Я спустилась в переход в надежде купить пару нормальных перчаток по сносной цене. Да вообще, дело было не в перчатках…Я вообще люблю ходить в переходах, смотреть на людей, уныло предлагающих пушистых котят, на артистов, играющих на гитаре песни сочиненные собственным нездоровым сознанием…Да, именно на артистов. Иначе не назовешь…Артисты не те, кто за тысячи долларов приедут на твою частную вечеринку и уедут, предварительно одарив тебя нелепыми телодвижениями под искусную фонограмму…Артисты, это они, стоящие в переходах, с гитарой, барабаном, да просто бубном, наконец… Которые играют за идею. А не за бабло – воспринимая бабло как средство на пропитание, а не как плату за их ошеломительный талант.
Я шла по переходу, подставляя лицо ветреным потокам теплого, пахнущего мочой и гнилыми яблоками, воздуху….Улыбалась симпатичным мальчикам – а почему нет, по крайней мере улыбаться симпатичным мальчикам сейчас представляется мне вещью намного более естественной, чем улыбаться им же когда мне стукнет шестьдесят, а то и все семьдесят.
Я шла, рассматривала пошлые витрины с подделками под LV и подумывала о чашечке кофе в ближайшем кафе…И вдруг я увидела взгляд. Не глаза – не стану расписывать сумасшедшую глубину как в идиотском любовном романе, тут дело совсем не в этом. Не глаза – взгляд. Острый, выпуклый, до жути ощутимый на коже…Взгляд, об который спотыкаешься и пройти мимо просто не можешь. Он сидел у стены, обернутый в какие-то тряпки, в защитке из под которой грязными полосками сверкала тельняшка, угрюмо смотрел исподлобья и курил мокрую сигарету, которая чадила, воняла, но курилась, даря ему спасительные глотки никотина. У его ног стояла ободранная ушанка, в которую, как дань или как просто – отмазку, прохожие кидали ничего не решающие монеты. Ничего не решающие, потому что монетки создавали только тяжесть в кармане, пользы от них не было никакой. Я тоже не люблю монеты. Лежат мертвым грузом. Я дома их в стаканы складываю. А потом не знаю, что с ними делать буду. Как-нибудь насобираю целый мешочек и буду под подушкой, в целях самообороны хранить. Начнет кто-то приставать, так я мешочком и убить смогу – тяжелый ведь…
Он не просил, не говорил банальных фраз, типа :Помогите, чем можете» Он просто сидел, прислонившись спиной к стене и смотрел прямо перед собой. Я присела рядом. Закурила. Хотела что-то сказать, но не знала что. Он сам начал:
«Ну привет, сестренка. Сигареткой не угостишь? Я молча протянула начатую пачку Parliament. «Ооо – он улыбнулся – сестренка шикует…Сестренка богатая. Не пожалей служивому…» Взял три сигареты, потом подумал и взял еще одну.
«А я в Афгане служил. Вот – отняли ноженьки по самые яйца» Он сплюнул и покашлял, потом поняла – он так рассмеялся. Распахнул свои тряпки и я увидела пустые штанины. Больно запульсировала в висках жалость. Отогнала. Улетела вместе с последним дымом – дымом последней затяжки. Он ловко подтянулся на руках и втиснулся в маленькое креслице на колесиках – типа дощечки, с краями. Я поднялась. Он вопросительно посмотрел на меня – неухоженный, взрослый дядька, заросшая голова, похожая на подертый качан капусты. «Пойдешь со мной?» Неа, не было раздумья. Пойду. Я поняла, что пойду. И не жалость ни ***. Сложнее и глубже. Надо было идти и я пошла.
Мы долго шли по каким-то переулкам, молча, он кряхтел, руками в рваных кожаных перчатках отталкиваясь от асфальта. Иногда он попадал руками в осенние лужи и я болезненно морщилась, как будто у меня брали кровь. Ржавой иглой. Наконец мы пришли. Он жил в старинном доме, где-то в центре, в закоулке. Я удивилась, что он живет в таком доме. Не знаю. Возможно я ожидала увидеть землянку, именно с такой обителью вязался его незамысловатый образ. Какой в жопу образ – просто солдат. Обычный. Только не целый – по пояс солдат. И этого хватало.
Он сочно постучал в ветхую дверь. Отворил какой-то мужик с одухотворенным лицом хронического алкаша. «Боря пришел» - сообщил он в глубь комнаты и отошел куда-то в темноту.
