Журналист Григорий Пегов возвращался домой. Погода была преотвратительная, лил дождь, и даже крысы, изобиловавшие в маленьком городишке, попрятались в свои норы. Зонт Григория Алексеевича не спасал, поэтому приходилось пробираться от подъезда к подъезду, от "ларька" к "ларьку" - и так до самого дома. Кроме как пешком, в этом городе нельзя было никуда добраться.
Григорий Алексеевич работал в городской газете и каждый день освещал события (или просто что-нибудь за отсутствием таковых) этого забытого всеми места. Он был не просто рядовой газетчик - Григорий Пегов уже давно работал главный редактором. Поэтому жизнь его, по сравнению с убогими доживаниями веков пенсионеров, была почти что сахарной. У него был хороший дом, который он как настоящий мужчина построил сам, перед калиткой - сад и, рядом с ним, огород, и, наконец, если посмотреть со стороны улицы, то за калиткой - сын.
Теперь Михаил Пегов совсем вырос. Ему было двадцать пять лет - какой-то странный возраст, когда человек чувствует себя уже не резвым студентиком, но и зрелым его назвать тоже нельзя. Слишком много ещё росы.
И вот, наконец, дом... Григорию Алексеевичу всё же удалось дойти, не вымокнув окончательно. Хотя снаружи он всё же напоминал аквалангиста, только что бороздившего Мировой Океан.
Он открыл калитку, вошёл в сад, посмотрел на деревья и постучался в дверь дома. Открыл сын.
- Папа, я попал на деньги. По-крупному.
У Григория Алексеевича в голове промелькнула только одна мысль – и, как ни странно, это была радость оттого, что сын не проиграл ещё больше. Но этот момент быстро прошёл – и сменился горечью.
- И что теперь делать?
- Если мы не найдём деньги до вторника, меня убьют.
- Они угрожали тебе?
- Нет. Я сам виноват, – с каким-то ехидством усмехнулся Михаил.
Григорий Алексеевич не знал, что делать. Его сын не работал и не хотел работать. И даже в такой ситуации – Пегов-старший это прекрасно понимал – Михаил ни за что работать не пойдёт. Он был мастер на все руки, прекрасно орудовал всеми рабочими инструментами и мог бы преуспеть в этом. Но что заставляло этого сильного, крепкого двадцатипятилетнего мужика сидеть дома, отец не знал. И самое страшное – Михаил Пегов не ходил по казино, не имел привычек, но при этом зарабатываемый Григорием Алексеевичем деньги пропадали неизвестно куда.
С утра журналист Григорий Пегов не вышел на работу. Он занимался тем, что со слезами на глазах распродавал мебель из своего же дома, которую своими же руками когда-то и сделал. Когда он продавал последний стул, он так надеялся, что денег, которые он, казалось бы, «из ничего», сделал, хватит… Но ему не удалось собрать даже половину суммы. Колесо было слишком большим, и крутиться в нём белке было всё сложнее и сложнее.
Когда сын увидел комнаты без мебели – только с лежащим на полу содержимым шкафов, он спросил Григория Алексеевича:
- Отец, а… где же мы есть будем?
Но отец едва знал, что вопрос «где?» был сейчас не самым важным. Есть-то можно хоть на обочине, но что именно есть? Впрочем, сегодня Григорий Алексеевич должен был получить зарплату. В газете, где он работал, деньги, в отличие от остальных предприятий маленького городишки, как ни странно, не задерживали.
На следующий день Пегов пошёл в редакцию. Павлик-сторож (его все звали Павликом, и он не только не обижался, но и даже радовался этому, ощущая себя сквозь прожитые годы мальчишкой) – бородатый и непременно трезвый безобидный старик - собирался уже покидать вахту. В последний раз.
- Павлик, что случилось?
- Не знаю. Вчера пришли и сказали, что газеты больше нет. Я уж тут остался на ночь, на последнюю - и разрыдался.
Денег Григорий Алексеевич так и не получил.
Ещё через день вещей, которые по-муравьиному лежали на полу, не осталось. И они были проданы.
Наконец бывший журналист решился на то, чего он – и, наверно, его сын заодно с ним – так боялся.
Документы, связанные с продажей дома Пеговых и прилегающего к нему участки, были оформлены в рекордно короткие сроки.
Но судьба не была благосклонна к любящему отцу – денег всё равно не хватало. Лишь деньги, взятые взаймы у друзей и добавленные к общей сумме, смогли вернуть надежду на то, что двадцатипятилетний Михаил Пегов будет жить.
