ТАК ЧТО ЖЕ ТЫ СДЕЛАЛА, ВОЙНА?..
(размышления театрального режиссера на литературном конкурсе www.litkon.com )
Как-то однажды великому Дюма-отцу, автору (помимо многочисленных авантюрных романов) знаменитой книги о Кулинарии, которую он считал своим самым значительным произведением, предложили стать арбитром в весьма престижном конкурсе по этой, так близкой ему, профессии. На что великий романист и кулинар ответил, примерно, так: «Я никогда не смогу определить, что вкуснее – изысканный суп из омаров с бататами и кайенским перцем или скромное, непритязательное малиновое желе».
Спрашивается, к чему я вспомнил этот литературно-исторический анекдот? Да просто – ох, как не завидую я уважаемым членам жюри, поставленным условиями конкурса перед сложнейшей задачей оценивать произведения, написанные не только в разных жанрах, но и в разных родах литературы. А каждый род литературы требует своего способа критической оценки и своей, присущей только ему, шкалы ценностей. Ну, ведь, действительно, не буду же я, разбирая прозу, говорить о версификации, рифмах и образах, читая драматургию рассуждать об авторском стиле и лирических отступлениях, а, оценивая поэтическое произведение – о сквозном действии и задачах персонажей (хотя, и там, и там, и там драматургическая составляющая присутствует обязательно, потому что даже в самом лирическом из всех лирических стихотворений непременно наличествует конфликт). Посудите сами, уважаемые дамы и господа: ну кто, какой критик сумеет мне внятно и убедительно объяснить, что значительнее и лучше – пронзительная лирика Рубцова, архитектурные построения Вознесенского, песни Окуджавы или публицистика Рождественского, «Пестрые рассказы» Антоши Чехонте или, скажем, «Аэлита» Алексея Толстого? Я сознательно привожу пока примеры, не относящиеся, непосредственно, к теме данного конкурса, потому что сама тема, заявленная в нем, настолько серьезна и ответственна, что требует, скорее всего, какого-то особого подхода в критике и оценке представленных на него произведений. Наверное, мало разобрать произведение с содержательной, стилистической и технической (в данном случае, я говорю о поэзии) позиций, совершенно необходимо принимать во внимание также и степень его эмоционального воздействия на читателя, степень искренности автора, его желания поделиться с нами, сказать нам что-то чрезвычайно важное, то, о чем мы забыли, а может, и вовсе не знали, то, мимо чего, в суматохе повседневности, можем пройти, не заметив, не поняв, не задумавшись.
На одном из предыдущих конкурсов – конкурсе драматургии, который мне довелось отслеживать, поскольку моей основной профессией является театральная режиссура, было одно произведение, напрямую связанное с тематикой конкурса настоящего. Я прошу прощения у тех, кто уже читал те мои обзорные статьи, но позволю себе, время от времени, цитировать кое-что из моей рецензии, этому произведению посвященной, поскольку сказанное там вполне можно отнести и к конкурсу настоящему. Закавычивать не буду, поскольку цитирую сам себя.
Когда-то, очень много лет назад, а если быть более точным – году, этак, в семьдесят третьем – семьдесят четвертом, я был, буквально, потрясен, прочитав пьесу Вольфганга Борхерта «На улице перед дверью» – единственную, насколько я знаю, в его очень короткой жизни (автор умер в 1947 году в Базельском госпитале в возрасте 26 лет), пьесу, написанную в 1946 году, написанную наперегонки со смертью, превозмогая холод нетопленого помещения, голод и мучительную, уже неизлечимую болезнь. Говорят, что пьеса эта была рождена в течение восьми дней, и уже в январе 1947-го года состоялась ее радиопремьера, но автор так и не смог ее услышать. Я читал пьесу в подлиннике, с большим трудом, поскольку в школе, уча немецкий, мучительно и активно, как и все мои сверстники, сопротивлялся этому из ура-патриотических побуждений. Маленький сборник произведений Борхерта в переводе на русский язык вышел у нас только в 1977 году. И только тогда я узнал, что автор дважды был на русском фронте – в 1941-ом и (после ранения и ареста в госпитале) – в 1942-ом, в 1945-ом был в плену у французов, бежал, пешком через всю страну дошел до своего дома, и за два оставшихся года жизни написал столь значительные произведения, что стал, без преувеличения, основоположником целого литературного направления, в которое вошли такие авторы, как Генрих Бёлль, Пауль Шаллюк, Ганс Вернер Рихтер и многие другие. Эрих Мария Ремарк также не избежал влияния Борхерта, и даже называл его, несмотря на отрицательную разницу в возрасте, своим учителем…
К чему я обо всем этом говорю?.. А дело в том, видите ли, что, когда проблема и жизнь талантливого автора едины – результат может быть гениальным. Ну, а если проблема рассматривается кабинетно-умозрительно, с холодным носом – вряд ли можно ждать от автора литературного шедевра, даже если стилистически, технически и по содержанию это будет написано на самом высшем уровне.
В юности мне, к тому времени уже автору двух небольших сборников стихов, случалось довольно часто общаться с двумя поэтами-фронтовиками – Михаилом Дудиным и Сергеем Орловым. Дудин был в то время секретарем ленинградского отделения Союза Писателей, а Орлов заведовал отделом поэзии в одном из питерских толстых журналов. И однажды Сергей Орлов, которого я глубоко уважал, как человека, хотя и не любил его стихов, прочитав мои, принесенные в редакцию, сказал мне одну, очень обидевшую меня фразу: «Вам, молодой человек, пока ещё, к сожалению, нечего сказать читателю». Ну, я, конечно, не остался в долгу, о чем сейчас очень жалею. Я ему ответил: «Ну, разумеется, нечего. Я же в танке не горел». Это было подло и несправедливо с моей стороны. Он ведь действительно горел в танке (мне потом рассказал об этом Дудин), своей огромной рыжей бородой скрывал следы ожогов на лице, и его стихи о войне – «настоящие» стихи, хотя они и казались мне тогда недостаточно яркими по форме. Самое печальное в этой истории то, что он в своей оценке был абсолютно прав; сейчас, по прошествии многих лет, я отчетливо понимаю это, и из полутора сотен стихов, написанных в те годы, я, вряд ли, подписался бы сегодня даже под десятком.
Война не обошла стороной ни одно из близких нам поколений. Мой дед воевал в Первую Империалистическую, мой отец – в Великую Отечественную, на мое поколение выпала война в Афганистане, на наших детей – Чечня…
Я никогда не был на войне. Я бывал только рядом с ней. В самых разных местах – на Кубе в период Карибского кризиса, в Афганистане с шефской поездкой театра, в Таджикистане, где прожил, в общей сложности, 12 лет. Но последствия-то ее я видел!
Я родился в Ленинграде через полгода после снятия Блокады. Неосознанно приучая меня к искусству, моя мать расстегивала пуговицы платья, а может быть – халата на своем животе, чтобы показать мне (еще не родившемуся) «Бемби» Залтена и Диснея, которого, несмотря ни на какие бомбежки и артобстрелы, можно было увидеть дважды в день в помещении самого маленького кинотеатрика Ленинграда на Лиговке. Я знаю, что мой отец, будучи начхимом дивизии, почти каждый день проезжал под обстрелом на велосипеде по девять километров от Пулкова туда и обратно, чтобы привезти беременной мною матери свой паек. И никогда бы не было меня на свете, если б не делал он этого, сознательно нарушая дисциплину, устав и правила внутреннего распорядка дивизии.
Я никогда не был в Чечне, но часто вспоминаю, как – тоже уже много лет назад – был со своим театром в Туркестанском Военном Округе на пути из Мары в Кушку, когда наш состав останавливали подолгу на полустанках, чтобы пропустить мимо него бесконечно длинные эшелоны, на платформах которых стояли танки (начиналось вторжение в Афганистан); мы играли свои спектакли в Доме офицеров кушкинского гарнизона исключительно днем, а по ночам мимо окон гостиницы с грохотом проходили танки в направлении афганской границы; мы играли спектакли в двенадцати километрах от боевых действий, вздрагивая от разрывов артиллерийских снарядов, звучащих на окраинах городка; мы, отработав запланированные приграничные десять дней, вернулись в Мары, где на наших глазах в аэропорту выгружали гробы… много гробов, а летчики, присланные на лечение и реабилитацию в госпиталь, пили вместе с нами неразбавленный спирт, наливаемый из пятилитровых канистр, и их руки, держащие полные стаканы, тряслись, когда они рассказывали нам, как жгли «эрэсами» мирные кишлаки и все живое в них, рассказывали такое, чего, в то время, никто, никогда, ни в какой радио или телепрограмме не мог позволить себе рассказать. Это уже потом, значительно позднее, была двухмесячная поездка театра в Афганистан. Не со спектаклями – в полевых условиях играть их было невозможно – с концертной программой. И мы, к концу гастролей, уже не вздрагивали…
Мне очень хочется написать обо всем этом, я пытаюсь это сделать, и, если что-то получится, я непременно пришлю написанное на этот конкурс – не ради состязательной борьбы, призов или самоутверждения – пришлю, скорее всего, под другим именем, поскольку мои имена в режиссуре и литературе несколько отличаются друг от друга.
Я не литературный критик, я – театральный режиссер, и поэтому, разумеется, не смогу профессионально проанализировать конкурсные работы с позиций литературоведения. Да и вообще, я считаю, что литературное творчество – настолько субъективная, тонкая и интимная материя, что высказывать свои дилетантские суждения я, говоря по правде, не имею абсолютно никакого права. Критика – удел и хлеб литературоведов-профессионалов.
И, тем не менее, раз уж я взялся за критическое перо, позволю себе порассуждать о предложенных на конкурс работах, хотя бы, с драматургической, конфликтной точки зрения, а также с позиции их публичности. Ведь, если лирика – это способ самовыражения, то лирика, выставленная на всеобщее обозрение, в любом случае, уже является публицистикой, какой бы тематикой ни была она наполнена, а в данном случае – особенно, ну, а эпос во все времена был таковым, выражая отношение автора к событиям и конфликтам, существующим в описываемом автором времени.
Кроме того, в силу своей профессии, попытаюсь прочесть предложенные на конкурс произведения с позиции их возможного озвучивания со сцены, эстрады или даже просто на радио. И не просто из любопытства или желания выпендриться, а из соображений вполне прагматичных: совсем недолго осталось до шестидесятилетнего юбилея Великой Победы, и, разумеется, мой Театр не может остаться в стороне от такого значительного события. Поэтому и я и мой завлитчастью будем искать новый интересный материал для пополнения нашего репертуара. Причем, в данном случае, не будем делать разницы между прозой, поэзией и драматургией (если сумеем таковую найти).
Но, поскольку, помимо публичных и эмоциональных достоинств (недостатков) произведений, представленных на конкурс, необходимо говорить, причем, в первую очередь, об их литературных качествах, я, все же, поделю их на две группы – поэзию и прозу, и попробую разбирать конкурсные работы в соответствии с их родовыми признаками. Как говорится: мухи – отдельно, котлеты – отдельно. А если, дай Бог, на конкурсе появится драматургия, чему я буду искренне рад, разговор о ней будет отдельный.
Ну, что ж, господа литераторы! Раз уж назвался груздем – пора и в корзину лезть. И если – слава тебе, Господи! – мне не приходится вас жЮрить, рассыпая направо и налево двойки, тройки и колы, провоцируя обиды и наживая себе врагов, то уж пожУрить вас, в случае необходимости, ничто помешать мне не может, поскольку от этого ни у кого ничего не убудет, так что мне, ровным счетом, ничего не стоит быть абсолютно Объективным в своей СУбъективности и раздать, как говорится, всем сестрам по серьгам. Но… довольно каламбурить, пора и по делу. И начать мне хочется с произведений прозаических, поскольку их пока на конкурсе значительно меньше (всего 8 из 28), а я уже, пожалуй, утомил читающих своим длинным предисловием. Итак…
КОНКУРСНАЯ ПРОЗА (выпуск первый)
005 - Братья Балагановы (17 июня) «Канун рождества».
«… Канун рождества. Счастье для всех, даром – и пусть никто не уйдет обиженным…» – наверное, именно эта фраза и должна определять идейно-нравственный пафос этой рождественской сказки или, если угодно, истории. Для всех – вообще, и для каждого – в частности. А уж для одинокого старика с судьбой, с детства искореженной войной, – в особенности. Пусть даже после смерти.
Замечу сразу: я ничего не имею против этого милого и доброго жанра, так популярного на Западе, почти совершенно утерянного в соцреалистической России, но, постепенно, возвращающегося к читателю, ощущающему в нынешние тяжелые времена острую потребность в вере, надежде, любви и доброте. Совсем напротив: я и в своей основной работе постоянно ищу позитив, так необходимый сегодня зрителю.
И мне, вполне естественно, захотелось представить себе героя этого повествования, человека с такой прозрачно-знаковой сибирской фамилией: «Одиноких», проследить его трудную судьбу, увидеть его – реального, несмотря на всю ирреальность происходящего. Ведь самое главное в любом литературном произведении – это Человек, находящийся в жизненном (в данном случае – послежизненном) процессе.
Увы… сколько я ни старался, образ не вырисовывался, оставаясь расплывчатым, лишенным индивидуальности – этаким стариком вообще. Он мог бы быть кем угодно – ведь «счастье – для всех, даром…». И те скудные информативные биографические сведения, которые даны мне автором (или авторами, если они пишут на пару, как братья Гонкур или Ильф с Петровым) в некоем подобии диалогов (а если быть более точным – монологов), никоим образом его для меня не прояснили. И, точно так же, таким же невнятным остался для меня образ доктора-Христа, призванного врачевать не тело, но душу.
В чем же дело? Почему же я не могу их «увидеть»? Причина, мне думается, проста.
Что, в нашем восприятии, определяет характер, индивидуальность, личность любого человека? В первую очередь – его поступки, его невербальные реакции на те или иные события, затем – его манера говорить, речевая индивидуальность, способ выражения своих мыслей, и, наконец (что тоже немаловажно), – мнение о нем окружающих. Добросовестный литератор, вылепливая на бумаге образ, использует, как выразительные средства, по мере надобности, все три составляющих нашего восприятия, причем «мнение окружающих» в наибольшей степени передается нам через отношение автора к персонажу, которого он знает не хуже, чем самого себя, в его авторских характеристиках. Но, читая эту работу, невольно складывается ощущение, что автора(ов) очень мало интересуют личности персонажей, существующих в ней, процесс развития их взаимоотношений, конфликт, непременно существующий между ними.
