ЧЕЛОВЕК НИОТКУДА
И вот кто-то скупает воздух,
А кто-то идет по воде,
Спотыкаясь о знаки вопроса:
«Кто мы? Зачем мы? И где?»
Н. Вдовиченко
Он шел по набережной Ангары, по бульвару. Шел медленно, глядя прямо перед собой, время от времени как бы говоря что-то себе под нос, в короткую рыжеватую, как будто пропыленную бородку. Город медленно погружался в вечернее оцепенение, граничащее с вялотекущей гражданской войной. Человек поправил висевшую за спиной на потертом ремне акустическую гитару с облупившимся лаком, отчего струны ее негромко запели, почесал нос и вздохнул. Мимо промчались несколько подростков на роликовых коньках, с восторженным визгом и смехом.
Человек присел на лавочку, достал из кармана помятую пачку дешевых сигарет, закурил. Назойливые летние мухи, вившиеся в воздухе, стремглав дали тягу от едкого табачного дыма. Человек закинул ногу на ногу, устроил на колене гитару и, дирижируя в воздухе разбитым за долгие годы службы ботинком, принялся быстро перебирать пальцами. Поплыла грустная, красивая мелодия.
Никто не обращал на него внимания. К подобным явлениям в городе давно уже привыкли. Ничего удивительного, если бы он еще и поставил рядом на асфальт коробочку или положил шляпу для мелких монет. Таких людей называли не попрошайками, а просто – стритовщиками, уличными певцами и актерами. Окурок тлел в углу рта у человека, и легкий серый пепел столбиками падал на линялые джинсы…
Мимо прошли несколько молодых людей в спортивных штанах, со стрижеными головами. Один из них постоял, отвесив нижнюю губу, послушал, хмыкнул и сплюнул на землю. Но они ничего не сказали и прошли дальше. Человек улыбнулся им вслед. Странная это была улыбка – тихая, немного грустная и какая-то по-детски наивная. Если бы не этот странный музыкант, можно было бы вообще подумать, что люди давно уже разучились так улыбаться.
Он просто сидел на лавочке и негромко играл на гитаре, а мимо шли и шли люди, и мало кто обращал на человека внимание. Некоторые пару мгновений слушали, иные просто оборачивались, но большинство просто проходили мимо него, как будто там было вовсе пустое место. Кстати, внешность человека мало располагала к проявлению ему внимания. Полунищий бродяга – музыкант, каких на просторах России развелось нынче немерено. Да и вид у него весь какой-то потрепанный, пропыленный, как если бы он уже оставил позади миллион дорог и путей. А на вид – совсем молодой, явно не больше двадцати пяти – тридцати лет.
По аллее шла компания из нескольких мальчишек и девчонок старшего школьного возраста. Яркие, пестрые, намеренно – неопрятные, у некоторых волосы были выкрашены в разные цвета и торчали прядями во все стороны. Возле человека с гитарой они остановились, окружив скамейку, и молча слушали, как он играет. Как только музыка прервалась на глубоком, печальном аккорде, одна из девчонок, в кожаной жилетке и с проколотой серьгой бровью обратилась к музыканту:
-Хай, чувак!
-Здравствуй, - приветствовал ее человек.
-Ты автостопщик? Вписку ищешь?
-Что ищу? – вопросительно поднял бровь человек.
-Место, где потусоваться, - девушка была явно удивлена, что кто-то не знает значения этого слова. – Ты откуда?
-Я сегодня уже уезжаю, - улыбнулся музыкант. – И ничего мне не нужно. А сам я издалека… Если вам интересно… Из-за Урала, скажем так. Сегодня в Иркутске. Мимоходом.
-Круто! – восхитился один из мальчишек. – А куда потом?
-Не знаю… Куда глаза глядят. Просто езжу. Смотрю.
-Вот – вот, - девушка как бы продолжила ранее с кем-то начатый разговор. – И я говорю, мол, чего здесь сидеть, надо двигать куда-нибудь, а то все мозги прокиснут. Другие люди катаются по России, а нам здесь сиди у предков под замком!
Дальше все пошло совсем просто. Один из мальчишек, упитанный, румяный, попросил у музыканта гитару, сыграл несколько общеизвестных песен, его сверстники попели хором, а человек только сидел, и молчал. Его просили тоже что-нибудь спеть, но он сослался на отсутствие голоса. Никто и не настаивал.
-А мне снилось, что Христос воскрес! – гнусаво тянул, подражая Бутусову, мальчишка, а ему дружно подтягивали – А мне снилось, что он жив…
Человек улыбался, как будто речь шла о чем-то очень забавном, но молчал и никто не мог понять, что же именно так веселит его в этой всем известной песне.
