Дорога в легенду

ДОРОГА В ЛЕГЕНДУ

По дороге в легенду нам не будет удачи,
И по звездам забытым не вернуться назад.
Нас по просьбе последней дождь весенний оплачет,
Прежде чем лед и полночь отразятся в глазах.
(Наталья Новикова)

-А я говорю, что вранье все это, бред сивой кобылы и форменный идиотизм! – Горбатый отхлебнул из оплетенной соломой бутыли, поморщился, крякнул и передал ее в алчно протянутые руки Дровосека. – Вранье – потому как Сморчок больше пятисот монет за этот бой никому из нас не даст. А что такое эти пятьсот? Кукиш с маслом…
-Верно говоришь, - Дровосек надолго присосался к бутыли и, судя по выражению его лица, вовсе не собирался отпускать ее в дальнейшее путешествие. – Даже на нормальный бордель, чтобы туда на недельку завалиться и не просыхать, не хватит…
Сидевший у костра с другой стороны Живодер поправил перевязь меча за спиной и потянулся в обход огня за бутылкой.
-Ну, алкаш чертов, живее давай… Ну вот, половину вылакал, дорвался…
Горбатый продолжал разглагольствовать, хотя его и не особенно и слушали:
-Сволочизм это, наитипичнейший, вот что я вам скажу, если хотите! Меньше семисот не брать! Не брать, я вам говорю, бестолочи, потом будете меня корить на все корки, мол, я не то вам баял. Клин клином вышибают, так то! Вот лбами и упремся на месте, мол, за меньшее и работать вовсе не станем, хоть тресни, хоть умри перед нами к такой-то матери…
Живодер угрюмо кивнул. Его страшная рожа стала после крепкой настойки пурпурно-красной, как фонарь лодочника. Густо налился жуткий шрам, оставшийся на месте срезанного под корень носа – только черные вывернутые ноздри торчали наружу.
-Верно, - прогугнил он. – Не будем…
-Епископа сюда, мать его крокодилову трижды перетак! – заревел басом Дюк и для устрашения лязгнул пластинчатой перчаткой об железный умбон щита. – Пусть ответ держит! Куда он нас втянул, а, братовье? Как сие назвать?
Пламя костра вдруг качнулось, будто от порыва сильного ветра, и яркий, мятущийся его свет осветил высокую фигуру человека в кожаном плаще. Длинные черные волосы волнами падали на его лицо. Только сверкали колючими шипами два внимательных, жестких зрачка, прошивая все вокруг насквозь, как бронебойные стрелы. Рядом с ним стоял коренастый, пузатый мужчина в кожаном кафтане, лицом напоминавший именно тот самый вышеупомянутый гриб.
Разгульная братия у костра моментально примолкла, засопела, даже бутыль с рябиновой настойкой пропала куда-то с глаз долой.
-Что шумим? – холодно поинтересовался мужчина в плаще. – Звали? Видеть хотели?
-Да мы, Епископ… Вообщем… Короче…
-Меньше, чем за семьсот, не пойдем! – донеслось откуда-то из темноты. Только вот разобрать, чей именно это был голос, было никак невозможно, потому что говоривший прятался в темноте.
-Отставить! – коротко приказал Епископ. – Тараканьей активности мне тут не надо. Ваше слово? Дюк, ты громче всех орал? Или Колченог? Ну?
-Я, - Горбатый встал, слегка шатнувшись. Его уродливая тень качнулась в отблеске пламени. – Маловато на нас пятьсот монет, не находишь, капитан? Маловато. Добавить надо. Живота своего мы не жалеем, ты это знаешь, но за здорово живешь подыхать западло.
-По тебе, ангельская ты личность, в Прадице давно скучает еловый кол. И ты тоже это прекрасно знаешь. Не мне тебе об этом говорить. Так что ты в любом случае в долг живешь, - в темноте блеснули белые, острые, как у вампира, зубы Епископа, обнаженные в улыбке. – Говорите, мало вам пяти косарей? Да кто же за наши все зады, вместе взятые, больше даст? Подумали?
-Подумали, - Мымр, как всегда, молчаливо вникавший во все с первых же слов, засопел, заворочался, хрустя чем-то на кривых, хоть и крепких пока зубах. – Премногоуважаемый полковник Сармут (кивок в сторону спутника Епископа) знает, куда нас посылает. Красный Легион рубиться умеет не хуже его мечников. А ввиду отсутствия всяческого присутствия боевого духа и задора у его солдатни, на убой надо гнать нас? Так? И за пятьсот монеток мы не пойдем, нет. Пусть тогда Герцог Мильс все вокруг в радиусе стони миль в золу обратит – а он на такое запросто способен, будьте покойны – мы просто уйдет отсюда к чертовой бабушке. И все, сечете момент, господа? Без нас вы, простите, ни на хрен моржовый не сподобитесь. Потому как помирать завсегда страшно. Хоть в постели своей, хоть под топорами на поле. Извольте выбирать, Сармут. Хотя выбора я тут, собственно, и не вижу никакого.
Епископ улыбнулся, теперь уже Сморчку – Сармуту.
-Вы слышите, полковник. Мои люди знают свое дело. Но и торговаться тоже научились. И кровь лить даром не желают. Что скажете? Время идет. Ночь. Завтра Герцог ждет нас в поле. Решать вам.
Сармут думал недолго. Минуты, может быть, две. Сказал тихо, но услышали его все, даже те, кто лежал на конских попонах в темноте, за костром, готовясь спать.
-Полторы тысячи монет. Каждому. Пятьсот – сейчас, задатком. Получите у хозяйственника Козицы.
Тишина стала такой звенящей, что, казалось, даже пламя перестало с прожорливым хрустом глотать свою деревянную пищу и замерло, выжидая.
Епископ молчал, сунув руки в карманы плаща. И больше не улыбался.
Дюк, закрыв, наконец, рот хриплым, пропитым голосищем медленно завел:

