В тепличное сознание Андрея, согретого лучами январского солнца, натопившего комнату после череды туманов, циклонов и заморочившей стужи, вошла оргия.
Собственно, сон, приснившийся ему, был почти лишен эротических мотивов и не казался страшен, – мучила тревога по пробуждении. А тревога возникла, потому что не оказалось никаких фантастических элементов, а было во сне все как есть.
Ему снилось то, что происходит сейчас. Он живет с Ольгой на ее съемной квартире, ходит с ней на вечеринки, к друзьям, часто встречаются с Артуром и Цветаной, другой парой, такой же, как они. Ольга приехала с Украины, а Цветана из Болгарии. Они работают по контракту и преподают украинский и болгарский в инязе и в своих национальных обществах. В институте они познакомились друг с другом, а потом и со своими кавалерами – Андреем и Артуром, которые никак не были связаны ни с институтом, ни с обществами. Приснилась ему еще и третья пара – Вадим и Вера. Они уже год, как расстались, но и ходили вместе с незапамятных студенческих лет, прожив вместе около двенадцати лет. Еще какие-то лица были, но он не помнил их или еще не знал. Но и они, эти новые пары были обычными и даже порядочными, может быть благочинными. И что самое страшное, но что было и самое логичным – неизвестно как возникло желание устроить оргию и совокупиться всем вместе. Вроде все пары приняли это предложение с пониманием, согласились. И собрались вместе, в одной большой квартире, но никак не могли сойтись в одной комнате и оставались разделенными перегородками в разных спальнях, своими парами. А более и не нужно было. Вот и вся оргия.
Андрей проснулся с чувством тревоги. Ничего кошмарного во сне не произошло, но ужас заключался в обычности происходившего, точнее допустимого, а еще точнее – в возможности оргии. И оргия оказалась обычным, безболезненным, но запретным понятием, вкушенным совестью.
Он посмотрел на Ольгу, она тоже начинала пробуждаться – солнце заливало всю комнату и становилось неприятно душно под одеялом. Они когда-то договорились насчет этого. И выглядело это так. Им хорошо вдвоем, они любят друг друга, а об обязательствах, о семье, о ребенке речь пока не заходит. Дальше видно будет. Никто никому не давал обещаний, никто ни от кого не требовал ничего. Но жили-то они как муж и жена. И это называется свободным браком.
– А если будет ребенок, что ты будешь делать? – иногда спрашивала Ольга, проникновенно заглядывая в глаза.
Он недоумевал, проверяет ли она его, или о чем-то просит. Но ведь она сама определила границы дозволенного – о ребенке они не думают. И от этих вопросов Андрей таял, ему казалось, что она постепенно соглашается с той ситуацией в будущем, что у них может быть ребенок, и тогда пойдет совсем другая жизнь.
Глядя на ее жесткие, трескучие, словно наэлектризованные волосы, даже на ночь собираемые в пучок, с желто-золотистым отливом, глядя на щеки, суженные к подбородку черты лица, ее смугловатую кожу, ее закрытые веки, за которыми – он знал – таятся зрачки пронзительной, сумасшедшей синей силы, настоящие карбункулы, он часто гадал, какой она может быть женой. И изменится ли что-то в их отношениях, если они распишутся?
Собственно, он ее любил и втайне надеялся на заключение супружеского союза. И этим все могло быть сказано. Но всякий раз он останавливался перед непреодолимой преградой – ее характером. Он называл Ольгу дикой кошкой, она не двигалась, не шагала, а кувыркалась, скакала, прыгала и была очень импульсивной, а иногда трогательно умильной и нежной. Даже сидя, она вся вся была напряжена, как струна, и готовилась к прыжку, к рывку. Столько энергии его тоже заряжало желанием быть с ней, сопутствовать ей, сопровождать ее повсюду, выполнять ее желания, – никогда Андрей не чувствовал себя так на подъеме, и никогда он столько не двигался, не рвался вперед. Он поменял свой режим основательно. Она не могла жить без общения, и со столькими людьми интересными, живущими в Ереване, он познакомился благодаря ей. Была еще в инязе полька, пани Матильда, работавшая по той же программе, что украинка и болгарка, но она жила замкнуто, у нее бывали редко, она приглашала неохотно, и каждый раз друзья с трудом вытаскивали ее развеяться. И никак нельзя было узнать, есть ли у нее кто-то или нет. Он познакомился с друзьями Артура, интересными и юморными ребятами, делавшими на телевидении свой Камеди-Клаб. Их с Ольгой часто приглашали на съемки программы, в студию, и они от души смеялись, аплодировали по команде, а после, далеко заполночь, торчали в ночном кафе с киношниками и телевизионщиками и устраивали экспромты, шутили, и шутки эти записывались для новой передачи.
