Она

Свеча в лампадке почти догорела, а я все никак не могла отвести с нее глаз. Музыка звучащая почти из ниоткуда будоражила и уносила в даль мое помутненное сознанье. Кружила голову, била в виски, пробираясь до самого мозга, и оттуда - по нервам - импульсами – к коже – дрожью выливаясь на божий свет. Может, это стены давят на меня со всех сторон, а вовсе не музыка, которой вроде бы и нет здесь сейчас… Стены… далекие и близкие одновременно, тянущиеся километрами, и почти бесконечные в темноте. Может это все-таки они…

Может это все таки она… Она… Такая милая моему сердцу, но ненавистная моей душе… Я бы назвала ее музой… Он бы назвал ее ангелом…

А впрочем, она не называется никак. Ей, впрочем, все равно. Она выше этих глупых названий и прозвищ. Она это просто ОНА! ОНА иногда приходит в часы прямого безрассудства, в минуты долгого беспамятства, в мгновенья беспричинной тоски по Нему… Он бы назвал ее ангелом… Я бы назвала ее музой… Не все ли равно? Не все…

Музыка кружит уже не только голову, а все мое тело, не замечая границ этой комнаты, рамок этого мира… Музыка, как глоток свежего воздуха, как бы это банально не звучало. Водоворот звуков сшибает с ног, бросает в пропасть бездушных нот, и вьется, вьется скрипка все выше и выше в бесконечность бытия.

ОНА пришла нежданно, как это обычно и бывает, и позвала за собой. Меня ОНА обычно берет за руку… Его ОНА обычно заключала в объятия…

Дождь убивал стекла своими могучими каплями, не понимая, что без стекла не будет его песни. Музыка резко закончилась, давая мне насладиться легким касанием дождя по лицу. И новые раскаты звуков из колонок и из-за стекла - в новую мелодию, которая еще никогда не звучала. Он бы назвал ее стонущей… Я бы назвала ее зовущей…

Капли дождя на лице - уже струями на ладони – стекают и падают, разбиваясь на смерть. А что для них смерть? Такая же совокупность звуков, что и музыка.

Стой, стой, остановись! Мне хочется запечатлеть тебя на своем гобелене, который я тку уже тысячи лет. Здесь ты получишься лучше, чем как если бы минуту назад. Стой, стой!
Ему бы понравился этот узор… Я осталась разочарована.

В глазах иногда, кажется, мутнеет, только я не всегда могу понять из–за чего, и вообще когда это происходит.

Скрипка звучит, плачет, рвется на свободу, но не может выйти за пределы своих очертаний. И замолкает навечно…

Он бы сказал – навсегда… Я бы сказала – не надолго…

Он никогда не верил в темноту. Но и в свет Он боялся поверить. Именно поэтому Его сейчас здесь нет.

Он не верил в доброту. Но и зло не привлекало Его. И поэтому Ему показалась, что жизнь прожита впустую. Но и в пустоту он не верил, как не верил и в наполненость. Но и жизнь была для Него чем-то иллюзорным.

Кем Он был? Наверное, Он был богом. Только сам когда-то забыл об этом, и из-за этого перестал быть человеком. Чего Он хотел? Наверное, Он хотел вечности, именно поэтому Он в нее и не смог погрузиться. А просто исчез в небытии…

Зачем Он был нужен? Об этом мог сказать только бог, которым Он и являлся.


Он пришел однажды дождливым утром и сказал, что ему нужно поесть. Он зашел в мою квартиру и сразу уселся на диван, и я не могла понять: то ли он бездомный, то ли богатый человек. Но Он оказался ни тем, ни другим – Он оказался богом, таким, каким Его не знают люди.

Он уселся на диван и закрыл глаза. И мне захотелось узнать какого они у Него цвета. Но Он не спешил дать мне ответ на мой немой возглас. А молча сидел, витая в своем подсознании.
Я принесла Ему кофе и бутербродов, сославшись на то, что у меня нет из еды больше ничего. Он уплетал бутерброды за обе щеки и громко запивал их большими глотками напитка. Он молчал с тех пор, как зашел в мой дом. И я не могла понять почему. Когда Он смотрел на меня, я отводила свой взор, и поэтому так и не могла рассмотреть Его глаз. Но потом я поняла, что их у Него нет. Ибо, зачем богу глаза, если Он бог? И Он произнес: я не бог. Но я не поверила Ему. А опустила свой взгляд в пол. Он понял это, но больше ничего не сказал.

Он разделся, но в этом не было ничего постыдного или неприличного. Кажется, Он даже не задумался об этом. А просто стянул с себя свои дорогие лохмотья и, свернувшись калачиком, как если бы кошка, уснул. Я долго стояла и смотрела, как это непонятное существо, боящееся называться богом, спит. Что снилось Ему тогда, я не знаю. Наверное, муза, вернее ангел. Или просто ОНА.

Мне не хотелось оставлять Его одного в комнате. Поэтому я улеглась у Его ног, подложив под голову кулак, и мои мысли потекли на встречу с Его снами.

Там Он оказался совсем другим. Он не верил в то, что видит. Но Он знал, что-то, что увидит далее, не заставит поверить Его в реальность бытия. Он говорил, что Ему надоело это бесконечное мучение, и Он хочет обрести конец. Он говорил, что жизнь не для Него, но и смерть не слишком привлекательна, даже если ее нет. Он был подавлен – почти убит. Я хотела помочь Ему, но Он отказался от моей помощи, не понимая, зачем я это делаю.
Он думал я ищу в Нем истину, ищу в Нем бога… Но Он не понимал, что я уже нашла в Нем и то и другое.

