Ниночка

 1.

 «Что в имени тебе моем?..»
 А.С. Пушкин
Она училась в одном классе с моей первой любовью. Впрочем, какое это имеет значение? Как говорится, мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Можно доба-вить: и где-нибудь.
Вчера, читая дневник двадцатилетней давности, наткнулся на страничку, где было о ней. В ту пору, когда писалась та страничка, мне исполнилось 25 лет. Я был бедным парнем с подорванным здоровьем. Жил в убогой комнатке, доставшейся мне после смерти отца. Имелся у меня в ту пору фотоаппарат «Фэд» и радиоприемник «Океан». Все эти вещи и ныне при мне. Фотоаппарат подарен сыну, на «Океане», на его ручке, сидит чучело не то совы, не то филина.
Ниночка, назовем ее так для конспирации, заглянула в тот, описанный в дневнике день, к нам в квартиру. Она приходила к сестре Полине. Подруги. Давние.
Вообще, в детстве еще, у нас сложилась довольно тесная компания, в которую входили сестры Долины, братья Алфим-цевы, мы с сестрой, Аркашка, Сашка по кличке «Сохатый», братья Беркутовы. Это была наша группировка. Летом, вече-рами, жгли костры, днем купались на озере «Калмахтон», где плескалась в ту пору чистейшая вода.
Именно по воспоминаниям о тех летних днях написано стихотворение:
«Я под водою, на спине,
и снизу Нинку видно мне.
Она плывет средь белых лилий
загадочностью белых линий.
А мне всего пятнадцать лет,
а ей четырнадцати нет…»

Этот стишок опубликован в моей второй книжке. Эта книжка, через родственницу, попала в руки Ниночки. В ту пору Ниночке насчитал жизненный счетчик уже под сорок. Родственница говорила, что, читая книжку, Ниночка плакала. Что ж, действительно, немного грустно вспоминать о далеком босоногом детстве. О том, чего уже никогда не вернуть…
Вначале я ухаживал за старшей сестрой Ниночки. Но мы оказались несовместимы. Валя была слишком правильная для меня, начинающего деревенского хулигана. И затем я пере-ключился на более очаровательную Ниночку.
Как-то мы забрели вчетвером в землянку, вырытую на кру-том склоне холма, заросшего шиповником. Наше сообщество дополняли еще моя сестра и друг Аркашка. Там, в землянке, мы впервые целовались с Ниночкой. В землянке ощущалась сырость, еще усиливающаяся в темноте. Но сырости мы в те годы не боялись, а темнота, напротив, среди белого дня была даже очень кстати. Видимо, там, в землянке, и запала наша юная страсть.
Затем пополнил наш совместный эротический опыт эпизод в общественном длинном сарае, разделенном на восемь от-дельных сарайчиков, во дворе восьмиквартирного учительско-го дома. Там, в сарае, был оборудован топчан, натянут марле-вый полог от комаров. Это являлось моей летней спальней. И однажды Ниночка оказалась там желанной ночной гостьей. Конечно, это было блаженство! Надо ли говорить о том, какие продолжительные поцелуи мы дарили друг другу. Эта ночь тоже отлита в стихе:

 « МАРЛЕВЫЙ РАЙ

Причуда памяти – стареющий сарай,
в котором дремлет полог марлевый.
Покинутый по доброй воле рай,
где с Нинкой мы в истоме замерли.

Еще невинны мы, и только поцелуй
был высшей мерой наслаждения.
Попробуй эту ночку конфискуй
из моего воображения!

Как на веревочках, держащих полог тот,
подвешены мы в давности отрочества.
Я слизывал ее волненья пот
за тридцать лет до одиночества…

Она была почти согласна, чтоб
я овладел святой невинностью.
Промедлив в сетях ситцевых трущоб,
не дотянул до истинной интимности.