А ведь как любопытно было бы проследить ПРОЦЕСС осознания смертельно больным человеком того, что он, практически, здоров, своего «чудесного исцеления», проследить, как МЕНЯЕТСЯ – от полного отрицания даже возможности встречи с потерянной шестьдесят лет назад сестрой до непреодолимого желания как можно скорее ее увидеть – ПРОЦЕСС его ВОСПРИЯТИЯ события, о котором мечталось всю жизнь, и, наконец, проследить ПРОЦЕСС ПОСТЕПЕННОГО ПОНИМАНИЯ того, что счастье, выстраданное и заслуженное всей своей нелегкой, одинокой жизнью, становится доступным только после смерти. Три узловых события, на которых, собственно, и застроена композиционно эта история.
Нет!.. Нам – вкратце, на бегу – рассказывается сюжет (без особых углублений в психологию), приводящий нас, в конце концов, к финальной фразе: «…Он стоял на снегу босиком и совсем не ощущал холода…» – призванной, очевидно, по мнению автора(ов), неожиданно перевести читателя из реального плана в план философско-мистический. Да только беда в том, что финал, к сожалению, угадывается, практически, с самого начала.
Думаю, эта работа (впрочем, как и другие работы Братьев, которые мне довелось читать) написана, так сказать, «махом», на раз, и после написания не подвергалась ни авторскому анализу, ни совершенно необходимой доработке, оставшись, к сожалению, поверхностно-небрежной, хотя потенциально и содержит в себе предпосылки для того, чтобы сделать из нее, при желании, нечто более полнокровное и значительное. Так что, и в плане ее практического использования, мне она пока, увы, не интересна.
P.S. Кстати, об авторской небрежности говорит и то, как оформлена эта работа. Во многих местах прямая речь полностью сливается с повествовательной, реплики обоих персонажей находятся в одной строке, и о смысле того или иного куска приходится лишь догадываться.
007 - Башмачкин Акакий (17 июня) «МОЛЧАЛИВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ», «ГНОМ»,
«ЗАСАДА».
Если первый критерий, по которому необходимо оценивать литературное произведение (пусть весьма субъективный) – это его ЛИТЕРАТУРНЫЕ достоинства (недостатки), то второй критерий – степень его СОДЕРЖАТЕЛЬНОСТИ. Я имею в виду не соответствие произведения предложенной теме – это задано в условиях конкурса, а нечто значительно большее: ради чего оно, собственно говоря, написано? Какую задачу ставил перед собой автор, создавая свой текст? Чем хотел он поделиться со мной, читателем? О чем я, в свою очередь, должен задуматься? Какую проблему он ставит передо мной? Наконец, что нового, какую неизвестную, интересную, нужную мне информацию почерпну я из него?
Кто-то из «больших» сказал: «Рассказ – капля, отражающая мир. Но отражать действительность эта капля, как и любое другое настоящее произведение искусства, должна синтетически». По-моему, очень дельное высказывание. Хочется добавить от себя: не только синтетически, но и диалектически, то есть – рассматривая явление, факт, событие с разных сторон, в его единстве противоположностей. Только в этом случае описываемое приобретет необходимую для анализа и синтеза полноту и глубину.
«…Другие рассказы из Чеченского цикла А. Башмачкина можно прочесть на нашем сайте в АРХИВЕ, в разделе Антология прозы…», – гласит анонс, предваряющий три рассказа, представленные на конкурс (или три главы какого-то одного повествования, поскольку они связаны между собой общими событиями и персонажами, принимающими в них участие). Я прочел все три, расположенные, почему-то, в обратной хронологической последовательности их написания и событий, в них происходящих. Прочел внимательнейшим образом, но залезать в Архив, чтобы почитать что-то еще, не испытал ни малейшего желания. Этих хватило за глаза.
Палитра настоящего художника сверкает множеством красок и полутонов. Палитра А. Башмачкина состоит всего из двух цветов – белого и черного, противопоставленных друг другу убежденно и последовательно, и, даже если в черный автор добавляет немного белого, как это сделано в рассказе «Гном», все равно получается густая серость.
С одной стороны – благородные моджахеды, «поставившие свободу выше жизни», борцы за независимость, защитники «местных жителей, измученных долгими годами кровопролитной окупации (замечу, кстати, что это слово пишется с двумя К)», с другой – оккупанты: варвары и вандалы, способные только насиловать, грабить и убивать беззащитных людей.
«…Гном помнил хвастливые рассказы Короля о том, как он выводил чеченцев на чистую воду, добывая деньги и украшения, приставив нож к горлу ребёнка, как насиловал с приятелями чеченок на глазах у стоящих под дулами автоматов родителей, как стрелял по бродячим собакам, этим невинным мученикам войны, забредавшим на базу в поисках пищи…».
Противопоставление абсолютно во всем:
С одной стороны – дружный, сплотившийся народ:
«…Люди и раньше жили дружно, а теперь война, бедность, общая беда сблизили их ещё больше…»,
с другой – жесточайшая дедовщина:
«…Вчера его в который раз унизили и побили. Король по-пьянке сказал:
- У всех королей были свои шуты-гномы, развлекали. И ты должен - лижи сапоги.
Зря Гном упирался, побили, да всё равно заставили вылизать…»;
«…Но самым страшным были расстрелы. Его ставили к стене или к дереву и упражнялись в стрельбе. Естественно по пьяному делу…»;
С одной стороны – древняя оригинальная культура горного народа, описанная, к месту и не к месту, правда, с хорошим знанием материала, в лирических авторских отступлениях,
с другой – орда жлобов-разрушителей:
«…Теперь местный музей был разграблен и разрушен, как впрочем и боевая башня, и большинство склепов…», ну, и так далее…
Очень кратко прокомментирую рассказы, поставив их, все же, для удобства, в хронологической последовательности:
«ЗАСАДА»
Этот рассказ очень напомнил мне очерки о пионерах-героях, которые во времена моего детства обильно печатались в «Пионерской Правде», «Ленинских искрах» и журналах «Пионер» и «Костер», воспитывая нас, как настоящих патриотов. Те же героические подростки, те же озверевшие каратели. Разница лишь в датах и национальной принадлежности героев-партизан и негодяев-оккупантов.
«ГНОМ»
Если в литературе соцреалистического периода бесконфликтности «хорошее боролось с очень хорошим», то в этом рассказе – «плохое борется с очень плохим». И герой рассказа, воспитанный все той же жестокой армией варваров и вандалов, но, в отличие от большинства, еще не до конца потерявший человеческий облик, и кое-что понимающий в культуре и искусстве народа оккупированной территории, стреляет в спину своему врагу-сослуживцу, чего «благородные» чеченские боевики, время от времени, отрезающие пленникам головы, оказывается, никогда бы не позволили себе сделать (см. пример с уходом в «почетный плен» имама Шамиля), дабы не посрамить честь воина.
«МОЛЧАЛИВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ»
Та же ситуация, что и в начале рассказа «Засада», с той лишь разницей, что пьяные мародеры, для которых нет ничего святого, уводят не корову, а козу, и их не останавливают ни возраст восьмидесятилетнего ветерана войны, ни его кровью добытые ордена, ни пятеро голодных детей, плачущих в доме. Ну, и, очевидно, для еще большего эмоционального воздействия, событие подано нам глазами большого валуна, уже много веков пролежавшего в этом дворе. События настолько ужасающи, что даже его каменное сердце не выдерживает.
Предлагаю сравнить:
1. «…Когда у Салмана убили мать, он ушёл к моджахедам. Отца убили ещё раньше: когда пьяные, голодные солдаты пришли в их дом под каким-то надуманным предлогом, чтобы чем-нибудь поживиться, и увидели корову, они схватили её за верёвку и повели за собой. Корова упиралась, чувствуя недоброе, тогда они стали пинать её ногами и прикладами. Корова оставалась практически единственным кормильцем в семье с пятью детьми. Отец не выдержал и встал поперёк ворот, заявив, что это его собственность, что она ни в чём не виновата, ни в каких диверсиях и сопротивлениях не участвовала, и что советскую власть ещё никто не отменял. Он просто стоял в воротах, мешая солдатам выводить корову. Они прошили его автоматной
очередью и увели её.
2. «…Какое-то время за сараем слышалась возня, потом солдаты выволокли оттуда козочку.
- Вы что ж это над животными издеваетесь? Ноги связали, рот пластырем заклеили!
- А я сразу подумал – чего это у них одна доска поперёк прибита, отодрал, а там она лежит...
Асланбек растерянно молчал.
- Придётся конфисковать, как вещественное доказательство издевательства над животными. Читали Есенина: «И собак, как братьев наших меньших, никогда не бил по головам».
Солдаты подхватили добычу и направились к выходу. Жена Асланбека заголосила, а он встал в воротах.
- Уйди, старик, по хорошему говорю.
- Оставь козу, - сказал Асланбек.
- Сказали же тебе – конфискуем! Уйди, говорю, по-хорошему.
Валун потерял способность видеть и слышать.
- По какому хорошему? ... Ты мою козу берёшь, а говоришь по-хорошему. Ты её покупал? Ты её растил? Кто тебе дал право чужое брать?! У нас уже что Конституцию отменили?
- Во время Военного положения Конституция не действует.
- Не дам козу!! Без неё дети с голоду умрут!
- А ты хочешь, чтобы у наши солдаты с голоду померли, ты что за бандитов? – и старшой наставил на старика автомат.
- Это ты со своих генералов, да министров спрашивай. Я тебя от фашистов защищал, а ты мне
автоматом угрожаешь...
- Меня тогда и в помине не было. Уйдёшь?
- Не уйду! Отдай козу!
Отрекошетившая от железных скобок ворот пуля попала в валун и высекла из него искру. Валун уже ничего не чувствовал, он снова замер на многие годы.
Солдаты молча перешагнули через осевшее на землю тело Асланбека и исчезли в воротах…»
Короче говоря, мы имеем типичный пример литературы не аналитической, а идеологической, тенденциозной, клишированно-пропагандистской. Т.е. то, что я, лично, литературой не считаю. Ну, а если перечитать стилистические перлы типа «…Миллиарды, выделяемые на войну, не доходили до её пушечного мяса, а мясо требовало пищи и забав для поддержания тела и духа…» или «…россияне, не одержав даже пирровой победы, всё же не хотели уступать поле боя, чтобы не давать множеству других народов повода к разбеганию по своим углам…» – моментально становится понятен и ее литературно-художественный уровень. Я уж не говорю о довольно большом количестве грамматических и синтаксических ошибок, которые отнюдь не украшают предложенную на конкурс работу. Я сознательно не правил цитаты, хотя WORD усиленно от меня этого требовал.
Закончить мой краткий комментарий к этим трем рассказам мне хочется небольшой цитатой из Нобелевской речи Иосифа Бродского:
«…Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения именуется "клише". Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается "впереди прогресса", впереди истории, основным инструментом которой является – не уточнить ли нам Маркса – именно клише…».
Впрочем, эти его слова не вредно бы осмыслить и многим другим сетевым (и не только сетевым) авторам.
014 - Шуля-Табиб Владимир (24 июня) «Ты плохо убил его, док!».
К моему глубочайшему сожалению и стыду, я, как и утомленные русские в Америке, тоже не читал рассказ Фернанда Тиллера «Только пена». И, хотя автор представленного на конкурс рассказа «Ты плохо убил его, док!» и познакомил меня устами миссис Шухат с его содержанием, правда, в весьма адаптированном виде, я не рискну высказывать какие-либо суждения по поводу его содержательной части, пока не прочту полный вариант. Замечу лишь, что очень надеюсь на то, что его автор, абстрагируясь от политических пристрастий, был абсолютно объективен, анализируя психологический поединок непримиримых антиподов, острейшую борьбу характеров, в которой ценой является жизнь.
А вот о конкурсном рассказе поговорить немного, я думаю, стоит.
Оставив на время его литературно-художественную составляющую, могу, с уверенностью, сказать: бесспорно, заслуживает уважения попытка автора обозначить в нем целый ряд весьма серьезных конфликтов, зачастую, не поддающихся разрешению. Вряд ли разрешим в ближайшем будущем конфликт взаимного непонимания между жителями страны, никогда не ведшей военных действий на своей территории, людей, у которых все разложено по полочкам, все просто и понятно, и эмигрантами, приехавшими из страны, в течение всего двадцатого века переживавшей катаклизмы войн и социальных преобразований. Вряд ли разрешим конфликт между профессиональной необходимостью военного человека убивать и таким понятием, как гуманизм. И уж совершенно неразрешим внутренний конфликт, конфликт в душе человека, дававшего Клятву Гиппократа, но поставленного в условия, когда постоянно приходится ее нарушать. И очень хорошо, что автор не дает нам ответа на вопрос: кто же прав – высокопрофессиональный жестокий комбат Король (И здесь «Король»… Боже!.. когда же мы, наконец, избавимся от стереотипов?), сомневающийся доктор Гольдин (фамилия, полагаю, тоже не «от фонаря») или, может быть, все-таки, миссис Шухат, по-американски прямо и правильно мыслящая? Ответ на этот вопрос каждый, читающий рассказ, должен найти для себя сам, если, конечно, это у него получится. Мне понравился абзац почти в самом финале рассказа:
«…Война -- это сумасшедший математик. Вот составил уравнение: 1 чужой = 14 своим и поставил жирный вопросительный знак -- да, равенство это или неравенство? И я уже 20 лет безуспешно бьюсь над этой задачей. Потому что у задач, заданных войной, не всегда бывают приемлемые решения…».