Дни и ночи поменялись для Андрея местами. И с Ольгой он не чувствовал усталости – он был влюблен в нее по-настоящему.
Бывал он часто и на посольских мероприятиях, куда приглашали Ольгу, а она брала с собой Андрея. Однажды, еще в прошлом году, в дождливомм апреле, на заре их отношений, она оставила его на три дня одного в своей квартире и уехала с посольскими в Тбилиси. Его нельзя было брать с собой – поездка была за счет Посольства Украины, а частным образом стоила очень дорого. Она привезла с собой много фотографий и впечатлений, взахлеб рассказывала о чудесном и зеленом городе Тбилиси, и вдруг неприятно выяснилось, что в целях экономии, ее подселили в один номер с консулом, молодым и приятным человеком, с которым Ольга была на ты. Это очень озадачило Андрея, он не знал, что и думать и обиделся на несколько дней. Но Ольга всем своим существом показывала, что его обида неосновательна, что как он смеет даже думать, что у нее может с кем-то что-то быть, а тем более с консулом. Он очень порядочный человек и ни разу не воспользовался случаем. Да и у них не оставалось ни времени, ни сил, ибо умопромрачения уставали от бесконечных разъездов по стране, по горам, от гуляний по городу. Хотя и на дискотеку пошла пару раз, но даже без консула, а с женой одного посольского юриста. И если бы не эти дополнения – насчет консула, – он мог бы ей окончательно поверить. А так... Какая-то муть сомнений оставалась на донышке, да и ревность не скоро улеглась.
И в конце концов, что он знал о ее прежней жизни? С первым ее мужчиной она познакомилась в Берлине, где она училась художественной фотографии. Он оказался французом и притом семейным человеком, намного старше его. Они встречались очень редко, три-четыре раза в год, во время ее или его отпусков, встречались в разных городах Восточной Европы. Однажды он приехал во Львов, и ей казалось, что здесь все и произойдет, что он окончательно решится бросить свою жену, несколько ограниченную австриячку, и соединит свои узы с ней. А зачем? В Европе не так просто разойтись, как кажется, да и кабала алиментов там намного жестче и удушливей, чем на Востоке. Сколько бизнесменов разоряются, прогорают, продают свои фирмы, тратя огромные деньги на содержание жены и детей, еще плюс многочисленные издержки на судебные тяжбы. Поэтому европейцы долго думают, до сорока гуляют во всю, живут свободными браками, все рассчитывают и расчерчивают, и только после подписывают эти знаменитые брачные контракты. Человек, решившийся вступить в брак в двадцать пять, выглядит безумцем, которому некуда тратить деньги.
Разводиться со своей австриячкой француз и не думал. Но тут что-то нашло на Ольгу, и она, проявив полный запас цыганских страстей, поставила немыслимый ультиматум: или – или. И на недоуменный взгляд любовника, выражавший нечто вроде: а разве так, как есть, не хорошо? Или что-то наподобие: зачем тебе эта кабала – я же буду изменять и тебе, – она громко хлопнула дверью и ушла. Хотя любила его и благодаря ему увидела пол-Европы.
