
Тяжело, конечно, но я к этому уже совсем привык. И, если быть честным, мне их сейчас немного жалко, они живут за высоким, как правило, забором, который, впрочем, сами они себе и построили.
А что же случилось со мной?
Я тот день помню.
Я тогда работал на стройке в одной очень жаркой стране. Солнце палило нещадно. Мне захотелось пить, и я спустился в сырой подвал, в нем было темно, только из маленького окошка падал квадратный луч света, в котором, и виден был кран в стене. Кто-то его забыл, как всегда, закрыть, и из него потихоньку текла вода. Она залила весь бетонный пол, отчего тут и было очень сыро.
Я подошел к крану, и подставил лицо и губы под холодную струю воды, и что-то всё после этого вокруг засветилось голубым фосфорическим светом. Я оторвался от крана, ничего не понимая, – свет исчез. Стал пить опять – свет появился снова, и от этих красок было так необычно непривычно, что я сильно тому был удивлён. Я стал закрывать кран и при этом испытал какие-то странные неприятные ощущения в своём теле.
Я рассказал нашему бригадиру, что в подвале тек кран и что с ним что - то не в порядке. Бригадир страшно побелел, срочно послал всех разыскать электрика. Тот что-то замерил своим приборчиком и кинулся к электрическому щиту выключать на стройке энергию, потому что где-то пробило кабель, и на трубе в строящимся доме было высокое напряжение.
Я так понял потом, что меня спасло какое-то чудо. После обеда мы уже не работали, и так напились всей бригадой, что я про всё и забыл.
Но вот, по- моему, после этого мир для меня немного как-то изменился, и с той поры у меня появилась какая-то особенная чувствительность к окружающему меня миру, изменился угол зрения на него.
А чуть позже пришло как- то само умение чувствовать людей, чувствовать о чем они думают, наперёд знать то, что они сейчас скажут. Иногда, если честно, это бывает невыносимо тяжело, я как-нибудь расскажу об этом тоже.
В школе я учился плохо почти всегда - болел часто, много читал очень разные книги в ущерб учебникам. Поэтому поступать куда-то учится дальше и не пытался. Устроившись в строительный трест, я работал подсобником строителей, постепенно учась премудростям строительной профессии.
После того случая, о котором я уже рассказал, окружающие меня люди привыкли к моим чудачествам и ко всему, что я говорил, относились снисходительно, между собой посмеиваясь. Но меня это совсем не обижало.
А потом я как-то собрался и подал документы на поступление в один из самых престижных вузов страны, который находился в самой Москве, и легко, без каких-то на то усилий со своей стороны, в него поступил.
В нашем небольшом городе это была маленькая сенсация, потому что привилегией там учиться обладали только москвичи, да и то избранные.
Тяжело мне там было среди этих избранных, но об этом я тоже как-нибудь, позже расскажу.
Трудно объяснить, почему и как, но мир постепенно вокруг меня стал становиться каким-то истерическим и нервным, я стал это чувствовать, и физически стал ощущать его напряжение.
Мировая общественная истеричность бывала и раньше, в другие века, когда общество захватывала какая-то одна идея, и служению этой идее подчинялось всё общество, инакомыслие пресекалось на самом корню, в зародыше, путём уничтожения того, кто не подчинялся общему движению.
Такова была природа общества. Таковы были его законы.
И не много изменилось сейчас с той поры.
День сменяется ночью, новый год приходит взамен старому.
Многое очень повторяется в жизни. Поэтому так легко раздвигается пространство прошлого и пространство будущего.
И настоящего тоже.
Если человек для меня дорог, то я хорошо чувствую его боль. Это не передать словами, что ты чувствуешь при этом. Если я встретил бы себе подобного человека, с такой же психикой, как и у меня, я бы ему только очень и очень сильно посочувствовал.
Дорога, по которой я иду, всё время приводит меня к боли, которую испытываешь по тому или иному поводу. Давал себе слово, не говорить об этом в этих записях, но никак не получается.