Ну вот, а теперь, когда я высказал приличествующее случаю количество комплиментов в адрес содержательной составляющей рассказа, позвольте мне вернуться назад и посмотреть на него со стороны литературно-художетвенной. И поговорить мне хочется о таком немаловажном ее аспекте, как СЮЖЕТ. Автор предлагает нам два самостоятельных, но взаимозависимых сюжета, композиционно выстроенных по принципу «матрешки», когда внутри одного, существующего в реальном времени и пространстве, возникает – ретроспективно, из памяти героя – другой. На Театре такой прием называется «наплывом», и если бы мне пришлось ставить материал, организованный подобным образом, я вынужден был бы искать для этих «наплывов» какие-то особые постановочные выразительные средства и добиваться особой «природы существования» актеров. Мне думается, и в литературном изложении между объективной и субъективной реальностью должна быть определенная разница. Все же память наша – она всегда избирательна. Впрочем, я на этом совершенно не настаиваю: это мнение театрального режиссера, привыкшего каждое произведение читать, так сказать, прикладнО, автоматически оценивая возможность его реализации в одном из смежных видов искусства. Дело не в этом. Просто, если первый – реальный – сюжет я могу принять полностью, и у меня нет к нему серьезных претензий (хотя слово «босяк» в устах коренной американки уводит меня куда-то в сторону одесского привоза), то второй – ретроспективный (и главный, поскольку именно в нем возникает основной конфликт) – я, всеми своими органами чувств, ощущаю, как искусственно сконструированный, вылепленный специально для того, чтобы можно было порассуждать о заявленной проблеме.
Я человек не военный (хотя и служил в армии), но я двенадцать лет возил свой театр по Туркестанскому Военному Округу, общаясь там с военными профессиональными, и знаю ее достаточно хорошо, а потому полагаю, что в ней (армии), как в мирное время, так и в период боевых действий, каждый должен заниматься своим делом: командир – руководить боевой операцией, корректируя действия бойцов, бойцы – ходить в атаку и подставляться под пули, а военврач – штопать их тела, спасая жизни, применяя личное оружие лишь в самом крайнем случае. Жизнь врача слишком дорога, чтобы посылать его с первой, второй или даже третьей «волной» под пули, хоть он и служит в десантных войсках. Думается и «За отвагу» он получил не за стрельбу и рукопашный бой, а именно за то, что вытаскивал, рискуя жизнью из этого боя раненых. Да и командиру батальона совершенно не обязательно первым, с гранатой в руках врываться, по-чапаевски, в место возможной засады, даже если он зарабатывает орден и Академию. Тем более что «…Рота быстро рассредоточилась вокруг кишлака так, чтобы оттуда и мышь живая не проскочила, и чтобы подстраховать атакующих с тыла…». А потому при чтении рассказа невольно возникает множество вопросов, и ответы на них мне кажутся очевидными.
Почему именно врач должен быть убийцей мальчишки? Чтобы до предела обострить нравственный конфликт.
Зачем комбату понадобилось перепоручать доктору убиение «бачонка», если ему достаточно было доли секунды, чтобы пустить автоматную очередь в его сторону? Чтобы не терять времени самому – скажете вы, но почему же тогда он терпеливо и с интересом выслушивает бесконечно длинный монолог девяностолетнего бывшего басмача, прежде чем отдать приказ свернуть ему шею? Ведь время не ждет: впереди еще один кишлак. Нет! Доктор просто обязан решать дилемму: убить или не убить ребенка, иначе конструкция не получит дальнейшего развития, а мелодраматичный вставной эпизод со стариком, смотрящим ташкентское телевидение, но хранящим более полувека мешок «катенек» – чтобы подчеркнуть убежденность и непримиримость противника: «…Когда начинается война, все права заканчиваются, кроме права убить врага раньше, чем он убил тебя!..».
Почему комбат, почуявший неладное в обстановке у второго кишлака и зачем-то совещающийся с доктором о том, как поступить, посылает, все же, бойцов вперед без предварительной разведки? Либо это плохой командир, и ему удобно, впоследствии, свалить собственную вину на друга-врача, либо гибель четырнадцати человек нужна автору, чтобы вывести свое уравнение «1 = 14?» и дать возможность состояться главному эпизоду рассказа – яростному идейно-нравственному спору профессионала-комбата и «гуманиста»-доктора в медсанчасти за бутылкой спирта.
Я мог бы задавать свои вопросы и дальше, но, полагаю, и этого вполне достаточно.
Что касается характеров персонажей – предлагаю читателям насладиться еще раз авторской характеристикой героев рассказа:
«…роту в бой вел командир батальона капитан Королев, или, как его за глаза звал весь батальон, Король. Ну, а с ним, как всегда, и доктор, старший лейтенант Гольдин, «Док». Рядом они смотрелись великолепно: комбат – типичный громила-спецназовец: этакий двухметровый шкаф, светловолосый, с большим жабьим ртом; и доктор – невысокий, однако крепко сбитый чернявый живчик-весельчак, смахивающий на киношного итальянца. Они дружили и уж в бою-то всегда держались рядом…» –
не правда ли, совершенно очаровательный махровый стереотип? Вообще, весь внутренний сюжет изобилует стереотипами и напоминает мне один из множества похожих друг на друга, как капли воды на запотевшем стекле, сценариев плохих киносериалов «про войну». А уж диалоги, особенно во время «военных действий» – сплошная «развесистая клюква».
И очень хочется в завершение рецензии процитировать великого старика Станиславского, повторив за ним его любимое репетиционное выражение: «Не верю!», хотя это – тоже клише.
022 - Козырев Олег (2 июля) «Минута молчания».
Что можно сказать об этом тексте?
Очень правильные, точные мысли и слова, и если бы было необходимо собирать подписи под ними, я не задумываясь, поставил бы свою.
Что это по жанру?
Обращение к людям, следовательно – публицистика.
Чего не хватает в нем лично мне?
Большего актива, динамики, эмоциональной наполненности, страстности, если угодно.
Но это – только мне. Мне – режиссеру. Автор прав, говоря, что «очень трудно найти слова, чтобы сказать то, что в сердце». А я опять рассматриваю текст с прагматической точки зрения.
Но, хотя автор и предупредил меня о том, что это его размышления, я, все же, положу этот текст в свой портфель для того, чтобы в оставшееся до юбилея Победы время подумать о том, как можно его использовать, с разрешения автора, разумеется.
На этом, уважаемые авторы и читатели, позвольте мне закончить первый выпуск моего обзора. Я уже, кажется, почти выбрал допустимые 10 страниц текста, а поговорить есть о чем, поэтому следующие четыре (надеюсь, что только пока четыре) прозаических произведения я разберу в следующих, так же, как и стихи. Всего вам самого доброго!
КОНКУРСНАЯ ПРОЗА (выпуск второй).
Добрый день, уважаемые дамы и господа!
Поскольку ругательных писем в своем почтовом ящике я не обнаружил, и отвечать лично мне некому, разрешите продолжить мои, скорее всего, не слишком приятные умозаключения.
023 - Юзефовская Мариам (5 июля) «Господи, подари нам завтра».
Первая и, к сожалению, пока единственная на конкурсе прозаическая работа, читать которую мне было просто интересно. И, в первую очередь, потому, что я увидел в ней ЛЮДЕЙ. ХАРАКТЕРЫ. ЛИЧНОСТИ, – с разными взглядами, убеждениями, проблемами, – поставленные войной в общие предлагаемые обстоятельства. Страшные обстоятельства – гетто. А еще потому, что я увидел АВТОРА. Автора со своим, индивидуальным «почерком». Он может нравиться или не нравиться, этот авторский стиль, главное – он свой, не похожий на других. Ведь именно ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ автора является третьим критерием оценки его работ. Поверьте, очень утомительно читать подряд поток опусов, словно вышедших из-под одного пера. И, как только перед глазами мелькнет неординарный текст, – а это ощущается сразу, – внимание моментально удваивается, и появляется интерес, даже вне зависимости от того, насколько он (текст) профессионально сработан.
Очень жаль, что автор этой повести не оставила ссылку на полный ее вариант, если, конечно, он имеет место в Интернете. И у меня большая просьба: «Уважаемая Мариам, не сочтите за труд, вышлите, пожалуйста, на мой e-mail ссылку, а если таковой нет, и повесть еще в работе, может быть, Вы рискнете переслать мне уже написанное, потому что добросовестно и полно судить о произведении, о его композиции, сквозном действии, развитии и разрешении конфликтов, а также, о сверхзадаче автора, можно только прочитав его целиком». Хотя, даже первый, предложенный моему вниманию, эпизод – взрывная ситуация, возникшая после совершенного над ребенком, втайне от матери, ритуала обрезания, моментально погружает меня в клубок непримиримых конфликтов. И мне становятся одинаково интересны и героиня повести, воспитанная социалистической системой, и ее мать, считающая, что «…Бог нам дал два костыля в этой жизни – терпение и надежду…», и древний, как весь народ иудейский, Борух Гутман, с его трагически непримиримым конфликтом с Создателем.
Разумеется, у меня могут возникнуть претензии, как к структуре, так и к стилистической составляющей повести; я даже в этом, предложенном на конкурс фрагменте, мог бы «поискать тараканов», только делать этого мне, почему-то, совершенно не хочется.
P.S. Мне, человеку другого вероисповедания, было очень радостно, интересно и полезно найти в предложенном тексте то, чего я, к сожалению, несмотря на свой, весьма солидный, возраст, не знал раньше. Спасибо!
025 - Хвалев Юрий (8 июля) «ВОЙНА ДЛИННОЮ В ЖИЗНЬ».
Когда уже в заглавии произведения, да, к тому же, набранном прописными буквами, бросается в глаза грубейшая ошибка – существительное «длина» в творительном падеже, как и в любом другом, пишется с одним Н – не только становится неловко за автора, но и, невольно, в сознание закрадывается мысль: «А чего же еще, каких еще грамматических подвигов можно от него ждать?», – мешая нормальному, спокойному и вдумчивому восприятию написанного.
Ставить или не ставить запятую после слова «война» – я оставляю на совести автора. Это зависит, во многом, от смысла, который автор в это словосочетание, вынесенное в заглавие, вкладывает. Мне, честно говоря, догадаться об этом довольно сложно. Даже после того, как работа прочитана. Но то, что и с пунктуацией у автора не слишком хорошие отношения – факт, не требующий доказательств. Недостающих запятых – множество, но, что меня удивляет, присутствует и довольно большое количество лишних. А ведь неверно поставленная запятая или другая закорючка, так же, как и ее отсутствие в нужном месте, могут, зачастую, напрочь изменить смысл написанного (вспомните классический пример: «казнить нельзя помиловать»). Читать опусы с грамматическими ошибками – занятие довольно грустное, а их тоже достаточно много. Ну, а об ошибках стилистических я уж и не говорю. Бывает, сам выверну что-нибудь этакое, особенное, заковыристое, потом читаю – ужас берет.
Есть такая забавная скороговорка: «Из-под выподверта». Ее довольно трудно произнести, с непривычки; особенно – три раза подряд. Но читать текст, написанный – от начала до конца – «из-под выподверта», еще труднее, поскольку осмысливать вывернутые самым невообразимым образом фразы приходится не трижды, а многократно, на протяжении восемнадцати страниц вордовского текста, выставленного полностью «в виде исключения». Видимо, автор считает, что любую, даже самую элементарную мысль, на бумаге (в данном случае, на экране дисплея) необходимо выражать каким-то особенным образом, иначе это будет уже «не литература», и он «литературизирует», буквально, все, не оставив в своем тексте почти ни одной фразы «в простоте». Я даже не буду приводить примеров – читайте подряд, и все станет ясно. Ну, да ладно… довольно об этом… перейдем, непосредственно, к повествованию.
О чем мне решил поведать автор? О мечте. Мечте инвалида Первой Мировой войны, которую он пронес через всю свою нелегкую жизнь, передал, по наследству, сыну, чья жизнь была не менее тяжелой, и сын, наконец, смог реализовать ее. Реализовать в самый трудный для его Родины момент. Реализовать не для себя, не для отца, а во имя победы во второй, еще более страшной, Великой Отечественной войне.
Замечательный замысел. Но вот ведь какая незадача: в бесконечной череде эпизодов, не связанных между собой сюжетно и, очевидно, долженствующих показать нам весь путь который прошла, вместе с героями повести, страна, эта мечта теряется, отходит на второй план, и я вспоминаю о ней только в финале, когда самолет с красными звездами на крыльях машет этими крыльями герою повествования.
Когда-то много лет назад один из патриархов отечественной литературы Валентин Катаев изобрел целое литературное направление, которое назвал «мовизм» от французского слова «mauvais» – плохой. Суть этого направления, в примитивом изложении, выглядит примерно так: пиши, как Бог на душу положит, пиши все, что придет в голову, перескакивай, как в разговорной речи, с одной мысли на другую, не задумываясь ни о содержании, ни о форме, ни о стиле, ни о композиции произведения. Т.е. пиши «плохую литературу», и ты обязательно будешь понят и принят простым читателем. И действительно, свои последние произведения Катаев, казалось, писал именно так. Но, Боже мой, сколько же ему понадобилось труда для того, чтобы создать для нас, читателей, эту ВИДИМОСТЬ отсутствия работы над книгой! А сколько полезной информации, сколько значительных событий тонко, исподволь сумел вложить он в «Алмазный мой венец» и «Кладбище в Скулянах» – произведения, в которых, казалось бы, нет никакого сюжета?!..
Только, ради всего святого, не подумайте, уважаемые читатели, что я собираюсь сравнивать творчество автора рассматриваемой мною, в данный момент, повести с творчеством классика советской литературы, просто слово «мовизм» неожиданно выплыло в подсознании. Очевидно, потому, что мысль автора растекается по корявому древу его рыхлого повествования, и мне, несмотря на деление повести на части, очень сложно, в бесконечной череде эпизодов, за ней уследить. А может, просто потому, что это mauvais, т.е. плохая литература без всяких кавычек.
026 - Никольская Вероника (17 июля) «ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ».
Если человек начинает писать только оттого, что у него появилось много свободного времени и компьютер, вряд ли, из этого может получиться что-нибудь путное – вынужден ответить я Веронике на заданный ею вопрос.
Милый мой Автор! Человек должен писать только тогда, когда не писать он просто не может. Но и в этом случае, результат его мучительной и трудоемкой работы далеко не всегда явится фактом Литературы, поскольку существует такая страшная и неизлечимая болезнь, которая называется «графоманией». Она заразна, эта болезнь, и человек, берущийся за перо или ставящий пальцы на клавиатуру ПК, чтобы что-то сказать Человечеству, обязательно должен помнить об этом.
