На чье бы колесо сих вод не лить,
Оно все тот же хлеб на свете мелет,
Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
То кто же с нами нашу смерть разделит?
И.Бродский
Диагноз был страшен до ощущения кошмарности. Казалось - всё остановилось вокруг одного человека и, вместо того, чтобы оставаться на своих местах, разом на него навалилось, подмяло под себя и заставило колени унизительно подрагивать. Да и мир, секунду назад ещё такой простой и предсказуемый, вдруг перестал вертеться и стал вкопано, словно раз и навсегда. Отовсюду звон и вместе с тем - пустота. И только откуда-то издалека:
- Да Вы не расстраивайтесь. Ещё не всё до конца ясно. Обычно такие опухоли вполне операбельны. Вам нужно будет ещё провериться, но не здесь - в центре…
Речь доктора лилась легко, без запинки, за бодрыми фразами чувствовался профессионализм и как раз это-то и лишало их убедительности. Адресату стало ещё хуже.
- …Я выпишу направление и…
Доктор, присев за стол, углубился в бумаги и начал быстро что-то писать, наверно о надежде.
- …здесь я запишу адрес… Томография находится на втором этаже, там спросите…
Он с сочувствием посмотрел на Андрея и, надо отдать должное, глаза его оказались менее профессиональны, чем речь. Под корректным фасадом явно шевелилось сострадание к тяжёлому, больному человеку, но вместе с тем и желание побыстрее от него отделаться. Андрей дослушал инструкции, поблагодарил хриплым шёпотом и с бумагою в руке двинулся к выходу.
Он шёл словно в дымке, с ощущением, что на самом деле всё это к нему не относится, просто отправляется какой-то доселе неведомый ему ритуал, результатом которого станет чья-то смерть. Чья?
Неужели Его?
Чёрт…
***
- А ведь «мозоль» можно победить.
- Чем?
- Пофигизмом и верой в прекрасное.
Эти замечательно умные слова Андрей выслушал от соседа по тухлой палате с видом на голые деревья. Сосед был стар, плох, и хотя «химию» проходил уже N-й раз, присутствия духа не терял. В его усталом разговоре можно было отыскать колючую иронию по отношению ко всему на свете, даже к результатам собственных анализов. Единственное существо в мире, к которому старик был серьёзен до слёз, была его маленькая внучка, приходившая в больницу раз в неделю – по понедельникам. В этот день он шуршал с утра пакетами, меняя одежду и наволочку, после чего, обессиленный лежал на кровати и неподвижно смотрел в потолок, набираясь энергии перед страшной встречей. Мысль о том, что внучка, придя к нему в больницу, будет скучать или, более того, расстроится от обилия грустных лиц, сама по себе пугала старика до столбняка. Поэтому он, при её появлении, становился весел, болтлив, «валял дурака» и угощал её конфетами, просил учиться хорошо, но, при этом, обязательно гулять подольше.
Соседи по палате в это время разбредались в разные стороны: думать и говорить после «процессов» крайне утомительно, а видеть надрывающегося с улыбкой старика – ещё и больно.
- Где ж ему взяться-то… пофигизму?
- Работать, Андрюшенька. Работать над собой нужно.
- Это всё слова…
Находясь в таком месте, кажется, что понимаешь всё, но уже ни во что не веришь, словно бы веры и не надо. Как будто категория «Веры» уже не из твоего измерения, а просто - досадная сказка, для внешнего пользователя. А для тебя, если и осталось что-то, так лишь предчувствие возможного смутного чуда. И место пребывания, наверно, тут ни при чём.
- А «вера в прекрасное» что такое?
- Тебе лет сколько?
- 28.
- Тогда это любовь к девушке.
Кто бы мог подумать?
А вот если смутное чудо всё же случится – кажется, как же сильно ты изменишься. Станешь лучше, добрее, счастливее, исправишь то, что ранее испоганил, поможешь тому хорошему, что может ещё случиться. Станешь частью большого целого.
- А кроме любви ничего?
- Что-то ты перебирать харчами стал.
От мыслей о нравственном перевороте смутное чудо начинало походить на нечто определённое: загадочное и Божественное, трудное, но очень доброе, со своеобразным кодексом чести – если о Нём долго думать и долго молить, Оно с грустной улыбкой всепрощения поможет. Помогает. Должно помочь.
- Девушка-то есть?
- Нет.
- А была?
- Нет.
Помолчали.