Ждите, девки, нас в борделях,
Ждите, скляночки с вином!
Стрелы песни не допели,
А потом мы к вам придем!
Ей-ей, леший побери, придем!

И вся шумная, грозная, одичавшая за годы битв и грабежей вольница лютых наемников, подтягивая, хором заревела во всю мочь:

Мы вернемся из походов,
Больше пива, меньше слез!
Маршируем по дорогам
В дождь, в жару или в мороз!
Бабы, двери отворяйте,
Разгуляйся нынче ночь!
Мы вам – чертовы подарки,
Все печали ну-ка прочь…

Никто и не заметил, как Епископ с Сармутом отшагнули назад, в непроглядную ночную темень, долой от костра ватаги.
-Вот и договорились, я гляжу, - полковник сунул руку в карман, достал короткую трубочку, и принялся не спеша набивать ее табаком из пестрого кисета.
Епископ молчал, как бы что-то обдумывая про себя. Он не привык много молоть языком. И верил только одному живому существу на всем белом свете – самому себе, и только. Сармут чувствовал это, но не спешил нарушать молчание. Епископ заговорил первым.
-Правильный ход, полковник. Только и я, и вы прекрасно знаем, что больше половины моих людей не вернется завтра с поля боя.
-Я плачу за работу, - поморщился Сармут. – Вы - наемники. Знали, на что шли. Золото просит крови. Извольте отказаться, если хотите.
-Других вы не найдете, - резко оборвал его Епископ. – Завтра – бой.
-И вместе с вашими двадцатью головрезами там будут и мои шесть сотен мечников и пикинеров…
-Которые все вместе взятые вряд-ли стоят половины этих, как вы изволили выразиться, головорезов. Да, они наемники, живодеры, убийцы и висельники. Согласен. А ваши толстопузые мужики в кирасах способны только на одно – давить врага тушей, сами вереща при этом от страха. Они служат вам по долгу или устрашению немилостью короля. Вся эта свара между бароном Лейпицом и герцогом Мильсом для нашего владыки – не более, чем просто муждоусобица двух феодалов. И ему глубоко до фонаря, кто в ней победит. Потому как ему нет принципиальной разницы, из чьих рук ему в казну будут литься подати. Не думайте, что сталь Лейпица стоит дороже, чем лес и сукно Мильса. А вы, как верный вассал, выполняете волю своего господина. Извольте делать это и дальше. Мы же идем завтра в бой. Хотя и прекрасно знаю, что он будет последний для многих из моих людей.
Сармут раскурил трубочку, пососал мундштук. Пряно и терпко запахло дорогим табаком – горлодером.
-Ваши люди знают об этом?
-Да. И Красный Легион вон за той горой – тоже.
Из-за деревьев послышался рев и пьяные вопли. Кто-то уже получил задаток у интенданта и спешил потратить его по велению своей души, тела и всего прочего. Кто-то ревел песню. Ему вторили.
-Перепьются же, - досадливо поморщился Сармут. - Вояки, мать их…
Епископ молчал. Он знал своих людей. И прекрасно понимал – все они уже живут ожиданием кровавой завтрашней свистопляски. И никакое вино не в силах залить этого. И боялся из них кто-то неизбежного будущего, или нет – уже решительно никого не волновало. Золото, как правильно сказал полковник, требовало крови. Оно ее получит сторицей.
Сармут развернулся и пошел прочь, давая понять, что разговор окончен. Епископ провел по лицу ладонью, резким взмахом откинул волосы назад. Обернулся – за спиной торчал из земли свежий пень, лесину спилили на костер, вон и сучья валяются. Капитан наемников сел на пенек, опустил голову на сцепленные пальцы.