Не знаю, вполне возможно (а даже, скорее всего, так оно и есть), среди читателей, а если быть более точным – читательниц интернетовской прозы, найдется довольно большое количество любительниц(лей) слащаво-сентиментальных историй, написанных в стиле дамской прозы девятнадцатого века, с той лишь разницей, что дамы того времени, работая над своими любовно-романтическими опусами, кропотливо вычищали каждую фразу, а дамы века двадцатого, а теперь уже – двадцать первого, такую работу считают лишней, выдавая сентиментально-романтические штампы в такой форме, что, читая, просто хватаешься за голову.
«…Как только Наталья Родкевич впервые увидела ЕГО, сердце в стремительной ритме забилось в девичьей груди…»;
«…Её мечтам не было предела. Но мечты девушки в один миг были разбиты, как осколки хрустальной вазы. Их звон еще долго стоял в ушах влюбленной…»;
«…Этот мужчина, который пронзил девичье сердце, по-прежнему не давал ей спокойно заснуть…»;
«…«Буря… Сейчас грянет буря…», подумала она в тот момент, когда тридцать первый номер автобуса остановился прямо перед ней…»;
«…Все происходило как в тумане. Наталья не чувствовала ни рук, ни ног. Они обледенели. Она уже не замечала, как ветер трепет её волосы, а дождь бьет по лицу, и что она промокши до нитки…»;
«…Девичье сердце ныло при воспоминании о человеке, который последним вошел в тридцать первый номер автобуса…»;
«…Чашу терпения девушки переполнил сон…», и так далее, до бесконечности…
Чаша МОЕГО терпения была переполнена уже после прочтения первых двух страниц, но я заставил себя прочесть оставшиеся двенадцать, чтобы иметь моральное право сказать: «Не надо! Ради всего святого, не надо!..».
Выражаю глубокое соболезнование членам жюри, которые, по причине взятых на себя обязательств, должны не только прочесть, но и оценить эту, предложенную на серьезный (а я считаю его именно таким) литературный конкурс, работу.
027 - Роланд Борис (15 июля) «ДЕНЬ ПОБЕДЫ».
Их пятеро в этот День Победы:
Углов, фронтовик, терпеливо, но безуспешно ожидающий своих однополчан в месте традиционной встречи;
Михайлов, мужчина из поколения сыновей, никогда не видевший своего отца, однофамилец командира подрывной группы Углова – Лешки Михайлова;
Николай, «…молодой кучерявый с ранней сединой на макушке…»,
Василий, «…широкоплечий мужчина с веселыми голубыми глазами…» и
Виктор, «…третий, коренастый с толстой шеей…», – эти трое относятся уже, скорее, к поколению внуков тех, кто воевал в сороковые годы.
И вот ведь как оно, оказывается, в жизни бывает: достаточно было Углову, которого совершенно посторонняя компания мужчин, представителей гораздо более позднего поколения, вначале воспринимала, как одного из миллионов московских алкашей, сказать одну-единственную фразу, и отношение к нему моментально изменилось:
«… - За тех, кто не увидел мир! – торжественно произнес Углов. Парни притихли, поднялись, лица их стали серьезными и даже в глазах кучерявого прочел он понимание. Все вышло как надо…», –
и эти мужчины сочли своим долгом найти ушедшего одинокого старика, найти, чтобы не оставлять его одного, быть с ним рядом, пообщаться, поговорить, чтобы помочь ему в этот радостный и грустный праздник.
И сирота Михайлов, уже пожилой человек, впервые в жизни приехавший в Москву в день Победы на встречу ветеранов, в наивной подсознательной надежде узнать хоть что-то об отце, находит в совершенно незнакомом ему Углове такого близкого и необходимого ему человека. Не случайно же «…всматриваясь в лица ветеранов, он неожиданно подумал: « Почему только в этот день вызывают они у нас особый интерес? А ведь мы сталкиваемся с ним ежедневно на работе, в транспорте, в очередях и…не различаем. Забываем о том, что они отстояли мир на земле. Они добрее, терпеливей и ответственней, чем мы. Неужели и нам надо пройти сквозь такие тяжкие испытания, чтобы стать лучше…как они. Да ! Потому они и победили, что были добры, терпеливы и отзывчивы…».
И фронтовик Углов находит в них, сыновьях и внуках, тех, кого потерял за долгие военные и послевоенные годы:
«… - Всех зачисляю! Всех! – дрогнувшим голосом ответил Углов и тяжело опустил на стол налитые тяжестью кулаки.- Все мы один отряд!
В голове вдруг зашумело, перед глазами поплыли- закружились лица, и он, натужно вглядываясь, узнавал среди них и Лешку, и Василия, и Николая, и еще много – много лиц, которых он не видел уже четыре десятка лет. Живые и мертвые, они проносились перед ним в каком-то горько-радостном хороводе. Углов опустил голову и закрыл лицо руками. Михайлов обнял его за плечи и встревоженно спросил:
- Отец, что с вами?
- Мне хорошо, сынок, хорошо…и мне страшно плохо, сынок, - простонал Углов, кулаками вытирая слезы. – Все тут со мной…и никого нет…».
И все они вместе, по воле автора, олицетворяют ту вечную, нерушимую связь поколений, которая, непременно, должна существовать в нашей жизни, благодаря тому, что человечество наделено такой замечательной способностью, которая называется ПАМЯТЬ.
Ах, как же мне хотелось бы, чтобы так оно и было на самом деле! Но, увы… как ни печально это сознавать, на мой взгляд, права «…пожилая женщина в форме санитарки с густой копной желто-седых волос, выбившихся из-под лихо надвинутой на правый висок пилотки…», говорящая окружившей ее молодежи: «…- О нашей войне скоро будут говорить так, как мы говорили когда-то о войне двенадцатого года…». Я заключаю это из моего постоянного общения с сыном, племянником и многими молодыми актерами, работающими в моем театре. Спасибо, конечно, автору за то, что он дает нам возможность увидеть самих себя в гораздо лучшем виде, чем мы есть на самом деле, но, думается мне, видит герой рассказа Углов в окружающих его лицах тех, кого уже нет в живых, потому, что ему просто этого очень хочется. Наверное, так же, как хочется этого автору этой наивной и доброй истории.
P.S. По поводу А. С. Пушкина и общения с ним героя рассказа. Я, конечно, понимаю, что подрывнику Лешке Михайлову совершенно не обязательно уметь писать грамотно и профессионально стихи, достаточно того, что он любит пушкинскую поэзию, но уж больно много отечественных авторов, начиная с М. Зощенко, увязывали события военных лет, описываемые в их произведениях, с именем, личностью и творчеством гениального поэта, и герои этих произведений напрямую общались с ним. Ну, а фраза: «…. И Углову неожиданно показалось, что вовсе не Пушкин стоит перед ним, а командир их подрывной группы Лешка Михайлов…» – извините, просто резанула мое, профессионально чуткое к любому проявлению фальши, ухо.
На этом завершаю свой второй выпуск, поскольку в настоящий момент прозаических произведений на конкурсе больше нет. В следующем выпуске перейду к произведениям поэтическим.
КОНКУРСНАЯ ПОЭЗИЯ (выпуск первый)
Прежде чем начать очередной выпуск своего обзора, хочу откликнуться на «Некритические отклики для раздела ”Критика”» Павла Отставнова (”Николаевича”), которые только что прочел. Цитирую: «…Не судите, да не судимы будете!» А как не судить, если конкурс и построен на оценках, суждениях, критике? Но мне можно - я не член жюри! И верю, что члены жюри не ”Арифметики”, посчитавшие только суммы грамматических, стилистических и прочих ошибок, а определившие нас по критериям... Каким? А вот это и есть вопрос, решаемый каждым Критиком по каждой вещи Автора. Так как Критик - это профессия творческая. Так пожелаем ТВОРЧЕСКОЙ удачи нашим Судьям и Критикам! А для пишущих братьев и сестер у меня есть только слова поддержки, отклики души…».
Уважаемый Павел! Я, видите ли, тоже не член жюри, но, тем не менее, пытаюсь, в меру своих знаний и творческого опыта, пусть не в литературе, но в весьма близком к ней виде искусства, разобраться в достаточно большом количестве конкурсных работ. Для чего я это делаю? Для того чтобы, по возможности, помочь, подсказать автору что-то, что может показаться ему полезным, как для улучшения его произведения, так и для работы в будущем. И поэтому я «определяю по критериям», как вы изволили выразиться, не ВАС, поскольку к каждому из вас я отношусь с огромным уважением, не ваши личности, не ваши душевные качества, не ваше отношение к Войне, не ваш личный опыт, который вы вынесли из нее… или только из соприкосновения с ней, а ЛИТЕРАТУРНЫЙ УРОВЕНЬ каждого из написанных вами (авторами) произведений. Конкурс-то, все же, в первую очередь, ЛИТЕРАТУРНЫЙ. Это замечательно, что Вы поддерживаете морально своих собратьев и сосестриев по перу, но, увы, мне думается, для того, чтобы стать ЛИТЕРАТОРОМ (поэтом или прозаиком), мало душевной щедрости и личного опыта. Совершенно необходимо, чтобы, как говорил Михаил Светлов, «Господь поцеловал тебя в темечко».
«…Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле. Он прибегает к этой форме – к стихотворению – по соображениям, скорее всего,
бессознательно-миметическим: черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу. Но независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из-под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, немедленное последствие этого предприятия –
ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено.
Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он – тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к мутации.
Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее.
Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки – посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, – и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его, прежде всего потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом…». ИОСИФ БРОДСКИЙ.
Эту, довольно большую цитату, завершающую Нобелевскую речь талантливейшего поэта, чьи стихи я любил еще в те времена, когда их можно было прочесть только в списках «самиздата», люблю, по сей день, и буду любить всегда, я привел потому, что сам никогда не смогу сказать о поэзии лучше, чем это сделал он, и мне очень хочется, чтобы все, кто эту речь еще не читал, обязательно сделали это. А еще – потому что, читая поэтические работы,
присланные на конкурс, ощутил настоятельную потребность поговорить о той самой взаимозависимости между поэтом и языком, на котором он пишет, поставленной Иосифом Бродским «во главу угла».
Я не знаю, ощущали ли прямой контакт с языком, авторы, писавшие бОльшую половину этих работ, но уж в зависимость от него и «от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено», они, явно, не впадали (ни немедленно, ни впоследствии). То ли они его, попросту, игнорировали, то ли сам Язык ни за что не хотел с ними общаться. И читая банальные, корявые, а порой и безграмотные строки, ей Богу, хочется крикнуть: «Где же ты,
Великий и Могучий?!.. Отзовись!..». Так в чем же дело? Почему же люди, считающие себя поэтами, обязанные не только быть хранителями Языка, но и развивать его для будущего тысячелетия, те, «кем язык жив», по выражению великого Одена, так наплевательски к нему относятся? Почему они в своих творениях используют, едва ли, сотую часть его гигантского словарного запаса? Почему они повторяют мысли, высказанные до них многократно, причем, значительно ярче и выразительней? Почему, наконец, даже те, кто пишет вполне приличные стихи, позволяют себе забывать о том, что существуют правила грамматики – фонетика, морфология, синтаксис и пунктуация. Почему так мало в стихах, предложенных на конкурс того, что называется поэтическим образом, метафорой или олицетворением?..
Возможно, причина во всеобщем, массовом падении культуры Языка? В том, что, от поколения к поколению, мы все реже и реже берем в руки Книгу? В том, что нас воспитывает уже не величественное, необъятное и всеобъемлющее наследие прошлого, а сегодняшняя, сиюминутная, плоская и примитивная масскультура?
Как-то в одной из «интеллектуально развивающих» телевизионных игр, которые иногда смотрят члены моей семьи, я увидел очаровательную девушку, которая не могла ответить на вопрос, «кто такой Руслан?», и, нисколько не смущаясь, с гордостью заявила, что она, вообще, не читала «Руслана и Людмилу». Причем, это была топ-модель, мечтающая стать актрисой, и уже снявшаяся в эпизоде в каком-то малоизвестном фильме. А мой шестнадцатилетний сосед, поступивший куда-то учиться на дизайнера, очень удивился, увидев мою библиотеку, и выдал сентенцию, звучащую, примерно так: «Лучше сутки голодать, чем страницу прочитать». Да, язык долговечнее человека, и он лучше приспособлен к мутации, но, когда подумаешь, в какую сторону, в какое качество, в какой вид он будет мутировать – жутко становится.
В прежние, доинтернетовские времена, начинающему (да и не только начинающему) автору требовались колоссальные усилия и терпение, чтобы увидеть свои творения опубликованными. Нынче же проблем с этим нет: вошел на любой поэтический сайт, зарегистрировался, выставил на нем несколько своих опусов – и ты уже можешь считать себя поэтом. А если еще, в общении с другими, такими же, как ты, неизвестными пока ни в офф-лайн, ни в он-лайн, авторами, количество твоих статистических читателей достигнет достаточно высокой цифры – ты уже можешь считать себя поэтом признанным и тешить свое самолюбие, рецензируя произведения других. Поэтому, при таком облегченном доступе к публикациям, совершенно неизбежным становится падение среднего литературно-художественного уровня. Тем более ценны редкие, к сожалению, жемчужины, которые в Интернете довольно сложно обнаружить среди десятков тысяч посредственных, зачастую, недоработанных стихов и сотен тысяч, да что там – миллионов графоманских поделок. Казалось бы, разнообразные литературные конкурсы должны способствовать этому поиску, да вот беда – хорошие, настоящие поэты почему-то крайне редко в этих конкурсах участвуют. Возможно, причина в том, что и авторы, и читатели, и судьи на этих конкурсах – одна и та же интернетовская братия, и критерии оценки произведений, на них представленных, опускаются до уровня среднестатистического. Очень хочется надеяться, что данный конкурс поднимет оценочную планку на более высокий уровень, чем большинство других, где оценки выставляются либо по принципу «нра – не нра», либо – «вот этого я знаю, а этого – нет». Со своей стороны, я, отслеживая этот конкурс, попытаюсь, в силу своих возможностей, коснуться, анализируя представленные на него работы, как содержательной, так и технической, версификационной их составляющих. А поскольку я – человек чрезвычайно занудный и въедливый, я НЕПРЕМЕННО буду говорить об ошибках – как грамматических, так и стилистических. Ну, а баллы пусть выставляют члены Жюри, это их прерогатива.