Может это так нужно?
В Библии, которую я очень люблю иногда читать, о боли говорится тоже много, но там она совсем другая, предостерегающая.
Мне это не всегда по душе, но, видимо, так нужно для самого человека, видимо, контрастность жизни и является её двигателем здорового продвижения вперёд. Ведь как человек может быть счастлив, если он не будет знать, что такое несчастье?
Как может человек наслаждаться своим здоровьем, не зная, что такое болезнь?
Животных я тоже чувствую очень сильно. Особенно тех, которые живут со мной рядом. Я с ними разговариваю, но мы общаемся на каком-то другом уровне – это невозможно объяснить просто словами. Мне рыбы в аквариуме говорят, когда они хотят есть. Они при этом становятся такими раздражительными и злыми!
Самый лучший контакт у меня с собаками – они настолько открыты и просты, преданны всегда всей душой своему большому другу, что порою очень больно за них бывает, когда человек их предаёт.
Эта чувствительность тоже появилась у меня неожиданно, но и в то же время была как-то очень естественной для меня.
Очень тяжелы предчувствия.
Когда внезапно всё тело охватывает страх, паника, и ты пытаешься понять, откуда это, что и с кем должно произойти или происходит, начинаешь обзванивать родных, друзей, а потом всё проходит так же неожиданно, как и пришло, словно ничего и не было.
Только порою потом, узнаёшь, что мимо тебя или мимо твоих близких тебе людей проскочила какая-то беда. Это предчувствие беды всегда настолько бывает острым и тяжёлым, что с возрастом стало порою невыносимо его вынести.
Моя сестра рожала первого своего ребёнка уже в позднем возрасте. Роды наступили ночью и продолжались до четырёх часов утра и были очень тяжёлыми и очень опасными для её жизни. Я всего этого не знал, лег, как всегда, вечером спать, но через какое- то время почувствовал, что я умираю. Я не мог разобраться, отчего такое состояние, – ничего не болит, никакого признака появления старых болезней не было, но моё сердце останавливалось, грудь стискивала судорога, а голова горела раскалённым обручем. Не найдя никаких причин такого самочувствия, я понял, что эта боль не моя, что она извне. Как я пережил это всё – не рассказать, а утром мне позвонили и сказали, что у меня появилась племянница. У меня было такое ощущение, что в ту ночь я сам родил….
И тогда впервые я почувствовал, что если моя Судьба опять отлучится куда-то по своим делам, и я останусь наедине со своей болью, то я легко могу потеряться в пространстве времени…
Странно – это пространство так населено частицами прошлых и настоящих жизней, а в нём столько пустоты и, порою кажется, что ты только один в нем, что частицы времени, как мельчайший песок в песочных часах, струятся в бесконечность через твою душу, и тишина кругом стоит космическая….
Мало кто понимает, насколько наше, человеческое время условно. И мало кто верит, что оно управляемо.
И изменяемо.
Мало кто в это верит.
Но это так …
…Машина неслась на большой скорости по срочным делам, но неожиданно попала на пятачок льда, и её понесло навстречу другим машинам и было это всего несколько секунд, а перед человеком, сидящим за рулём прошло столько картин, мыслей, что потом он сам не мог понять, как можно было за то короткое время обо всем продумать.
За эти несколько секунд, он смог проанализировать ситуацию со своим автомобилем, понял, что ситуация эта абсолютно безнадёжна, понял, что удар будет сейчас страшным и, по всей видимости, в живых ему не остаться, потому что он летел под колёса большегрузного грузовика. Он видел расширенные от ужаса глаза шофера этой машины, успел представить судьбу детей и жены после своей смерти и успел пожалеть о том, что не увидит их больше. В голове сразу было столько, что долго можно было бы об этом рассказывать. И в то же время он пытался что-то сделать с неуправляемой машиной, и чудом смог избежать столкновения с грузовиком, его машину выкинуло за обочину, и остановило это движение, только попавшееся на пути дерево.