Да, все правильно. Иначе и не могло быть. Они – наемники. Продавали свою жизнь таким, как Сармут, Лейпиц, Мильс… Эту дорогу они выбрали сами. Насильники, воры, грабители и бандиты, просто авантюристы, кто во что горазд. Семнадцать мужчин и трое женщин, объединенные двумя умениями и желаниями – работать мечом или секирой, и любовь к золоту, серебру, вину и плотским утехам. Беспощадно – дикие, свирепые и отчаянные до осатанения, эти люди не умели ничего, кроме как убивать. И не ждали для себя иной участи.
Сам Епископ действительно был когда-то приближенным к церкви человеком. Но попался на попытке продать золотой крест, стащенный из кельи настоятеля монастыря. Его приговорили к вмуровыванию в стену заживо. Но он сбежал, убив троих стражников. Тогда ему было двадцать лет. Потом – десять лет непрерывных набегов, драк и убийств. И собранная команда наемников, которая пировала сейчас рядом у костра…
Завтра новый бой. Но на сей раз Епископ понимал, что они разинули рот на крепкий орешек, совсем им не по зубам. Деньги плачены. Никто ничего уже не в силах был изменить. Красный Легион был, кстати, примерно того же пошиба, что и банда наемников. Только вот численностью раз в десять больше. Шестьсот солдат Сармута они покрошат, даже не сильно напрягаясь при этом. А вот Епископ всерьез надеялся застрять у них в глотке так, чтобы подавились и сдохли. Не ради идеи и не ради короля Миромира или барона Лейпица. Просто дело шло на принцип. А уж в чем Епископ был всегда максимально честен – так это в отрабатывании выплаченных ему монет. А найми его герцог Мильс – точно так же махал бы мечом на его стороне. Но судьба распорядилась иначе. Ее право…
Епископ встал с пня, легко скинул плащ. Под ним обнаружилась перевязь с двумя короткими мечами. Клинки легко вышли из ножен, издав тихое, почти змеиное шипение. Так было всегда, когда концентрация зла в сердце капитана наемников становилась невыносимой для любого живого существа. Ей немедленно требовался выход, да такой, чтобы на полную катушку. В идеале это был бой, дикая мясорубка. Тогда Епископ превращался просто в машину – убийцу, и никто не мог устоять перед ним, даже могучие воины с двуручными мечами или топорами. Сейчас требовалась просто небольшая тренировка. Епископ знал – иначе он не уснет, а отдохнуть перед завтрашним просто необходимо. Он хорошо знал ресурсы своего тела. Слишком хорошо.
Отливающие лунными бликами мечи со свистом кроили ночь на ломти. Периодически падали ссеченные и при этом еще и покрошенные на куски ветки елей или кустарника. Епископ крутился волчком, прыгал, иногда делал сальто назад или выпад, почти припадая к земле. И с удовольствием прислушивался к себе, к реакции своих нервов и мускулов. Зло, кипящее, беснующееся в нем, постепенно выходило наружу, создавая в воздухе особую ауру, для непривычного человека, не знающего Епископа, бьющую, подобно невидимому тарану.
Все началось стремительно… И также стремительно и закончилось. Епископ стоял с мечами, поднятыми над головой, напряженный, как натянутая струна, легкий, подвижный, будто капля ртути, и смертельно опасный для всего живого.