А второй мужчина – случайная связь, чистое недоразумение, но послужил своего рода отдушиной. Это был армянин, промышлявший торговлей в Харькове. Познакомились они в самолете, летящем в Ереван, куда она летела к новому месту работы, а он возвращался к огромному клану родственников, подыскавших ему нескольких кандидаток в невесты. Ему пора была жениться, сильно настаивали, но, несмотря на долгие годы жизни в иной культуре, среди другого народа, этот человек оставался патриархальных убеждений, неискоренимо придерживался того взгляда, что есть мать и все остальные женщины, как правило, уступающие идеалу, в основном шлюхи и продажные женщины. Но за Ольгой он ухаживал с другими чувствами и с иными намерениями, и был более тонок, общителен и изощрен. Хотя ей казалось, что ухаживает он за ней долго и нудно, помпезно тратя на нее деньги, водя по ресторанам, на другое выдумки не хватало. И на него почему-то не хватало времени, и все выглядело с ним как на переменке: ждешь звонка на урок, торопишься и терзаешься кратковременностью слов, чувств, свиданий. Она тратила на него избыток неизрасходованных страстей, вперемешанных с женской обидой, хотела задушить его в объятиях и в своем воображении и совершенно не любила его. Он сбежал от нее, и Ольга, насытившись, коренным образом пересмотрела свои взгляды на брак.
А через месяц произошла встреча с Андреем. Она понимала его медленный, постепенно разгорающийся темперамент, прекрасно читала его мысли и не могла не заметить дальнего прицела на семейственность. На игру в семейственность она согласилась, на семью – мотала головой, обиженно закусив губу. Обжеглась, нужно время, чтобы рана рассосалась.
Обязанности они распределили таким образом: он приносил ей зарплату, ее все равно не хватало на дорогую квартиру в центре; она же оплачивала квартиру и все, на что не хватало его зарплаты. Иногда делала щедрые подарки. На кухне хозяйничает она, но не исключено его вторжение в качестве благотворительной помощи или подарка. Он же пылесосит и убирает постель. Вроде все было приемлемо и не ущемляло мужского, его, самолюбия и ее, женского. Но многое так и осталось на словах. Готовить она избегала (это с ее стороны тоже выглядело подарком), обедали и ужинали они в пиццетериях и чайных, нередко шумными компаниями, часто с другой парой – Артуром и Цветаной. Это не совсем устраивало Андрея, стремившегося к домашнему уюту и возможности побыть вдвоем.
Ольга не просыпалась, это было глухое сонное рычание. Он встал и подошел к окну. Действительно, солнце изменило ставший привычным туманный пейзаж, растопило лед, и за стеклом обещающе звенел и нагревался новый день.
Он снова подумал о сне. Ему показалось, что сон по своей сути правдив. Оргия очень реальна, близка – это весь мир. Ведь если убрать перегородки, разделяющие пары, если предположить, что все мы находимся на одном пятачке, то в какой-то один момент времени выйдет настоящая оргия. А ведь кроме этих перегородок, этих хрупких стенок бытия, у них: у Андрея и Ольги, у Артура и Цветаны, у Вадима и Веры, а теперь и у его новой подружки, совсем еще молоденькой девушки с пушистыми вьющимися волосами и упругими формами, – нет ничего, что спасало бы от оргии. Что, в принципе, значит этот договор – жить вместе, пока не надоест. Ведь не секрет, что Артур и Цветана ходят на стриптиз в ночной клуб «Омега» и их приглашают. И вспомнились также страшные рассказы Ольги о порядках в студенческом общежитии, когда она училась, вот там происходили настоящие оргии.
– Мороз и солнце, день чудесный, – пробормотал Андрей, глядя на обрызганную грязью машину неопределенного цвета, которая проезжая под зданием, въехала в черный, не убираемый столько дней снег, и забуксовала. А потом, помедлив, обернулся к Ольге и продекламировл в полный голос:
– Еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, красавица, проснись...
– Заткнись!
Голос ее прозвучал так звонко, что у него куда-то провалилось сердце.
Он знал, это не поощралось. Она терпеть не могла, когда Андрей рано встает и начинает ходить, раскрывать занавески, иногда что-то бубнить, петь или читать стихи, а стихи сами вспоминались, он и сам ничего не мог с собой поделать и, смеясь, сообщал, что на него в это время нападает стих. Она же рычала и даже бросалась подушкой, а потом, выспавшись, превращалась в ангела и поучительно объясняла, что утренний сон для нее святое. А ведь был двенадцатый час пополудни. Он и так отлежал все бока и лежал рядом с ней не дыша, боясь разбудить.
