Жара и духота. Сквозь коросты асфальта и брусчатки, с болот поднимаются испарения. Они дурманят голову не хуже паров алкоголя. Так и нестлевшие безродные мученики, согнанные когда-то строить Город, ворочались в чавкающей плаценте подогретых трясин. Их утробные стоны слали простые проклятия гранитной тяжести не понятой ими судьбы. Клаустрофобия.
Я слышал эти стоны. Они густели в моей голове. Ртуть. Ядовитая. Тяжёлая. Жидкая, она переносила центр тяжести то ко лбу, то в затылок; в правое полушарие, в левое полушарие. Где-то в сознании нарушилась герметичность, и я чувствую привкус ртути во рту. Я болезненно-бережно поворачивал головой, ища спасения, но спасение было недосягаемо – я просыпался. Сквозь линзы оконных стёкол солнце уже настелило свои тончайшие горчичники на мою постель. Зачем я проснулся? Для кого это утро? Я прячу голову под подушку, но сразу начинаю задыхаться. Избавление либо во сне, либо в гастрономе. Пройти через умывание, одевание, через клоаку дороги с беспрерывным движением шума и смрада – я ещё не готов. Я думал о тёплой, но чистой воде в графине на кухне. Зная, что не поднимусь, думал, что нужно встать и дойти. Паралич.
Прежде, просыпаясь утром, и не только утром – вообще, просыпаясь с жуткой головной болью, я знал, что стоит мне ещё немного поспать, и боль утихнет. И мне удавалось вернуться в сон. Я просыпался позднее, с головой, пусть тяжёлой, но не больной. А теперь утратил эту способность. Будто проблемы с эякуляцией – кажется ну, вот-вот. Подыскиваешь наиболее выгодную позицию, сосредотачиваешься. Вот-вот! Но что-то срывается, Это отходит, превращая твои действия в грубую механику, и ты уже работаешь на износ, но всё попусту – силы покидают тебя. То, к чему ты так стремился, растворяется, и ты, без сил и удовлетворения, валишься набок. Не уснуть.
Я сполз на пол. Вначале, я попытался поднять, хотя бы голову. Ковёр разжижился, обернувшись тошнотой, ударил меня под дых и схватил за горло. Я прижался к расползающемуся ковру, пытаясь удержать змеиное кишение замысловатого восточного орнамента. Дышать. Покой. Тишина. Я закрыл глаза и вижу вместо себя скрюченную куклу. Голую безвольную куклу. Рыба, выброшенная на сушу. Дышу через открытый, пересохший от дыхания рот. Нужно выкарабкиваться, нужно что-то выпить; нужно что-то выпить алкогольное – иначе, подступающая депрессия напросто раздавит. Похмелье – это не только головная, физическая боль. Это атака на психику с применением самого совершенного психотропного оружия. Чтобы выстоять, нужно заполнить сознание истиной, которая заключается в том, что чтобы не случилось – это уже произошло, стало опытом, и с этим придётся жить. Иногда, например сегодня, эту истину настолько трудно постичь, что я прибегаю к крайней мере – перезагрузке. Попросту, я напиваюсь по новой. В этом случае нужно преодолеть лишь низменное сопротивление своего животного организма, но это, в сравнении с психотропным терактом, сущие пустяки.
Воспряв, принимаю вертикальное положение. В голову вонзается железная арматура, кто-то играет моим сердцем в бешеный пинг-понг о стенку. Я тоже никогда не мирился с определением «грудная клетка». Рядом разорвалась вакуумная бомба и меня выворачивает наизнанку. Если бы во мне оставалась резервная жидкость – меня бы пробил пот. Я чувствую, как раскрылись все поры. Иссохшие железы выдавливают последние слёзы. Из желудка, через пищевод, сочится ни к чему не пригодная желчь. Пустые лёгкие, сжимаясь, выдавливают последний кашель. Ну, природа, что ещё? Ничего. Я не умер. Так то. Умыться, одеться и – главное не трезветь.
В Городе – жара. Люди ходят голыми, солнце плавит сознание, молодёжь готова совокупляться прямо на улице. Более-менее удавшиеся девушки спешат показать всё то, что только томилось поводом к демонстрации. Я смотрю на их белые скользкие бёдра, они смотрят в мои глаза. Их, как правило – красивые, колени непроизвольно раздвигаются, делая походку корявой. Их взопревшие, зудящие гениталии, зажёванные беззубыми челюстями вспотевших ляжек засасывают и слюняво мусолят моё истерзанное солнцем и продуктами распада алкоголя либидо. Жара задавила волю, сделав меня особенно уязвимым, сделав меня Посторонним - и я уже смогу убить араба. Опасаясь совершения непонятных поступков, прячусь в прохладе «Дирижабля». Это бар, напротив «Чкаловской». Здесь всегда работает кондиционер. Даже зимой. Здесь я жду Лиину, с которой мы собираемся сходить на Стрелку, посмотреть плавучие фонтаны. Пока жду – пьянею. Это плохо, но не самое неприятное. Трудности в том, что я пью пиво, и через некоторое время превращусь в старого простатика. После Beck’sа, взятого в магазине возле моего дома, Василеостровское отдаёт помоями и чуть кислит. Тётка за стойкой меня недолюбливает. Мне наплевать. Мне, вдруг, стало наплевать на всё. И меня это устроило. Лиина, мчащаяся комета, сейчас вторгнется в мою атмосферу и всё разрушит. Нужно сделать последнее усилие, чтобы спасти мир. Я набираю её номер. Сквозь шум метро, я ору куда-то в космос, перенаправляя её сразу на Стрелку. Я лгу, что я буду где-то там. Выключаю телефон. Она не потеряет день – она увидит много людей и шестидесятиметровые струи, и всё под классическую музыку. Я останусь в ракушке бара до сумерек.