Спокойной ночи, Розалинда!

Михаил Титов


Спокойной ночи, Розалинда!


1.
Девочка родилась слабенькой и болезненной. Кормить ее принесли только на третий день после рождения. До этого она лежала в кювезе, утыканная иглами. Красный сморщенный ежик, в которого постоянно вливали какую-то гремучую смесь, чтобы легкие развернулись полностью.
- Жить будет, – успокоил чуть позже врач .
- Все нормально, – шептала ты мне через двойные рамы городского роддома, а я силился понять по губам, что же с нашей малышкой.
- Как ее назовем? – крикнул я.
Ты устало отмахнулась: называй как хочешь. Тебе было не до имени. Главное, чтобы маленький трепещущий комочек наконец-то расшевелился.
- Назовем ее Амалией?! – предложил я.
- Подыщи что-нибудь более ординарное, – получил в ответ.
В записке, переданной мне медсестрой, ты все-таки написала: «Выбери из этого: Анастасия, Дарья, Ксения». На мой взгляд, это было слишком просто. В обилии Насть, Даш и Ксюш наша дочь могла затеряться.
«А, может, назовем ее Розой?!» – дописал я на том же листке, отправив его вместе с фруктами тебе.
Прочитав, ты покрутила пальцем у виска.
- Еще Розалиндой какой-нибудь назови, – отписала в ответ.
«А что? – подумал я. – Тоже вариант неплохой».
После выписки я не выпускал дочь с рук.
- Спи, Розалинда, спи, – убаюкивал я ее, осторожно прижимая хрупкое красное тельце к груди.
Дочь закряхтела, полила меня горячей струйкой, потом срыгнула молоко и тут же зашлась в безумном плаче. Мне показалось, что все это она сделала одновременно. И нарочно. Потому что, пока я держал ее на руках, мучительные для меня процедуры повторялись в разной последовательности беспрестанно. Маленький комочек, начиненный до бесконечности злым криком, меньше – добродушным сопением, постоянным опорожнением кишечника и мочевого пузыря. Но я не разозлился. Мне почудилось, что она сама страдает от собственной беспомощности, и потому я крепче прижал ее крохотную головку к своей груди и попытался успокоить.
- Спи, Розалинда, спи. Баю-бай, – запел я.
- Не называй ее этой кошачьей кличкой, – сказала ты. – Она привыкнет и будет отзываться. Дай мне ребенка.
- Лапочка, Лизонька, – залепетала жена, осторожно перехватив у меня дочь. – Никакая ты не Розалинда. Папа шутит. Он у нас большой шутник.
Жена стала покачивать девочку, и та блаженно засопела. Но тут же нахмурила лобик, звонко вскрикнула и произнесла отчетливо:
- Пора вставать!
«Как пора?» – промелькнуло в голове, и я проснулся.
«Почему я назвал ее Розалиндой? – подумал я, лежа с закрытыми глазами. – Надо же так назвать свою дочь».
- Ну, что, соня, вставать будешь? – крикнула с кухни жена. Она уже вовсю гремела там посудой. – Завтрак готов почти.
- Оль, а сколько времени? – потягиваясь, спросил я. – Есть у меня еще минут пять?
- Никаких пяти минут! – категорично отрезала жена. – Опять опоздаешь на работу. Вставай.
Я нехотя встал, помахал руками, присел пару раз, попытался отжаться, но на седьмом разе упал на пол, так и не поборов сонливость.
- Докатился! – усмехнулась Оля. – На полу спит. Сколько можно? Давай – подъем!
Она была в переднике, надетом поверх ночной сорочки. Короткие волосы после сна дыбились на затылке ежиком, но лицо, умасленное кремом, уже разгладилось.
- Давно встала? – спросил я, отрывая себя от пола.
- Как обычно, в полседьмого. И ничего – бодра и весела в отличие от тебя.
- Тебе легко говорить: ты жаворонок, а нам, бедным совам, еще спать и спать, – проскользнул я мимо жены в ванную.
- Раньше ложиться надо, – прокричала Оля, стараясь пересилить шум воды. – Опять, небось, до двух читал.
- До часа, – поправил я ее, сплюнув зубную пасту.
- Не оправдывайся, - услышала жена. – Ложился бы раньше, утром бы вставал без проблем.