Клинки со стуком, немного разочарованным, что не удалось отведать людской крови, вернулись в ножны. Капитан подобрал с земли плащ, не спеша восстановил прерывистое дыхание, убрал с мокрого лба прилипшую прядь волос.
Зашуршали кусты, и на небольшую полянку вышла высокая девушка. Веселая Ведьма, Дина из отряда Епископа. Капитан досадливо сморщился. Он не любил ее, если не сказать больше, и всегда старался держаться от нее подальше. И сейчас разговаривать с ней ему хотелось меньше всего. Но вот принесли же ее черти, здрасьте – приехали!
Дина, увидев настороженную позу Епископа, остановилась.
-Здравствуй. Я не помешала?
-Помешала, - капитан не хотел кривить душой. – Зачем ты пришла?
-Искала тебя. Прости…
Епископ кивнул, хотя ничего приятного он не услышал. Он не переносил присутствие этой девицы за ее нежность, женственность. Ей нечего было делать здесь, в отряде! Красота не должна махать мечом и умирать на поле боя! Не должна! Но Дина здесь. Сказать по чести – сражалась она не хуже других, но наравне с искусством меча она прекрасно играла на лютне, пела и слагала стихи. Кое-кто поговаривал, что раньше она была бродячим менестрелем. Что ее толкнуло идти в наемницы – никто не знал. И ее давно бы выгнали прочь, Епископ лично занялся бы этим, если бы неожиданно не восстал против такого решения весь отряд. Певицу – менестреля жаловали. И с тех пор капитан просто не обращал на нее внимания, но в душе сидела колючая заноза неприязни…
-У нас нет шансов против Красных, - без обиняков начала Дина. – Ты это прекрасно знаешь. Зачем ты согласился на это?
-Это мое дело. Мое и тех, кто хочет рубиться вместе со мной. Ты получила свои деньги?
-Нет, - Дина мотнула головой. – Это самоубийство, Рик. Что ты делаешь?
Епископ прикусил губу. Очень мало кто называл его по имени. Иногда он даже думал, будто у него его вовсе нет.
-Я сражаюсь за те монеты, которые заплатил мне Сармут. Я и мои люди, - Епископ специально подчеркнул слово «мои», отделяя тем самым девушку от себя и команды, - Ты чужая здесь. Поняла? Уходи. Убирайся.
-Нет.
-Убирайся, я сказал! Мы не вернемся из этого боя.
-Я знаю. Я иду с вами.
-Тогда зачем ты явилась сюда?
-Спросить, что чувствует человек, идущий сам и ведущий других за горсть золота на тот свет. Рик, скажи, у тебя есть сердце? Или только жадность и алчность? Ответь мне!
Епископ отвернулся и снова присел на пень. Дина подошла к нему, опустилась на корточки, заглядывая капитану в лицо, в глаза.
-Тебе рано умирать, Рик. Не надо. Верни золото Сармуту. Уходи. Уведи нас.
-Нет! – Епископ сжал кулак, под светом луны блеснул широкий браслет на запястье. – Я не уйду. И не верну деньги. И никому не позволю встать на пути.
Дина печально склонила голову.
-Ты – самоубийца.
-Да.
Девушка хрипло вздохнула, как бы борясь с подкатившим к горлу сухим и колючим кубиком, и тихо вымолвила, ни к кому не обращаясь:
-Это будет наша дорога в легенду.
Дина встала, выпрямилась, и Епископ ощутил у себя на плече ее руку. И время остановилось. Рик и Веселая Ведьма молчали. Они долго были рядом, неподвижно, как два лесных изваяния, ничем не тревожа ночь. Из лагеря раздавались смех и пьяные вопли, но их это не беспокоило. Они в своем молчании прощались навек. Другой такой минуты-вечности судьба бы им уже не предоставила.

