Мишка лежал на брусчатке и просил милостыню. Перед ним стояла старая замызганная шапка. Свои темные, глубокие с грустинкой глаза он то открывал, то закрывал. Боролся со сном. И чтобы окончательно не заснуть, мысленно сочинял письма к своему брату Фоме.
«А еще, разлюбезный брат мой Фома, хочу сообщить тебе, что я жив и здоров, чего тебе всячески желаю. Жизнь моя протекает хорошо – значит, дала трещину. Иначе не побирался бы сейчас, лежа на мостовой Арбата. Однако, позволю себе заметить, место здесь удобное, потому что живу я рядом, на Сивцев-Вражке. Собираю милостыню всегда на одном и том же месте. У нищих это называется «бомбить». Слева от меня фотоателье, направо гастроном, рядом антикварный магазин. Недалеко от меня «бомбит» афганец без обеих ног. Его тоже зовут Мишка. И получается, как ни крути, конкурент я ему. Но он на меня за это не серчает. Напротив, считает товарищем по несчастью и даже коллегой. Иной раз подъедет на своей коляске, потреплет за уши.
- Ну что, - говорит, - тезка мой лохматый? Как бизнес?
И смеется. Очень смешливый.
Однажды, кажется, в марте это было. Холодно. Снег мокрый с дождем. Ветер. Лежал я на брусчатке, продрог, сам понимаешь, как последняя собака. Но, изволишь ли видеть, нет худа без добра. От души, видно, жалели меня прохожие, навалили денег полную шапку с верхом. А у Мишки-афгана - ничего. Пусто. Ну поразмысли сам, как недостойно все это получилось. Не знаю, может я чего и не дотумкал. Только встал я, взял шапку в зубы и по своему разумению подошел и положил ее у его коляски. Мол, сделай милость, не расстраивайся, бери, сколько хочешь. А он, представь, и говорит:
- Правда ты моя до костей ободранная, желанник ты мой. Все-то ты понимаешь. - И смеется. А в глазах слезы стоят. Не взял он ничего. Погладил только меня по голове. И все.
Мишка почесал за ухом. Потянул носом воздух и продолжал: «На Арбате возле фотоателье стоят разные развлекухи для съемок: брички, какие-то допотопные авто, тачанка. Кто хочет, влезает на них и тут же увековечивается. Среди этих развлекух ходит на задних лапах медведь Юрка-Балаган («Балаган» - это кликуха у него такая). Он машет лапами, мычит - приглашает прохожих фотографироваться. Только сдается мне, братец Фомка, что это вовсе не медведь никакой. Посуди сам. Если бы обыкновенный косолапый керосинил бы, как Юрка Балаган, то он давно бы спился и сдох. А этому хоть бы хны. В полдень он уже в стадии приличного подпития. Мычит, пристает к прохожим, хватает и тянет насильно сниматься. Да и какой он, скажи на милость, медведь, если вчера, когда он в очередной раз стал наезжать на прохожих, и назревал приличный скандалец, вконец обозленные фотографы подошли и стали кричать на него:
- Ну, хватит, Юрка! Фильтруй базар!
Это значит - кончай, мол, безобразничать, ступай с Богом домой, пока башку не отвинтили.
Однажды этот Юрка-Балаган попробовал приставать ко мне. Подошел, приплясывает, хлопает себя по пузу лапами. Мол, чего разлегся. Вставай. Давай попляшем. Вот пустяки-то какие. Я только слегка ощерился и довел до его сведения, что клыки у меня в полном порядке. Сунешься - мало не покажется. А Мишка-афганец добавил:
- На кого ты прыгаешь! Он же тебя с одного раза на коленки уронит.
Медведь Юрка сразу как-то сник и больше не подходил. Понял - пустое это занятие. Уважаемый братец! Тебя, наверное, интересует, что за публика ходит, шастает и шоркается по Арбату. Изволь, я тебе опишу, народу разного и всякого на Арбате видимо невидимо, хоть пруд пруди. Тут и москвичи, и «гости столицы», и туристы, и всякая «продвинутая» молодежь, и «реликтовые» старички и старушки геологического вида, коренные жители Арбата, и качки (крутые парни) и бизнесмены и еще много разных «сословий». Туристов можно узнать сразу. Они никуда не спешат, покупают сувениры и фотографируются на каждом углу. Слоняются без дела. Про таких люди говорят: «Человеку свойственно ошиваться». А иногда подкатят к антикварному магазину большие черные иномарки. Выйдут из них красные пиджаки. Прошуршат эти пиджаки в магазин, накупят там всякого старинного добра, усядутся в свои лимузины, и только их и видели. Эти господа никого не видят перед собой, никого не замечают. Для них людишки, что муравьишки. Их называют «новые русские». Говорят, что они отпетые, но отмытые жулики. Очень богатые. Что у них капусты, как у собаки блох (эко невидаль такое богатство! Вот было бы столько костей...) и что у них бабок, как не резаных собак. Согласись, братец, это уж полная непонятка. Зачем им столько этих божьих одуванчиков? Может быть они... Ну ладно, не мое собачье дело. Ну, а с виду они молоды, хороши собой и похожи на людей. Когда они появляются, афганец обычно смеется и говорит мне:
- Видишь этих? Вот только они и знают, о чем пищат устрицы.
Возможно в рассуждениях своих я, братец, несколько дремуч, но в силу своей сущности воспринимаю окружающее, как сукин сын. Ведь, как у тебя, так и у меня мать-то сука.
Бывает, проходят по Арбату своей крадущейся походкой бывшие люди: это бомжи. Бродяги без рода и племени, всеми забытые и никому не нужные. Как бродячие псы шарят они по помойками, голодные и завшивленные. Но, если что плохо лежит, миль пардон - сопрут в один момент. Такой вот чересчур деловой подкрался как-то ко мне сбоку, думал, я сплю. Хотел схватить шапку и смыться. Я и вставать не стал. Рявкнул только, да и то вполголоса. Мол, «звиняйте, дядько» - не ваша. Он, бедный, так перепугался, что улепетывал, как молния - зигзагами. Прохожие вокруг просто за животы держались, а безногий афган смеялся громче всех.
- Ну, Мишка, - говорит, - тебя хоть в Афганистан. Ты один целого взвода стоишь.
Иногда, как штормовой ветер, налетает на Арбат тусовка хохлатых панков или металлистов, а с ними фанатствующая молодежь, подростки и прочее население. Начинается импровизированный концерт или «поп-гулянка». В арбатское небо взмывают ломовые децибелы. Кроме того, все эти упертые фаны ведут себя, как с дуба рухнувшие: орут, свистят. Прохожие говорят, что от такой «музыки» можно угореть. Но они ни на кого внимания не обращают, и гвоздят так, что в арбатских домах в окнах звенят стекла. Иногда после такой поп-гулянки между ними начинаются разборки. Но, когда вмешивается милиция, быстро разбегаются. Наступает долгожданная тишина. Ближе к вечеру, в сумерках проплывают по Арбату тени кавказской национальности.
Мишка встал, отряхнулся, посмотрел, не идет ли хозяин, и опять лег.
«А еще, братик Фомка, пролетают изредка над Арбатом ночные бабочки. Одна такая блондинистая нимфа подлетела ко мне, села на корточки и говорит:
- Ах ты, бедный мой песик. Плохо тебе? Наверное, голодный. Сейчас, подожди. И не успел я блоху загрызть, как она слетала в гастроном. Принесла мне целую связку сосисок и мясо с костью.
- На, - говорит, - мой хороший.
Вот уж правда, кому везет, у того петух яйца несет. Я ей ручку лизнул, а она ошалело захлопала ресницами. Сосиски я, конечно, есть не стал, для хозяина приберег. А вот кость слопал, не устоял. Давно я не едал, братец, ничего подобного. Как говорят люди, «сплошной кайф».
«Ну, вот и все». Заканчиваю. Хозяин идет. До свидания, любезный брат мой Фома, чтоб тебя блохи загрызли. Целую тебя в твою большую глупую морду и желаю, чтобы твой черный нос был всегда холодным, как лед».
- Как дела, Мишка? - осведомился хозяин. Он погладил Мишку по голове. Тот встал, начал хвостить и лизнул хозяину руку. Подъехал на своей инвалидной коляске безногий афганец.
- Слышь, старик, у тебя не собака, а клад - улыбнулся он, - и где ты только нарыл такое сокровище? Он же как человек, ей-Богу. Только что не разговаривает. Вишь, как о тебе-то заботится. Умница. Большая умница!