Коммуналка что ли – подумала я и мы вошли в мрак сырого коридора, пропахшего блевотиной и спиртом. Его комната была практически пустой. Гора пустых бутылок в углу, на полу топчан, типа спального мешка, от которого воняло ссаньем и солеными помидорами. «Располагайся» - сказал он и ловко перепрыгнул на руках из своей колясочки на топчан. Достал сигарету и закурил сильно затягиваясь. Я нашла табуретку и осторожно присела на краешек. Лилипутский приют – я чувствовала себя гигантом в комнате. Где все полезные вещи располагались на полу – даже рулон туалетной бумаги валялся тут же. Он поблескивал глазами в странно уютном, несмотря на убранство, полумраке комнаты.
«Помню… - начал он глухо – на войне…Стреляешь и плачешь…Шмаляешь по ним, ****ь, и плачешь…Потому что если не ты – то тебя…» Он сплюнул на пол и прикурил новую сигарету. Я слушала. А что я могла сказать? Я не знала ничего о его правде, свою я засунула поглубже за пазуху и просто слушала, иногда сглатывая. «Дааа – продолжал он – наших много ушло…Ребятушки мои…» - он странно скривился и я поняла, что сейчас он будет плакать. Я знала, что надо тактично отвести взгляд, но не хотела – я хотела впитывать этого человека во всех проявлениях, и особенно, почему-то, в слезах… «Подай бутылку, справа от тебя» - я подала, успев заметить желтую этикетку. Водка. Наверняка паленая, которая обжигает нутро одним своим видом. Откуда-то достав грязные стаканы, он уже разлил по ним пойло и протянул один из них мне. Выпили. Я не скривилась – я старалась изо всех сил, хотя и задохнулась от внушительного глотка. «Ты помоги мне, раз уж пришла» – он странно посмотрел на меня и я внутренне содрогнулась.
Потом я скребла его заблеванные полы, мыла груду заплесневевшей посуды, в конце концов практически на руках перенесла его в вонючую ванную, в которой он, казалось, не бывал с рождения. Я с остервенением вычесывала вшей из его длинных волос и перехватывала, и отталкивала его смелые, чересчур назойливые руки. Наливала ему, прикуривала для него сигареты и слушала, слушала его весомые, не пустые слова. Я уснула далеко за полночь, чувствуя на шее его тяжелое дыхание. Я не могла ответить себе на вопрос, что я здесь делала. Кто он…Кто я…Зачем…Я просто была там. И все.
Утро застало меня врасплох, я с трудом вспомнила вчерашний вечер и удивилась, найдя себя на полу грязной комнаты, с чужой, исколотой рукой на груди. Я встала и бездумно огладывала человека, за которым пошла…И мне было жутко. Молодое, еще сильное тело, без ног, без смысла и миссии – распростертое на полу у моих ног.
Отворилась дверь и вошла женщина, пожилая. Она молча оглядела меня и поставила большую кастрюлю на дощатый стол, бухнула тарелку рядом и принялась наливать в нее вкусно пахнущий суп. «Борюся, сынок, просыпайся» - голос шелестел, как листочки на деревьях ранней весной. Тело промычало что-то в ответ, все еще находясь под впечатлением от выпитого, и перевернулось на другой бок. «Иди и ты поешь» - женщина зыркнула на меня выцветшими глазами и придвинула тарелку поближе.
Я ела с аппетитом, удивляясь, я очень привередлива в еде. Женщина смотрела на меня, на то, как я ем, и я читала жалось в ее глазах. «А ты, дочка, чего здесь? Неужель, тоже от мамки родной убегла, штобы тута пить?»
Я отрицательно покачала головой. Указала глазами на ее сына и сказала:
«Мне его жалко, наверное, стало…Не знаю, должны мы ему все видимо…Афган этот...»
«Какой такой Афган?» - женщина смотрела на меня с интересом и я почувствовала, как кровы постепенно поднимается к вискам и начинает выбивать барабанную дробь.
«Ну он же воевал» - ложка зависла в воздухе, я напряженно смотрела на женщину и видела как вокруг ее глаз образуются морщинки, как в замедленной съемке – одна за другой…Женщина мелко рассмеялась, прикрывая рот ладошкой. «Борька? Воевал? Ага, как же!» Она продолжала смеяться. Не замечая, как темнеют мои глаза.
«А ноги как же?» - почти шепотом спросила я.
«Ноги-то? Дак ноги ему два года как трамваем оторвало. Упал по пьянке, дак трамвай ноги ему и перерезал. Он тута с женой жил, да она еще до того от него ушла, все из за водки этой…»
Как бисер, сыпались из женщины, такие значимые, и такие ничего не значащие…Я металась по комнате собирая свою одежду. Пинком открыла двери, летела по мутному коридору, натыкаясь на пьяные руки безумных людей….
Вылетела на улицу и как безумная охапками заталкивала в легкие свежий утренний воздух… «Стреляешь и плачешь» - повторяла я шепотом – «Стреляешь и плачешь». Мой громкий смех спугнул воронье на русской березе. Русской березе, за которую кто-то когда-то…