Капитуляция внезапная моя
вдруг стала точкой охлаждения.
Была ведь, без пяти минут моя…
Вернуть б наивности мгновения…

 
1.12.02»

Второй стих, посвященный одной и той же особе.* Причем, стихи писались много позднее. Воскресали давние чувства, за-ставляли браться за перо. Значит, не просто сиюминутное увле-чение гостило у нас. Наверное, она, любовь, парила над нами на своих бесшумных крыльях.
Странно, но это были две параллельных любви. И – обе из од-ного класса. Галина меня учила целоваться в клубной роще. Зи-мой. Ниночка обнималась со мной в сарае летом. Впрочем, и с Галиной нас однажды сводила судьба, тоже летом, и почти в са-рае – в двухэтажном, старом, как будто падающем доме. Об этом рассказано в другом повествовании.
Но вернемся все же в марлевый полог, натянутый в сарае. Кстати, мы наблюдаем за влюбленными не одни. Вот приблизи-лась и заглянула в щель сарая пожилая женщина. Это моя мама. Я услышал шорох, поднял глаза, и увидел глаза мамы. Она что-то сказала, или спросила. Наверное, что-то вроде того: «С кем ты там?» Кажется, она даже хотела, чтобы я открыл. Но мы при-тихли, переждали, пока мама уйдет. бесспорно, это втекло кап-лей дегтя в бочку меда нашей любви. Но до утра оставалось еще далеко. До рассвета. Хотя, летом рассветы быстры на ноги. И все же нам хватило остатка ночи. Мне хватило. Поцелуи – поцелуя-ми, но я желал большего. Ах, какая у Ниночки была фигурка! Если бы вновь увидеть ее, заглянув в те дни. Она так мила, неж-на, женственна, но, похоже, еще девственна. Ну вот, прогово-рился прежде времени, и уже понятно, что ничего-то у нас в том сарае не получилось. По причине моей неопытности и ее мягко-сти и тепла, упругости ее белой груди.
В поцелуях Ниночка мне не отказывала. Напротив, она сама жадно ловила мои поцелуи своим крупным, чувственным ртом, своими красивыми губами, хотя в темноте красоты губ не увидеть. Но я-то знал, что они красивы. Когда же Ниночка поняла, чего я хочу от нее, что я хочу ее полностью раздеть, чтобы видеть и осязать ее всю, она перешла к самообороне. И тогда началась борьба. Линия «фронта» проходила по линии резинки ее трусиков. Эта линия «фронта» то отступала, то занимала свои позиции вновь. Наконец от всех этих ерзаний, в момент, когда она уже почти уступила, произошло то, что происходит в конце полового акта. Одним словом, я испытал оргазм. И после этого, разумеется, потерял вся-кий интерес к трусикам Ниночки. Более того, я даже на нее обиделся. За ее такое яростное сопротивление, за свою слабость.
Я закурил и вылез из-под полога. И даже вышел из сарая. Вот и вся любовь!
- Антон! Антон! Иди сюда, - просила Ниночка.
Я молчал и угрюмо сосал «беломорину». Мы поссо-рились.
Позднее Ниночка провожала меня в армию. Она ра-ботала на заводе в Томске. Из села, на пароход, меня проводила Галина, моя первая любовь. А там, во дворике клуба ГРЭС, вторично уже, провожала меня Ниночка. Боже, как она ревела! Слезы текли по ее щекам, как буд-то она провожала меня на войну.
Не знала Ниночка, и я не знал, что из армии я вер-нусь через пару недель. А у Ниночки уже будет ухажер. Возможно, он был у нее и прежде. И меня ведь сначала Галина в армию провожала…
Вернулся. Ждем ее с сестрицей у проходной, со вто-рой смены. С нами стоит еще какой-то парень. Ну, стоит и стоит. Тоже ждет кого-то. Оказалось, он тоже ждал Ниночку. И мы пошли ей навстречу, когда она показа-лась из проходной. Одновременно. Мы-то не знали, что встречаем одну. И опять ссора. Размолвка. Нет, не тот же час. Но чувства мои оказалась оскорбленными. И в даль-нейшем наши пути разошлись.
Затем Ниночка вернулась в село. Вышла замуж, очень удачно. Попала в хорошую семью. Брат мужа – лучший хирург в райцентре, сестра – из высшего чинов-ничества сельской номенклатуры.
И вот Ниночка в моей холостяцкой комнате. Вначале она лишь заглянула, приоткрыв дверь.
- Входите, входите, - пригласил я ее.
- Я уже домой пошла. Дай, думаю, загляну, как хо-лостяки живут, посмотрю.
- А что, живем помаленьку. Хлеб жуем.
Ниночка протиснулась в дверь, полностью ее не от-крывая. Я находился в комнате не один. Со мной была сестра Лариска, которая в детстве переболела менинги-том, вследствие чего отстала в развитии, и в свои три-дцать с лишним лет оставалась пятилетним ребенком. Ее можно было не стесняться, обо всем говорить при ней. Ниночка, конечно же, знала об этом.
- Да, бедненько. Для современного молодого чело-века… - говорила Ниночка, обводя взглядом мою скром-ную холостяцкую келью с односпальной кроватью, эта-жеркой и столом, за которым Лариска допивала чай, так как не хотела питаться с сестрой, а мама, как обычно, лежала в больнице.