От неба, которое почти разучилось быть солнечным, Он перелетал к холодному и зыбкому льду океанов и оттуда снова в небо, забрызганное дождем. Он не хотел помощи, а я хотела помочь. Он улетал, путал следы, но мне всегда удавалось найти Его след. Он отбивался всеми конечностями. Но звуки моего голоса заставляли Его стоять неподвижно.

Я не знала, почему мне дана такая власть над богом. Но только потом я поняла – чтобы дать богу быть.

Когда Он звал ЕЕ, и ОНА не приходила, Он впадал в отчаянье еще более сильное, чем до этого. Он бился в истерике, Его тело сводило судорогой… Я связывала Его руки. Чтобы Он не смог расцарапать свои вены. Я затыкала Ему рот, чтобы Он не смог перегрызть свои путы. Я била Его ногами – Он не сопротивлялся, но Его взгляд был таким же безглазым, как и в то мгновение, когда Он пришел ко мне и сел на диван. Даже от боли Он не приходил в чувство. Он совсем не понимал, что я хочу спасти Его, хочу помочь Ему. Ему было все равно. И Он умирал от боли, в которую сам не верил.

Следующим утром, когда я открыла глаза, я увидела ЕЕ. Я бы назвала ЕЕ Музой, но Он категорически назвал ЕЕ ангелом. Но по НЕЙ я поняла, что ОНА откликается на любое из имен, видя лишь зов наших сердец.

Он поманил ЕЕ пальцем, но ОНА обратилась ко мне. Он попытался схватить ЕЕ, соскочив с дивана, но ОНА спряталась за мои плечи, а Он не посмел касаться меня. Но это был не страх передо мной. А какое-то глупое преклонение. Хотя стоило бы мне преклоняться перед своим богом. Он трепыхал как дым от потушенной свечи. И было видно, что Он разговаривает с НЕЙ. А ОНА только смеется над Ним. Что тогда было, я до сих пор пытаюсь понять. Разговор бога и богини или разговор матери и дитя. Это уже, увы, не важно, ибо я и сама сейчас не верю в тот разговор.

Он опустился на колени, Он молил, Он плакал, Он бился головой о холодный пол. Но ОНА была неумолима и продолжала стоять за моей спиной. Он схватился за нож. Но нож выпал из Его дрожащих рук. Я хотела подойти к Нему, помочь подняться. Он не захотел моей помощи. Назвав меня вором, и безумной. Он говорил, что я пропаду так же, как Он. И у меня та же дорога в бесконечность, что и у Него. Теперь уже я не верила Ему. А Он все твердил как сумасшедший обо мне. Ты же не веришь в меня – ответила я Ему. Ты – это единственное, во что я готов поверить – был Его ответ.

ОНА злорадно хохотала из-за моих плеч. Мне хотелось схватить ЕЕ за волосы и бить, что было силы. А ОНА, прочитав мои мысли, хохотала до слез. И я растерялась. Я была меж двух огней: рыдающим богом и хохочущей музой. И я растерялась. И я стала плакать, смеясь, сама не веря в такое сумасшествие.

И вдруг они меня схватили. Оба сразу. И стали душить в объятиях, не переставая и плакать и смеяться. Мне было страшно. И больно. И жутко. Но мне не верилось, что это происходит со мной. Думалось что это все проклятая музыка, тянущая по венам лезвием.

Кричала. КРИЧАЛА. Казалось, что этот крик – это все, что у меня осталось и, когда он замолкнет, меня не станет тоже. Но Они кричали вместе со мной. И я поняла, что Они оба безумны. Что Они оба лишились всего. И я стала спокойна, как парус в безмятежном море. И мне показалось даже, что я умерла. Но Их цепкие объятия не выпускали меня и после смерти.
Я стала вырываться. Они были сильнее и, казалось, что Их смех и слезы только придавали Им сил. НО я вырывалась, и это было единственным, для чего мне хотелось тогда жить. Они поняли это. И Их объятья ослабли. И я упала. На траву. А вихри звуков обрушились на мою горячую голову. И я провалилась в тяжелую дрему.

Он пришел, когда я уже очнулась, но мои мысли все еще играли в водоворот с моими желаниями. Он сказал, что я могу не верить в Него, но я должна поверить в себя. Ибо я и есть бог, а вовсе не Он. Я стала смеяться и кататься по сырой траве, обкусывая травинки и выплевывая их, хохоча, в воздух. Я не верила в то, что вижу. В эту траву и солнце. Я не верила в Него. Но верила ли я в себя?

Я долго смотрела в Его безглазое лицо, пытаясь, как когда-то, понять цвет Его глаз. Но вместо них я видела лишь себя. Как отражение. Он улыбнулся, но Его улыбка показалась мне фальшивой и жуткой. Какой-то беззубой. И я закрыла лицо руками, чтобы не видеть этого.


Свеча в лампадке давно потухла, или это я ее сама затушила. Не важно. Тревожная музыка не останавливала свое наступление на мой мозг. И я улыбалась этой войне. Глубокой и непримиримой, но всегда выигрываемой мною.

Он бы сказал: так должно быть… я бы сказала: так сплетен гобелен.

Он покинул меня, когда солнце еще не хотело вставать. Через два дня, как Он пришел, через сотни веков, как Он остался. Он ушел навсегда. Оставив мне мою хитрую спутницу Музу, как назвала ЕЕ я, моего тихого защитника ангела, как назвал ЕЕ Он.