В конце концов у кого-то из компании запиликал в пестрой сумке-торбе сотовый телефон, и все вдруг срочно засобирались куда-то.
-Пойдем с нами, - пригласили они человека, - К чувихе одной бухать!
-Нет, спасибо, - музыкант на ходу догадался, что бухать – значит распивать спиртные напитки, - Мне тоже пора…
Он встал с лавочки, привычным жестом закинул за плечо гитару и пошел по аллее дальше. Пару раз кто-то из развеселой компании мальчишек и девчонок оборачивался и смотрел в спину странному человеку, быстро уходящему в полумрак летнего вечера.
А музыкант свернул на узенькую тропинку, идущую между деревьев, подошел к парапету набережной и легко перескочил через него. Шелестя ботиками по ветхому, крошащемуся бетону набережной, он спустился к воде.
Ангара мягко катила свои мутноватые, пахнущие сыростью и тиной воды дальше, под мост. Человек присел на кусок массивного блока с торчащими из него концами черных арматурин, выпирающий из земли, сорвал стебелек травы, обильно выросшей на сырой жирной почве, обильно питавшейся влагой от реки, задумчиво сунул его в рот и положил голову на колено. С Ангары дунул легкий порыв теплого ветерка, приятно овеял лицо, перебрал пряди жестких, как проволока волос. Человек снова улыбнулся, только на сей раз грустно, как будто чему-то печально-далекому, почти забытому и только случайно подобранному на периферии памяти. В воде у самого берега мерно покачивалась на поверхности воды горлышком вверх пустая пивная бутылка, по реке медленно полз пассажирский кораблик, с него доносилась музыка и чьи-то крики. Было так спокойно, тихо и хорошо, что не верилось, что все это происходит здесь, в Иркутске, вечером летнего дня.
Человек не спеша пошел вдоль берега, чуть сгорбившись и сунув руки в карманы. Следы его ног, глубоко отпечатываемые в земле, медленно наполнялись водой, или метились примятыми стебельками травы. А музыкант с потрепанной гитарой за спиной все брел и брел дальше. Если бы кто-то в этот миг взглянул прямо в его лицо, то поразился бы его выражению бесконечной усталости и печали, как будто человек этот нес на своих плечах неимоверный груз, и не было никакой возможности сбросить его или хотя бы опереть обо что-то, просто передохнуть, мотнуть головой, стряхивая заливавшие глаза капли пота. И уж точно никто не смог бы понять, что это за ноша такая, от которой можно столь страдать.
От каждого шага гитара легонько билась о бедро, отчего корпус ее негромко гудел и постанывал. Походило на то, что только эта старая гитара понимает, насколько тяжко приходится ее хозяину, печалилась вместе с ним, но ничего не могла поделать, так как была просто музыкальным инструментом, пусть и имеющим собственную душу.
Над головой человека с пронзительным тоскливым криком пронеслась чайка. Музыкант поднял глаза и проводил птицу взглядом. Вдоль берега стремительно пронеслась легкая дюралевая моторная лодка, распуская из-под носа широкие пенные усы. Волны вскоре достигли берега, высокая трава, росшая прямо из воды, зашелестела и закачалась.
На набережной, впереди, прямо на корявом, источенном некогда волнами бетоне была намалевана черной краской из баллончика здоровенная Звезда Сатаны и стилизованный перевернутый крест. Рядом же валялось несколько разбитых пивных бутылок и гора разнообразного мусора. Человек остановился, несколько минут пристально рассматривал «шедевр» наскальной живописи двадцать первого века, потом горестно покачал головой и пошел дальше.
Он ни о чем не думал. Он ничего не анализировал. Ничего не осмысливал. Просто внимательно глядел по сторонам, накапливал информацию о новом для него городе. А думать придется позже.
Человек добрел до самого моста, недолго посидел на грязной картонке, брошенной на бетонную плиту, не спеша прочитал разновеликие и неровные надписи краской на плитах. Это были, в основном, любовные изъяснения кого-то перед кем-то. За спиной громко зашуршало. Человек обернулся. Вдоль серой, грязной стены шли трое обряженных в ужасные лохмотья нищих, бомжей. Волна тошнотворного смрада мгновенно перебила приятные и ласковые запахи реки.
-Есть рубль? – хриплым голосом спросил один из них и закашлялся туберкулезным кашлем, не заботясь, что может обрызгать других.
Человек порылся в кармане, достал мятый червонец и протянул бомжу. Тот взял бумажку, но не спешил уходить.
-А закурить не найдется?