Ниночка дала понять, что у нее жизнь сложилась удачно. Скоро она, видимо, станет начальницей одного из отделов райисполкома. Одета Ниночка в новую ци-гейковую шубку. Голову ее украшала норковая шапка. Наверное, и под шубкой было на что посмотреть.
Говорила Ниночка как бы с французским акцентом, слегка картавя, что делало ее речь довольно музыкаль-ной, приятной для слуха. Она рассматривала комнату и, вскользь, меня. Я рассматривал ее, почти в упор. Обра-тил внимание на то, что рот ее несколько крупноват. В те времена я искал женщину с маленьким ртом. Большеро-тые мне не нравились. Считалось, что если у женщины большой рот, то и… А позднее выяснилось, что крупные, полные губы – признак повышенной чувственности. Женщины с маленьким ртом, напротив, более сдержан-ны в чувствах. Хотя, в будущем все может быть опро-вергнуто. Кстати, не знал и не знаю, под каким созвезди-ем родилась Ниночка. Впрочем, я многого не знаю о ней. Но достаточно и того, что знаю. Знаю, что она была очень хороша собой в юности. Я так желал ее в ту ночь, в сарае. Ах, какая проза! В сарае. Кого-то лишают невин-ности во дворцах, кого-то – в сараях. Нас это обошло стороной. И, видимо, Ниночка досталась своему мужу девственницей.
- Читала твою заметку в газете. – Сказала Ниночка. – Удивилась.
- Да я и сам, порой, себе удивляюсь… Смеялась, на-верное?
- Да нет, не смеялась. Молодец. Пора за ум браться. Слышала, в вечернею школу ходишь.
- Да, похаживаю. Не хотел учиться в свое время.
Говоря об этих пустяках, думали мы о другом. Все-таки любовь, если она посетила, в одночасье не умирает. Как там у поэта: «Есть в мире сердце, где живу я…» Она замужем. Двое детей. Хорошо живет с мужем. Обеспе-ченна. А нет-нет, да и вспомнит ту ночку. Ведь все могло быть иначе. Могло тогда у нас получиться это. Могла та ночь стать свадебной. Не стала. Не свадебной, так просто ночью взаимной любви. Ведь мы этого совместно хоте-ли. Только я чуть преждевременно, а она с отставанием. Какая-то незавершенность осталась у нас, как будто че-го-то главного не совершили, чего от нас добивался «ге-ний породы». Наверное, Ниночка не была бы столь рас-полневшей и так нарядно одетой, если бы вышла замуж за меня. Но история, жизнь не имеет запасных вариантов. Случилось так, как случилось. Изменить уже никто ни-чего не может. Остается все принимать как есть. Надо ковать железо, пока оно горячо… И все же, все же… Ведь что-то остается, и даже сейчас, когда пишутся эти строки, когда уже за сорок и ей, и мне… Ведь плакала же она, читая стихи из моей книжки. Вспомнила. Быть мо-жет, уже и не так хорошо живут. Налюбились. Дети вы-росли.
Уходя, Ниночка вытащила из сумочки горсть (а рука у нее не маленькая) конфет в золотистой обертке.
- К чаю вам с Лариской.
- Да зачем! Не надо! – хотел отказаться я, но конфе-ты ужа рассыплись по столу.
- Ну, я пошла. До свидания.
- До свидания. Заходи почаще.
Ниночка закрыла за собой двери. Послышались ее шаги по ступеням деревянного лестничного марша.
Конфеты оказались с коньячной начинкой, чего мне в ту пору было нельзя. Запорол «мотор» излишним упот-реблением «зелья». Теперь вот и конфеты коньячные противопоказаны. Слабость духа испытывал я в ту пору. Вполне вероятно, что эта встреча, не будь помех нездо-ровья, прошла бы на ином уровне…
Позднее мы с Ниночкой встречались еще. Она уже, действительно, замещала начальницу отдела. Я пришел к ней, чтобы оформить перевод пенсии Лариски, после то-го, как умерла мама. Лариску я забирал к себе.
Оставшись в ее кабинете одни, мы говорили, вспо-минали наше совместно проведенное детство. Ниночка была все еще хороша, хотя, казалось, стала чуточку пол-нее. Она смотрела на меня не как на посетителя. Между нами пока что-то оставалось, какая-то таинственная связь. Наверное, не отпускала та единственная ночка. Та давняя, еще детская любовь. И я даже пытался намекнуть на «толстые обстоятельства». Но деревня – это деревня. Каждый человек на виду. И надо, чтобы страсть оказа-лась сильнее страха потерять доброе имя, возможно, не-что большее – семейное благополучие. С моей стороны препятствием могло быть лишь нежелание.
Но мы уже стали другими. Воды той реки утекли да-леко. Озеро «Калмахтон», где плыла когда-то юная Ни-ночка, ныне не так кристально.
Но мы были, тем не менее, интересны друг другу. Ниночка проявила в моем и Ларискином деле максимум старания. Все с переводом получилось.
- Звони мне на работу… Иногда… - она дала свой номер служебного телефона.
«Что в имени тебе моем?..»