- Мне сегодня такой странный сон приснился, – сказал я, запивая яичницу томатным соком.
Оля на миг оторвалась от плиты, где подогревала молоко для себя, и внимательно посмотрела.
- Что за сон?
- Как будто ты лежишь в роддоме, – начал было я, но тут же осекся.
- Дальше можешь не продолжать! – отрезала жена и уставилась в кастрюльку.
- Извини, – потупился я.
Не надо было начинать. Что на меня нашло? Я же помню: в присутствии жены нельзя говорить о детях. Она не выносит любого упоминания о том, чего у нее никогда не будет. Но впечатления – до мышечной дрожи в руках – были настолько яркими и явными, что я не удержался, чтобы не рассказать о них.
Два года назад мы потеряли ребенка. Это был последний шанс завести малыша. До этого врачи все не могли определить причину: почему она не беременеет? Поначалу обвинили меня и заставили несколько раз в течение месяца сдавать сперму на анализ. Каждую неделю – всегда исключительно по понедельникам, которым предшествовали два дня воздержания, – я закрывался в туалете, вяло возбуждал себя и сдаивался в стеклянную баночку из-под детского питания, специально купленного по такому случаю. Выжав все до капли, я закручивал крышку поплотней и рассматривал банку на просвет. Спермы было немного, она жалко болталась на дне, и я с грустью думал, что в этой стеклянной тюрьме умирают мои не рожденные дети. Жена к этому времени вызывала такси. Спрятав банку в лифчике, чтобы семя не успело остыть, она мчалась в свою женскую консультацию, где медсестры определяли, насколько живучи мои сперматозоиды. Сперма была хоть сейчас в армию, но легче нам от этого не становилось, потому что выпущенные на свободу, в свою естественную среду обитания, сперматозоиды никак не хотели оплодотворять яйцеклетку.
- Может, они тебя наконец-то проверят? – не выдержал я однажды. – Хватит мне уже онанизмом заниматься.
Жена надулась, не разговаривала со мной целый день, но в больницу на обследование все же легла. Врачи поставили ей совершенно сантехнический и, даже на мой взгляд, обидный диагноз.
- У нее частичная непроходимость маточных труб, – покусывая нижнюю губу, сказал мне хирург, молодой еще мальчик, интернатуру, наверное, вот-вот закончил.
- Что? – не понял я.
- Это долго объяснять, – часто заморгал хирург. – Если говорить коротко, то забеременеть она не сможет, пока мы не откроем проходы в трубах. Попробуем оперировать, но результата может и не быть.
- Какой шанс? – спросил я.
Хирург посмотрел на меня, как на помешанного.
- Откуда мне знать, – отчего-то разозлился он. – Операция покажет.

В ночь перед операцией я метался из угла в угол по квартире, пока уставший от собственных страшных мыслей не упал на диван и не вырубился. Мне снилось, как к жене, лежащей голой на больничной кушетке в коридоре, подбирается здоровенный мужик. На нем промасленная роба, а в руках – огромный ершик для чистки посуды. «Сейчас мы прочистим трубы и все будет хорошо», – подмигивает кому-то сантехник и смеется. Я проснулся от его жуткого смеха и не смог заснуть уже до самого утра.
Операция прошла успешно. Мальчик-хирург, оказывается, просто ассистировал, так что переживал я напрасно. А через полгода и вовсе случилось чудо: Ольга забеременела. Ее сразу – от греха подальше – положили на сохранение, но на третьем месяце она поскользнулась на кафеле больничного туалета, и у нее произошел выкидыш. Если бы санитарка не натирала так кафель. Если бы не собралась в город какая-то комиссия, чуть ли не из министерства здравоохранения, приезда которой ждали в эти дни. Все было бы нормально. Если бы не все эти «если»…
- К сожалению, детей у вас больше не будет, – не глядя на меня, сказал врач. – Общих, – добавил он, помолчав немного.
Мне захотелось сорвать с него фонендоскоп и удавить тут же в коридоре третьего этажа. Я так явно себе это представил: как затягиваю резиновый шланг, как доктор падает на пол, как я тащу его по лестнице вниз, к приемному покою, что испуганно заморгал, отгоняя страшное наваждение.
- Простите, – сконфузился доктор, приняв, видимо, мое моргание за попытку сдержать слезы.

Ольга уселась напротив и, смешно надувая щеки, стала дуть на горячее молоко.
- Ты сегодня пораньше прийти не сможешь? – спросила она, глядя в кружку.
- Зачем? – удивился я.
- Я сегодня на вечер пригласила Степановых, помог бы мне ужин приготовить.
- Чего вдруг?
- А почему бы и нет? У нас давно никого не было. Посидим, поболтаем.
- О чем? С Тамарой-то еще ладно, сговоримся как-нибудь, а этот хмырь ее милицейский опять будет сидеть и сопеть в две дырки.
- Странно, что вы не можете найти общий язык. Валерка – славный парень. Он прошлый раз столько историй забавных рассказывал.
- Тебе?
- Нам.
- А, по-моему, его сказки только тебе и посвящаются. Что-то странно он оживляется, когда к нам приходит.
- Поругаться хочешь? – пристально посмотрела Ольга.
- Степановы так Степановы. Ради Бога, – пожал я плечами. – Было бы из-за кого ругаться.
Со Степановой Ольга была знакома еще с института. Потом обе оказались в одной школе. Ольга обучала юных оболтусов русскому языку, Тамара – физике. Стихии они были разные – лед и пламень, но сошлись как-то и взаимодействовали без ущерба друг для друга. Назывались подругами, и все было бы нормально, если бы Ольга не решила дружить семьями. С Тамарой, ладно, можно было еще перекинуться парой фразой, а с Валеркой не выходило даже этого. Да я, честно говоря, и не особо пытался. Его милицейские байки сразу отбили всякое желание налаживать мосты.
- Ты мне точно скажи, придешь? – переспросила Ольга.
- Куда ж я денусь, – отмахнулся я.
- Тогда до вечера. Я помчалась.