- Знамо дело - спасатель, - ответил старичок. Мишка был огромным, с черной пушистой лоснящейся шерстью кобелем породы ньюфаундленд, ростом с доброго волка. Он слыл спасателем, что называется от Бога. Тонкое чутье, острый ум, сообразительность в сочетании с необыкновенной силой и натренированностью позволяли Мишке спасать людей в самых экстремальных ситуациях. Обычно ньюфаундлендов используют для спасения утопающих. Мишка же был универсал. Он разыскивал людей в завалах - следствиях землетрясений и взрывов, спасал альпинистов, терпящих бедствие в горах, спасал утопающих. С виду спокойный и медлительный он мигом преображался и становился стремительным и ловким. О нем ходили легенды. Однажды, например, был такой случай. Группа спасателей-лавинщиков работала у горы Актау, отрога Главного Кавказского хребта, длиной в несколько километров, со склонами средней крутизны градусов под двадцать пять. Такие склоны особенно лавиноопасны. Утром сошла лавина. Терпел бедствие отряд альпинистов. Троих удалось спасти. Одного так и не нашли. Разразился сильный буран. Порывы ветра с каждой минутой нарастали. Видимости никакой. Пришлось лавинщикам возвращаться в лагерь. Никто не заметил, как Мишка ринулся в это белое проклятие. По разговорам, репликам и жестам спасателей он прекрасно понял, что где-то недалеко в этой разыгравшейся снежной стихии гибнет человек. Отсутствие собаки заметили уже у входа в лагерь. Мишку манили, стреляли из ракетниц, но все тщетно, он так и не вернулся. Решили, что все кончено, пропадет пес.
Но не таков был Мишка. Он не пропал. И часа через четыре, когда снежное безумие стало утихать, приполз в лагерь спасателей. Приполз не один. Он тащил по снегу спальный мешок, в котором лежал потерявший силы, обмороженный, но живой скалолаз, которого через неделю врачи поставили на ноги. Дотащив его до самой палатки своего хозяина, Мишка упал и лежал на снегу совершенно обессиливший. Его положили в теплом помещении на матрац. Накрыли одеялом, отпаивали горячим бульоном. Он спал целые сутки и уже через день был в полном порядке, готов к работе. Спасать! Спасать людей - это было его изначальной сущностью, его страстью. Эта страсть в нем была сильнее даже полового инстинкта.
Когда спасатели выяснили, откуда Мишка тащил терпящего бедствие и уже простившегося с жизнью альпиниста, они схватились за головы. Выяснилось, что он протащил этого обреченного на гибель человека по снегу, в кромешной снежной мгле взбесившейся стихии почти три километра. И не оставил, не бросил, как ни тяжело ему было. Как он нашел его, как ориентировался? Откуда такая огромная, всепобеждающая сила любви к людям была у этого четвероногого существа! Посмотреть на Мишку приходили специалисты-спасатели, журналисты и просто любопытные. О нем писали в газетах, была большая статья с его фотографией в журнале «Огонек». С особым блеском Мишка работал в паре со своим братом Фомой. Они были щенками из одного помета. Эта дружная, умелая и бесстрашная пара собак-спасателей восхищала всех. Их прозвали «неразлучниками». Сначала Николай Иванович, так звали хозяина, вел счет спасенных Мишкой людей. Но где-то на цифре 97 или 98 сбился и больше не считал. Сам Николай Иванович много лет работал спасателем и много повидал на своем веку собак-спасателей, но таких, как Мишка, не было. Жизнь задавила Николая Ивановича тяжестью прожитых лет, опасной и тяжелой болезнью сердца и нищетой. Жалкую пенсию, которую государство определило ему - и ту платили с большими перебоями. И вот, для того, чтобы как-то продержаться, выжить, он и придумал посылать Мишку просить милостыню. В Москве нищих видимо-невидимо. К ним уже давно все привыкли, как к одному из постоянных «атрибутов» столицы. А собака-нищий - это что-то новое, непонятное, вызывающее острое сострадание, особенно у людей, любящих животных, а таких большинство.
В Мишкину шапку обильно сыпались монетки. Жить стало немного легче. А там и с пенсией наладилось. Хватало на хлеб, молоко, картошку, овсянку для Мишки. Иногда хозяин обнаруживал в шапке сосиски, колбасу и даже кусочки сыра. Мишка, спасший стольким людям жизнь, теперь спасал своего хозяина. Утром Николай Иванович, покормив Мишку, приводил его на Арбат и оставлял, а вечером приходил за ним, и они вместе возвращались домой.
- Ну, молодец Мишка, - похвалил хозяин. Сегодня ты заслужил хорошую косточку.
При слове «косточка» Мишка опять захвостил и лизнул хозяина.
Они шли рядом, сгорбленный старик и огромный черный красавец ньюфаундленд. Мишка шел, устало перебирая лапами, как человек, идущий с тяжелой, тупой и рутинной работы. Но рядом шел его хозяин, его божество. А для божества нужно делать все, чего оно только ни пожелает, и отдавать ему все силы, а, если понадобиться, то и жизнь.
На следующий день Мишка лежал на том же месте, продолжая сочинять: «Здравствуй, сукин сын, разлюбезный братец мой Фома. Лежу я на Арбате, как удав на перине, и продолжаю сочинять тебе, неграмотному обормоту, письма.
Сегодня второе августа, и все, о чем я тебе рассказывал до этого, гроша ломаного не стоит. Потому что сегодня ни с чем не сравнимый, светлый праздник - день воздушно-десантных войск.
Афган-Мишка сказал, что сегодня предстоит «всеобщее мочилово», - так десантники называют побоище между ними и милицией».
Солнечный погожий августовский день не предвещал ничего плохого. На Арбате все шло своим чередом. По-прежнему шоркался у фотоателье алкаш Юрка в медвежьей шкуре.
Спешили куда-то прохожие, входили и выходили из гастронома покупатели, шли дети из соседней школы. Оба Мишки были на месте. ОМОН заранее подготовился к празднику. Подтянул живую силу и технику, вооружился спецсредствами. Все началось часов в пять. Первым забеспокоился безногий афганец. Он указал Мишке рукой на подворотню. Мишка понял и спрятался в ней. Афганец скрылся в подъезде дома. Медведь Юрка-Балаган в последней стадии подпития на четвереньках вошел в фотоателье. За ним - фотографы. Двери фотоателье и соседних магазинов запирались на засовы. В ожидании безумства прохожие спешили укрыться в подъездах и переулках. Со стороны Смоленской площади, послышались крики, свист, звон разбитого стекла и мат, которым десантники обильно сдабривали великий могучий русский язык. Чувствовалось, что у них сильно чесались кулаки. В прошлом году второго августа омоновцы намяли им бока. Согретые алкоголем, крутые парни несли в груди крепкое чувство уверенности и свободы. Из души, что называется, шел пар со свистом. Они жаждали реванша.
- Где же вы, волки позорные?! - с каким-то жутким восторгом кричала толпа - Вы же фишку не рюхаете, козлы! Мы вас погасим!
В переводе с псевдофени на русский язык это означало: Ничтожества вы эдакие, не на что не способные. Сейчас мы Вам покажем!» В арбатские фонари полетели бутылки, элитные фонари «в стиле ретро» лопались. Трещали импортные стекла витрин. Стадный беспредел крепчал. Одновременно с этим из примыкавших к Арбату переулков начали выскакивать группы омоновцев и «процесс пошел». Театр военных действий разворачивался явно не в пользу десанта, многие представители которого едва держались на ногах и вообще плохо понимали, что вокруг происходит. ОМОН действовал стремительно, по отработанной схеме. Зачинщиков драк омоновцы, пользуясь щитами и дубинками, вытаскивали из толпы и быстро вталкивали в стоящие в переулках спецмашины - автозаки. Через некоторое время нарушители общественного порядка были рассеяны. Пьяное воздушно-десантное братство откатилось к Смоленской площади. Разгоревшийся было неомаразм был потушен. Еще непродолжительное время слышались вопли, звон разбитого стекла. Потом все стихло. Машины с задержанными разъезжались. Омоновцы расходились. «Светлый праздник» близился к завершению. Оставался еще вечерний салют. Усатый мичман, старый морской волк, при полном параде, пришедший в фотоателье сфотографироваться на память и ставший невольным свидетелем всеобщего мочилова», резонно заметил:
- Вот так-то, десантура. Не надо задираться выше ватерлинии!
Появились прохожие. Открылись магазины. Арбат начинал жить своей обычной жизнью. Мишка занял свое прежнее место. Он лежал и ждал хозяина. Уже вечерело. Но хозяин все не шел. На Арбате зажигались уцелевшие фонари. Закрылось фотоателье. Покинул свое место афганец. Мелькали редкие прохожие. А хозяин все не шел за ним.
Догадки души, вернее собачья интуиция подсказывала Мишке что-то недоброе. Его преданное сердце сильно забилось. Он часто дышал - первый признак душевного волнения. Хозяин никогда не бросал его, не оставлял одного на улице. Что-то случилось. Мишка вставал, прислушивался. Он не знал, что делать. Продолжать ждать или бежать искать хозяина.