Утро наступило туманное. От реки принесло жемчужно-серую хмарь, которая капельками воды осела на лицах людей, доспехах, оружии, мордах коней, на траве и листве.
В сыром воздухе резко и звучно раздавался лязг стали и отрывистые выкрики команд.
Шестьсот мечников и пикинеров Сармута встали широкой шеренгой в три человека толщиной. Епископ еще раз окинул взглядом это воинство. Да, со стороны оно выглядело, безусловно, устрашающе и непобедимо. Лиц не видно под стальными скорлупами шлемов, только глаза блестят из узких прорезей. Кирасы и вязь кольчуг, потертые кожаные кафтаны, обшитые металлическими пластинами наподобие чешуи. Руки в перчатках, сжимающие древки пик. Но Епископ знал – это только иллюзия. Когда через полтора часа эта кодла схлестнется вон за тем холмом с головорезами Красного Легиона, от призрака силы не останется и следа. Будет просто орава перепуганных мясорубкой мужиков – вчерашних крестьян и ремесленников, которых невесть зачем обрядили в железо, как раков в скорлупу, и впереди у них чан с кипятком.
Двадцать человек Епископа выглядели совершенно иначе, разительно отличались от Сармутова воинства. Страшные, как черти, сбежавшие из преисподней, с ног до головы изрезанные шрамами, превосходно вооруженные, сидели наемники в седлах коней, скаля зубы. По бешеным лицам и суженным в булавочные головки зрачкам бандитов Рик-Епископ понял, что они успели взбодрить себя изрядной долей сильнодействующего зелья, дающего страшную силу, выносливость, злость, доводящую до умопомрачения. Зелье стоило очень дорого, но с лихвой воздавало принявшему его победой или, по крайней мере, почетной смертью на куче трупов врагов.
И только одна Дина – Веселая Ведьма сидела в седле своего гнедого жеребца отрешенная от всего, угрюмая, совершенно трезвая, как бы уйдя глубоко в себя. Епископ тряхнул головой. Она сама выбрала свою дорогу. Знала, поди, куда шагает. Не о чем теперь жалеть. Сам же Рик зелья не принимал никогда. Не было в том нужды.
Солдаты Сармута сами боялись наемников до дрожи в коленях – это было заметно еще со вчерашнего дня, когда капитан привел свою команду в общий лагерь. И, видно, молились всем богам разом, что сейчас головорезы на их стороне. Да уж, криво усмехнулся Епископ, совершенно правильно делают. Хотя в будущей битве достанется всем без исключения.
Хрипло проревел рог Сармута. Это был сигнал.
Епископ пришпорил своего коня, краем глаза увидев, как наемники разом, как пальцы на руке, повторили его действие. И пошло-поехало-понеслось!
Кавалькада вылетела на вершину холма. И остановилась. Мымр выругался. Дровосек поудобнее перехватил секиру. Епископ склонил голову. Он не знал, что думает Дина, но примерно догадывался об этом. Просто он разом увидел все, с чем им предстояло сейчас встретиться…
Воины Красного Легиона стояли ровными рядами. Пешие и конные. Их строи напоминали постановку шахмат на клетчатой доске. Не вились знамена – подобной никчемной бутафории тут не нашлось места. Не было видно расфуфыренных полковников и генералов. Только несколько сотен каменно-спокойных, неподвижных воинов с кроваво-красными повязками на правом плече.
Наемники стояли всего пару секунд.
-И-а-хха!!! – дико заревели двадцать глоток и двадцать пар ног ударили под бока коней.
Наемники понеслись лавиной вниз.
Отчаянной. Лихой. Неудержимой. И обреченной…