2.
Степановы заявились с опозданием на час. В своем репертуаре – классика жанра. Хотя обычно они задерживались на 20-30 минут максимум. К их приходу мясо по-французски покрылось сухой корочкой, овощной салат совершенно истек соком, а водку пришлось ставить обратно в холодильник, чтобы она подморозилась.
- Ой, – запричитала с порога Тамара. – Вы нас извините, у Валеры дело было. Он прямо с вызова.
- Да ладно тебе извиняться, – растянула рот в улыбке Ольга. – Проходите уже, а то мясо заледенеет.
- По-французски? – подмигнул мне Валерка.
- По-французски, – вежливо улыбнулся я, помогая Тамаре снять пальто.
- Вот смотри, настоящий джентльмен, – с укором сказала она Валерке. – Не то что некоторые.
Валерка хмыкнул, но ничего не сказал.
- Давайте сразу за стол, – распорядилась Ольга. – Валера, голодный, наверное?
- Еще какой голодный! Быка съем, – погладил себя по брюшку Валерка. – Сегодня, конечно, понервничать пришлось.
- За стол, за стол! – остановила его Ольга. – Потом расскажешь.
- К тебе Татьяна Сергеевна заходила сегодня? – проходя в комнату, спросила Тамара Ольгу.
- Нет, – остановилась Ольга. – А зачем?
- Ты еще не знаешь?! – воскликнула Тамара, округлив глаза. – Ты что, это такая новость! Сейчас расскажу.
- За столом, за столом! – подтолкнул я их в комнату. – Наговоритесь еще.