Пересилило второе. Мишка осторожно взял шапку с «выручкой» в зубы, зашел в подворотню во двор за фотоателье. Спрятал шапку в укромном месте за мусорным бачком. Еще раз посмотрел по сторонам, прислушался и опрометью бросился домой. Он пробежал Плотников переулок, свернул на Сивцев-Вражек. Без труда нашел свой дом, вбежал во двор и подошел к подъезду. Немного помедлив, толкнул передними лапами дверь и вбежал в подъезд. Они жили с хозяином на первом этаже. Мишка поскребся лапой в дверь квартиры. Никто не открыл. Тогда он встал на задние лапы и носом нажал на кнопку звонка. Так научил его хозяин. Последнее время он сильно болел и не мог гулять с Мишкой. Он выпускал его во двор, а когда Мишка приходил с гулянья, и таким образом звонил в дверь, хозяин ему открывал. Лаять запрещалось, чтобы не беспокоить жильцов подъезда. Мишка позвонил еще и еще раз, но дверь так и не открылась. Он заволновался, прильнул носом к замочной скважине и уловил какой-то чужой, тревожный запах. Это был запах лекарств, запах больницы, запах людей в белых халатах.
Мишка начал лаять в полный голос, отрывисто, басом - так, как он это делал всегда, когда находил людей в завалах. На лестничной площадке со скрипом отворилась дверь. Высунулся никогда не просыхающий бывший сантехник ЖЭКа, бывший ударник коммунистического труда Ленька по прозвищу «Фуфырик». Он исподлобья уставился на Мишку. Пьяные глаза полыхнули злостью.
- Ну, чего орешь? Не видишь - квартира опечатана? Всех детей в доме перепугаешь! Вали отсюда, козел, понял? Нет твоего хозяина. Фуфырик провел рукой по горлу. Копыта отбросил. В морг увезли. А по тебе давно живодерня плачет. Сами кобели, собак развели. Бардак! Покоя нет от собачников ни днем, ни ночью!
Мишка слегка ощерился и зарычал: Он не любил Фуфырика от которого всегда за версту несло, как из бочки и веяло вечной злобой.
Открылась другая дверь напротив. Выглянула женщина, новая жиличка, недавно вселившаяся в эту квартиру.
- Какое безобразие - заверещала она звонким голоском, - смотрите, рычит! Он же огромный, может наброситься! Может быть, он бешеный? Да он нас всех здесь загрызет! Выйти из квартиры страшно. Надо звонить в милицию!
- Я уже позвонил, - сказал Фуфырик. Сейчас будут, разберутся с ним. Бродячих собак положено по закону истреблять. А он и есть теперь бродячий. Хозяин-то загнулся. - Фуфырик пьяно ухмыльнулся. - Хорошие из тебя шапки получатся. Теплые.
Мишка перестал лаять. Он вышел из подъезда в полном недоумении. «Искать, искать хозяина», - сверлило в мозгу. И он бросился искать. Он обследовал весь Сивцев-Вражек вдоль и поперек, все близлежащие переулки и дворы, но следов хозяина так и не обнаружил.
Мишка продолжал искать, пока не выбился из сил. Сердце его сжималось от смертельной тоски. Совсем обессиливший он вошел в какой-то двор, лег у детских качелей и так лежал с полуоткрытыми глазами, не понимая еще, что хозяина уже никогда больше не будет в его жизни. Он лежал и грустил, сердце его разрывалось, а память все выталкивала из глубины прожитой жизни светлые милые сердцу далекие деньки. Как бегал он по комнате еще совсем маленьким глупым щенком-кусакой, которого хозяин принес за пазухой, как рос, как хозяин учил его всем премудростям жизни, как превратился он из гадкого утенка в большого красивого и отважного пса, как любили его коллеги-спасатели и как восторгались им спасенные люди. Прошло двое суток, а Мишка все искал хозяина. Он ничего не ел за это время. Он искал хозяина днем и ночью, пока обессиливший не сваливался в каком-нибудь дворе и не засыпал.
Он был одержим этим своим поиском, все мелькало у него перед глазами и он даже не заметил, как очутился на Арбате. На том самом месте, где обычно просил милостыню. Он увидел Мишку-афгана, подошел к нему, жалобно засопел и ткнулся ему в грудь своим большим черным носом.
- Слышал, слышал, ушел от нас Николай Иванович. Сирота ты моя.
Он погладил его по голове и вдруг почувствовал, как на его заскорузлую ладонь упала крупная горячая слеза. «Никогда не думал, что собаки могут плакать», - инстинктивно подумал он.
- Что же с тобой делать, горемыка ты мой, - произнес афганец с болью в голосе, - взял бы я тебя к себе, да видишь сам я калека, можно сказать получеловек.
- Небось, голодный, - добавил он и, пошарив за пазухой, достал сухарь.
- На, погрызи, дружище, погрызи мой золотой. Мишка отвернулся от сухаря.
- Да, брат, совсем плохо, - рассуждал Мишка-афган, - что же с тобой делать? - Он глубоко задумался. Наступила пауза.
- Ну вот, что, тезка, - сказал он наконец, - афганцы друзей не предают и не продают. Возьму-ка я тебя пока в мою коморку. А там посмотрим. Может, я тебя в хорошие руки пристрою. Вдвоем веселее. Да ты и не дармоед. Вон как хозяину помогал. Пошли! То есть поехали ко мне, - улыбнулся афган. И он покатился на своей инвалидной коляске вдоль Арбата. Мишка послушно плелся рядом с ним. До его сознания начало доходить, что хозяина он потерял навсегда.
Мишка-афган, а точнее Михаил Соколов, бывший воин-интернационалист, бывший десантник, потерял на афганской войне обе ноги. Был награжден орденом за боевые заслуги. В одном из боев, когда Соколов прикрывал товарищей, прорывавшихся через душманское окружение, его контузило и осколками перебило обе ноги. Но он успел их прикрыть. А его, почти бездыханного, с большой потерей крови, двое друзей вынесли под перекрестным огнем духов.
Он прикрыл их, они спасли его. На войне как на войне. Очнулся Соколов в госпитале на двенадцатый день, что само по себе было чудом, потому что в его истории болезни было записано: «травма, несовместимая с жизнью». Два месяца он находился на грани жизни и смерти, потом дела пошли лучше, насколько, конечно, может быть лучше больному, у которого ампутированы обе ноги. Часто, когда просыпался, чувствовал, что очень чешутся пальцы на ногах. Пытался почесать, а вместо этого рука упиралась в простыню. Обман. Рефлекторная реакция клеток. Когда он вернулся домой, жены уже не было. Она ушла к другому, не оставив даже записки, прихватив с собой все их скудные сбережения и все вещи, которые представляли хоть какую-то ценность. В душе Соколов понимал - зачем молодой красавице безногий мужик? Понимал, но не мог смириться с этим. Он, смотревший смерти в глаза, не боялся ничего, кроме одного - одиночества. Первое время он не мог находиться один в квартире, где все напоминало о прошлой счастливой жизни. Он и побираться-то стал не столько от нужды, хотя и она его здорово давила, сколько, чтобы не быть одному, быть все время на людях. Сначала его обжигал стыд, унижало чувство собственного ничтожества. Потом привык. Сумел внушить себе, что это не он, а какой-то другой человек сидит в инвалидной коляске и просит милостыню. А когда появился «коллега» Мишка, на душе немного полегчало. Уж больно забавно исполнял Мишка-пес роль нищего, прямо-таки, как заправский артист. Соколов привык разговаривать с Мишкой, и тот так смотрел на него, что иной раз казалось, что он все понимает. Ну, просто не собака, а человек в собачьей шкуре! И он привязался к этому большому, спокойному и ласковому животному. А теперь, когда судьба как бы выбросила их обоих на обочину жизни, он понял, что он нужен, что он не одинок. «Я должен его прикрыть, и я его прикрою», - подумал он. Это не простое слово армейского братства «прикрою» стоило для него очень много.
- Ничего, браток, - сказал он Мишке, - приказано выжить! Прорвемся.
Соколов жил в маленькой однокомнатной квартирке в переулке напротив театра Вахтангова.
«Здравствуй разлюбезный братец мой Фома! Как же я, шельма ты моя ненаглядная, соскучился по твоей глупой черной морде! А помнишь ли ты, как мы с тобой однажды, отстав от отряда спасателей, из-за обвала в горах, ночевали вместе в снегу. И ты, мерзавец, своим холодным носом все время лез мне под брюхо - грелся, и сопел как самый последний щенок. А я, как «старший брат», тебе это позволял и даже не разу не схватил за ухо. Лежу я сейчас (ты думаешь, на Арбате?) И да, и нет. После смерти моего хозяина приютил меня в своей маленькой-премаленькой квартире Миша Соколов - так зовут «Мишку-афгана». Он добрый и ласковый друг. Мы с ним живем душа в душу. И вот, изволишь видеть, братишка Фомка, был я спасателем, был побирушкой, а теперь я нянька. Нянчу Мишу Соколова. Ты спросишь: как? Изволь. Я отвечу. Только самые убогие мыслью могли подумать, что мы не годимся в няньки или санитары. Да для нас с тобой, спасателей, это сущие пустяки. Инвалиду-колясочнику без обеих ног дома труднее всего слезать с коляски, чтобы попасть в туалет или в ванну, сесть за стол, ну и многое другое. Я ложусь. Он сползает с коляски мне на спину, садится верхом, как на коня. Сжимает меня своими культями и держится за ошейник. И дает команду, например, «Мишка, в ванную». Я отношу его в ванную и осторожно помогаю опуститься в ванну. Если нужно, он моется, а потом опять подтягивается и садится мне на спину, и я его отношу в комнату. Таким же образом сажаю его за стол, ношу в туалет, сажаю в коляску, ну и выполняю, если нужно, всякие другие команды. Например, «принеси полотенце», - «принеси спички», «подай ножик», «найди авторучку». Дома у него чистота и армейский порядок. Каждая вещь лежит на своем месте. Мне он выделил место в прихожей, сделал подстилку. Сплю я там, потому что я еще и сторож. Он, когда чего-нибудь делает, все время со мной разговаривает. Смеется.