Но мы не знаем, выжил ли он в действительности. Одни утверждают, что он пешком, через лес, прошёл… да впрочем, они и сами не знают, сколько же он прошёл до областного центра, где местная триада с русским запахом не смогла его найти. Другие говорят, что, напротив, над Михаилом Пеговым расправились с особой жестокостью.
Посмотрим же, что стало с его отцом, Григорием Алексеевичем Пеговым.
Храм Рождества Христова в маленьком городишке был построен, по сведениям, предоставленным местным архивом, в XIX веке. Это был красивый желтого цвета храм, с одним большим куполом и дорическими колоннами у входа. Крест возвышался над всем городом, но редко кто из жителей маленького городишки смотрел наверх и любовался им.
Но всё-таки и здесь был свой приход. Везде, в каждом городе, обязательно найдётся десяток-другой старушек, который постоянно ходит в церковь. Каждый день. На каждую службу. Правильно это или нет – пусть решает сама Церковь. А ещё в каждом городе, в каждой пастве есть высокие худые женщины в простых платьях и белых платках – но самое поразительное, впрочем, в этих женщинах другое: их дети, всегда, несмотря на то, что время бежит со скоростью звука, трёх-четырёхлетние, которые постоянно носятся вокруг своих матерей и умиротворенно что-то лепечут и которых всегда много.
Эти-то два вида людей, в основном, и появлялись в храме Рождества Христова в маленьком городишке.
На крыльце храма, около входа, сидел человек.
Нельзя было определить его возраст. Возможно, ему было пятьдесят лет, возможно, больше. Этим вопросом никто, даже самые известные городские историки, не задавался. На нём были рваные штаны, грязная куртка, под ней – рубаха, почерневшая от грязи и времени.
У нищего Гришки не было даже стаканчика. Он просто держал вытянутыми грязные, словно гангренозные руки, и некоторые прохожие клали в его ладони монеты. Гришка только опускал их в единственный целый карман куртки, и дальнейшая судьба их была неизвестна.
В его голове не было никаких мыслей. Он устал думать, кроме того, он уже давно только и делал, что молчал, и это молчание было тем естественнее, чем больше и разветвлёнее становилась его борода.
Внезапно в ворота храма вошла молодая женщина. Она перекрестилась, осмотрела сидящих кругом нищих и дала каждому по монетке. Увидев Гришку, женщина на минуту задумалась и внезапно открыла бумажник и подала ему купюру огненно-рыжего цвета.
- Это вам от него.
Нищий проснулся и смог только едва пошевелить языком:
- Передайте, что я ему… подаю, - и вернул ей деньги.
Прошло пятьдесят лет.
Все нищие, которых окормляла церковь Рождества Христова в маленьком городишке, уже к тому времени умерли. Кто – от старости, кто – от гангрены, кто спился, кто погиб в драке, кто - просто, вдруг умер…
Но этот продолжал сидеть на паперти. Он уже ни на что не реагировал, но его глаза – эти типичные глаза лица без определённого места жительства с определённо пока что горящим в них огнём – ещё умиротворенно, запыхавшись и почувствовав, как болит правый бок, бегали…
К церкви подошли два пожилых человека – видимо, супруги. Старый дед сказал своей жене:
- Ох, что-то круги перед глазами… Вон и на церковь смотрю, и на нищего ,а все круги… и особенно когда на нищего смотрю, круги идут, прямо над ним круги идут… у меня в глазах…
- У тебя давление. Говорила же я тебе: выпей таблетку! А ты как будто двадцатипятилетний, тебе всё равно. Если б не я, давно бы уже умер! – но тут же старушка приняла смиренное выражение лица, даже немного сморщившееся выражение лица, потому что поняла, что грех на территории храма ругаться…
Прошло ещё сто лет.
Маленький городишко давно уже прекратил своё существование, все его дома были снесены, но храм почему-то оставили, хотя в него уже никто не ходил. Все оставшиеся жители либо вымерли, либо переехали в областной центр, где ещё хоть как-то можно было прожить; церковь Рождества Христова была в запустении.
Но рядом с входом продолжал сидеть человек. Время его не покоробило, и, хотя его волосы развевались на ветру совершенно свободно, а по одежде бегали крысы, он сидел и словно куда-то смотрел. Его тело осталось в целости и сохранности.
27.01.2007