Старик докурил случайный дефицит до фильтра, прочёл название сзади наперёд, сбился, перечёл ещё раз - получилось: Тиемиляар. Втянул февральский ветер больничного двора, отчего ощутил мутный комок в груди, который сразу же прошёл от задержки дыхания, вытянул вперёд руки, проверить – не дрожат ли. Они дрожали.
- Пойдём, что ли?..
Андрей с трудом оторвался от лавочки и побрёл за старым нарушителем. Вообще-то курить после всех введённых ядов и нельзя и тошно, но не с полстолетним стажем, полученным, помимо всего, в дни молодости и счастья.
«Вера в прекрасное» звучало насмешкой, «пофигизм» - пошлой мудростью, а «любовь к девушке» - сапёрной лопатой под дых. Девушка была, но как в песне: всё дело в том, всё дело в том…
***
Нет ничего повседневнее моргов, онкологических отделений и небольших сельских кладбищ. То ли смерть так прозаична, то ли наше восприятие её. А может, мы понятия не имеем, что такое «трагедия жизни»? Или какой должна быть внешность смерти? Интересно, кто это сказал? Неужели он - Андрей Васильев? Вряд ли…
И никто толком не знает, что чувствует каждый из набившихся в небольшую кирпичную коробку, словно в убежище от жизни. Описать эти состояние можно, и делалось уже не раз, но между описанием и состоянием разница, как между словом и духом. Разница столь огромная, что от слов хочется отречься, раз и навсегда, дабы не засорять чистоту восприятия, не смущать сердце и не насиловать ум.
А вот «рак» в отделении Андрея – нецензурное слово и это можно приветствовать: я бы запретил ещё тыщу слов.
***
- Выписали?
- С наблюдением.
Конечно с наблюдением, как же ещё? После паузы:
- А вы?
- А я ещё полежу немного.
Как бы себя ни чувствовал тот, кого «выписывали», – в слове этом был тихий положительный подтекст, а в словах «с наблюдением» - скрытый отрицательный. Эти два слова значили – регулярные обследования, курсы приёма лекарств, а также, скорее всего, - ненавистная «химия», снова круги ада.
- Если бы я, Андрюха, был женщиной – я был бы интересен.
- Не понял…
- Как в присказке – мужчина интересен своим будущим, а женщина – прошлым. Как мужчина, выходит, я пока не интересен… И уже давно.
- Ерунда это всё. По-моему, человек интересен своим настоящим. В особенности - девушка.
- Конечно, Андрюша, тебе виднее…
- Какое мне дело до её прошлого!
- У-у-у, что-то я засиделся с тобой.
Последний перекур со стариком Андрей, неожиданно для себя, посвятил личному перевороту. Завтра он едет домой, в семью, а далее – новый отрезок времени и ничего пока не решено.
***
Говорят, после «химии» ловишь себя на мысли, что мечтаешь стать земноводным. Передвигаться, стоять, а иногда и сидеть, не хочется. Только лежать, в самом крайнем случае - ползти. И ещё, может быть, плыть. Хотя такое состояние бывает не только после «химии», но земноводные мысли присущи, наверно, только ей.
И когда за окнами квартиры становилось темно – ему мерещилось, что светло уже не будет. И когда уходили редкие гости – казалось, что вот-вот пройдёт последний клочок жизни, ошмёток шагреневой кожи, и хотелось бы бежать куда-нибудь, да тело словно привязано к месту и от этого становилось окончательно худо. Минуты желания бывали не часто - иногда.
И когда одним утром Андрей проснулся не совсем умершим, а в горьком теле чувствовалась жизнь, он осторожно оделся в старый спортивный костюм и буквально выполз на улицу. Первый март влез в лёгкие, разворотил мысли и чувства. Посидев минуту на лавочке возле дома и придя в себя, Андрей пошёл вдоль улицы по направлению к шоссе, туда в сторону тополей, куда-то из города. Когда дома уменьшились, деревья участились, воздух рассеялся, а ощущенье сказки появилось – Андрей потихоньку засеменил. Шажки старался делать мелкие, но частые, дышать коротко, ритмично. Во всём этом, как казалось, должна быть лёгкость, ни в коем случае нельзя напрягаться, заставлять себя морально. Самое главное – ощущать свободу внутри, неторопливую уверенность в победе… Можно сказать - Андрей побежал.
«Как Форрест Гамп» - проскочило само.
По преодолении ста метров почувствовал, как лёгкие налились холодным воздухом, а силы и воля куда-то разом подевались. Остановился и задохнулся в наклоне. «Полежать бы… или… лучше домой…».