25.02.98


 2.

Только и всего – десять страничек в рукописи. Напе-чатать – и того меньше. Разошлись пути. «С глаз долой – из сердца вон…» Казалось бы. А все-таки она живет в моем сердце, или в какой-то части серо-белого вещества.
Первые опыты любви. Чистота отношений. И мир, казалось, был чище, радостнее, солнечнее, добрее.
Не далее как 29 декабря 1999 года я вспоминал о ней, написалось стихотворение, а к нему нарисовалась иллюстрация.
«Декабрь. Мороз. Рисую лето.
Молчановский, родной пейзаж.
Луг травянистого паркета
и пьяных облаков кураж.

Тропинка в солнечное детство,
на озеришко Калмахтон.
Березок молодых кокетство
и колокольцев перезвон.

В траве пылают солнцелико
оранжевые огоньки.
На взгорке зреет «ползуника».
Минувшей теплоты деньки.

Представил: я иду за Нинкой,
еще невинной как цветок,
слегка взлетая над тропинкой –
влюбленный юный мотылек.»

Внизу стихотворения подрисован пейзаж в раме, из которого, на белое поле листа, за раму, вышла нарисо-ванная Нинка, в короткой черной юбочке. Или, может быть, сказать так: за раму вышла Ниночка в короткой черной юбке.
А на левом углу рамы сидит тот самый мотылек.
У Ниночки произошли изменения в семейных отно-шениях. В свою последнею поездку на родину узнал, что она поменяла «спонсора». Вышла замуж за другого, за какого-то начальника. Стало быть, Ниночка еще не рас-теряла своих женских чар, от которых я в далекой юно-сти терял голову.
Открыл старый дневник за 1988 год. Запись от 10 июня. Вот некоторые фрагменты.
«После обеда мне позвонила Алла, и сказала, что Н.Н. хочет со мной переговорить. И я явился перед ее очи прекрасные. У нее была прическа под Мерей Матье, чуть приметный макияж, белый тонкий свитер под сара-фаном, скрывающим ее полноту. Она сидела за столом, молодая начальница отдела уважаемой организации, и приветливо мне улыбалась. Здесь же был сын Нины, ху-денький мальчик с кислым личиком с приметами мужа Нины. Мальчик перед моим приходом печатал на ма-шинке. Нина выдворила его, и у нас пошла дружеская беседа двух заинтересованных лиц, у которых в прошлом было нечто общее, волнующее и приятное. Оказалось, что мы помнили одни и те же эпизоды, которых, правда, не слишком много в нашей стремительно пронесшейся любви. Помнит она и землянку, где мы впервые целова-лись, помнит мое возвращение из армии и проводы, помнит и наш старый сарай, где у меня была летняя спальня, и где я не сумел реализовать своей юношеской страсти. Хороша была тогда Ниночка, желанна. И вот она, изменившаяся, повзрослевшая, сидит передо мной, а я перед нею. Заходили редкие посетители и перебивали нас, и приходилось опять находить тон нашего задушев-ного разговора. Вспомнили и Галю С., которая недавно приезжала с Дальнего Востока, элегантная и очарова-тельная, будто бы. Вспоминали и они меня. Приятно, ко-нечно. «Есть в мире сердце, где живу я…» - сказано у Поэта. А здесь два сердца, где живу я. И это теперь, ко-гда я познал всю глубину одиночества. «Есть в мире сердце, где живу я…»!