Ему стало скучно, обидно.
Он поплелся на кухню готовить кофе. Знакомый до банальности душок развала. Уныло и опасно накренилась гора немытой посуды, оставшейся после ночного ужина на семь персон. Еще надо найти ее, чашку для кофе, ополоснуть ее, если в кране найдется вода. Если же нет – выпускать джина из пластиковой бутылки с протухшей водой. Вчера помимо Артура с Цветаной и какой-то Марины, коллеги Ольги, приперлась еще Дорота, странная полька средних лет, со своим другом, молоденьким иранчиком, как его назвала Цветана. А как его звали по имени, никто не мог расслышать: то ли Джанолах, то ли Джеэнлах; Артур называл его «наш интернациональный брат-джан». Говорил он на армянском, так что его могли понять только мужчины. Он был необычайно тонконог и поминутно бегал в туалет облегчаться, а водку пил за троих. Эту Дороту видели еще в прошлом году, она приезжала в Ереван к своему другу, тоже зимой, но тогда это был другой араб, имени его никто не запомнил. И тогда и теперь Дорота о чем-то шепталась с Ольгой, и как потом выяснилось, у них с иранчиком квартирный кризис, и Дорота просила Ольгу уступить им на часок комнату, чтобы переспать, когда уйдут гости. Андрей выходил, встречал такси, а потом спустились только Артур с Цветаной и Мариной. Когда он поднялся, Ольга его завела на кухню и лукаво подмигнула. Было поздно. Он разозлился, но Ольга тоном хозяйки дала понять, чья эта квартира и кто может распоряжаться ею. Включили магнитофон, Андрей обиженно дымил и считал минуты своей обиды, которые могут отразиться часами или днями ее «безуминки» – того состояния, которого никак нельзя ни предугадать, ни проконтролировать и которого до чертиков боялся Анлрей.
А при чем тут сон? Вот она, настоящая оргия, но как об этом ей скажешь?
Как скажешь, что ему было омерзительно входить в комнату, после того, как гости выкатились и еще пили чай, как не хотелось притрагиваться к дивану.
– Андрюша-а, – позвал ее сипловатый со сна голос.
Конечно, и все было слышно, но как ты об этом ей скажешь, она же глухая.
Он заглянул в комнату:
– Да-а, – обида за вчерашнее еще дрожала в его голосе.
– Ты там кофе пьешь? Сделай мне сок, дорогой, – и после паузы добавила, – И иди ко мне, чего ты там один сидишь.
Он не спеша достал соковыжималку, которую им подарили друзья, на день ее рождения. Еще колебался, готовить или нет. Стал чистить яблоки, потом поскреб морковку. Все делал нарочито медленно, чтобы у нее не выдержали нервы, но постепенно разгорячился за работой и стал резать фрукты в быстром темпе, так и легче. Воды не было, и снова пришлось промыть протухшей водой из пластковой бутылки. Если бы не Андрей, не было бы и этой воды. Окурки, объедки, остатки салатов, разливы майонеза и кетчупа, не убранные, зловонно смотрели с тарелок и так и норовили прикиоснуться к его пальцам, умело действующим над раковиной. Потом начался звучный процесс выжимки сока, так, один за другим куском вся его обида при взвизгивании машины была размельчена и превращена в сок. Потом он полностью включился в новую роль: сгреб с подноса чашки, вытер его тряпкой, сначала мокрой, потом сухой, – его заначкой, потому что у Ольги никакой сухой тряпки не найдешь. Сервировал со вкусом, печенье и нарезанные бананы на блюдечке. Взял поднос, кинул пачку гигиенических салфеток и вошел в комнату.
Ольга в черном полупрозрачном пеньюаре лежала в позе львицы поверх одеял и листала цветной журнал и бросила на него звериный взгляд своих пронзительно синих, но разъяренных глаз, обещающих, манящих, терзающих, ранящих, пылающих холодным карбункулом. Ради этого мгновения, ради обещания гулкой, отдающей в животе неизвестности Андрей мог простить Ольге все, мог забыть все.