Вот такая история.
И не дай Бог испытать такое.
И…. вот ещё что…
За эти несколько емких секунд прошло очень много человеческого времени. Вот потому человек и оказывается вдруг постаревшим на насколько лет…
И это тоже наше время.
А мне не даёт покоя птица… что-то сдвинулось, что-то съехало в душе моей, ориентиры, которые были в жизни как-то размылись и потерялись в окружающем меня пространстве. И я почувствовал себя больным и очень-очень старым – эта птица была из другого мира, который я, оказывается, и не знал, я понял, что при всей безграничности моего восприятия среды моего обитания, есть что-то, что я не могу постигнуть.
Она из другой жизни, я это понял совершенно точно.
И каждый раз, я как молитву себе говорю, когда мне очень и очень одиноко и холодно в этом моём мире: есть птица…
Есть…
Но что в этом толку?...
Птица… она уже появлялась людям, возрождаясь из пепла жизненных и житейских бурь. Как бы жил протопоп Аввакум без неё, по какой дороге пошёл бы его жизненный путь?
Грязный, битый, со всклоченной бородой, он сидит в монастырской яме в лютый мороз и грозит оттуда всеми карами за это неверие в её существование. Где бы ты был, безумный поп, не зная о ней?
А какой бы я был?
Не знаю.
И совсем не хочу знать.
..скалистые горы, сосны кругом и тишина стоит такая прозрачная и чистая, что голова идет кругом. Воздух немного сухой и терпкий, успокаивающий и расслабляющий все твои нервы и тело.
Домик небольшой спрятался между сосен у подножия горы, и он смотрится между их стволов тоже необыкновенно гармонично и кажется, он есть тоже часть той природы, которая тебя окружает. Далёкая страна Адыгея…
А ты – почему ты здесь?
Ах, да – ты же меня сюда привела!
Я не один, и мне очень хорошо. Господи, как хорошо!
Было это?
Или будет?
Всё в мире перемешалось.
Утки, всполошившись, хлопая крыльями, стаей поднялись с небольшого озера, которое блюдцем блестело среди деревьев.
Дай мне руку.
Милая моя, хорошая! Мне так тут замечательно и спокойно, но в душе сидит больное ощущение страха, что сейчас, вот-вот, что-то где-то сработает, щёлкнет, и опять вокруг окажется сырость и промозглость, и безразличные лица, заглядывающие тебе в душу…
Прошлое, настоящее, будущее…
Было, есть, будет…
По двум первым опорным точкам – по тому, что было и по тому, что есть, можно провести длинную-длинную прямую линию на сто лет вперёд и по ней оказаться в будущем времени. Как это просто!
Но мучает ощущение, что всё это уже было, но со мной ли или не со мной?…
Ах, Судьба, Судьба… Будь добра ко мне…
И она садится рядом, напротив, но это уже другая женщина – это же Ксантипа! Она выглядит уставшей и озлобленной.
- Что, Ксантипа?
- Слушай, Диоген, ты меня достал уже своими причудами, уже все соседи в открытую смеются над тобою – здоровый мужик, а ведёшь себя как ненормальный. Поселился в какой-то бочкотаре, целые дни просиживаешь на берегу, уставившись в море, у тебя ведь есть дети, у тебя ведь есть семья, и ты обязан быть с нею, воспитывая детей, лелея жену!
А чему ты можешь научить детей, сидя у кучи дров, собирая вокруг себя толпы охочих до потехи людей?
Как жить им, твоим детям, как им гордиться своим отцом?
И мне нужен муж, который был бы хозяином дома!
Я устала, Диоген. У меня совсем нет уже сил, бороться с тобой….
…Ты ходишь грязный, лохматый, выдумываешь какие-то безумные истории, вокруг тебя такие же, как и ты, люди, и что тебе стукнуло в голову на старости лет?
