- Ведьма! Она ведьма! На костер её!
Толпа неистовствовала. Обвинения, будто камни, хлестали девушку.
-Колдунья! Сжечь её! Вместе с ее колдовскими травами…
«Да никакие они не колдовские, - так хотелось крикнуть девушке, - мне просто от бабушки передалось искусство врачевания. А травы…. Эти травы ночью я собирала для него…» И девушка с любовью посмотрела в сторону стоявшего поодаль юноши. А он молчал, опустив глаза.
- Может ли кто-нибудь сказать в защиту этой девушки? Доказать, что она не колдунья?
Но на слова старейшины не отозвался никто. Ни один человек не стал на защиту бедной девушки.
- Ну а ты? – старейшина перехватил молящий взгляд девушки, - Ты, юноша… Ты можешь поклясться, что она не ведьма?
- Я не знаю её, - промолвил юноша. Испугался он очень что и сам может пострадать за связь с колдуньей.
Огромная толпа с еще большей силой загудела: «колдунья»… «ведьма»… «сжечь»… И юноша кричал вместе со всеми - сначала тихо, вполголоса, а потом все громче и громче, одержимый безумством толпы.
И в тот же миг запылало пламя у ног невинной. Языки огня лизали уже тело, но не эта боль жгла сердце девушки. Вспомнила несчастная, как поддалась на речи ласковые, как оставила отца с матерью и пошла вслед за любимым. Она ведь одна дочь была в семье родительской, все любили ее, лелеяли. Вот и пришлось ей, уйдя из дому, всему учиться с самого начала: и хозяйство вести, и мужу угождать (она-то парня этого мужем своим считала – любила его сильно). А когда сын старейшины стал все чаще на красавицу поглядывать, резко отказала ему: дескать, муж у меня.. люблю его. Тот же все не успокоится. Вот и решили все, что не иначе как приворожила эта пришлая девушка молодого человека, ведь он спать-есть и на других девушек смотреть перестал, только о ней грезил. А тут некстати захворал любимый, все вдруг стало ему немилым. Вспомнила девушка, чему бабушка учила ее, вот и пошла она в лес травки искать всякие, лечебные. И нашла она нужные лишь когда уже ночь наступила. Вот и застали ее за этим занятием люди, старейшиной посланные.
Смотрела сейчас девушка в родное лицо юноши, искаженное безумством, и жгучие слезы заливали опаленные огнем щеки.
Жестокий костер погас, безжалостное пламя исчезло, оставив на площади серый пепел, который разносил во все стороны равнодушный ветер. Толпа, получив наслаждение, разошлась, а юноша так и стоял на площади. Не было у него никого, и некуда ему было идти. С площади его вскоре прогнали, и он побрел в поисках другой жизни. И где бы он ни был, куда бы ни прибивался, отовсюду был гоним, обруган, оскорблен и нередко избит. И чем больше ему доставалось, тем чаще он вспоминал девушку: ее заботу, ее голос, ее нежность и любовь.
«Мир жесток, - твердил несчастный,- Он отнял у меня то, что было всего дороже.»
«Нет, это не мир отнял у тебя самое дорогое, - услышал он голос внутри себя,- Это ты отрекся от него, чтобы сохранить себе жизнь.»
Так и прожил он оставшуюся жизнь с вечным укором совести, как с клеймом. И спокойной жизни у него не было, и спокойной смерти не получил.
Да и сын старейшины, некогда оклеветавший невинную девушку, тоже получил по заслугам: едва костер погас, унося жизнь любимой, разум оставил его навсегда.
***
Не отрекаются от любви ради собственного спасения. И не предают из мести. Нет этому прощения.