Тонкие, усталые пальцы пожилой женщины последний раз коснулись изящного грифа лютни, и переливчатая, густая мелодия смолкла, насытившись вниманием своих слушателей. Женщина склонила голову к правому плечу, грустно улыбнулась.
-Еще! Еще! Спой нам еще! – раздались крики вокруг. – Пожалуйста! Просим! Еще!
Мужчины и женщины, дети и подростки плотно сгрудились вокруг сидящей на невысоком стуле странствующей поэтессы-певицы. Такие люди заходили в их село нечасто, поэтому любое такое событие было уже чем-то из ряда вон выходящим.
-Ну что ж, - ответила им менестрель. – Напоследок я расскажу вам историю давно ушедших времен. С тех пор, как она случилось, утекло тридцать лет…
Пели – плакали струны, плыл над притихшей толпой звенящий, пронизывающий до костей своей тоской и печалью негромкий, но пьяняще красивый голос.

Утро туманное встало над лесом,
Солнца лучи заслонив.
Встало, накинув кисею – завесу,
Двадцать безумцев укрыв.
Не было дружеского прощанья,
Высокопарных речей.
Знали, что их впереди ожидают
Жала блестящих мечей.
Их было двадцать, лихих и беспечных,
Злых и жестоких рубак.
В поиске злата они нашли вечность.
Им подарил ее враг.

А в памяти менестреля снова восставало то страшное, вспенившееся кровью летнее утро. Как и сказал Епископ, в этом бою все получили свое. Девятнадцать человек, включая и капитана – Рика нашли там свою погибель. Унеся при этом на тот свет вместе с собой добрую половину солдат Красного Легиона. Латники Сармута довершили остальное, хотя, по правде, доделывать-то было уже и нечего. Красные были побеждены, и рядовая междоусобная свара двух феодалов была окончена.
Наемники совершили то, что не полагалось сделать живым людям. И погибли. Все, кроме Дины – Веселой Ведьмы, заживо похороненной под трупами врагов и соратников. Оглушенная ударом дубины по голове, она осталась лежать на земле. Но так и не выпустила из рук своего длинного, узкого меча.
И вот спустя тридцать лет она пела эту сложенную ей самой балладу о тех, с кем ходила она по бесконечным дорогам войны, лила кровь и вино. И кто покинул ее тем туманным утром у подножия холма.

Они шли дорогой, дорогой в легенду,
Шли прямиком на тот свет.
Их не догнать по горячему следу,
С небес возвращения нет.
Двадцать сердец захлебнулись в атаке,
В смертном порыве горя.
Факелы гасли в густеющем мраке,
Оборвав танец огня.
Щедрой монетой звенела им гибель,
Бешено скалилась жизнь.
Лучше лицом вперед, слышать и видеть,
Как звезды падают вниз.
Им не досталось красивых медалей,
Вдовы не будут рыдать.
Только лютня песней плачущей стали
Будет о них вспоминать…


6 апреля 2006 года
Иркутск