Конечно, самой лучшей формой критики большинства поэтических опусов, представленных на конкурс, явилось бы написание пародий на них, тем более что пародировать есть что (потенциальных объектов для пародий множество), и я, скорее всего, на любом другом конкурсе поступил бы именно так, но тематика этого настолько серьезна, что зубоскалить, мне думается, я просто не имею права. Поэтому, уважаемые авторы, уж не взыщите, но я постараюсь в своих комментариях и размышлениях говорить прямо, жестко, без обиняков. Обижаться или не обижаться на меня – дело ваше.
001 - Михаил Гарцев (15 июня) ...
Эта подборка из четырех стихотворений стоит на конкурсе под номером 001, и автор должен быть готов к тому, что любой критик обрушится на его произведения в первую очередь, еще не устав, и не растеряв критический запал, и ему (автору) достанется больше всех, потому что первым всегда больше всех достается – и на войне, и в мирной жизни – в работе и в творчестве. Как известно, каждый пишущий непременно найдет своего читателя, свою аудиторию, с которой его объединяют общие интересы, общие взгляды на жизнь, общий культурный уровень и, наконец, общий способ и манера выражать свои мысли. И я, прочитав предложенные тексты, задумался: а для кого же они написаны? На чье восприятие рассчитывал автор, посылая их на конкурс? Лично я не только воспринимаю, но порой и понимаю их с трудом. Вполне естественно, что у меня возникло множество вопросов к
автору. И в первую очередь, мне очень хотелось бы знать: все эти стилистические «перлы», алогизм в построении фраз, и множество других литературных огрехов – это что? Авторская сущность или попытка понравиться совершенно определенной группе читателей? В первом случае, мне жаль всех, кому доведется читать эти опусы, если же это второй вариант – налицо факт заигрывания со «своими» читателями в попытке говорить на их языке, что для поэта совершенно недопустимо. Остальные вопросы я задам по ходу разбора каждого из предложенных стихотворений в отдельности.
«Он губы обмахнул салфеткой…».
Печальный, даже трагический эпизод из жизни инвалида войны (поскольку даты написания стихотворения не знаю, не могу с уверенностью сказать, какой именно, хотя «пятерка», брошенная «под лафитник» склоняет меня к войне Афганской; впрочем, это неважно). Получил человек положенную ему государством мизерную пенсию («…Из сумки выгреб мелочишку и пенсионные рубли…»), зашел куда-то, чтобы чуточку выпить, (скорее всего, в
какую-нибудь забегаловку, где можно не снимать «пальтишко», поскольку последовательность действий указана четко: «… поднялся, вышел на мороз…», хотя «лафитник» и «салфетка» предполагают если не ресторан, то, как минимум, кафе, где нужно раздеваться), а там… «в углу целуются взасос», и так ему обидно стало, что, придя домой, достал он недопитую четвертинку водки, сделал тюрю из водки с хлебом, и, назло всем, «…давясь слезами, проглотил…», а потом лег спать, и снилась ему все та же война, и мучил его все тот же вопрос: «Господи! За что?». Вот такая вот история, если, конечно, я ее правильно понял. Обратите внимание, уважаемые читатели: я пересказал ее своими словами (причем, с попутными комментариями) в одном предложении, поставив одну-единственную точку в конце, чтобы не разрывать мысль, которая здесь одна, и не нарушать последовательность действий лирического героя. Автору почему-то понадобилось разбить свою мысль на множество коротких предложений. И если взять любое из этих предложений не в контексте стихотворения, а самостоятельно (ведь поставленная в конце предложения точка означает законченность мысли, а если мысль не завершена, обычно принято ставить многоточие), авторская мысль моментально ускользает.
«Он губы обмахнул салфеткой, в углу целуются взасос (точка)». Так выглядит самое первое предложение. Вопрос автору: между этими двумя самостоятельными действиями разных людей есть причинно-следственная связь? Он обмахнул губы, потому что выпил, или это реакция на поцелуй. Если этой связи нет, зачем они находятся в одном (сложносочиненном) предложении? Если же она есть (сложноподчиненное предложение), то логика мысли требует, вместо опущенного «потому что», совершенно другого знака препинания, чем запятая, скорее всего, двоеточия.
«Пятерку бросив под лафитник, поднялся, вышел на мороз (точка)». Второе предложение. Вопрос автору: что подразумевается под словом «лафитник»? Стопка или большая рюмка удлиненной формы, как определяет смысл этого понятия В. Даль? Маленький графинчик? Подносик, на котором он стоит? Или что-то совершенно другое, то, подо что можно бросить «пятерку», ну, к примеру, стол? Бросить – это ЖЕСТ, который невозможно сделать, приподнимая предмет, и суя ПОД него деньги. К тому же, рифма «салфеткой – лафитник» не кажется мне слишком удачной.
«Плеснул, с лица стерев оскал, хлеб накрошил он в ту же кружку, рукой беспалой размешал (точка)». Пятое предложение. Если взять его отдельно от четвертого, то в нем вообще невозможно разобраться. Вопросы к автору: Какой оскал стирал с лица наш лирический герой? И когда? Когда плескал или когда крошил? И чем он размешивал? Так-таки прямо беспалой рукой? М-да… Широкая была кружка, однако.
«Взболтнул коктейль, что было сил (точка)». Седьмое предложение. Вопрос к автору: как это можно взбалтывать «что было сил» жидкую массу, находящуюся в кружке? Объясните, ради Бога.
«Во славу братского народа,- в мозгу стучало перед сном (точка)». Девятое предложение. Вопрос к автору: где кавычки? Ведь первая часть предложения – либо прямая речь, либо цитата.
«Лет двадцати пяти от роду спал бестелесным существом (точка)». Десятое предложение (без запятой внутри). Оно, вообще, повергло меня в тихий шок. Вначале я, было, подумал, что в нем опечатка, и автор хотел написать «стал бестелесным существом», имея в виду, что герой-инвалид на войне, помимо пальцев на руке, ноги или ее части (костыли), лишился также и мужского достоинства, но потом подумал, что для одного инвалида это будет уж
чересчур, и попытался понять написанное в том виде, как оно есть. Очевидно, подумал я, автор имеет в виду душу или то, что человек во сне становится чист, как ангел. Но почему это происходит с ним именно «лет двадцати пяти от роду», а не раньше, не позже, не всегда, так и осталось для меня загадкой.
«В сознанье вспыхнула зарница (точка)». Вопрос: как может зарница вспыхнуть в сознании, если у спящего человека работает только подсознание?
«И жег вопрос его глазницы, вопрос Спасителю Христу (точка)». Тринадцатое, последнее предложение. И последние вопросы автору: Почему вопрос жег именно глазницы? Потому что человек спит, и у него закрыты глаза? Но ведь моментально в моем подсознании возникает образ человека слепого, а это, надеюсь, совсем не так. Какой вопрос хотел бы задать Спасителю наш герой? Любопытно, угадал я или нет?
Эти вопросы – да, наверное, и многие другие – непременно задал бы автору любой редактор «бумажной» литературы, вздумавший печатать это произведение (что кажется мне совершенно невероятным), если, конечно, он не слишком ленив, и не предпочел бы напечатать его без всякой правки, как это делают, судя по рекламе в разделе «Объявления», в Литературно-художественном альманахе «Рукопись» – самом дешевом в России из платных альманахов, где «…По неоднократному и настойчивому желанию авторов их ошибки не корректируются («дабы дурь каждого видна была», по словам царя Петра)…».
И, не останавливаясь на том, что обездоленный инвалид непременно присутствует почти во всех произведениях, связанных с войной, и тема эта тоже давным-давно уже стала многократно клишированной, могу сказать, в утешение автору, что стихотворение написано эмоционально, экспрессивно, в нем есть конфликт и авторская боль. Но работать-то, все же, необходимо. Работать буквально над каждой строчкой. Работать долго, упорно и кропотливо.
«ТЫ ПРОСТИ МЕНЯ, СОЛДАТИК».
А вот этот стиш, написанный разухабистым скачущим, но периодически спотыкающимся, теряя либо ритм, либо смысл, четырехстопным хореем, вполне мог бы украсить стенгазету, выпускаемую в любой из многочисленных «зон», расположенных на территории нашей уголовно насыщенной России. Как по содержанию, так и по уровню исполнения. И наверняка он имел бы успех у восторженной и благодарной аудитории.
Разбирать сей опус, не имею ни малейшего желания, хочу лишь отметить, что проводить какую бы то ни было параллель между солдатиком (слово-то, какое, по-бабьи жалостливое), лежащим «… под рев сирены, перебарывая страх, с окровавленною пеной от осколков на губах…» и отсидевшим свой срок бывшим зэком, которому «…поймать в разборках пулю просто, как и у тебя…», поскольку «…здесь всегда найдется мастер расписать меня пером…», не слишком-то корректно.
Кроме того, не могу не отметить, что тема, видимо, настолько обширна, что автору порой просто не хватает слов, и он выдает потрясающие фразы, типа:
«…Да, пора, брат, оттянуться,
оттянуться я мастак…»;
«…но не лезет водка в глотку,
в глотку водка не идет…»;
«…У войны свои резоны,
есть резоны у войны…»;
«…пропаду я за понюшку,
за понюшку табака…».
Ну, чем не знаменитое «Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булки испекал» Ильфа и Петрова?
И уж, разумеется, меня до глубины души потряс совершенно ошеломляющий образ:
«…и мне ангелом на блюдце
преподносится кабак…». Да, уважаемые дамы и господа, «ангел на блюдце» – это вам не хухры-мухры, это – что-то!
Короче говоря – весьма «содержательное и идейно выдержанное» стихотворение.
«РЕКВИЕМ».
Начну с названия. Понятие «РЕКВИЕМ» образовано по начальному слову латинского текста "Requiem aeternam dona eis, Domine" – "Вечный покой даруй им, Господи" и означает заупокойную мессу, имеющую совершенно определенную каноническую форму. Существует традиционный латинский текст реквиема, на который писали и пишут по сей день музыку многие композиторы: Моцарт, Лист, Верди, Уэббер, но есть и неканонические тексты Реквиема. На них писали музыку Бриттен, Кабалевский и другие современные композиторы. Но и в том и другом случае это НАША ПАМЯТЬ об умерших (в данном случае – погибших), это НАША боль, это НАШЕ слово, идущее из НАШИХ сердец. Теперь
посмотрим, что предлагает нашему вниманию автор? «Я тебя не виню…», – говорит своему сверстнику, не знающему, что такое война, лирический герой, погибший «в другом регионе», предварительно, на протяжении шестнадцати строк, укоряя его за легкомысленное поведение, даже не укоряя, а, обвиняя: вот, дескать, ты здесь дергаешься в танце, а я – там – дергаюсь, убитый, на тяжелом песке. И этот конфликт, конфликт погибшего с нами, живыми, проходит через все стихотворение. «Я могу на мгновение спуститься к вам,
если, конечно, вы способны ощутить «сенсорные токи», но мне, почему-то, слабо в это верится», – именно такой подтекст читается в финальных его cтроках. Так что это очень конфликтное стихотворение воспринять, как Реквием, я никак не могу, несмотря на гигантское нагромождение криков со звезд, поисков своего биополя, частиц энергии, запахов созвездий, биотоков земли, хаоса, улыбок планет и субстантов Отечества, долженствующих, по мнению автора, придать стихотворению торжественность и космический, вселенский масштаб, Реквиему свойственный. К тому же, сочетание всей этой
космической зауми с невероятно корявыми строчками: «…Ты слегка захмелел и уже подмигнул, вон, кому-то…», «…Я не стану тем, кем…», «…и отметили встречу, не компотик поставив на стол…», – не просто коробит, больше – угнетает.
Вспомнил совершенно потрясающий и по форме, и по содержанию, и по торжественной простоте «Реквием» Роберта Рождественского, и как-то, знаете ли, грустно стало. Не могу удержаться, процитирую несколько строк. Не уверен в точности авторской разбивки по строкам, поскольку цитирую по памяти.
«Помните!
Через века, через года
Помните
О тех, кто уже не придет никогда!
Не плачьте!
В горле сдержите стоны!
Горькие стоны!
Памяти павших будьте достойны!
Вечно достойны!
Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
Жизнью просторной,
Каждой секундой,
Каждым дыханьем
Будьте достойны!
Вечно достойны!..
…Люди!
Покуда сердца стучатся,
Помните,
Какою ценой завоевано счастье!..»
«Маньяки, духи и бандиты…».
Не знаю, заводят ли бойцы спецназа альбомы, в которые записывают стихи, и есть ли такой альбом у Димы Линчевского (без сомнения, замечательного человека, бойца и друга), дню рождения которого автор посвятил этот панегирик спецназу, попутно поизмывавшись над русским языком, очевидно, подражая манере речи своего боевого товарища, но место этому
«тихо-творению» именно в таком альбоме. И я, на месте автора, просто постеснялся бы выставлять этот опус, написанный к частной, хоть и замечательной дате, на всеобщее обозрение. Мне даже не хочется цитировать авторские «ляпы» – они, буквально, на каждом шагу.
P.S. Очень хочется верить, что все это написано искренне, от души, что человек, писавший эти строки, знает то, о чем неуклюже пытается мне рассказать, но, полагаю, одной искренности и знания материала для Поэзии слишком мало. Учиться надо, уважаемый! И в первую очередь, Русскому Языку.
P.P.S. Очень удивился, увидев средний балл, выставленный, на данный момент членами высокого Жюри, ибо он кажется мне незаслуженно завышенным.
002 - Воловик Александр (17 июня) ...
Первое, что хочется сказать, прочитав предложенные восемь стихотворений (или пять, если считать маленький цикл «AFGHAN» за одно), это то, что подборка очень неровная. И, хотя мне, в принципе, импонируют и горькая ирония автора, и его непримиримый конфликт с теми, кто развязывает бессмысленные войны, как на чужой, так и на своей территории, и у меня к Александру гораздо меньше претензий, чем к автору предыдущему, я, все же, попытаюсь, в несколько более сжатой форме, их высказать. Тем более что к версификации у меня претензий, практически нет: и форма и рифмы, и ритм выдержаны достаточно четко.