Выйти на воздух во второй раз оказалось труднее, дома тянуло в постель. Немного страшил привкус во рту, тот, что появился вчера. Низко опустив голову в козырчатой кепке, то поднимая, то опуская её, делая крохотные шаги, он, шумно издавая клубы пара, протянул на 30 метров дальше, и хотя задохся в этот раз ещё сильнее, но отплёвываясь, наконец, почувствовал себя героем стоической поэмы. А когда сидел на ящике в кювете с видом на поле, то думал: хорошо бы жить и спать на земле, набираясь сил от сырости, а потом, сидя на траве и облокотившись на тоненькое дерево, ловить карандашом красноватый рассвет. Ради такого карандаша стоило пожить.
А ещё более трудным стал третий раз – Андрей от слабости споткнулся и упал, содрав ладони рук, запачкав штанину и, в довершение, едва не завыв от собственной немочи. Он лёг на землю в уже любимом кювете и, пролежав несколько минут, – почти физически ощутил, как всё постепенно становится на своё место. И тогда-то возникла мысль - вначале как отвлечённая идея, а постепенно – вполне осязаемая цель: вот так вот, день за днём, заранее зная, что завтра будет на порядок труднее, с завидной тупостью и нелюбовью к смерти, с презрением к судьбе и обречённости, бежать, идти, ползти, дёргаться, стремиться в даль, тянуться и карабкаться ввысь. И, главное, с каждым днём всё дальше, всё выше, хоть на 100 метров, хоть на сантиметр.
Примерно таким способом вступают в Клуб Блестящих Волюнтаристов. Чтоб стать его полноправным членом, достаточно узнать об отсутствии у тебя шансов, а потом заставить себя же поверить в обратное. Клуб малочисленный, но действующий.
***
А ещё бывают девушки, живущие поблизости. Одну он знал давно, лет пять, наверно, а может быть, и не знал совсем, а просто думал о ней столько лет. Но говорить категорически, что он влюблён в неё, конечно же, нельзя. Нет оснований так говорить.
И встреча с ней возле хлебного киоска была случайна, потому что не собирался Андрей покупать хлеб, он просто остановился около железной коробки, чтобы в задумчивости посмотреть на витрину. И стоял он так довольно долго, а когда обернулся, то наткнулся на неё, в чёрном пальто и белом берете.
Собравшись с наглостью, он поздоровался. Она с удивлением взглянула на него, улыбнулась в сторону и тоже пробормотала: «Здравствуйте», после чего плавно, но всё-таки поспешно направилась к остановке.
Если можно было бы расшифровать поток мыслей, круговоротом возникший в голове Андрея и выстроить смысловой ряд из буквенных символов, то это выглядело бы примерно так:
Она, кажется, хорошо ко мне относится. Очень странно… но… действительно - странно! Совершенно ясно, что это… явно похоже на то. Кажется, она действительно хорошо ко мне относится! Она даже улыбнулась. Хотя нет. Нет-нет-нет. Она… наверно, просто посмеялась надо мной. Точно. Посмеялась…
От последней догадки он не расстроился, у него даже уютно защемилось в душе, как от милой проказы давно милого существа. Больше думать об этом было страшно.
***
Бег стал легче, но он на этот счёт не обманывался, - гладкость как таковая в природе отсутствует. Обязательно скоро должен случиться сбой, его предстояло встретить и переждать. А расстояния уменьшать – ни в коем случае нельзя. Один раз пропустить – во второй будет на порядок труднее. Ещё он постоянно думал, где лучше всего «случайно» её встретить: возле подъезда, возле булочного дома, на остановке или... Ведь можно придумать что-то очень оригинальное.
Андрей думал об этом, направляясь в свой подъезд, когда краем глаза заметил фигуру в лёгкой шубке и, приняв удар изнутри в грудь, не смотря на голос паники и приказ «не останавливаться», - испуганно остановился. Со стороны выглядело глупо, что сразу почувствовал он сам: «Какая-то угловатая встреча… получилась». Можно было сказать точнее: встреча оказалась угловата лишь наполовину, причём на его половину.
А знает ли кто, что такое «угловатая встреча»?
Дождавшись, когда с ним поравняются, он спросил:
- Как Вас зовут?
- Что?...
Она приостановилась.
- Как Вас зовут?
- Светлана, – чуть помедлив.
Так как он сдавленно молчал - она недоумённо зашагала дальше.
- Подождите!
Она испуганно оглянулась. Странный прохожий, отрывая от земли взгляд, подошёл ближе.
- Я… Я - Андрей, - откашлял отказавшее горло.