- С тобой, Мишка, - говорит, поболтать не в лом. Продвинутая ты у меня собака.
А вообще-то он мастер. У него золотые руки. Вырезает из дерева такие интересные игрушки! Людей, собак, медведей. Все они на веревочках, палочках, двигаются, как живые. Медведи бревно пилят, куры зерно клюют. Вот он какой мастер. Однако извини, братец. Заминка вышла. Кто-то в дверь звонит».
Мишка встал с подстилки, рявкнул несколько раз для порядка, и отошел от двери.
- Сейчас, открываю, - отозвался Соколов, подъехал на коляске к двери и открыл запор. - Входите!
В прихожую не вошли, а буквально ввалились трое военных - полковник и за ним майор со старлеем. Они набросились на Соколова, чуть не уронили его вместе с коляской, обнимали, целовали, хлопали дружески по плечу.
- Жив, Соколик! Жив, курилка, - гудел громче всех полковник.
- Недавно в Москву перевели, ну вот, я ребят захватил и к тебе.
Полковника звали Иван Иванович, майора - Никита, старшего лейтенанта - Виктор.
Офицеры начали доставать из многочисленных пакетов и кульков всякую снедь и деликатесы, а также бутылку водки и боржоми. Накрыли на стол.
- Садитесь, ребята, - пригласил Соколов и скомандовал:
- Мишка, за стол!
Мишка поднялся, подошел к его инвалидной коляске и лег. Соколов, упершись руками о сидение коляски, ловко соскочил ему на спину. Пес поднялся, подошел к столу и осторожно опустил его на стул, и он, Соколов, очутился «на уровне» сидящих за столом.
- Ты смотри, - удивился Никита, - прямо как в цирке. Налили по одной, выпили за тех, кто не вернулся. Потом по второй - за встречу.
- Наслышан я. Соколик, - обратился полковник к Мише, чем ты здесь занимался на Арбате. Нехорошо, брат. Стыдно. Роняешь честь нашего десантного афганского братства. У тебя же орден боевой. Ты же на все руки мастер.
- А что мне этот орден, на хлеб намазывать? - сказал Мишка запальчиво. - А где вы все раньше были со своим братством-то, когда я вернулся домой? Загибался, нуждался, руки хотел на себя наложить. Да и какой я, к едреней бабушке десантник, и какая во мне может быть «честь десантная»? Все в прошлом. Калека я безногий, выброшенный государством, которое меня на эту войну и послало, на обочину жизни. От чего же мне стыдно должно быть? Кому я нужен, да и что с меня взять? А, ты, Иван, красивые слова толкаешь: «десантник», «братство». К чему из блохи голенище-то кроить?
- Да, десантник! - стукнул по столу кулаком полковник так, что стаканы и рюмки зазвенели - геройский десантник! Ты нас прикрыл, спас нам всем жизнь. Из-за тебя три дюжины цинковых в Россию не ушли. Дорогой ценой ты это сделал. Ты наш брат. А братство десантное или афганское, как хочешь там его называй, оно не в том заключается, чтобы второго августа вместе водку пить, а потом фонари на Арбате сшибать. И не в том, чтобы принести тебе голубой конвертик с бабками. На, мол, Миша, сиротинка бедная, прими на пропой души. Ни в чем себе не отказывай. Купи себе гамбургеры, колбасу с фисташками и водку «брынцаловку». А братство в том, Миша, что мы, твои братья, тебе руку протянем, а ты ухватишься за нее изо всех сил, и мы тебя из дерьма вытащим и на ноги поставим.
- Это меня-то на ноги? - улыбнулся Соколов.
- Да, тебя, - ответил полковник. Мы ведь к тебе пришли не водку пить. Дело есть. Большое полезное дело. Слышал про Всероссийский фонд воинов-интернационалистов? Так вот мы сейчас там работаем. Много, к сожалению, к этому фонду жулья присосалось, впрочем, как везде у нас в государстве. Сейчас с ними разбираются. А мне нужен человек-специалист по народному промыслу, резьбе по дереву, который мог бы обучать инвалидов-афганцев этому художественному ремеслу. Дело коммерческое, перспективное. Зарплата высокая. Создашь свою школу народных ремесел, будешь ее развивать. И мы тебе верим, потому что ты не только большой мастер в этом деле, но и, что самое главное в наше время сплошного мздоимства, честный человек, проверенный. Лучше твоей кандидатуры нет. Вопрос с руководством фонда решен. И уж если пробивать эту толщу жизни, то не на карачках. Этот вопрос тоже решен. Отвезем тебя в госпиталь для афганцев, будешь протезироваться. За счет фонда. Великолепные американские протезы, прекрасные врачи. Через пару месяцев будешь бегать - не догоним. А пока будешь протезироваться и учиться ходить, подберем тебе группу способных учеников.
Глаза Миши Соколова загорелись, но тут же потухли.
- А куда я его-то дену? - он указал рукой на Мишку, который скромно лежал в сторонке, поскольку воспитанному псу вертеться у стола, когда дома гости, не прилично.
- Что?! - начал горячиться полковник. - Причем тут собака? Ты что, не понимаешь? Речь идет о твоей жизни, о твоей судьбе, о твоем будущем! А ты о собаке…
- Нет, Иван, - сказал Соколов, глядя в глаза полковнику, - не предам и не продам. Он, между прочим, на своем веку не меньше сотни людей спас. Он мой друг. Моя нянька. Да если хочешь знать, я через него из бомжа нищего стал обратно в человека превращаться. Бросил побираться. Любимым делом занялся - резьбой. Немного акварелью пишу. Покупают потихоньку. Плюс пенсия по инвалидности. Хватает нам с ним. Перебиваемся полегоньку. А раньше не мог. Все из рук валилось. Выходит, он и меня спас. Нет, не могу, - добавил Соколов твердо. Воцарилась гнетущая тишина.
- Мужики! Совсем забыл! Я же на днях Рябого встретил, - стукнул себя по лбу Никита.
- Какого Рябого? - не понял полковник.
- Сергея Рябцева, ну помнишь, он у нас водителем был на БМП?
- Ну и что? К чему ты влез-то с этим в разговор, - спросил и без того раздосадованный полковник майора.
- А вот почему. Он до Афганистана в цирковом училище учился на дрессировщика. А после того, как вернулся, стал работать в театре зверей Дурова. Сейчас он там большой человек. Так вот, он мне много рассказывал о себе, о своей работе, и рассказал, между прочим, что они скоро будут ставить новую программу, а у них главная, так сказать, фигура в этой программе - собака сенбернар - не то заболел, не то что-то с ним случилось, но в общем срочно ищут ему замену. Нужна большая породистая, сильная собака. Умная. Хорошо натренированная и легко поддающаяся дрессировке.
- Во, блин, чего же ты молчал-то? - спросил полковник.
- А ты разве даешь слово-то вставить, - ответил Никита, и обратился к Соколову.
- Слушай, Соколик, а он у тебя хоть чего-нибудь-то умеет?
- Он? - оживился Соколов, и глаза его снова зажглись надеждой, - да он умнее нас с тобой. - Мишка, ко мне! - скомандовал он. Мишка поднялся, подошел к нему и сел.
- Принеси спички!
Пес удалился на кухню и тут же вернулся, осторожно неся в зубах коробок.
- Мишка, включи торшер!
Пес лапой нажал на кнопочный выключатель на полу.
- Поехали в магазин!
Мишка ушел на кухню. Где-то там шарил, чем-то гремел, наконец, появился с хозяйственной сумкой в зубах, подошел к двери и сел. Он, естественно, принял все за чистую монету. Мишка еще долго развлекал гостей: «пел», вернее подвывал в такт музыки, нашел спрятанные полковником у себя в кармане часы майора. Ходил на задних лапах. «Умирал» по команде «умри!» Больше всех смеялся полковник.
- Ну, кайф, афганы! Во, блин, да он там в этом зверском театре всех медведей за пояс заткнет!
- Ну все, - подвел он итог, - решаем поставленную задачу следующим образом. Первое - заезжаю в зверский театр за Рябцевым, привожу его к тебе, Соколик. Второе - вместе с тобой и Рябцевым на машине отвозим твоего Мишку в театр, устраиваем его как положено. Ставим на довольствие и заключаем договор, что после твоего возвращения собака должна быть передана тебе по первому же требованию и без каких-либо дополнительных условий. Третье - через неделю заезжаю за тобой и отвожу тебя в госпиталь. Все подробности оговорим потом.