- А ты знаешь, Ксантипа, я тоже устал. Особенно, после того, как понял, что счастье человека в основе своей находится не во внешней оболочке человека, а в нем самом, «мир коварен, дряхлеет душа от его подаяний. Хочешь счастья узнать – откажись от надежд и желаний»
- Да ты же без своих желаний превратился в оборванца, в городского чудака! Ну, ведь над нами весь город уже смеётся!
- Возможно, это и так, но если бы ты знала, сколько твоей заслуги в том, что я сделал своё открытие…
- Моей?! Ты хочешь сказать, что я тебя сделала таким? Это безумство!
- Я больше не буду об этом говорить. Может быть, ты когда-нибудь поймешь всё сама. А, может быть, и нет…
-
Ах, Судьба, Судьба – коварная ты баба!
Хотя и человек не лучше, сколько времени из века в век, из поколения в поколение передаётся опыт «быстротекущей жизни», а он так же всю свою жизнь проводит в поисках гармонии между собой и окружающим миром.
Мы несемся в мировом пространстве с огромной скоростью, просто невероятной для нашего восприятия, и в то же время с вселенским спокойствием считаем, что мир вокруг вялотекущий. И что изменилось за века?
Кремневое зубило заменил отбойный молоток, стрелу заменила пуля. А прошло миллионы человеческих лет. Всё вокруг в движении, на первый взгляд хаотичном и беспорядочном. Куда, к чему, для чего? Нет такой силы, такой точки опоры, чтобы это понять…
Но, может быть, сидя у своей бочки ночью на берегу шумящего моря и глядя в бесконечное темное пространство, усыпанное крупными звёздами, Диоген что-то понял, нашёл эту точку?
…Иногда бывает так плохо, что кажется, уже больше не может быть хуже.
Но всё проходит.
И остаётся след, как выжженное пятно.
Вчера вечером не спалось. Я лёг на диван и расслабился. В квартире было тепло и уютно, тихо – все уже спали. Я закрыл глаза и поднялся ввысь.
Сам не знаю, для чего – просто так от нечего делать, да и хотелось отдохнуть. Проблемы гармонии между собой и окружающем миром совсем замучили. Поднялся я высоко, когда Земля уже казалась круглым шаром, покрытым сиреневыми облаками.
И первый раз я тогда услышал вселенскую тишину. Она была густая, заполняющая всё пространство, которое было вокруг меня.
Но как про это рассказать…
И кому это нужно?
Потом как-то неожиданно я потерял контроль над собой и заснул. А утром проснулся с новым ощущением чего-то совершенно нового, необъятного. После этого как-то стало легче на душе, проблемы уменьшились на всём этом фоне, и их можно уже было не замечать. Но…
Но время летит слишком быстро для меня, очень быстро. Я мечусь по его траектории как не крещённая грешная душа, никак не находя в его пространстве свою нишу.
Звезду, которую я хранил в банке, выпустил, как и хотел. И она, поднявшись в небо, затерялась среди других звёзд, но она уже не была голубой...
Мне стало очень грустно.
Птица улетела, оставив в душе только след глубокой печали и знания боли этого знания, а звезда потерялась среди тысячи звезд, и эта одинокая тишина, вдруг наступившая как яд, стала разрушать мою душу, разрывая её на куски своими жесткими противоречиями.
Но где-то в пространстве эти куски все-таки опять находят друг друга и срастаются вновь, а на месте срастания остаются толстые рубцы шрамов, которые зудят при самых различных обстоятельствах, окружающих мою жизнь.
Человек, наверное, все-таки, не очень благодарное существо – ему всегда все мало, ему всегда чего-то не хватает.
И прав был Диоген, поняв это и доказывая правильность своего видения человеческого счастья.
Но ведь и Ксантиппа была права…
Но встречая их в небесных пространствах бытия, я всё равно никак не могу до сих пор найти золотую середину истины.