Человек не глядя отдал ему початую пачку сигарет и снова задумчиво уставился на воду, струящуюся у самых его ног, внизу, под бортом парапета. Бомж постоял еще немного рядом. Было слышно, как он сопит и чешет засаленный затылок, раздвигая слипшиеся космы волос. Потом так же шумно ушел прочь, догонять своих сородичей. А человек сидел неподвижно. Но, что самое интересное, он ничему не удивлялся. Абсолютно ничему. Так, как будто за спиной были уже сотни городов, и везде ждало одно и то же. Одно и то же.
Совсем недалеко, буквально под рукой, в бетонной пыли лежал ворох мятых, истрепанных газет. Человек взял одну из них скомкал в уродливый шар, положил рядом с собой и чиркнул зажигалкой. С треском взвился столб изжелта – красного пламени, резко и удушливо потянуло горелой бумагой. Газета корчилась в огне, строки, на мгновение перед тем, как обратиться в хрустящий, тонкий пепел, вдруг вспыхивали золотистой вязью и становились необыкновенно красивы. А человек комкал и комкал одну газету за другой. Пламя весело билось и металось на легком ветру, дувшем с реки, освещало в сгущавшемся мраке лицо музыканта, отражалось в воде.
Бумага скоро кончилась, и пламя начало затухать, и тогда человек, не дав ему извести самое себя до конца, столкнул пылающий ворох в темную, беспокойную стремнину реки. Сразу же громко зашипело, клубы пара поднялись в воздух. И только один листик поплыл вдаль, за мост, неся на себе крошечный язычок огня, и долго еще он мерцал в сумерках, как маленький маяк, как догорающее пламя свечи.
По мосту над головой прогрохотал трамвай, сверху посыпалась бетонная крошка и песок. Человек отряхнул голову ладонью. Пора было идти дальше. Время гнало его.
Недалеко от моста был храм. Недавно отреставрированная после коммунистического погрома Троицкая церковь. Купола красиво выделялись на вечернем небе, четкие, ясные, как прочерченные резцом. Музыкант невольно засмотрелся на эту самобытную русскую картину. Он остановился, набрал полную грудь воздуха, задержал дыхание, как собираясь с силами перед броском на полную сложных препятствий дистанцию.
Церковь была уже закрыта, тогда человек остановился возле железной решетки, взявшись за прутья, но не стал стучаться, проситься войти. Так простоял он около пятнадцати минут и уже собрался было уходить, но скоро из храма вышла сухощавая пожилая женщина, мелким семенящим шагом подошла к решетке забора и пытливо вгляделась в лицо человека.
-Вы кто? Что вам здесь надо? – спросила она.
-Ничего, - покачал головой человек. – Просто стою и смотрю.
-Ну и ступайте отсюда, - махнула рукой женщина. – Здесь храм. Святыня, понимаете? А вы в таком виде, как с большой дороги, прости Господи… Да еще с побрякушкой этой, гитарой вашей! Имейте совесть, совсем совесть молодежь потеряла!
Человек грустно улыбнулся в бороду.
-А что такое храм?
-Дом Божий! – досадливо воскликнула женщина. – Люди сюда души свои на покаяние несут, а не безделицу мирскую, как вы не понимаете-то! Скоро пьяными ломиться будете…
Человек пожал плечами.
-А может, я тоже покаяться хочу?
-Кайтесь днем, - погрозила ему пальцем женщина. – Тогда и батюшка здесь будет, с ним и будете об этом говорить.
-Странно… Я всегда считал, что человек сам решает, когда ему каяться… И еще, я думал, что Бог – не чиновник, принимающий прошения и акты в строго установленное служебное время… Ну да ладно. Не буду отвлекать вас.
Женщина отступила на шаг от решетки, но не возвращалась в храм до тех пор, пока странный человек не ушел от забора прочь, после чего удалилась сама с гордо поднятой головой, бормоча на ходу что-то малолестное для позднего посетителя.
А музыкант не спеша брел по мосту, не оглядываясь по сторонам и, кажется, ничего не замечая вокруг. Поток машин уже поредел, почти совсем стемнело, и только изредка автомобили пропарывали ночь, и так изрезанную в клочья светом фонарей, своими фарами, с ревом и свистом проносились мимо, ветер трепал волосы и короткую бороду человека.
Как красива была Ангара поздним вечером, когда предзакатное солнце, уже почти ушедшее за горизонт, плавило своими лучами массу воды! Казалось, что в берегах плещется расплавленная сталь, и языки огня бушуют, протягиваясь к покидающему эту сторону планеты светилу. А на другой стороне моста переливался огнями, шумел и медленно шевелился железнодорожный вокзал.