«САПЁРЫ В ГОРАХ».
Судя по тире, стихотворение представляет собой диалог и состоит из двух вопросов и двух ответов на них.
Мне – человеку весьма прагматичной профессии, требующей точности и конкретности, – очень хотелось бы знать, кто же они такие, эти два загадочных персонажа, ведущие между собой этот замысловатый, вычурный диалог о, казалось бы, таких простых, известных и понятных всем вещах?
«- На что УПОТРЕБЛЯЮТСЯ сапёры, когда их посылают ПРЯМО в горы?.. (разрядка
моя)». Во-первых, почему их посылают прямо, а не, к примеру, криво или по дуге, в обход? Во-вторых, глагол «употребляются», в значении «используются», плохо сочетается с «На что…», кроме того, он уже заранее предполагает ответ. Следовательно, вопрос чисто риторический, и, скорее всего, его задает сам себе размышляющий автор. Но, в таком случае, совершенно ни к чему ставить тире, превращая риторический вопрос в прямую речь. А вот жесткую авторскую иронию по отношению к тем, кто относится к саперу, как к неодушевленному предмету, звучащую в слове «употребляются», на мой взгляд, невредно было бы пунктуационно каким-либо образом выделить (кавычки, многоточия или регистр – это уже дело автора), чтобы туповатому, вроде меня, читателю все сразу стало понятно.
«- А если горы спят и в мире тихо, и бранное неактуально лихо, и не бурлит в кишечнике Земли?..». Этот витиеватый вопрос еще больше убеждает меня в риторичности этого псевдодиалога. И, оставив в стороне кишечно-полостные ассоциации автора (это уже вопрос вкуса) и ни к селу, ни к городу прозвучавшее, очевидно, для рифмы, импортное «мерси», могу сказать, что грош цена была бы этому стихотворению, если бы не последняя строка: «…А главное – лопатку зачехли», вызывающая у меня совершенно определенные ассоциации.
«AFGHAN»:
«1. Песенка для родителей мальчиков».
Потенциально очень неплохое стихотворение, но, с моей точки зрения, недоработанное. Не стану выписывать «тараканов», обнаруженных при чтении текста – автор, при желании, сделает это сам – приведу, для наглядности, лишь один пример:
«…Там давно уж освоили местные
топоры и приклады железные
и другие железные методы
против тех, кто суется с советами…». Разве топоры и приклады – методы?По-моему, они, скорее, средства или орудия для того, чтобы «железными методами» добиваться своей цели. Может показаться, что это мелочь, но ведь именно из мелочей и складывается целое. Понравилось, что автор использовал цитаты из Киплинга, правда, не уверен, что нынешнее молодое поколение знает, кто это такой. Не понравились строки:
«…Пой, романтика, тропами Каина,
герметично в бессмертие впаяна…». Заумно. Тяжело для восприятия и внутреннего видения.
Зато хорошая, сильная и точная финальная фраза.
«2. Прощание».
«4. Речь».
Два откровенно слабых стихотворения. Все в них, вроде бы, правильно, но, увы, не трогают они меня. Есть такое «крылатое» выражение: «Не все, что зарифмовано – стихи». Наверняка, эти тексты были актуальны и необходимы в совершенно определенное время, как газетная публицистика, но «в веках» остаются лишь те, что содержат в себе глобальные обобщения, делающие их актуальными во все времена.
Попутно: в предложении «…Согласно присяги, мы их выполняли приказ…» следует писать «согласно присягЕ…», потому что предлог «согласно» всегда употребляется с существительным, стоящим в дательном падеже.
«3. Афганцы идут к нам».
Жестко, кратко, достаточно образно. Непонятно лишь, почему должны звучать именно тамтамы, а не барабаны или, скажем, оркестры? При чем здесь Африка? «Африканские страсти»?.. – не знаю. Не понял, честно говоря.
«ПОСЛЕДНИЕ ИЗВЕСТИЯ».
Страшный, шокирующе-эпатажный образ бандита-каннибала, насильника и садиста. Этакий экспрессионизм, в духе линогравюр Френка Эллиса, – правда, российского разлива, – с жуткими натуралистическими подробностями. Что ж, наверное, можно и так. Важно, чтобы стихотворение достигло цели и донесло до нас главную, как мне представляется, мысль автора: «Война превращает в людоедов обе противоборствующие стороны». Недаром же стихотворение называется «Последние известия», и завершают его строки:
«…И в их аул ворвётся наш отряд.
И тех, что не доест - свинцом зачистит».
Не знаю, возможно, автор и не ставил перед собой этой задачи, но мне стихотворение прочиталось именно так. Я прочел эту мысль, прочтут ли другие?
В связи с этим, одно небольшое, но весьма существенное замечание: когда фраза, особенно если она представляет собой довольно длинное речевое звено, рвется стихотворной строкой внутри предложений, ее составляющих, она становится трудной для восприятия, а также – для произнесения вслух. Если читать по смыслу – теряется метр, если по метру – трудно уследить за смыслом.
«Стоит погода новогодняя…».
Отсутствие, какого бы то ни было, знака препинания в конце второй строки, совершенно необходимого, поскольку «крещением увлечена» – это деепричастный оборот, повергает меня в сомнения по поводу того, кто же увлечен крещением – погода или война. Если погода – необходимо поставить точку. Если война – нужна запятая, но тогда запятую в первой строке необходимо заменить точкой.
«ГОРКА СЛОВ».
Лучшее из того, что представлено в этой подборке. Серьезное, умное стихотворение, даже с философским подтекстом, который мне удалось в нем прочесть. Вот только очень хотелось бы, чтобы СЛОВА, которые случайно рождаются под пальцами ребенка, отличались, в их написании, от основного текста и от понятий, которые мы видим в них вместе с автором. Без этого смысл стихотворения приходится очень долго расшифровывать. Беру, наугад, любое четверостишие:
«…От слова капля к слову камень
точило проводило путь
и огневыми языками,
дразнила слова пламя суть…».
Не кажется ли вам, что гораздо понятнее и нагляднее мысль автора будет выглядеть в вариантах: «… От слова КАПЛЯ к слову КАМЕНЬ…» или «…От слова «капля» к слову «камень»…» и т. д.?
Кстати, в этом четверостишии совершенно необходима запятая в конце второй строки: это сложносочиненное предложение. Да и, вообще, не вредно было бы пройтись по тексту всех стихотворений и уточнить пунктуацию. Плохие с ней отношения – видимо, болезнь большинства интернетовских авторов.
И еще пара претензий. Мне кажется, чисто стилистически, просторечное «ИГРАЛОСЬ» плохо сочетается со «старым мудрым Гауссом», о котором далеко не все знают, кроме того, бытиЕ, превращенное в «бытиЁ», меня весьма огорчает.
003 - Крюков Игорь (17 июня) ...
«ЛУБОК».
Уж кому-кому, как не мне, знать, что такое лакировка действительности в зрелищных видах искусства? Бог мой, сколько лет от меня добивались именно этого, пресекая любую попытку говорить правду, даже эзоповым языком! Поэтому мне очень близка тематика этого стихотворения. Тем обиднее, что автор, наглядно и убедительно продемонстрировав мне в двадцати восьми строках довольно большое количество кинематографических штампов, последние четыре – главные! – скомкав, делает невнятными и трудными для понимания.
Ну, объясните мне, Игорь, ради Бога, в чем выражается Ваше «недостойное» поведение после просмотра фильма? А самое главное – это нечеткость мысли в последних строках:
«…Как мне жаль, мой отец, как мне больно,
что ты не был на этой войне!..».
Понимаете, какая штука: при такой редакции последней строки, мне совершенно не понятно, что на другой-то – на НАСТОЯЩЕЙ, не киношной – он был. Может быть, строка должна звучать так: «…что ты был не на этой войне!..», – или как-то еще? Подумайте, пожалуйста!
«ВОСПОМИНАНИЕ»…
С очень точной, зримой метафоры начинает автор свое стихотворение. Да и читая дальше, я ВИЖУ все, о чем он хочет мне рассказать. Хорошее стихотворение.
P.S. Убедительная просьба: расставьте, пожалуйста, в обоих стихотворениях недостающие запятые. Я, на вскид, недосчитался шести в первом и четырех во втором. Кроме того, мне совершенно непонятно, зачем Вы во многих местах переносите тире в следующую строку, с этого тире ее начиная? Это сразу вводит меня в заблуждение, т.к. тире в начале строки предполагает прямую речь.
О «ЖЕНСКОЙ ПОЭЗИИ» НА КОНКУРСЕ.
Изменив выбранному принципу комментирования конкурсных работ в хронологическом порядке их поступления, позволю себе поговорить отдельно о работах шести (пока) авторов-женщин, решившихся прислать свои стихи на этот, казалось бы, такой «мужской» конкурс.
Есть в русском языке два слова, равно обозначающие человека, который пишет стихи: «поэт» и « поэтесса». И если к первому я отношусь с глубочайшим уважением, то второе, совершенно непроизвольно, вызывает у меня чувство легкой иронии. Для меня Ахматова, Цветаева, Друнина, Алигер – ПОЭТЫ, как и некоторые другие женщины, писавшие и пишущие стихи. В чем, как мне кажется, разница между тем, что пишет поэт, и тем, что рождается под пером поэтессы? «Женское начало» в поэзии часто трактуется, как иррациональность, самозабвенный поток эмоций и чувств, отсутствие рассудочности. Иррациональность предполагает захлебывающееся многословие. У Поэта – напротив: четкая выверенность слова и сжатость стиха. Поэт, даже захваченный чувством, значительно острее воспринимает предметный мир и гораздо точнее и беспощаднее видит в нем самого себя.
Женщины хлынули в поэзию, после триумфального явления в ней Ахматовой, все нарастающим потоком, и сегодня их в нашей поэзии, вероятно, значительно больше, чем мужчин. Недаром же Ахматова писала в своих «Тайнах ремесла»:
«…Я научила женщин говорить… –
Но, боже, как их замолчать заставить!..».
Нет-нет, не подумайте, ради Бога, милые женщины, что я против того, чтобы вы писали стихи! Ни в коем случае! Пишите себе, на здоровье! Пишите о том, что вы хорошо знаете: о любви, о материнстве, о семье… но, раз уж вы беретесь писать о Войне, не обижайтесь, если я буду рассматривать ваши стихи так же жестко, как и стихи тех, кто через нее (войну) прошел, испытав все на собственной шкуре, и не стану делать никаких скидок на пресловутое «женское начало».
004 - Мишина Елизавета (17 июня) ...
«Я не видела войны... (размышления дочери, матери, сестры и друга...)».
Произведение, состоящее из трех частей и эпилога, этакий, своего рода, триптих.
1.
«…Я не видела войны.
Я о ней читала в детстве.
Ощущение вины
Иногда тревожит сердце…».
Читаю первые строки, и сразу же возникает вопрос к автору. Скажите, Елизавета, а что, в более зрелом возрасте Вам читать о Войне не приходилось? Хоть убейте, не могу поверить, что Чаковский и Васильев, Ремарк и Хемингуэй, Василь Быков и Виктор Астафьев прошли мимо Вас. А посему, уже это – первое – четверостишие настораживает.
«…Почему - спроси - вина?
Я отвечу - очень просто,
Потому что ты, война,
Не в мои ворвалась вёсны…», – и далее, общаясь с Войной, которая, вряд ли, стала бы спрашивать, по какой такой причине она иногда ощущает себя виноватой, автор развивает эту мысль на протяжении еще восемнадцати довольно-таки банальных строк, прежде чем предъявить Войне свое обвинение:
«…Подсудимая Война,
Сколько счастья ты украла?..».
2.
«…Повезло, считайте, мне -
Побывала за границей.
Но теперь мой счет войне
Удво... удесятерится…».
Не могу не обратить внимания автора на последнюю строку четверостишия. В том четырехстопном хорее, которым написан основной текст стихотворения, ударение в стопе имеет место быть на первом слоге, и недоговоренное слово «удвОится» будет звучать (а читающий должен его, непременно, для себя продолжить, чтобы понять смысл), если не ломать ритм, как «Удвоится». Но это так, к слову.
Во второй части «триптиха» автор, столкнувшаяся с Войной или ее последствиями в бывшей Югославии, уже общаясь с Нами, на протяжении тридцати с лишним строк задает нам вечные вопросы «Почему?», «Зачем?», «Кому это надо?» и «Кто виноват?», сознавая сама их риторическую банальность:
«…Пусть банально - мы семья,
Многоликая, большая…». И единственным открытием для меня, читающего эту часть, является то, что слово «Мрзим» в переводе на русский язык означает «Ненавижу».
3.
«…Что ж ты, Родина моя,
Знать, училась плохо в школе?
Не учла урок? А я ...
Я спрошу тебя - доколе???..».
Тут уже автор предъявляет счет Родине, которая, в который раз уже, наступает на одни и те же грабли.
«…Ты твердишь про благодать,
Рост и к счастью перемены...
Только разве же достать
Счастье хитростью военной?..».
Так ведь не хитростью, а именно с позиции силы, совершенно по-шапкозакидательски, не задумываясь о потерях, пыталось и пытается руководство страны решать региональные проблемы.
И еще одна придирка к логике построения фразы:
«…Сколько раз, неся портфель
За мальчишкой-первоклашкой,
Мать припомнит ту капель,
Что заявится однажды…».
Как, простите, можно «припомнить» то, что еще не свершилось? Подумать об этом – да, представить себе – да, но припомнить?..
4.
И, наконец, эпилог, в котором автор обращается с просьбой к Господу Богу, и который примиряет меня со всем многословием первых трех частей. Хотя, честно говоря, для того, чтобы понять автора, мне хватило бы и его одного.
Совсем немного коснусь версификации. Недавно мне довелось прочесть интереснейшую работу профессора К.Ф. Тарановского «О взаимоотношении стихотворного ритма и тематики» (всем, кто не читал – рекомендую). Как можно понять уже из ее заглавия, автор анализирует в ней, каким образом ТЕМА влияет на выбор поэтом размера, метра, ритма стиха, даже не просто влияет – диктует его. И мне хочется обратить внимание читателей на то, насколько убедительней и весомей звучат строки, в которых автор ломает ритм легковесного хорея, которым написан основной текст. И, хотя они и представляют собой рваный ряд, казалось бы, не зависимых друг от друга образов, понятий и фраз, в совокупности, они дают достаточно динамичную, зримую картину войны.