Девушка внимательно смотрела на него – он судорожно искал слова, буквы… но ему попадались только знаки препинания.
- Я… Вы куда идёте?
- По делам, - её яркие губы красиво раздвинулись в мягкой улыбке – парень был явно смешной.
Неотрывно вглядываясь в волшебное видение, он бестолково молчал, поправляя на руках перчатки и переминаясь с ноги на ногу.
Девушка ещё раз улыбнулась, на сей раз дежурно, и сделала шаг назад:
- Мне надо идти…
- А… А чем Вы занимаетесь в этой жизни? – словно срываясь в пропасть, вопрос.
Красные губы вновь повторили свой узор, отчего у Андрея заныло где-то в районе сплетения, он уже забыл, что только что сказал и совсем не думал, что скажет дальше.
- Я в этой жизни занимаюсь учёбой… - ответ был в тон хорошего настроения и глупой весёлости вопроса.
- Какой?
- Учёбой… учебной, - сказала и сама засмеялась над ловкой шуткой. Он загипнотизировано усмехнулся и выжидательно промолчал.
- Я учусь в нашем педагогическом, – она явно смиловалась над ним. – На четвёртом курсе. Сейчас спешу на последнюю пару.
- А как… Вас найти?
Она очень замедленно попятилась назад и, помахивая сумочкой, иронично повернулась к нему профилем:
- А зачем меня искать? – она опять весело рассмеялась. – Не надо меня искать! – так же смеясь, в последний раз взглянув на Андрея, поспешила дальше.
Враз опьянев от щелчка счастья, он словно в нежной пелене прошёл по улице, после чего, опомнившись, вернулся назад домой.
***
Боже, как такое могло быть? Что я там нёс! Я был полный дурак! Абсолютный идиот! Бред, какой-то бред. Я … как это, вообще, случилось? План был встретить её потом, не сейчас!
Но на бегу все сомнения уходят. Встречный ветер дождался, когда Андрей приподнял голову, и за длинный козырёк сорвал кепку с головы. От неожиданности резко закинув за голову руку, на лету, не останавливаясь, он ухватил кепку и одел её обратно. От удовольствия негромко засмеялся.
После пробега он опять лежал на земле лицом вниз, лбом упершись на предплечья и ощущая как под тёплой спортивной курткой подрагивает почти новое разгорячённое тело. Даже лёжа, казалось - он всё ещё бежит, парит, летит. В такт всему «в точку» зазвучали уже давно мелькавшие слова:
Я бы Всем назначил бы летать
Среди гор, морей, людей и стен,
Выше одиночества мечтать,
Ниже Солнца, но не насовсем.
Я бы не позволил Вам скучать,
Может, лишь немного – для себя,
И постановил бы Всех считать
Самыми счастливыми всегда.
Я бы отменил бы горький смех,
Осудил бы сонность, вялость лет,
Чёрствость душ, отсутствие побед,
Невлюблённость в женщину и смерть.
Я бы отучил и Вас страдать,
В этот час, когда Вы здесь, со мной,
Я бы всем назначил бы летать
Со звездой ли, с песней ли, с мечтой…
Эти полудетские стишки сложились незаметно, в течении двух-трёх пробежек-проходок. Тот случай, когда стихи рождаются вдруг, под течение вены, словно в такт шагов. Они складываются один раз и потом не исправляются, даже если выходят плохими. Хотя кто-то сказал, что искренние стихи плохими не бывают. Даже не знаю, что сказать… Нехорошее слово – «стишок», по-моему.
***
За низким забором детского сада даже в темноте кажется, что ты виден любым прохожим, а чтобы укрыться от наблюдательных глаз нужно обязательно спрятаться в беседке. Но избавиться от такого ощущения можно, всего лишь пройдясь по улице и попытавшись разглядеть за оградой проекцию самого себя. Днём увидеть нелегко, ночью – невозможно, а Андрею – к тому же неинтересно. Лучше всего просто ждать.
В такую погоду, за час до полночи, хорошо быть с кем-то. Иначе мысли одолевают: Вдруг сторож пройдёт? Пить хочется. И есть… А холод-то паскудный! Я бы всем назначил бы летать! Где она?..
В подмороженном воздухе свет её окна мог бы согреть, но сегодня в небе было темно, - так примерно сказал бы поэт. А ещё, чуть подумав, добавил бы:
- Даже мысль о возможном тепле согревает. И даже без света чьё-то окно может служить центром мирозданья.
Вот только огни автомобильных фар не заменят Вам таких окон, незнакомые огни помигают Вам насмешкою и остановятся рядом с её подъездом. Они поступят так же, как поступили с Андреем. У огней нет сомнений, есть только цель.
