Я выхожу на улицу привычным путем - через окно. Дует нежный ветерок, так приятно чувствовать его всем телом. Вокруг снег, а я без ничего, но мне совсем не холодно. Это не холодный снег - добрый. В нем можно даже купаться.
Я опускаюсь на землю и иду по главной улице моего сна. Здесь тоже, как и в реальности, ездят машины, и люди ходят куда-то по своим делам. Но какие-то не такие здесь люди. Добрее что-ли. Улыбаются тебе, и даже летают иногда. Хотя у каждого наверное полно проблем.
Я сворачиваю на проспект и с земли, с разбегу, взлетаю над домами. Дальше вперед - вперед, к зоне восхождения, к зеленой, величественной, безупречной. Она даже в реальности отпечаток оставила. Люди назвали его балкой, и стараются обходить стороной.
Сейчас главное не проснуться – долететь до входа. А потом, потом уже она не даст проснуться – слишком много в ней силы, струящейся энергии.
Полет замедляется и меня тянет вниз. Это – болота. Место, которое не каждого пропустит. Асфальт здесь заканчивается – остается залитый слякотью песок. Сзади видна последняя пыльная улочка, вот он знакомый киоск с девушкой, которая продает овощи. И кто их здесь будет есть. Но такая уж профессия.
Я осторожно ступаю на болота. Слякотно, но можно идти. Когда то Павлик показал мне путь, а раньше я ходил к зоне мимо старой телевизионной вышки, по узкой тропинке проходящей между зарослями кустарников. Потревоженное болото недовольно хлюпает. Вот здесь уже не зима, а осень. Возможно – весна. И тут – момент, который никогда не получается уловить. Болото, которое казалось проходимым как минимум за пол-часа - остается за спиной и впереди громадная зеленая-зеленая равнина. Лето.
Я снова взмываю и лечу стремительно в моем любимом направлении, прямо на запад, за Солнцем. Вот земля заканчивается, и я вижу огромный обрыв вниз. Внизу все словно игрушечное – целый мир – горы, реки, если приглядеться, на горизонте видно море. Но туда я не летаю. Мой сон заканчивается здесь, а туда еще не время. Мягко приземляюсь на краю обрыва. Рядом с парнем. Он, как и я, полностью обнаженный, сидит, свесив ноги вниз с обрыва и смотрит все время куда-то вдаль. Волосы у него не длинные, слегка вьющиеся, темно-бежевого оттенка. А глаза то-ли зеленые, а может быть даже голубые. Я очень давно не видел его глаз. У Орка глаза зеленые, хитрые. А у брата моего были глаза романтика. И сейчас они устремлены куда-то вдаль. Их не увидеть. Нужно, наверное, стать до последней частицы этим безграничным миром, чтобы в них заглянуть.
- Здравствуй, - говорю я ему тихо.
- Здравствуй, - отвечает мне брат, продолжая глядеть вдаль. - Редко ты стал заходить. В его голосе нет упрека. Просто какая-то едва заметная грусть, словно легкий ветерок, который дует под солнечным ясным небом.
- Я знаю, - говорю я. - Я иногда забываю. Иногда не получается пройти через болото.
Говоря это, я не слышу своего голоса. Так всегда во сне. Говорить гораздо легче, если привыкнуть.
Мой брат молчит. Но я знаю, что он улыбается. Я люблю его такую улыбку. Но теперь она предназаначена только этому огромному простору. Некоторое время мы сидим молча.
- Как ты живешь там ?, спрашивает брат. Он всегда это спрашивает теперь.
- Я по разному. Орк не угомонится. Он зол и коварен. Он изуродовал твое тело, а теперь поселился в твоей квартире, уродует твои стихи.
- Оставь его, - мягко отвечает брат. - Он меня не интересует. Расскажи как ты ?
- Иногда пишу, иногда пью. Стараюсь гулять, вспоминать больше.
- Да, память - сильная вещь, - говорит брат многозначительно. Будто бы о чем-то еще. - А как она ?
От этого вопроса у меня все сжимается внутри. Здесь, как нигде, трудно сдержать слезы. Но я отвечаю брату. Я не могу не ответить ему.
- Орк убил ее. Он ненавидел ее, хотел вырвать ее из моего сердца, но ему не удавалось. Тогда он напоил меня ядом сомнения, усыпил мою волю, и я, я...
Я не могу больше говорить. С обрыва в бездонную пропасть капают никому не нужные слезы.
- Я знаю,- говорит брат. Его голос теперь – словно стая птиц которая несется на тебя. И тут же сильный порыв ветра начинает трепать наши волосы, высушивая мои слезы. Я чувствую как неотвратимый огонек безразличия и ненависти разгорается во мне.
- Убить его пытался несколько раз. Но он как меченый. Кирпичь падает в воду, острое стекло остается в волосах, ядовитый дым стелется по земле.
- Не трогай его,- серьезно говорит брат. Его путь – горькая городская вода. Не нам его судить. Но наш путь - весенний ручей. Помни об этом. У тебя есть она. Теперь снова есть. На чистом сердце остался огромный рубец лжи, но оно все еще бьется! Береги, береги, – кричит уже брат.
Волна воспоминаний накатывает на меня. Белокурая девочка. Там далеко-далеко. На Земле. Родная. Рядом с ней, меркнет вся остальная земля.
- Да, брат. Она единственная, осталась у меня там. Я сберегу! - Она похожа на тебя., добавляю я, и уже улыбаюсь.
- Да, да, - хитро отвечает брат и смеется. Как я люблю этот смех. Чистый, словно ручеек на балке. Когда то этот смех бросал вызов обществу, а теперь вот так просто разливается в этом чистом небе. Даже когда его хоронили, я сквозь слезы слышал этот смех где-то там, в вышине, в небе. И тогда во мне родилась, нет не вера. Просто знание. Знание того, что мой брат остался. Он просто теперь здесь, на восходящей зоне. И я нашел его здесь!
Мы с ним сидим и оба смотрим вдаль. Скоро зайдет солнце. Скоро мне пора. И я скажу как обычно.
- Может быть ты вернешься ? Без тебя так тяжело там.
Я оборачиваюсь и вижу за спиной, прямо в поле, маленькую каморку с приоткрытой дверью. Если в нее заглянуть, то там видна комната, с большой кроватью и креслом-раскладушкой. На кровати спит бабушка, а кресло пустое. Оно больше не нужно. Орк иногда спит на нем, но ночью он сидит зачастую у Лягушки. Ищет остроту фраз, но никак не найдет. Может быть от этого он такой злой. Ведь мой брат был поэтом и художником, а у Орка никак не получается писать стихи.
- Я не могу вернуться, - отвечает брат, - там стало слишком узко для меня. Все равно ведь назад вытолкнет.
И я понимаю что он прав. Вот сон тает, и начинает дергаться, словно занавес с прикрепленными декорациями из бумаги.
- Прощай!, - говорю я. - Прощай брат!
- Прощай и ты!, кричит мне брат, и я снова просыпаюсь ровно в 5 утра. Моя подушка мокрая от слез. Так бывает теперь. Раньше я знал, что слезы высушит летний ветерок, а теперь они цепкие и колючие, как льдинки. Может быть растворятся когда-нибудь в весеннем ручье ?
Я знаю, что еще увижу брата. Мы будем разговаривать с ним, и, может быть, он прочтет мне пару-тройку своих новых стихов, таких волшебных и непонятных. И, хотя я довольно хорошо научился запоминать свои сны, стихи не запоминаются никогда. Видимо, тот мир умеет скрывать от нас, земных жителей, свои самые сокровенные тайны.