- Никита, - обратился он к майору, - насчет заключения договора берешь на себя Рябого. Вы с ним старые кореша.
- Заметано, - подтвердил Никита.
- Ну, сержант Соколов, по рукам и в добрый путь!
- По рукам, полковник, - ответил сержант Соколов. Голубые глаза его сияли.
- А ты помнишь, Миша, какая у нас любимая присказка там была?
- Приказано выжить, - ответил Соколов.
- Правильно. Ну ладно, наливай, Никита, по последней и поедем.
- Последняя у попа жена, - сказал майор.
- И то правда, - согласился полковник.
«Здравствуй разлюбезный брат мой, Фома! Понимала бы у тебя вошь в голове, что такое артист театра зверей. Я уже вовсю работаю в театре. Занят в нескольких номерах. Здесь много разных животных и все они артисты. Коллектив подобрался дружный, можно сказать, покладистый. У нас есть даже свой медведь Макс. Это настоящий косолапый. Не пьет, ни курит, не то что Юрка-Балаган. Ко мне прикрепили молодую девушку-дрессировщицу по имени Женя. Она за мной ухаживает, кормит, учит всяким трюкам. И очень меня хвалит. Она говорит всем, что я стану лучшим артистом в театре, что я «прекрасный материал для дрессуры». Это мне не нравится. При чем здесь материал, что я отрез какой-нибудь что ли. Житуха, братец, здесь отменная. В моем распоряжении небольшой вольер. Здесь ко всем животным относятся хорошо, ухаживают за ними, хорошо кормят. Готовится новая программа, новые номера. Ну вот, например, такой номер. Выхожу я на сцену, сажусь за парту (специально для меня сделанную). Женя пишет на доске мелом и говорит вслух, например, два плюс три. Сколько будет? Я должен рявкнуть пять раз подряд. Ну и разные другие числа. Но это, братец, чистая обманка, потому что мы - собаки, а не люди. Она просто держит в кармане маленькую щеточку и проводит по ней пальцами. Получается звук, который могу уловить только я. Остальные не слышат. Сколько раз проведет, столько я и рявкну. А зрители балдеют от того, какой я хороший математик. Ну и много всяких других номеров, не будут все описывать. Все это мне дается легко. Только есть преграда, которую мне никогда не одолеть. Скучаю я по Мише-афгану все сильнее. Неужели он навсегда меня здесь оставил и больше никогда не придет?»
Прошло два с лишним месяца. По ночам Мишку мучил один и тот же сон. Будто он в горах на снежном перевале спасает человека, попавшего в беду. Он идет по следу, чует этого человека, осторожно подбирается к нему и вдруг узнает в нем Мишу Соколова. Он подползает к нему тихо, осторожно, а тот вдруг срывается и летит в пропасть. Мишка просыпался тяжело сопел и тихо скулил. Дошло до того, что он стал отказываться от пищи. Женя забеспокоилась не на шутку и пригласила ветеринара. Старичок ветеринар Лука Христофорович работал в театре зверей очень давно, когда тот назывался еще «Уголком Дурова». Он долго осматривал Мишку. Слушал, мерил давление, смотрел глаза, щупал нос, мерил температуру. Наконец сказал с сожалением:
- Все ясно. Опасная болезнь. Стара, как мир, и нами, ветеринарами, неизлечима. Это так называемая тяжелая ностальгия по хозяину.
- И как же быть?! - ужаснулась Женя. Что он, теперь вообще работать не будет? У нас же через два дня премьера, а его никем не заменишь. Полный провал! Еще директор театра не знает. Вот скандал-то будет. Мне первой голову оторвут.
Ей нестерпимо жалко стало этого доброго послушного и талантливого собачьего великана Мишку. Жаль было всего того, что они с ним достигли упорным трудом. Она готова была разрыдаться. А Мишка лежал и смотрел на нее своими грустными глазами, будто извинялся перед ней и хотел сказать:
- Извини, плохо мне.
- Насчет премьеры, милая девушка, можете не беспокоиться. У этих собак очень сильно развито чувство ответственности за то, что им поручено человеком, - ответил ветеринар, - но постепенно все пойдет на спад. Он все время будет отказываться от еды, ослабеет и впадет в депрессию. Заканчивается это обычно у таких, как он собак, инфарктом миокарда и смертью, - пояснил ветеринар.
Наступил день премьеры. В театре зверей его ждали с большим нетерпением. Волнение передавалось от людей к животным. Все были приподняты, в форме. Это волнение передалось и Мишке. Перед началом Женя погладила его и сказала:
- Мишенька, милый, не подведи!
И вот, наконец, наступил момент, которого так долго ждали. Поднялся занавес, и представление началось. Оно длилось без малого полтора часа под беспрестанные аплодисменты и смех зрителей самых разных возрастов.
Успех был огромный. И больше всех аплодисментов сорвал Мишка, который был в ударе. Наступил финал представления - парад-алле. На сцену выходили все артисты со своими дрессировщиками и кланялись зрителям. Гвоздь программы Мишка кланялся вместе со всеми. Глаза его были грустные и какие-то безжизненные. Вдруг неожиданно он почувствовал, что его зоркий глаз спасателя уловил точку, которая отделилась от темного зрительного зала и стала медленно расти, приближаться. Мишка забеспокоился еще не в силах поверить. Ведь собаки всегда доверяют больше носу, а не глазам. Но он все понял. Понял сердцем. Он боялся, что это видение сейчас растает, как в том сне. Мишка прилег, собрал все силы, весь превратился в натянутую до отказа пружину. Он всегда так делал, когда в горах нужно было сделать отчаянный прыжок, чтобы перепрыгнуть расщелину, ведущую в пропасть.
А по проходу приближался к сцене человек в форме десантника. Он шел быстрой, легкой походкой, чуть-чуть прихрамывая. Миг непосильной радости наступил. Удивленные зрители и не менее удивленные артисты увидели, как большой черный ньюфаундленд в три прыжка пролетел сцену, перемахнул через рампу и бросился к человеку в форме. Мишка повизгивал, как щенок. Он встал на задние лапы, держа равновесие осторожно касаясь его груди передними, словно боясь уронить. Он начал лизать его в лоб, в глаза, в нос без разбора.
- Не бойся, браток, не уронишь, - сказал Соколов, - мы теперь с тобой твердо на ногах стоим.
И он прижал к себе эту лохматую, пропахшую псиной и такую родную и счастливую морду. Вокруг начал собираться народ, а они так и стояли обнявшись. И были они похожи на братьев. Ну, Мишка, - сказал Соколов, - мне Женя про тебя все рассказала. Будем ставить точку. Как в гостях ни хорошо, а дома лучше. Собирайся.
И он улыбнулся своей открытой и какой-то детской улыбкой.
На улице, у театра их уже ждали майор и полковник. Никита сидел за рулем. Иван Иванович стоял рядом с машиной.
- А, звездная персоналия появилась! - оживился полковник, завидев Мишку-артиста в сопровождении Соколова, подходившего к машине. – Значит, навели в зверском театре шороху по полной программе и удирать!
Он открыл заднюю дверцу и стал помогать Соколову усаживать пса на заднее сидение.
- Выскочил откуда-то из-за кулис, как черт из табакерки, - смеялся майор, - Я думал, он уронит нашего десантника, но не уронил. Выстоял Соколик-то.
Соколов довольно улыбался.
- Не расслабляться, отцы-командиры. У глубокоуважаемой администрации театра на слегка омертвевших лицах проступили трупные пятна конфликта. Так что давай-ка, майор, потихонечку трогай. Уходим от погони без шума и пыли.
Машина, плавно набирая скорость, зашуршала по асфальту Олимпийского проспекта, выехала на проспект Мира и повернула на Садовое кольцо. Мишка, полулежа на заднем сидении, ошалело вертел мордой и, высунув язык, пыхтел, как паровоз. Он щерился, слегка подергивая верхней губой, - улыбался по-собачьи. Всем своим видом он говорил им: «Ну, посмотрите на меня! Видите, какой я молодец! Да я просто герой! Я страсть какой умный! Это я хозяина отыскал! Я!»
- Успокойся, Мишутка, - говорил Соколов, ласково гладя его по голове. Будем надеяться, что «непруха» в твоей собачьей жизни закончилась. Как там в песне-то поется: «Вместе нам веселей. Вместе мы вдвое сильней».
- Это дело, афганы, надо бы отметить, - молвил полковник проникновенно. - Остановишься, майор, у Смоленского гастронома.
- Слушаюсь, - ответил майор. Когда машина затормозила у гастронома, Никита, открывая дверцу, спросил: - Ты пойдешь с нами, Соколик? - Особенно упирая на слово «пойдешь».
- Конечно, Никита. Я за вами, братишки, пойду хоть на край света. Хоть куда. Вы меня сирого на ноги поставили в прямом и переносном. Да чего там! В неоплатном, - махнул он рукой. А на глаза уже навертывались слезы.
- Ну ладно, хватит! - сказал полковник строго. Отставить! Еще неизвестно, кто перед кем в долгу, и не надо, Соколик, сооружать из этого иконостас во всю стену. Лучше пошли возьмем «Смирновской».