Вслед за потухшими фарами прозвучали щелчки «открыть-закрыть» дверей автомобиля, «закрыть» - сильнее, «открыть» - страшнее… Два силуэта возникли поочередно, отделившись с первых мест и выказав предметы одежды по половому признаку.
Дальнейшее происходило на ступеньках лестницы перед подъездом её дома, где они обнимались. Хотя нет – не обнимались - зажимались. Именно зажимались. Очень точное кем-то выдуманное определение, в нём выражается отношение лица, его употребляющего, к описываемому событию – смягчённое немотивированное презрение.
На месте Андрея в этот момент следовало бы не быть.
***
Фигура, оббегающая куски грязи, покрытые свежим снегом, и по лыжному двигающая руками, в ночное время выглядела угрожающе. Старые рубежи ежедневных пробежек уже давно закончились, а человек всё бежал, неритмично выдыхая из себя пар и капли сомнений:
Стану сильным! Здоровым! Назло! Всем назло! Ей назло! Стану сильным! Здоровым! Всем назло! Ей назло! Всем назло! Ей назло! Себе назло!
По истечении лишнего километра следовало бы остановиться, хотя бы на несколько секунд, чтобы сбросить напряжение мышц и всего тела. Хотя, конечно, можно и не останавливаться.
Его уже мутило, он бежал почти в беспамятстве, прерывно дыша и сплёвывая отсутствующую слюну. В голове и горле стучал поезд, когда что-то очень важное рванулось в груди - не больно, но так, словно бы навсегда. Схватившись за «молнию» на куртке и бессмысленно рванув её вниз, Васильев сделал ещё несколько шагов, после чего, поскользнувшись на грязном комке дороги, тяжело, лицом, рухнул в подмерзающую землю. Сознание ещё несколько секунд не покидало его, а, словно в отчаянии, стучалось в закрытом пространстве, после чего медленно затухло.
Когда невдалеке залаяли псы – некое подобие мысли зашевелилось в нём, а потом уже более определённо: хоккей с отцом, служба в армии, Наташа, ещё какая-то ерунда. Он попробовал поднять голову, но она, а также руки и туловище словно накрылись пластами железа, только ноги сделали мелкое движение. Он вспомнил, как бежал. Только что, вроде бы секунду назад, он бежал по длинной, интересной дороге, как раз по тому месту, куда он до этого ни разу не добегал. Он даже не знал, что там будет дальше - в темноте. Там мог быть какой-нибудь дом или даже пустырь. Там обязательно что-то должно было быть.
С гулом в голове, по-прежнему из того же положения, подогнув чуть-чуть колено, Васильев подтащил одну ногу к себе повыше, второй дёрнулся, чтобы туловище подалось вперёд. Потом сделал то же самое другой ещё раз. И ещё. В теле появилась дрожь вперёд. Приподняв лоб кверху, Васильев посмотрел перед собой и увидел маленький кусок грязной земли, а на нём слабый отблеск света от дальнего фонаря. Со лба и носа что-то капало: может, грязь, а может - кровь.
Опустив голову на грунт, сберегая тем самым силы для движения ног, Васильев в тупой истоме и с, наконец, сжавшимися кулаками, снова потянулся. Резко ощутив сырость земли, он рывком приподнял голову, уцепился взглядом за фонарное пятно, задвигал ногами и, наконец, почувствовал как его тело шевельнулось вперёд. Или, скорее, – вперёд и вверх. Ему так почувствовалось. Он так понял.
Затем в голове сверкнула мысль о чём-то совсем из другой жизни, о чём и не думал давно, что было и прошло в горячей юности, кипятком пронеслось, а потом замёрзло так бездарно, так просто, что…
Он вновь потянулся телом и задвигал ногами, но уже сильнее, жёстче, поднимая голову выше и упираясь локтями в землю, оторвал туловище от холодной поверхности и сделал бросок. «Как Мересьев…» - чей-то шут проскочил в голове. От злобы на него Васильев тут же сделал ещё бросок вперёд. Потом ещё.
А далее, вновь что-то выросло и сорвалось в груди альпинистом. Уже тише, но ещё более окончательно. Тело под тихим градом снежных пятен замерло на безлюдной дороге. А вокруг… красивая природа стояла вокруг. Не весна, но очень скоро.
Ещё некоторое время снег таял на голой шее человека, стекая по ней мелкими каплями вниз к земле, но вскоре всё застыло. Сегодня ночью в городе было холодно.