От поиска, метания по этой бесконечности бытия, вдруг замечаешь, что твоя судьба постарела и поизносилась, измученная твоими метаниями, она уже не может как раньше, тебя сберечь от всяких бед и напастей. Измотал ты её порядком, бросая в различные стороны своего рискованного существования в нелинейном пространстве.
И когда мы остаёмся с ней наедине, я со страхом у неё спрашиваю - ну, что дальше? Мне страшно! Я совершенно один в этой системе координат, и я совсем заблудился в её неограниченности. Для чего все мне это нужно!!!
А она молчит и уже мне в ответ не улыбается. Она состарилась вместе со мной...
А я существую дальше в мире бесконечного времени, расстоянии, истории.
Вне себя и в себе.
Поглощая миры, входя в чужие судьбы. Но, как и у папы Карло существовала дверь, за которой было что-то, что до поры до времени никто не знал, но хотел узнать, так и у меня есть такой мир, который я когда-нибудь узнаю.
Это мир, галактика Иеранимуса Босха.
И если мой мир начинается с точки, которая находится во мне и, раскручиваясь по спирали, она несётся в бесконечность времени, то тот мир полностью противоположен, начинаясь в пространстве времени, захватывая его куски, он втягивает мироощущение в одну точку, в которой сконцентрированы страх, боль, ужас. И эта боль Вселенская, страх Вселенский и ужас Вселенский.
И реален он до безобразной правды тоже…
Можно этому, если хочешь, не верить, но только когда закрываешь глаза, то мир не перестаёт существовать вокруг тебя.
И если я пишу о том мире, в котором нахожусь словами, то Босх этот мир рисует.
И опять этот страх – если я описываю то, что я знаю, где я существую, то он рисует то же самое, но только то, что знает он, где он существует…
Неужто эта полярность существует и в бесконечности? Где граница, которая разделяет эти две противоположности, и как же жить, балансируя на этом острие противоположностей?..
Жутко…
Я часто слышал, что многие люди во сне могут предвидеть то, что будет в их жизни. Они по-разному эту свою способность объясняют.
А я считаю, что это просто другая наша жизнь, и она практически ничем не отличается от той, которой мы живём днём.
Мне сказали, что это раздвоение личности, а по-медицински - шизофрения. Надо сказать, что звучит для меня это не очень приятно, но мой врач сказал, что пусть будет так для того, что бы я мог в этом мире быть совершенно свободным. Окружающие люди не любят, когда рядом с ними кто-то есть, кого они не могут понять, не любят то, что они не могут объяснить.
А я смог доктора убедить, что та жизнь, которой я живу, реальна. Я ему рассказал о том, как Пиросмани рисовал вывеску для булочной, растягивая свою работу, чтобы, наконец- то досыта поесть, благодаря хорошему заказу, а потом, когда Пиросмани умер, и за его картинами началась настоящая охота, булочник вспомнил про эту вывеску и, продав её каким-то людям, долго не мог наудивляться тому, что такие огромные деньги мокли у него под дождем на улице.
Я ему много рассказал таких историй, которые сам видел, и доктор был сильно поражен этим, потому что он считал, что я их просто когда- то вычитал в книгах, но дело в том, что многое просто не было в книгах, он это специально проверял.
Я ему только не рассказал о том, что знаю, что он через семь лет умрет, считаясь сумасшедшим, и люди будут думать, что причина тому – общение его с шизоидами.
Я не стал ему это рассказывать.
Я вообще не могу рассказывать людям про будущее, хотя быть в нем и знать его гораздо легче, чем прошлое, почему- то. Только порою бывает очень трудно и даже невыносимо общаться с людьми, если знаешь, что их поджидает горе.
Но я и помогаю, если могу, это будущее изменить. Люди сами просто не представляют насколько, порою, это легко.
Ведь иногда, даже, если вы выйдете из своего дома на одну минуту раньше или позже, зависит всё ваше дальнейшее существование на Земле. Или если сядете в машину за руль или рядом с водителем.