006 - Сапожникова Александра (18 июня) ...
«Васильки».
Совершенно беспомощная с литературной точки зрения, длинная, до невозможности, слезливо-сентиментальная работа, состоящая, сплошь, из зарифмованных (иногда более или менее удачно, иногда – нет) банальностей.
«И всё, что есть, уже было раньше» – цитата из Экклезиаста. Я позволю себе наглость несколько ее перефразировать: «И все, что здесь есть, уже было раньше, только значительно лучшего качества».
018 - Татьяна (26 июня) ...
«Я ведь вернусь?» (Бойцам отряда «Вымпел», г. Грозный, 1996г.)
На мой взгляд, информация, которую дает мне автор в послесловии, имеет гораздо бОльшую литературную ценность, чем само стихотворение, в котором, кроме охов, ахов, стонов и всхлипов, а также – пуль, которые то «весело жужжат пчелками», то «как ясные звездочки освещают путь», и нет ничего.
Шибко «жалостное» стихотворение.
019 - Зимнева Наталья (26 июня) ...
«22 ИЮНЯ»; «БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ»; «ДРУГАЯ ВОЙНА».
Разбирать каждое из предложенных стихотворений по отдельности особого желания не испытываю, поскольку все они написаны на одном и том же (весьма слабом) художественном уровне. Посмотрел на даты их написания и подумал: скорее всего, автор, вообще, пишет стихи к праздникам и другим знаменательным датам, зарифмовывая, как умеет, прописные истины. Охотно верю, что все это написано искренне, но читателям от этого не легче.
030 - Алексеева Алёна (5 августа) ...
«Промёрзшая теплушка» (моей бабушке Алексеевой Вере Николаевне).
Факт использования детей и женщин в качестве живого щита сам по себе страшен и подл. И я вполне могу себе представить и теплушку, и людей, находящихся в ней. Но не благодаря этому стихотворению, а совершенно абстрагируясь от него. Потому что это, неуклюже стилизованное под разговорную речь, стихотворение почему-то не вызывает в моем воображении зрительных образов. Но бабушке, если, конечно, дай ей Бог, она еще жива,
прочесть его, наверняка, было очень приятно.
021 - Аинова Татьяна (1 июля) ...
«Война как повод для флирта…».
Это стихотворение, также написанное женщиной, стоит несколько особняком от предыдущих пяти. Оно написано по-мужски жестко, резко и конфликтно. Тем и подкупает. Конечно, мне было бы очень любопытно узнать конкретное имя теоретика пишущего эссе «Война, как повод для флирта», тексты из которого, предварительно зарифмовав, автор закавычила, представив, таким образом, нам, как цитату. Хотя я и понимаю, что это обобщенный образ. А вообще-то, мне было бы интересно познакомиться с другими произведениями этого автора, что я непременно и сделаю, сходив на один из названных ею сайтов.
008 - Букреев Сергей (18 июня) ...
«Война».
А вот это стихотворение, не знай я, что его написал мужчина, определенно, отнес бы к произведениям «поэтесс». Настолько оно жалостливо-сентиментально.
На этом позвольте мне закончить очередной выпуск моего обзора. Думаю, произведений десяти авторов для одного выпуска больше, чем достаточно. И пусть вас, уважаемые авторы и читатели, не удивляет, что одни работы я рассматриваю весьма подробно, а, прочитав другие, ограничиваюсь двумя-тремя строчками – это значит, что в первом случае я нахожу предмет для разговора, а во втором – нет.
КОНКУРСНАЯ ПОЭЗИЯ (выпуск второй)
009 - Шуцкий Юрий (16 июня) ...
Во-первых, хочу персонально поприветствовать коллегу по творческому цеху, поскольку полагаю, что Юрий имеет самое непосредственное отношение к Театру (читал на предыдущем конкурсе его работу, написанную в стиле «Работы актера над собой» К.С.С.). Ну, а во-вторых, не премину рассмотреть три его стихотворения, предложенные нашему вниманию.
«Мир соткан из войны…».
Серьезное, умное, содержательное стихотворение. Если бы мне предложили придумать название к нему, я бы назвал его «Диалектика жизни» или просто «Диалектика», потому что автор с самого начала строит его на единстве противоположностей.
«…Мир соткан из войны,
Война – в одеждах мира…
Мы святы и грешны…
Творим и бьем кумиров…».
Мы очень противоречивы, и все мы идем из страны, которая была, в страну, которая будет. И очень трудно пройти этот путь, сохранив себя, не качнувшись, либо в сторону абсолютного неучастия, либо в сторону жестокости и насилия. И очень хорошо, что автор, склонный, в отличие от многих, к самоанализу, ищет на этой (ОБЩЕЙ нашей) дороге СВОЙ путь к Истине.
«СТОЙКИЙ СОЛДАТИК».
Очередной анализ себя и своего места в «этой жизни». И образ андерсеновского «стойкого оловянного солдатика», примененный к самому себе, кажется мне достаточно убедительным. Симпатичное стихотворение, я даже слышу его, как песенку, но оно могло бы быть еще лучше, если чуточку поработать над строкой, которую автор разбил на две:
«…Летит ли пуля,
Смерч идет…» – две ее части, в предложенной редакции, существуют в разных наклонениях. Кроме того, после слова «идет», вместо запятой, на мой взгляд, стоило бы поставить тире, подразумевающее недостающее «все равно».
Еще одно тире я бы поставил в строке «…Но вот – с одной ногой…», а оборот «…в мундире и с ружьем…», непременно выделил либо запятыми, либо тире, поскольку он отвечает на вопрос «как?», а не «с чем и в чем?».
«Печенка пока еще в норме…».
Да, конечно, молодо-зелено… Довольно легко читается ассоциативный ряд, понятен подтекст. Две отличных финальных строки:
«…Нельзя же стрелять бесконечно –
Пора превращаться в листву!..»,
Но две предыдущих портят впечатление от них нечеткостью мысли:
«…Их детские мысли не вечны.
К порядку я их призову…».
Во-первых, местоимение «их», повторенное дважды, попросту «невкусно», а во-вторых, не очень понятно, кого автор собирается призвать к порядку: юные «почки» или их незрелые мысли.
P.S. Маленькая, чисто режиссерская рекомендация автору: попробуйте представить любой свой поэтический текст в виде прозаического и, произнося вслух, поработать над ним, как чтец работает над текстом, чтобы добиться абсолютного СМЫСЛОВОГО звучания, и тогда все необходимые цезуры отчетливо встанут перед Вами, потребовав, даже если Вы не помните правил грамматики (что взрослому человеку совершенно не обязательно, поскольку он ставит знаки препинания автоматически), тех или иных пунктуационных «закорючек», помогающих читателю лучше Вас понять.
010 - Дигурко Сергей Леонидович (19 июня) ...
Если кто-нибудь, пусть даже очень и очень авторитетный, попытается убедить меня в том, что эти нескладные, труднопроизносимые тексты написаны «свободным стихом», или, паче чаяния, употребит в их адрес красивое и загадочное импортное слово «верлибр» – я все равно ни за что ему не поверю.
011 - Казакевич Геннадий (21 июня) ...
«11 сентября 2001 года».
Это очень хорошо, что автор «понимает тему расширительно». Плохо то, что он в своем стихотворении просто констатирует факты, не показывая нам своего, ЛИЧНОГО отношения к событиям, оставив его глубоко в подтексте. Для публицистики (а это именно публицистика), жанра весьма темпераментного и конфликтного, этого, ей Богу, мало. Мне думается, дело в том, что между событиями прошлого и терактом 11 сентября существует не только явная параллель, но и определенная разница. В Дахау и Треблинке людей убивали за их расовую принадлежность, на Колыме и в Пекине – за политические убеждения, в Пномпене – за то, что их было слишком много, и полпотовскому режиму нечем было их кормить, в Катыни – за то, что они представляли потенциальную опасность при установлении в Польше социалистического режима… Этот список можно продолжать до бесконечности. А в Нью-Йорке? За что?.. Вот вам теза и антитеза, которые необходимы для динамики любого стихотворения, внутренний драматургический конфликт, помимо вечного конфликта между убийцами и их жертвами. Меня убивали, но я еще жив, меня закопали, но я еще жив, меня отпевали, но я еще жив… и вот меня, все же, убили. И если бы автор задал этот вопрос «За что?», написав, ну, хотя бы, «…и вот я погиб – неизвестно за что – в беззаботном Нью-Йорке…», у меня, право же, не было бы к нему никаких претензий.
012 - Xantos Le (21 июня) ...
«Плач Маньки. Антивоенное».
Хороший парикмахер-стилист, работая с актером или телеведущим, затрачивает массу времени и усилий, чтобы добиться того самого эффекта «художественного беспорядка», который воспринимается нами, как беспорядок естественный. Прозаик Валентин Катаев, о «мовизме» которого я уже упоминал, мучительно долго работал над своими произведениями, чтобы вызвать у читателей ощущение полного отсутствия своей работы над ними, ощущение абсолютной легкости и свободы их написания. Тексты народного площадного театра и фольклорной политической сатиры, создаваясь веками, сохраняли свою основу и приобретали новые краски, оттачиваясь от исполнителя к исполнителю. Вот и это стихотворение, написанное, явно, в фольклорном духе, требует, на мой взгляд, серьезной авторской работы над ним, поскольку в нем, наряду с совершенно замечательными строчками, есть и сырые, невнятные, недоделанные. Хотелось бы, чтобы каждая строка била точно в цель, чтобы ритмический и метрический фольклорный «беспорядок», сознательно примененный автором, несколько упорядочившись, стал единственно возможным «художественным беспорядком», и тогда мы легко воспримем его, как естественный.
Про знаки препинания говорить уже надоело. Видимо, автор очень спешил, потому и позабыл в спешке расставить не только запятые, но даже, местами, и точки.
013 - Богданов Лев (20 июня) ...
В послевоенные годы, когда я был еще очень маленьким, по вагонам пригородных поездов, медленно ползущих из Ленинграда и в Ленинград, ходили инвалиды войны и пели песни, зарабатывая себе на хлеб и выпивку. Я очень хорошо помню и их, и песни, которые они пели – предельно искренние песни, но с корявыми, зачастую, не слишком грамотными текстами. Именно они вспомнились мне, когда я читал тексты, предложенные автором. Лев Богданов – профессиональный художник, и ему, как художнику, по-моему, несложно, пройдя по своим текстам, нарисовать для себя внутреннюю «ленту видения», и тогда он сам, без чьей-либо помощи, сумеет найти в них логические и стилистические «ляпы».
В качестве примера таковых, предлагаю вашему вниманию только два:
«…танки мнут хлеба, плавится песок
и снаряды косят спелый колосок…».
Ну, а как же иначе: ведь и в самом деле, из артиллерийских орудий, как бы их ни было много, попасть по одному колоску, даже спелому, чрезвычайно сложно.
«…утром – рано меня поезда унесут на край света,
и цыганка-судьба вслед за мной ворожить побежит…».
Так и представляю себе эту цыганку, бегущую то за одним, то за другим, то за третьим поездом, на которых в разные стороны уезжает «на край света» лирический герой.
И хотя, с музыкальным сопровождением, возможно, огрехи текста и не очень заметны, все же, думаю, что кисть и карандаш художника подчиняются автору гораздо лучше, нежели чернила и перо или клавиатура компьютера.
015 - Резницкий Михаил (22 июня) ...
«Реквием».
Я не знаю, как мне писать об этой работе. С одной стороны, все, что связано с Блокадой, для меня, Ленинградца, дорого и свято. С другой стороны, раз уж я взялся за такое непопулярное дело, как критика, я просто обязан указать автору на недостатки предложенного текста (а их достаточно много) с тем, чтобы он, при желании, что-то мог в нем исправить. Пожалуй, я поступлю следующим образом: я не буду ничего писать в обзоре, а если автору интересно мое мнение, я, с удовольствием, поделюсь с ним своими соображениями приватно, по почте.
А вот за эти строчки – автору мое спасибо:
«…Есть особая радость: родиться и жить в Ленинграде,
Есть особое горе: подолгу не видеться с ним…».
016 - Беридзе Юрий (24 июня) ...
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ КРОВОТОЧИН (Памяти тех, кто сражался в Чечне).
Чем старше я становлюсь, тем больше меня привлекают в поэзии ясность и простота. Вот и эта подборка, на удивление ровная по уровню исполнения (впрочем, почему «на удивление», автор – военный журналист, следовательно – профессиональный литератор), дает мне возможность увидеть Войну, написанную, без каких бы то ни было формальных изысков – просто, ясно, прозрачно, зримо, буднично, если угодно. А ведь самый главный ужас войны – именно в ее повседневной будничности.
«…Трагично обычна картина... Рутина...
Вот только что был ты, и вот уже нет...».
Я не вижу необходимости разбирать каждое стихотворение в отдельности. Я воспринял подборку, как единое целое. И наибольшее впечатление на меня произвело стихотворение «Паспорт для фрагментов».
Уважаемый «Капраз»! Очень надеюсь, что Вы не будете возражать, если я – бывший когда-то давным-давно матросом СФ – положу Ваши стихи в свой «портфель», сохранив их на жестком диске ПК, с тем, чтобы использовать кое-что из подборки в работе над сценарием музыкально-поэтического спектакля о войне, идея создания которого зреет в моем театре уже давно. Если это произойдет, я непременно сообщу Вам об этом.
017 - Кириченко Дмитрий (24 июня) ...
«Шевроны».
Вот хоть бейте, хоть пытайте меня, все равно я понятия не имею, что можно написать об этом, совершенно нечитабельном (хотел сказать совершенно другое слово) произведении. Я только подумал: неужели и в жизни Дмитрий говорит таким, совершенно невообразимым, образом? С таким корявым пафосом и ложной патетикой?
«…Стойте! Люди с оружьем!
Что вы делаетЕ?
Мир нам рушить не нужно,
А не то быть беде!..».