Человек ускорил шаг, разминулся с подвыпившей компанией. Один из высоких, могучих парней, от которого за версту разило спиртным, задел его плечом, грубо, нагло, и тут же заорал во всю глотку:
-Э, козел, слышь, ты, балалалаечник! Че пихаешься? По рогам хочешь?
Но человек даже не обернулся, впрочем, как не ускорил и шага. Буян, откровенно желавший реализовать свои угрозы в действия, рванулся было за ним, но приятели удержали его и увлекли за собой. Драки в прилюдном месте они не хотели.
А человек вышел на площадь перед вокзалом. Там как всегда велись какие-то строительные (или реставрационные, кто их разберет?) работы, на лесах копошились рабочие, слышалась громкая, пронзительная азиатская речь. Под ноги человеку шлепнулся большой шматок свежей шпаклевки, прилетевший сверху, но музыкант не обратил на это внимания. К нему подскочил мявшийся неподалеку от своей машины водитель – извозчик.
-Подъехать? Подвезти что-то?
-Нет, спасибо, - покачал головой человек. – Не надо пока…
Человек открыл массивную дверь с блестящей длинной ручкой, и вошел внутрь вокзала. Там было душно, шумно, многолюдно. Резко пахло чем-то жареным и куревом. Надрывно что-то вещал селектор. Возле касс вились длинные пестрые очереди. Музыкант протиснулся через толпу, где к нему ловко и незаметно проскользнул юркий мальчишка - подросток с мутными, бегающими глазами попытался залезть ему в давке в карман, но человек, как чувствуя это, ловко вильнул корпусом, и вор остался ни с чем. Разочарованно ругнувшись себе под нос, карманник растворился в людском коловращении.
Человек купил в буфете пирожок с капустой, пластиковый стаканчик с горячим, дымящимся кофе и присел на корточки, торопливо отхлебывая жгущий пальцы напиток. Через бумажную салфеточку, в которую был завернут пирожок, медленно проступали жирные пятна.
По залу медленно шли двое милиционеров с резиновыми дубинками на поясе. Они миновали было сидящего музыканта, но немного погодя вернулись. Один из них навис над сидящим у буфетной стенки человеком, второй положил ладонь на рукоять дубины.
-Ваши документы, пожалуйста! – попросил милиционер.
-Что? Зачем? – удивился человек и поставил на пол стаканчик с недопитым кофе.
-Документы, пожалуйста! – уже резче повторил страж порядка.
Музыкант пожал плечами, сунул руку за пазуху, в нагрудный карман и извлек оттуда завернутый в толстый полиэтиленовый пакет потрепанный паспорт и замасленную стопочку каких-то бумаг, отдал милиционеру. Тот проворно достал документ, не спеша перелистал.
-Откуда? Куда? - спросил он человека, сверяя его лицо с фотографией в паспорте.
-Из Владивостока, там прописка же указана. В Соликамск. К родственникам. Здесь останавливался у приятеля, сейчас жду поезда.
Милиционер хмыкнул, возвращая документ.
-Ну давай, двигай… Путешественник, тоже мне…
Человек посидел еще немного, потом вернулся в зал к кассам пригородных поездов, облюбовал себе свободную лавочку в самом углу, у большого окна, из которого были видны железнодорожные пути. Музыкант сел, с видимым наслаждением вытянув усталые ноги, поставил на мраморный пол гитару. До поезда было еще больше часа.
В этот момент в двери вошел еще один человек. Высокий, импозантного вида мужчина в длинном, несмотря на жару, черном плаще и черной же шляпе, чуть оттенявшей худое до белизны, окантованное изящной черной бородкой лицо. На шее висел шелковый шарф-кашне. При виде этого человека, чуть похожего на испанца, сразу же на ум приходили ассоциации со средневековьем, замками и инквизиторами. Единственного, чего не хватало этому незнакомцу – шпаги у бедра. Впрочем, это бы, несомненно, портило его весьма представительный для двадцать первого века вид.
Незнакомец сразу же встретился глазами с сидящим музыкантом, и на худом его лице скользнула тень приветственной улыбки. «Испанец» подошел и опустился на сидение рядом.
-Ну как, посмотрел? – спросил он музыканта сразу, в лоб. – Видел?
-Посмотрел, - медленно кивнул тот.
-И как тебе они? Как тебе все вокруг? Убедился?
Со стороны всем казалось, будто беседуют, встретившись, два старинных приятеля.
-Нормально, - улыбнулся своей детской улыбкой музыкант. – Можно сказать, я вполне доволен. Я же знал, ради чего тогда, две тысячи лет назад шел на крест…
16 января 2006 года
Иркутск