Говорили и о деле, но очень мало. Н.Н. звонила при мне в Томск, посоветовалась там с кем-то, и сказала, что мне надо лишь всего-навсего обратиться в с-кой собес, чтобы запросили дело Ларисы, и при этом, будто бы, да-же не нужна прописка. Написала и сопроводительную записку. Только за пределами кабинета Н.Н. я усомнился в успехе этого предприятия. А там верил всецело.
Беседа наша зашла в тупик после моего звонка с те-лефона Н.Н. на пристань, где узнал относительно биле-тов на завтра. После этого у Н.Н. как будто пропал инте-рес к продолжению беседы. Наверное, ее смутило то, что я спросил у кассира, можно ли идти за билетами прямо сейчас. Н.Н., видимо, подумала, что я сейчас же откла-няюсь, и упредила меня. Возможна и другая причина. Кто их разберет.
На прощанье я пожал Н.Н. руку, а затем и поцеловал ее, большую и мягкую…»
В последний свой визит в дорогой сердцу райцентр, спустя десять лет после того нашего свидания в ее каби-нете, с Ниночкой встретиться не довелось. И не должны мы были увидеться, поскольку целью моей поездки было встретиться с давней Мечтой. Видимо, у Судьбы накла-док не бывает. Но я, гуляя утром по родным местам мое-го детства, встретился с братом Ниночки, у ее отчего до-ма. Анатолий узнал меня. Крепкое рукопожатие. Он жи-вет в доме отца один. Жена уехала в Германию. Сирот-ливо стоит домик, за которым – пустырь. Когда-то там были строения «Заготльна». А далее, на северном спуске с холма – та самая землянка. Каким-то маленьким мне показался этот пустырь с огородиком Анатолия. А в дет-стве казалось все здесь таким таинственным и значи-тельным.

6.07.2000

Напоследок.

Вот и простились мы с Ниночкой. Как грустно. Так мало о ней, всего две коротеньких главы. Набрал за один день. Прежде, на машинке, двумя пальцами, тюкал бы дня три. А что еще могу сказать? Было дано, да пронесли ложку со сладким мимо рта. Наверное, мог бы не торо-питься с билетами, уехать днем позже. Быть может, встретится где-то под покровом ночи, зализать ту рану прерванной на полуслове любви…
Отчего-то горько заканчивать этот небольшой, но такой емкий для меня текст, где скрыты эти таинствен-ные нити, которые, как оборванные провода, тянутся к моему сердцу…
Сегодня, пятого декабря, шестого года уже не наше-го века, я прощаюсь с тобой, Ниночка.
«Декабрь. Мороз. Рисую лето…» А сегодня как раз оттепель после затяжного морозного марафона.
Долгие проводы – лишние слезы. Не достало мне твоих поцелуев, Ниночка. И никто этого не вернет.
Если ты случайно когда-то прочтешь эти строки, вернись ненадолго в тот «Марлевый рай», откуда мы в юности сбежали так поспешно. Ты ведь помнишь ту теп-лую ночь поцелуев и слез…

5.12.06


* Второй на момент написания рассказа «Ниночка». Позднее она, все так же из резервации юности, продолжала вдохновлять меня на новые стихи о ней. А приведенное выше стихотворение, уже второе на тему событий в мар-левом пологе, положено на музыку, что ли, то есть, спето мною под гитару и записано на диск.