- А, может быть, лучше «Брынцаловку»? - вставил майор и хитро подмигнул Соколову.
- «Брынцаловку» пусть пьет тот, кто ее придумал, - начал полковник, - а вообще-то, афганы, должен вам заметить, что водка в России всегда каким-то образом отображала общественно-политическое устройство государства. В эпоху военного коммунизма глушили «ханку» (водку-сивуху) подпольно и открыто. В период индустриализации появилась «Московская особая», по цене доступная всем. В брежневские времена водка дорожала. Последней самой дорогой была «Экстра» (в народе по буквам расшифровывалась: «Эх, как стало трудно русскому алкоголику»). Затем в эпоху так называемого развитого социализма появилась водка подешевле. В народе ее сразу же окрестили «андроповкой». В перестройку водке вообще не повезло. Началась компания борьбы с пьянством и алкоголизмом, бесславно провалившаяся. Но к концу перестройки вышла-таки водка подозрительного происхождения «Горбачев».
И, наконец, наш уродливый, вороватый «расейский неокапитализм» родил нам такой «шедевр», как «брынцаловка» и многие другие. Сейчас всех сортов не счесть. Но все они - лишь жалкая пародия на старинную русскую водку. Она-то, родимая, издревле рождена была в тиши монастырей, вблизи хлебных полей и лесных рек с мягкою водицею. Сама Екатерина Великая любила потчевать этой водочкой и августейших монархов, и даже не пьющего вольнодумца Вольтера. Смирнов отобрал все лучшее, проверенное веками и получилась «Смирновская водка». И теперь, спустя восемьдесят лет, она снова вернулась в Россию в первозданной прелести и заслуга в этом русского купца Смирнова и его потомков.
- Так, - подытожил Соколов. - Тебя, Иван, в тридцать седьмом за этот «ликбез» обвинили бы в монархизме, утере классового чутья в вопросах классового питья, и судили бы как японского шпиона. Десять лет без права переписки.
- Поздравляю, афганы, - сказал Никита, - начали с водки, а втукались в политику.
- Да, действительно, - согласился полковник, - отставить разговоры, бессмысленные споры! Решаем боевую задачу следующим образом. Я с ходу овладеваю «Смирновской». Ты, майор, вместе с сержантом Соколовым движетесь по длинному фронту прилавков и касс и овладеваете закуской. Сбор у машины с беглым артистом.
- Мысль интересная, - согласился майор. - Пить - не дрова рубить без права переписки...
«Здравствуй, шельма моя ненаглядная, разлюбезный братец Фома! Изволь быть известным, что свершилось чудо! Я опять живу с хозяином, а у него, только между нами, появились ноги. И он на них шастает, как шустрый веник. никогда не устанешь удивляться людям. Все умеют делать, даже ноги. На днях к нам притрюхался режиссер из театра зверей. Генка-плохиш. Так его прозвали в театре рабочие сцены. Когда он в очередной раз наезжал на них, они говорили: «Чтоб тебе век вклада не видать, плохиш упертый». Он стал требовать, чтобы меня снова вернули в театр. Я спрятался от него в ванную комнату. Но хозяин наотрез отказался. Правда некоторые его слова, для меня ушли в непонятку. Он сказал: «Мишку не отдам. Ваш театр действует на него, как энергетический вампир. Я и так его чуть не потерял. И потом не надо вбивать мне в голову заморочки насчет его артистического таланта. У него другое амплуа. Он - спасатель. А быть артистом немножко нельзя, так же, как нельзя быть немножко беременной.
После ухода режиссера он очень смеялся, и сказал: «Что же это ты, спасатель, в ванной спрятался, а хвост в прихожей торчал. Нехорошо, брат. Неужели ты, бесстыдник, мог подумать, что я тебя теперь кому-нибудь отдам!» Однако извини братец, небольшая заминка вышла. Кто-то звонит в дверь».
Мишка встал и, как подобает сторожу, грозно рявкнул пару раз «для информации» тому, кто стоял за дверью. Соколов открыл дверь и увидел человека в плаще. Через все лицо проходил шрам, а большие серые глаза смотрели весело, открыто и с некоторым удивлением. В ту же секунду Мишка бросился к гостю, радостно завилял хвостом и стал лизать ему руки.
- Проходите, - сказал Соколов, с недоумением, глядя то на вошедшего человека, то на Мишку.
- А вы кто будете и откуда? - спросил он.
- Я сын покойного Николая Ивановича, хозяина Мишки. Приехал вот из Санкт-Петербурга. А вы Миша Соколов?
- Да, а откуда вы меня знаете?
- Это длинная история.
- Да вы проходите, снимайте плащ, садитесь, чувствуйте себя, как дома, - пригласил Соколов, - а я сейчас чайку поставлю.
Мишка ни на минуту не отходил от гостя, всем своим видом давая понять, что хорошо знает и любит этого человека.
Виктор погладил Мишку по голове:
- Жив, спасатель, жив мой хороший, - сказал он ласково.
- Так что же вас ко мне привело? - спросил Соколов, ставя на стол чашки и ревниво поглядывая, как Мишка ластится к гостю.
- Времени у меня маловато, - ответил пришелец, взглянув на часы, - но начну по порядку. Я, видите ли, тоже спасатель, можно сказать, потомственный. Работал долгое время вместе с отцом в одном поисково-спасательном отряде. Потом он ушел на пенсию, а я продолжаю эту семейную традицию. Теперь уже мой сын работает со мной в одном отряде. В прошлом году в горах со мной приключилась беда. Отказала страховка, и я упал с высоты. Разбился, повредил позвоночник. Почти восемь месяцев пролежал в госпитале. Думал, уж больше и не встану. Даже отца похоронить не пришлось. Сын и жена похоронили. Потом понемногу пошел на поправку. Выкарабкался все-таки кое-как. Ну и естественно, опять за свое. Сейчас, как говорится, снова на боевом посту. Спасибо вам большое и низкий поклон за то, что Мишку сберегли. Мишка - собака выдающаяся. Ей нет цены, потому что ее цена - это цена многих спасенных им жизней. Простите меня за этот каламбур. Сейчас в мирное время люди без вести пропадают - что уж там говорить о собаке. Вижу, к вам он привязан. А «ньюфы», тем более взрослые, избирательно к людям относятся. Ему хозяина не назначишь. Он сам себе назначает. У меня, между прочим, такой же «ньюф». Похожи они с Мишкой, как две капли воды. Кличка Фома. Да мы их вместе с отцом щенками брали из одного помета. Так что они братья. А работают вместе - ну просто загляденье. Академики! Мишка немного сильнее Фомы и сообразительнее. В смычке он всегда вожак. Он вообще всегда был общим любимцем.
Виктор грустно улыбнулся и на минуту задумался о чем-то.
«Должно быть, об отце вспоминает», - подумал Соколов.
- Ну, а как я вас нашел, так это довольно просто, - продолжал Виктор, - я же в Питере совсем недавно обосновался. Родился и вырос на Арбате, да почти вся жизнь здесь прошла. Здесь меня многие знают, и я многих знаю. Так вот, ребята из фотоателье сказали мне, что Мишка жив и ушел с каким-то нищим инвалидом-колясочником без обеих ног по прозвищу Мишка-афган, по фамилии Соколов. И даже показали дом, в котором он живет и подъезд. Остальное - дело техники. Только вот что-то не вижу я здесь ни безногих, ни нищих. Как говорится, испорченный телефон. Соколов промолчал, ничего не ответил.
- Но это не главное, - продолжал Виктор, - а главное, что я вас нашел. Ну, а что меня к вам привело, это, во-первых, конечно, Мишку увидеть. Как живет и в каких условиях. Теперь такой камень с души свалился! Ну а во-вторых – а может быть, во-первых – привела меня к вам также большая человеческая беда.
- Можно на ты, Виктор? - перебил Соколов.
- Конечно, Миша, - ответил Виктор.
- Так вот, - сказал Михаил довольно запальчиво, - я уже понял, куда ты клонишь. Газеты-то мы тоже почитываем и телевизор смотрим. И об этом землетрясении тоже наслышаны. А пришел ты для того, чтобы забрать Мишку у безногого и, скорей всего, спившегося инвалида и бросить его в эту чертову мясорубку.
- Так, подтвердил Виктор. - А как же иначе? Ведь люди гибнут. Время уже идет не на часы, а на минуты. Там под обломками и живые, и мертвые. Целый город рухнул. А насчет спившегося, безногого инвалида, сам понимаешь, пока не увидишь своими глазами, не узнаешь. Да и что говорить о том, чего нет.
- А почему именно Мишку? - начал горячиться Соколов. - Других собак нет, что ли?
- Есть, собаки, Миша. Конечно, есть. Но таких, как Мишка, нет. Фома уже там, с моим сыном Сережей. Этот смычок Фома - Мишка сейчас там просто необходим. Глубокие завалы. Надо в первую очередь живых спасать. Трупы потом вытащим. Так вот у Мишки в этом особая интуиция. Он только на живых реагирует. Дай ему шанс. Он же спасатель, а не мопс домашний. Ну что мне тебя упрашивать! Ты же сам воевал. Небось, не раз смерти в глаза пришлось посмотреть?