Если бы вы знали, как часто бывает мучительно это знание…
Я никогда никому не говорил, что был в конце своей жизни. Я знаю, что это будет только конец части моего существования, но всё равно почему-то это мучает меня, и чем ближе это время, тем больше паники в моих чувствах.
И я вижу эту картину, когда в машину, где я еду, на большой скорости врезается японская машина с правым рулевым управлением, которую ведет женщина. Она врезается сбоку, и это происходит медленно и в то же время очень быстро, я чувствую дикий ужас испуга этой женщины. Но она осталась жива, а меня словно выкинуло в другое измерение. Это очень похоже на то, как в магнетроне разгоняют частицу и бомбардируют ими атомы, которые меняют после этого свои свойства.
Так и со мной было. В это долгое мгновение было ощущение, что я попал в другое измерение и потом, дальше, уже для меня ничего не известно. Вот это для меня и мучительно.
И ещё – этот ужас женщины вселился в меня и часто накатывает на душу так, что становится трудно дышать и о чем-либо думать.
Я, конечно, отвлекаюсь от этих мыслей, но в последнее время не всегда это получается.
Очень часто пространство бытия оказывается в маленьком объеме грудной клетки, и в ней бьётся скукуженная, недоумевающая душа в своем бессилии выбраться или что-то изменить в этом окружающем тебя мире. И он кажется чужим, и недоумение, боль изъедает этот маленький, серый сгусток души и хочется, так хочется вырваться из этого ограничения…
И думаешь тогда – за что тебе наказание это, за что такие муки? Ищешь концы, а, вернее, начало этого и, конечно, находишь – за то, за это...
И когда-то был счастлив до такой степени, что этому чувству не было ни конца, ни края, и было так хорошо, что даже боялся, что не пройдет это даром, бесследно, ведь за всё в жизни нужно платить. И вот оно теперь моё наказание...
Неограниченность пространства ограничена твоим восприятием... ах эта птица... мы сгораем с тобой вместе, но сможем ли мы возродиться из этого пепла?...
Тело отторгает душу, как инородный предмет.
Может, правы все - я больной человек?
Но где всё-таки грань между больным и здоровым?
Если я чувствую мир, вижу его больше, шире, острее, совсем по-другому, чем все - это болезнь?
У них всё просто – ты должен работать и зарабатывать деньги, на которые ты должен построить дом или раза три в год обеспечить себе отдых на каком-нибудь острове с коралловыми рыбками. Тогда ты - человек!
Тогда ты нормальный человек!
Тучи, наползая друг на друга, забивали всё вокруг своей молочной массой. Это было не красиво, это давило на психику. Это создавало замкнутость пространства, в котором ты находишься, и усиливало твоё одиночество в нём. В нём было эхо мыслей, которое отражалось от этой замкнутости и возвращалось к тебе обратно...
Живых людей много вокруг, но такое ощущение, что это роботы, запрограммированные на добывание пищи, на размножение, на сохранение потомства. Какой-то конвейер существования со своими законами психологического бытия.
В моём лице этот конвейер где-то ошибся, во мне что-то не так соединилось или открылось, и я вижу теперь мир по-другому, то, что происходит в моём мозгу, совершенно отличается от того, что должного быть. Я уже рассказывал, как и почему это произошло. И вот теперь я пытаюсь рассказать про тот мир, в котором я живу, показать ту бесконечность нашего бытия, которую я чувствую.
И эту ноющую, изматывающую боль, которая живёт со мной.
Судьба моя – ты опять меня оставила одного, и я боюсь этого молочного пространства, боюсь гулкого одиночества и этой тоски...
На первый взгляд покажется странным и не логичным то, о чем я рассказываю – окружающий мир населён и переполнен, почему вокруг тогда такая гулкая пустота...
Я не знаю. По всей вероятности, мне пока и не дано это знать. Может быть, когда-нибудь…
конец.
Bielefeld –1999 год.
© Copyright: Чешенов, 2003
Свидетельство о публикации №2304020015