Иногда Маша беседовала, часто спорила, порой и вовсе ругалась - сама с собой, с той, что любила задавать вопросы: «Интересненько, а зачем это ты делаешь?», «Ну и ну, неужели ты совсем не способна думать?», «И что мы теперь будем делать с этим равнодушным сухарем?», беседы эти редко заканчивались хоть каким-то согласием, попросту Маша любила ложиться на диван, закрывать глаза и разговаривать.
В один из вечеров, когда мыслям и сомнениям было особенно неспокойно, Маше пришлось выложить начистоту то, о чем она даже своей недоброй собеседнице почти ни разу не рассказывала, та же, словно забыв о своей всегдашней словоохотливости, всё что-то отмалчивалась да лишь недовольно сопела.
Я хотела одно время обратить... Обращать на себя его внимание – чтобы он хотя бы сначала посмотрел на меня... Оголенным нервом... Мне так хотелось видеть его глаза... Чтобы он понял, что я одна... Да и не одна, но не такая, да и не такая, а просто существую... Чтоб мои глаза хотя бы на время впитали для него весь мир вокруг... Высохший после этого... Потом решила, что всё не так, напрасно – решила не стараться, забыть, одна – так одна, но... Дни убивали друг друга, и ничто не менялось... Каждый день, с каждым днем не могла ни о чем думать, кроме... Него – представляла, проходила – рядом с его домом, смотрела, надеялась на...
Не слыша ни слова в ответ, Маша открыла глаза, долго, до появления черных кругов, всматривалась в желтый стеклянный свет лампочки ночника. Вновь прикрыла веки, в пульсе проникшего внутрь нее света стала рассматривать, как Алеша читает книжку, как смотрит куда-то в сторону, о чем-то думает... Даже малого количества сил не потребовалось, чтоб подвести Алешу к телефону, управляя его пальцем – медленно, очень медленно – прокрутить несколько раз диск телефона.
- Алло! – Маша сняла трубку еще до того, как раздался звонок.
- Маша? Это я...
Гудки раздались почти сразу же, и лишь легкий вдох, быть может, успел добежать по телефонным проводам до звонившего, а, может, и не поспел даже вырваться из сомкнутых губ – Машина рука опустилась на рычажок телефона, едва голос Алеши сумел преодолеть расстояние и шепнуть на ухо: «Это я».
На улице было холодно, ветрено, снежно, и Маша, прикоснувшись к замерзшему стеклу рукой, стала рассматривать, как оставивший небеса снег прикрыл собой улицу, людей, машины, Алешу, замершего у подъезда. Подошла к широкому старинному шкафу, приоткрыла дверцу, достала два пузырька – посмотрела сначала на один – темного стекла, с надписью, сделанною Машиной рукой: «Настойка приворотная», потом бросила взгляд на другой, стекла светлого, с приклеенным квадратом белой бумаги, на котором чернело всего две буквы: «Яд».
Откупорила первый пузырек, присев за стол, медленно, очень аккуратно налила темно-красную жидкость в красивый, тонкого стекла бокал, отодвинула его от себя подальше. Справилась с пробкой, что торчала из высокой бутылки с пестрой этикеткой, налила в другой бокал простого красного вина. Стала ждать. Перед тем, как Алеша, постояв несколько минут перед дверью, решился все же нажать на кнопку звонка, Маша добавила яду – по паре капель - в оба бокала. Нет, нет – дозу вовсе не смертельную, так, для аромата.