- Было, - сказал Соколов.
- Ну, так значит, ты меня должен понять. Через два часа вылет. Отряд наш смешанный из москвичей и петербуржцев в полной готовности. Через полчаса сюда на Арбат за мной придет машина. Дело за Мишкой. Хочешь, поехали с нами, браток. С Мишкой. Подсоби. Мы вот сейчас с тобой здесь спорим, а там люди под обломками умирают. Или боишься? Кишка тонка?
- Я уже давно ничего не боюсь, - ответил Соколов. - А вот поехать-то, Виктор, я с вами не могу. Какой я к черту спасатель. Я же без обеих. Он постучал чайной ложкой по протезам.
- Ну, брат, прости. Я и не заметил. Уж больно шустро ты ходишь. Извини ради бога, не обижайся, что такое сморозил. Право, неловко перед тобой, не обижайся.
- Да ладно тебе, не бери в голову, - продолжал Миша. Не это самое главное, а то, что Мишка для меня теперь как брат. От сердца оторвать только с кровью, с мясом, понимаешь?
- Понимаю, браток, что ж здесь не понять, - ответил Виктор, - я тебе за него головой ручаюсь. Это же работа на 3-4 дня, максимум на неделю. Обычно больше живые люди под завалами не выживают. Доставлю тебе его обратно в целости и сохранности. Ты не сомневайся. Он же мне тоже дорог, как память о былом, об отце. Пусть поработает с Фомой. Поможет нам. Дело-то благородное, божеское. А может, ты мне не веришь? Постой, я тебе сейчас документы покажу.
- Не надо документы показывать, - сказал Соколов, - все документы вон у Мишки на морде. Ладно, уговорил, но ты должен выполнить мои условия.
- Какие? Выкладывай, - обрадовался Виктор, - все выполню. Как скажешь, так и будет.
- Первое - я поеду вас провожать в аэропорт. Второе - как прилетите на место, сразу же дай телеграмму. Если будет возможность, позвони. Вот номер телефона. Когда будете возвращаться, сообщи время вылета и номер рейса. Мы с другом моим Никитой вас встретим.
- Понял, - ответил Виктор, - не волнуйся и не переживай. Все сделаю, как надо. Мы еще отметим это дело. Я рад, что судьба свела меня с таким человеком, как ты. У нас с тобой все еще впереди.
- Надейся и жди, - это все, что мне осталось, - буркнул Соколов и крепко пожал Виктору руку. - Ну, ладно. Надо собираться, а то время поджимает.
Все это время Мишка сидел с ними рядом, внимательно вслушиваясь в разговор, будто силился понять, о чем они разговаривали. При словах «спасать», «спасатель», «Фома» он начинал бить хвостом и часто дышать. Прощание в аэропорту было короткое и трогательное. Перед посадкой Мишка начал нервничать, рваться к хозяину. Но Соколов твердым голосом дал ему команду: «С Виктором! Спасать! Спасать!» И он видно понял, успокоился и послушно прошел с Виктором для посадки в самолет.
- Береги его, Витя! - крикнул вдогонку Соколов.
На следующий день утром Соколов получил телеграмму: «ДОЛЕТЕЛ ХОРОШО ВСТРЕТИЛСЯ ФОМОЙ ПРИСТУПИЛ РАБОТЕ МИШКА». Он прочитал ее и улыбнулся про себя: «Спасибо, Виктор».
Самолет со спасателями приземлился километрах в ста от эпицентра землетрясения. Далее отряду предстояло добираться до места назначения вертолетом. Два вертолета уже стояли, ждали. Посадка прошла быстро и организованно. Мишка все это время находился с Виктором и беспрекословно выполнял все его команды.
Через полчаса показались страшные следы разрушения, несшие людям горе и смерть. Здания и сооружения рассыпались, как карточные домики. С вертолета казалось, будто кто-то симметрично насыпал кучки не то мусора, не то камней. Над городом стоял туман из пыли и смога. Пахло гарью. Кое-где еще догорали костры пожарищ, вызванных землетрясением. Вертолеты сели в условленном месте. Там их уже ждали несколько человек из штаба и с ними сын Виктора Сережа с Фомой. Виктор помог Мишке выйти из вертолета и шепнул ему на ухо:
- Смотри, вон твой братец Фома: узнаешь? Мишка увидел Фому. Прокрался несколько шагов, сделал стойку и застыл, как каменный истукан с острова Пасхи. Фома же, завидев Мишку, лег и начал ползти к нему, слегка поскуливая. Еще мгновение и эти, казалось бы, на вид такие огромные увальни с неописуемой резвостью бросились навстречу друг к другу и устроили такую возню, такую свалку, которую можно разве что увидеть в зоопарке на площадке молодняка. Суровые лица спасателей светлели. Люди улыбались, смеялись, пока Виктор не прикрикнул на собак.
- Ну, хватит, Фома, балуй. Мишка, балуй. Все! Успокоились! Ко мне!
И поисково-спасательный отряд во главе с Виктором направился к месту работы.
Спасательные работы шли непрерывно днем и ночью. Кроме спасателей из России были спасатели из Бельгии, Австрии, Норвегии - в основном с сенбернарами и овчарками. Мишку с Фомой сразу поставили на один из самых трудных участков - бывшую школу и конструкторское бюро, превращенных в руины. Руководили их работой Виктор с сыном. В первый же день Мишка с Фомой отыскали в завалах пятнадцать живых людей. Их извлекли из-под обломков, состояние их было разной степени тяжести, но во всех еще теплилась жизнь. Мишка не разу не ошибся. Если он подавал голос громко, басом через определенный интервал, значит, под обломками в этом месте находится пока еще живой человек. Фома действовал так же. Но иногда он сомневался, начинал вертеться на месте. Затем находил Мишку и носом тыкался ему в бок. Это означало: «иди за мной». Мишка все бросал и шел за Фомой. Фома приводил его на место, садился и вопросительно смотрел на брата. Мишка начинал ходить челноком на этом месте. И было два варианта: либо он садился, поднимал голову и начинал лаять - что означало: «чувствую под завалом на этом месте живого человека». Либо скулил, давая Виктору понять, что под завалом труп. После первых двух дней работы Мишку уже прозвали «главным консультантом по чрезвычайным ситуациям». Их с Фомой работа вызывала огромный интерес всех спасателей, включая иностранцев. Виктора засыпали вопросами. Как, кто и когда научил их так работать? Как они чувствуют под завалами на большой глубине живых людей? Что это - чутье, слух, интуиция? Откуда это у них? Виктор всегда отвечал одно и то же:
- От Бога.
Через несколько дней основные спасательные работы уже подходили к концу. Отряды спасателей разъезжались. Виктор со своим отрядом поджидал вертолет. Он успел дать телеграмму в Москву Соколову:
«РАБОТУ ЗАКОНЧИЛ ВЫЛЕТАЮ МОСКВУ НОМЕР РЕЙСА ВРЕМЯ ВЫЛЕТА СООБЩУ ДОПОЛНИТЕЛЬНО МИШКА».
Но здесь случилось нечто непредвиденное. Центральный штаб спасателей получил радиограмму, что недалеко, километров двести к северо-западу в горах при сходе лавины пропал геолог. Поиски с вертолета ничего не дали. К тому же погода сильно осложняла поиск. Просили срочно выслать спасателей-поисковиков с собаками. Выбор пал, конечно же, на Мишку с Фомой.
- Да не могу я. Телеграмму уже дал, - пробовал отбиваться Виктор. - Возьмите ребят с овчарками из резервного отряда. Они свежее нас. Мишка с Фомой по три часа спали в сутки. Устали собаки.
Но в штабе Виктора долго упрашивали, уговаривали: что, мол, тебе стоит лишний крюк сделать в двести верст? Да оттуда ближе до аэродрома и прямой рейс на Москву. Наконец, после долгих разговоров Виктор сдался.
- Ну, что же, Фома и Мишка, - сказал он, - знать, судьба у нас с вами такая и, может быть, нам на том свете это зачтется.
- Сережа и Николай со мной, а остальные возвращаются домой, - распорядился Виктор. - Спасибо вам, ребята, за хорошую профессиональную работу и за самоотверженность. Ну, а мы еще немножко полетаем, по горам полазим.
В населенный пункт Ухтомка, где расположился временный лагерь геологов, прилетели рано утром. Пока распогодилось, нужно было срочно отправляться на поиск пропавшего человека. Выяснили примерное направление. Двинулись двумя параллельными группами. В одной Виктор с Мишкой, в другой Сережа и Николай с Фомой.