Ладно, хоть про шевроны, «поправшие все законы», сказал, что они ни в чем не виноваты.
И, тем не менее, я убежден в том, что автор абсолютно искренен.
020 - Юдин Борис (вне конкурса) ...
«ВОЙНА, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО».
Именно так озаглавил небольшую подборку из трех стихотворений Борис Юдин, приславший свои стихи, как член Жюри, вне конкурса. Я долго думал, почему же он так их назвал? Ведь и блокада, и массовые расстрелы, да и кровопролитные битвы наших далеких предков (как с врагом внешним, так и между собой), разумеется, имели место в реальной истории. Возможно, дело в том, что автор, не сталкиваясь с войной лично, пишет то, что рождается в его воображении? Или наоборот – автор слишком близко столкнулся с ней в своей жизни, и ему просто очень хочется, чтобы ее не было. А может быть, причина в чем-то совершенно другом. Не знаю. Но, в любом случае, это авторский взгляд на события прошлого и авторское к ним отношение.
«Помню - пели в теплушках солдаты…».
Просто, доступно и понятно. Тем и хорошо. У людей, переживших Блокаду, страх мучительного голода остается в подсознании на всю жизнь. Моя мать, до самой смерти, даже в самые благополучные, сытные годы, когда резала хлеб, аккуратно смахивала хлебные крошки в ладонь и съедала. И я очень отчетливо могу себе представить как ребенка, открывающего окно в огромный мир, так и взрослого человека, делящегося с голодными птицами своим хлебом.
«День Победы».
Очень сильное, метафоричное стихотворение. И, так же, как у капитана первого ранга Беридзе, я испрашиваю у автора разрешения на возможное его использование в моей основной работе.
Не могу не обратить внимания на отсутствующие пять запятых в строках:
«…Снят клюв. Воронея блестит на стене…» – необходима запятая после слова «воронея»;
«…А Ворон не может забыть о войне…» – не хватает запятой в конце строки;
«…Он Ворон, он Вран – он чует где враг…» – нужна запятая после слова «чует»;
«…И говорил, что смертельно устал…» – нет запятой в конце строки;
«…И историк запишет своим стилом…» – нет запятой в конце строки.
И еще: подумайте, может быть, стоит закавычить «конь вороной», чтобы каждому было ясно, что это не просто вороной конь, а «конь вороной» из Апокалипсиса. Все же, это цитатно.
Да, кстати, чуть не забыл: в предыдущем стихотворении в конце строки «…Открывая окно в белый свет…» тоже необходима запятая.
«Вой на!».
А вот это стихотворение, достаточно добротно сработанное, я воспринимаю именно, как сделанное. Разумеется, это мое субъективное мнение, но мне кажется, что старославянские архаизмы, все эти «вои», «рати», «оратаи», «зегзицы» (кто не знает – «зегзица» означает «кукушка») очень плохо сочетаются с сегодняшними «снарядами, в клочки рвущими тучи», «рэпом», «траурным крепом», а также с Ромулом и Ремом, никогда в жизни, насколько я помню школьный курс «Истории Древнего Мира», не имевшим к русичам никакого отношения. Мне могут возразить, что автор писал о Войне во вневременном, всемирном масштабе, что образ седых Ярославн (не «Ярославен», как просклонял автор в винительном падеже множественного числа имя Ярославна) – это собирательный образ вдов всего мира, как венчанных, так и соломенных, но, в этом случае, я просто не вижу настоятельной необходимости в стилизации под Древнюю Русь.
Попутно: прилагательное «княжий» (княжеский) во множественном числе пишется «княжие» (княжеские); причастие «отточеной», в данном случае, нужно писать с двумя «Н», кроме того, оборот «саблей отточенной» необходимо выделить запятыми, поскольку он существует в значении «как отточенная сабля».
Впрочем, эти ошибки, как и недостающие запятые в предыдущих стихах, я, пожалуй, могу отнести за счет небрежности, невнимательности или рассеянности автора.
024 - Иванов Ростислав (10 июля) ...
«Недоеденный ужин. Опустевший стакан…».
Короткие скупые фразы (не придираюсь, потому что автор использует этот прием сознательно). И я, читая их, отчетливо представляю и атмосферу, и внутреннее состояние человека, пишущего эти строки. Жаль только, что никакой новой для себя информации, кроме состояния и атмосферы, я не получил. Но это – исключительно мое мнение. «ИМХО», как, почему-то, принято писать в Сети.
028 - Глухов Андрей Владимирович (21 июля) ...
По личной просьбе автора, прозвучавшей в его письме еще до того, как я взялся за критику поэтических произведений, я должен разобрать его работы с максимальной строгостью, как можно подробнее, не сдерживаясь в оценках и выражениях. Не знаю, насколько это у меня получится, но попробую, подчеркнув в очередной раз, что я не литературовед, и выражаю только свое, личное мнение.
Ощущение от первого прочтения, чисто эмоциональное: ярко, образно, впечатляюще. И если не вчитываться, то оно таким вполне может и остаться. Но стоит только начать читать «по второму разу», анализируя внимательно каждую строку, становятся отчетливо видны логические, стилистические и прочие авторские ошибки. Вот о них то я и буду говорить, раз автор меня об этом просит. Тем более что текст, опубликованный не «в бумаге», а виртуально, очень легко можно, при желании, исправить, поскольку пословица «что написано пером, не вырубить топором» в интернете не действует. Ну, а заодно поговорю и о том, что в этих стихах кажется мне естественным, а что – искусственным. Хотя, достоинства и недостатки произведений, написанных «по наитию» и выстроенных профессионально, очень сложно определить и обозначить – все зависит от индивидуальности и таланта автора, а также от его «сверхзадачи» в момент написания стихотворения. Недаром же и Пастернак, и Бродский придавали огромное значение интуиции и моменту откровения в поэтическом творчестве, а великий лирик (как я его понимаю) Владимир Маяковский написал статью «Как ДЕЛАТЬ стихи», в которой, на примере своего стихотворения «На смерть Есенина», наглядно продемонстрировал процесс технической работы над стихом, отчего это замечательное стихотворение не стало ни на йоту хуже.
«КРАСНО-БЕЛОЕ БЕЗУМИЕ».
Ах, как соблазнительно для поэта, или даже просто для человека, пишущего стихи, как хобби, пожонглировать словами, обыгрывая многократно в разных вариациях всего два прилагательных – «белый» и «красный». И автор делает это последовательно и достаточно умело. И образ белых и красных коней (мгновенная ассоциация с полотнами Петрова-Водкина), ведомых обезумевшими «богами войны» – образ яркий и убедительный. Но…
Первые претензии уже к первому четверостишию:
«…Белые кони, красные кони...
Кожу земли разрывают копыта…».
Образ Земли, как живого существа, кожу которого разрывают копыта коней, яркий и неожиданный сам по себе, к сожалению, промелькнув, не получает в дальнейшем никакого развития, а потому не очень понятно, зачем он, в таком случае, вообще понадобился автору.
«…в гривах запутались ветры погони -
мчат табуны, во единое слиты…».
Надо полагать, вначале была погоня, кто-то за кем-то гнался, и когда догнал – «табуны» слились в один. В предложенной редакции, и погоня, и соединившиеся «табуны» находятся в одном предложении, противореча друг другу, несмотря на тире, долженствующее, вроде бы, показать определенную последовательность событий. Кроме того, непонятно, почему КАВЛЕРИЙСКИЙ ОТРЯД или атакующую ЛАВУ автор называет табуном. ТАБУН – это конское СТАДО, которое делится на КОСЯКИ, по количеству жеребцов, находящихся в нем со своими кобылами. Если автор просто проводит ассоциативную параллель между воюющими из-за кобылиц, обезумевшими от жажды продолжения рода жеребцами и «красными и белыми» героями гражданской войны, фанатично убивающими друг друга, то эта параллель должна быть оформлена, я полагаю, несколько иначе, чем выглядит в дальнейшем тексте. Да и непонятным тогда становится авторское сожаление в финале стихотворения о конях, которые «БЫЛИ прекрасны», если это кони «вообще». И, наконец, самое главное: нельзя ни говорить, ни писать «во единое слиты». Это, извините, не по-русски. Можно сказать «слиты воедино», можно сказать «в единое целое». В первом случае – это наречие, во втором – прилагательное, обязательно требующее существительного. Примеры: «в едином порыве», «в едином строю» и т.д.
«…Белые кони красны от кровищи,
красные кони белы в хлопьях пены...
Белый клинок ослепительно свищет
и обагряется кровью из вены…».
Хорошо. Вот только вызывает некоторые сомнения словосочетание «ослепительно свищет».
«Ослепить» – это воздействие на зрительные органы, а «свист», скорее, может оглушить или даже парализовать (вспомним Соловья-разбойника), хотя, я вполне могу допустить и такой вариант, как гиперболу.
«…Смерчем закручен табун очумелый,
рубятся насмерть безумные Марсы...
”Красный” лежит обескровленный - белый,
”белый” упал окровавленный - красный…».
Тоже неплохо, но… Опять я говорю о причинно-следственной связи. Если «табун» закручен смерчем, потому что его закрутили «безумные Марсы», то нужно поставить в конце первой строки двоеточие. Если нет – не надо ставить их в одно предложение.
Тире в третьей и четвертой строках, определяющее, своего рода, разъяснение, требуют при прочтении вслух цезур, что ломает очень хорошо выдержанный по всему стихотворению ритм скачущих лошадей. А жаль.
«…Люди-безумцы, как вы были смелы!
Гордые кони, вы были прекрасны!
Жизнь вас делила на красных и белых,
смерть примирила вас, белых и красных…».
Все правильно, четко и ясно. Только в первой строке, опять же, при прочтении вслух, приходится ломать ритм, иначе звучит слово «вЫбыли». Чтобы сохранить ритм, я бы порекомендовал отредактировать ее, ну, к примеру, так: «Люди-безумцы, вы ТАК были смелы!..», или как-нибудь еще.
А в целом – очень неплохое стихотворение, особенно если учесть дату его написания.
«МУЗЫКА МОЕГО ДЕТСТВА».
Хорошее, очень внятное, «зримое» стихотворение с очень РУССКИМ поступком девочки-сироты в финале.
А вот над этими строками я порекомендовал бы поработать:
«…А сзади дочка, бледная девчушка,
тащила за ремни аккордеон.
В углу пивной, сияя перламутром,
он пел, и пил, и плакал, снова пил.
Как на работу возвращался утром,
а вечером с ребенком уходил…».
Вот ведь какая незадача: поскольку автор нарисовал в мою «ленту видения» аккордеон, я, читая дальше, понимаю, что пел, пил и плакал, СИЯЯ ПЕЛАМУТРОМ, именно аккордеон, а вовсе не инвалид войны. А в следующих строках читается, что утром он приходил, как на работу (кстати, здесь надо поставить запятую), один, и только вечером уходил домой уже с ребенком.
«ГОНЧАР».
Помнится, где-то, когда-то я уже писал о том, что, насколько я помню школьную программу, в химии есть такое понятие – раствор. Он бывает слабым (в этом случае ни вреда, ни пользы от его употребления не наблюдается), насыщенным (когда вред или польза безусловны) и пересыщенным (тогда его употребление становится проблематичным, поскольку взвесь, растворенная в воде, кристаллизуется, приобретая свое первоначальное состояние). Так и в этой, с моей точки зрения, вполне достойной работе. Поскольку желание построить фразу, выразить любую свою мысль, даже достаточно простую, каким-то особенным образом, вообще весьма характерное для авторского «почерка» Андрея Владимировича, становится, в результате, основополагающим. А от этого, к сожалению, очень часто возникает тот самый феномен, когда форма начинает превалировать над сутью. «Так что, господа, во всем должно быть чувство меры и точная дозировка, – как говорил один мой знакомый провизор, – иначе можно, ненароком, любимую тещу жизни лишить». И я с ним абсолютно согласен: во всем, даже в таком щедром и образном виде творчества, как поэзия.
«…Познав все крУги маеты
в аду мучений,
он скрылся в райские сады
глиноверчений…».
Итак, человек «в аду мучений познал все крУги маяты». Не кажется ли Вам, уважаемый Андрей Владимирович, что мысль, выраженная таким витиеватым образом, представляет собой не просто «масло масляное», а «очень-очень масляное масло»? Ведь в русском языке спокон века существует устойчивое словообразование «пройти все крУги ада». К тому же, уже само понятие «Ад» предполагает мучения. Мне, например, не известны ни «Ад удовольствий», ни «Ад спокойствия и блаженства», ни какая-либо другая разновидность Ада. Теперь о «райских садах глиноверчений», в которые он скрылся от окружающего мира: я не знаю, есть ли в «Толковом словаре» слово «глиноверчение», или это авторский неологизм, но, в любом случае, это слово должно обозначать один, совершенно определенный процесс (так же, как, скажем, «столоверчение» у спиритов), т.е. понятие, существующее только в единственном числе.
«…Стирались все извивы лет
в гончарном круге,
круженья множества планет
ласкали руки.
Крушенье тысячи надежд
в круговращенье,
простая глина без одежд -
крик всепрощенья…».
Я понимаю, что вся веленная сосредотачивалась в пальцах гончара, когда он работал, забывая в этот миг обо всем, что отняла у него Война, но уж больно сложно это «закручено» автором, я бы даже сказал – заумно, и обязательно требует после прочтения дополнительной расшифровки.
Дальнейшие строки просты и понятны, а четыре финальных – просто хороши:
«…То холодна, то горяча
струится глина...
Слепым пришел домой гончар
из-под Берлина…».
Возможно, Андрею Владимировичу покажется, что я разобрал его стихи недостаточно подробно, но, к сожалению, мой недолгий отпуск заканчивается, и я должен приступать к своей основной работе, забот в которой – выше головы.
Я, конечно, постараюсь до конца конкурса хотя бы вкратце прокомментировать оставшиеся конкурсные работы, но если мне это не удастся – что ж… неохваченные мною авторы, увы,
останутся в состоянии «три Н» (термин, изобретенный таджикским писателем и критиком М. Рабиевым, означающий «наивное неведение невинности»). Впрочем, скорее всего, особо огорчены этим они не будут.
На этом позвольте мне закончить этот выпуск обзора.
Всего вам доброго, уважаемые дамы и господа!