Роман Горячев очнулся от какого-то внутреннего толчка. Он лежал у самой расщелины. Попробовал повернуться, но тут же его пронзила лютая боль в спине. Пытался перевернуться на спине, почувствовал сильнейшую боль в голеностопном суставе. Вечерело. Начала постепенно нависать снежная мгла. «Плохо мое дело, - подумал он, - не идти, не ползти не могу. Если сегодня засветло не найдут, то все, хана мне, силы на исходе. Закоченею. Для вертолета видимость совсем плохая». Его клонило в сон. Только бы не заснуть и не потерять сознание. Тогда конец. «Держаться! - приказывал он себе. - Держаться до последнего». Он уперся помутневшим взглядом в снежную мглу.
Вдруг его угасающий взгляд уловил что-то непонятное, стремительно приближавшееся к нему. Он собрал все силы, всмотрелся в белую муть и понял - волк! Прямо на него быстрой рысью шел волк. Горячев вздрогнул, засунул руку за пазуху, осторожно достал пистолет Макарова и снял с предохранителя. Превозмогая боль, нацелился волку в голову, нажал на спусковой крючок. Гулкое эхо от выстрела прокатилось по перевалу. Мишка почувствовал, как ему обожгло ухо. Раздался второй выстрел. Пуля прошла где-то совсем рядом. Мишка, не сбавляя темпа бега, начал петлять, как заяц. Прыжок вправо, влево, вперед. Вправо, влево, вперед. У спасателей это называлось «качать маятник». Мишка владел этим трюком в совершенстве. У Горячева начало мелькать в глазах. Он выстрелил еще два раза и промахнулся. «Ладно, - подумал он, - подпущу и буду стрелять в упор. Не промахнусь». Но в этот момент он увидел, что справа на него мчится с такой же скоростью второй волк. Это с другой стороны заходил Фома, отвлекая внимание на себя. От неожиданности Горячев резко повернулся, но от боли чуть не потерял сознание. Дернулся, пистолет выпал, поехал по склону и пропал в расщелине.
«Ну, все, - мелькнула мысль, - сейчас растерзают». Он закрыл глаза. «Потерять бы сознание, чтобы ничего не чувствовать». Но сознание не уходило. Он лежал ничком в снегу, а они были уже рядом. Он чувствовал их горячее дыхание, слышал, как они подошли к нему и стали обнюхивать. Волки вели себя очень странно. Один из них зубами осторожно взял его за ремень, опоясывающий куртку, а другой за воротник. Затем они слегка приподняли его и осторожно потащили по снегу. «Куда они тащат меня? В логово к себе, где вся стая ждет? Он силился открыть глаза, но не мог, ему казалось, что он летит куда-то высоко, высоко. К звездам. Становилось легко, тепло. Где-то вдали как будто слышались человеческие голоса, но ему было уже все равно. Сознание покинуло его. Когда он очнулся, то сначала не понимал, где находится и что с ним произошло, но увидев склонившегося над ним врача, тихо застонал. Едва, шевеля губами, он спросил, скорее прошептал:
- Доктор, что со мной?
- Ничего страшного, не волнуйтесь. Считайте, батенька, что при той ситуации, в которую вы угодили, еще легко отделались. Ничего угрожающего - перелом двух ребер и вывих голеностопного сустава.
- А куда девались волки? - начал вспоминать Горячев. - Кто их убил? Кто меня спас?
- Успокойтесь, мой дорогой, ваши «волки» уже далеко. Один на пути в Санкт-Петербург, другой - в Москву. А вы, голубчик, своих спасителей чуть было не расстреляли.
- Ничего не понимаю, - прошептал Горячев и закрыл глаза.
- И не надо ничего понимать. Потом поговорим, а пока спите, набирайтесь сил.
А в это время в Москве Соколов получил телеграмму: «ЗАДЕРЖАЛСЯ СВЯЗИ НЕПРЕДВИДЕННЫМИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ ВЫЛЕТАЮ 12.25 РЕЙСОМ 224 СЛЕГКА ОЦАРАПАЛ УХО ВСЕ ПОРЯДКЕ ВСТРЕЧАЙ МИШКА».
«Здравствуй разлюбезный брательник Фома, вундеркиндина моя чернобрюхая. Вот я и дома! А неплохо мы с тобой прошуршали. Вот это был адреналин! А ты, братец, тоже не лыком шит. Если бы ты тогда не отвлек внимание этого сбрендившего геолога, то он меня ухлопал бы, как сукиного сына. Вернее даже не как сукиного сына, а, как волка позорного. Знаешь, Фомка, мне в голову пришла простая до гениальности мысль, и я сделал мини-вывод. Не от балды же мы с тобой такие лихие спасатели. Я, видать, больше на мать похожу. Знатная сучара была. Умела фишку рюхать. А ты, братец, уж не обижайся, больше на нашего ломового отца смахиваешь. А что с него взять? Кобель он и есть кобель. Посмотришь на него, бывало, сидит перед тобой эдакая задумчивая гиря. Но ты не расстраивайся - ведь все равно мы с тобой оба сукины дети...»
- Вот что, друг любезный, - сказал однажды Соколов Мишке, - по-моему, у меня появилась неплохая идея. Давай сходим-ка мы с тобой, братец, в фотоателье, сфотографируемся. Пошлем Виктору фотографию на память. Он, между прочим, мне все твои медали отдал. Целый, понимаешь, иконостас. Я, Мишка, признаться, и не мог себе представить, что ты такая элита во спасении и сыске, настоящий, так сказать, собачий академик». Сейчас мы с тобой приоденемся, я тебя в медали упакую и пойдем позабавим почтеннейшую публику, бывших наших «соседей» из фотоателье. С тех пор, как ты у меня, мы с ними так и не виделись. Они нас с тобой запомнили как подайте Христа ради, а тут - на тебе мы с тобой и при полном при параде. Как бы они все от эдакого сюрприза да в осадок не выпали.
Соколов и Мишка в спокойствии чинном шли по Арбату от театра Вахтангова в сторону Смоленской. Вечерело. Соколов в парадной форме десантника с орденом на груди, Мишка весь в медалях. Прохожие смотрели на них с интересом, оборачивались, о чем-то переговаривались. А на Арбате у фотоателье происходило действо, под названием «косолапая демократия». Фотографы задавали Юрке-Балагану вопросы, а он отвечал на них в мегафон. Таким образом они зазывали потенциальных клиентов. Зевак собралось много. Хохот стоял на весь Арбат. Когда Соколов с Мишкой были уже на подходе, Юрке-Балагану задали очередной вопрос.
- Косолапый, сделай милость, брякни по секрету всему свету, каким должен быть депутат думы - как раньше говаривали, «истинный и неподкупный слуга народа»?
Балаган затараторил скороговоркой, все быстрее и быстрее:
- Надо, чтобы слуга народа не сидел, не хватал, не брал, не давал, не стучал, не рыл, не наезжал, не катил, не мочил, не соскакивал, не закалывал, не косил, на гоп-стоп не брал, по фене не ботал, а также не сотрудничал с МММ, преступными группировками и сексуальными меньшинствами, не мешал реформам, не мешал водку с пивом. Всегда интересовался бы консенсусом, холдингом, менеджментом, мониторингом, консалтингом, а также закуской, а не выпивкой. Не вступал бы в порочащие его половые, потолочные и иные связи. Всегда боролся бы с несправедливостью налогообложения, с ограничением свобод квартиросъемщиков, с ущемлением прав потребителя, с нарушением кислотно-щелочного баланса, а также с вредной привычкой...
Тут он неожиданно прервался и застыл на месте.
- Мишки! - крикнул он с изумлением. - Мишки идут! Ей-богу Мишки! Чтоб мне заснуть на рельсах, Мишки!
- Что это с Балаганом? - забеспокоился один из фотографов, - белая горячка уже началась?
- Да ты че, в натуре? Зенки раскрой! - обиделся Юрка. - Вон Мишка-афган идет, а не едет. Да как идет! А рядом-то, ты погляди, Мишка-пес - весь в медалях, как рыба в чешуе!
Фотографы обступили Мишек плотным кольцом, как своих давних добрых друзей. Расспрашивали, удивлялись, радовались за них.
- Во блин, надо же, как все обернулось! Во пруха! - кричал громче всех Юрка-Балаган. - По этому поводу необходимо врезать, да не этой поганой «брынцаловки» , а «Смирнова»!
- Вот, пришли сфотографироваться на память, сказал смущенно Миша Соколов.
А Арбат светился витринами магазинов, несуразными, «под старину», фонарями, таинственно поблескивал своей новой красноватой брусчаткой. По нему сновали взад и вперед люди, как это было и сто, и двести лет назад, когда прогуливался по нему Пушкин с красавицей Натали у первого своего собственного, купленного на Арбате, домика; проходил по нему своей быстрой уверенной походкой Герцен, живший на Сивцев-Вражке; проезжал на санях из Хамовников в лютый мороз в тулупе и валенках граф Толстой; пролетал на лихачах Сергей Есенин; проезжал на своем бронированном лимузине в Кремль «отец народов». Вставали здесь на крыло и мы, птенцы Арбата, братва послевоенных арбатских коммуналок, соплеменники и современники Окуджавы и Евтушенко. Вставали на крыло и разлетались с нашего отечества Арбата в неизведанную и не простую жизнь. Но у каждого был полет по траектории только его судьбы.