- Я сгорю от нетерпения! – закудахтала Тамара, орудуя вилкой. – Если не расскажу сейчас, – с набитым ртом продолжила она и после паузы с важным видом произнесла: – На Татьяну Сергеевну ее родительница в суд подает.
- Какая родительница? – напряглась Ольга.
- Мать Катьки Орловой из девятого А, – пояснила Тамара. – А дело было так. Это мне Инна Михайловна рассказала, а той сама Татьяна Сергеевна. В общем, Татьяна ведет свою химию. Орлова сидит перед ней за первой партой и демонстративно красит ногти. Татьяна ей говорит: убери, мол, лак, здесь тебе не косметический кабинет. А Орлова ей так с усмешкой отвечает: жаль, вам бы тоже не помешало. У той ногтей-то практически нет, после работы с реактивами. Татьяна так настойчиво повторяет: лак убери. А эта наглеет: сейчас ногти докрашу и уберу, говорит. Ну, Татьяна и вспылила, назвала Орлову шлюхой и выгнала из класса. Орлова спокойно вышла, а через час с мамашей примчалась. Мадам такая – ты себе представить не можешь. Шуба – цельная норка. Шапочка такая аккуратненькая, тоже из норки. Как начала орать на всю учительскую: «Да, я на тебя в суд подам за оскорбление!». Татьяну всю трясет до сих пор. Тридцать лет в школе отработала, а такого, говорит, еще не было. Я удивляюсь, как ее инфаркт не разбил?! Теперь сама характеристику себе пишет, что она заслуженная, почтенная-почетная и прочая. Директор, ты ж его знаешь, перестраховщик страшный, писать отказался. Кстати, знаю из-за чего. Мать Орловой в прошлом году компьютер ему для кабинета подарила. Вот Татьяна теперь для суда и собирает подписи. Я подписалась.
- Подожди, – призадумалась Ольга. – Орлова – это такая блондинка с сережкой в носу?
- И в нижней губе, – дорисовала портрет Орловой Тамара.
- Тогда понятно, – махнула рукой Ольга. – Сама видела, между прочим, как она зажималась с каким-то десятиклассником у запасного выхода. А мать-то у нее кто?
- Маман у нее – бизнесменша. Один отдел шмоток в ГУМе, второй – еще где-то, не знаю. Видела бы ты, на какой машине она прикатила, дочечку свою защищать.
- Молодежь сейчас еще та, – встрял Валерка, подкладывая себе мяса. – Такие отморозки. Сегодня выезжали на одно убийство…
- Валер, поешь сначала, – строго посмотрела на него Тамара. – А потом расскажешь.
- Хорошо-хорошо, – легко согласился Валерка. – На самом деле, не за столом же про расчлененку рассказывать.
- Про что? – подалась к нему Ольга.
- Валер, я тебя умоляю: потом, – постучала вилкой по тарелке Тамара. – Я бы, знаешь, Оль, сама уже половину класса поубивала. Кому там нужна физика. Приходишь в класс буквально из-за двух человек, которые еще понимают что-то. Остальные сидят пнями, а в глазах одно: быстрей бы урок кончился, и пойти пиво жрать. Никому ничего не надо.
- Да, в старших классах сейчас невозможно работать, – согласилась Ольга. – Слава Богу, у меня пока пятые. Эти еще лапочки. Что года через два с ними будет, я даже не думаю.
- Уходить надо из школы, – оторвался от тарелки Валерка. – Я своей сколько уже раз говорил.
- И куда я пойду?! – взорвалась Тамара. – На рынок, что ли? Не дождешься! Я образование не для этого получала.
- Для того, чтобы нервы трепать за копейки? – поковырял пальцем в зубах Валерка.
- Сам-то много получаешь в своей ментовке?! – не сдавалась Тамара. – Вот и молчи.
- Ребята, не ссорьтесь! – остановила их Ольга. – Давайте не будем портить вечер. Валер, ты ж хотел нам историю какую-то рассказать. А ты, Саш, чего молчишь? – толкнула она меня в бок.
Я со скучающим видом выискивал под слоем холодной картошки едва теплые кусочки свинины.
- Вкусное мясо получилось? – отозвался я на призыв жены – спасать положение.
- Кто готовил? – Валерка посмотрел на Ольгу. – Оля?
- А вот и не угадал, – улыбнулась довольная Ольга. – Саша старался.
- Правда, что ли? – удивилась Тамара. – Никогда бы не подумала. Валерка даже яичницу приготовить не может.
- Да ладно, не могу, – обиделся Валерка.
- А то можешь!
- Валер, что там с сегодняшней историей? – напомнил я.
- А, ездили сегодня в Горелое. Там внук бабульку свою зарубил. Денег требовал на опохмел. Пацану шестнадцать лет, бабке 73. Насмотрелся боевиков, привязал бабку к стулу и давай ей топором угрожать. Старуха в слезы, от ужаса слова сказать не может. Парнишка говорит, что попугать только хотел и потому топором замахнулся. А получилось как раз бабке по башке. Испугался, видно, что убил, решил еще и на куски ее порубить, да сил не хватило. Выскочил из дома, добежал до ближайших кустов, там его и скрючило. Соседка его увидела. Лежит, говорит, весь заблеванный. Думала, пьяный, подошла помочь, а он в крови. Ну, она мужиков позвала, те бабку и нашли. Нас вызвали. Вот тебе и молодежь.
- Прямо Родион Раскольников, – ужаснулась Ольга. – Что за жизнь?! Достоевский повторяется.
- Какой Раскольников?! – усмехнулась Тамара. – Тот мучился потом сколько. Ты вспомни. «Тварь я дрожащая или право имею». А у этого в голове, наверное, ничего и не шевельнулось.
- Бабка не миллионерша, случаем, была?! – вставил я. Так, чтобы хоть что-то сказать.
- Где-то около пятисот рублей в кошельке нашли, – вслух стал считать Валерка. – Еще семь тысяч – за иконой. На самогон парняге хватило бы выше крыши.
- Густовато как-то для бабушки-пенсионерки, – сказал я. – Приторговывала, что ли?
- А, может, на похороны копила?! – встряла Ольга. – Чего ты сразу – приторговывала.
- Да оставьте вы бабку в покое! – развела нас Тамара. – Давайте о чем-нибудь другом поговорим. Валер, ты помолчи пока, – остановила она мужа. – Хватит этих историй. У тебя-то, Саш, что нового?
- Да так, все по-старому, – пожал я плечами.
А что у меня могло быть нового? Ничего. И даже не предвиделось. Жизнь давно закольцевалась, и я, как ослик на древней мельнице, тащился по кругу, заставляя крутиться колесо. Правда, с каждым годом движение становилось все медленней и медленней, и зерно уже не перемалывалось в муку, а оставалось целым на жерновах.
- Начальником еще не назначили? – не отставала Тамара.
- Нет, – отрезал я. – И не назначат.
«Интересно, а какой бы она выросла, Розалинда? – подумал я. – Жаль, что нельзя сон заказать. С интересом бы посмотрел».
- Ребята, извините, у меня голова что-то разболелась. Я пойду прилягу, – виновато посмотрел я на Ольгу.
- Что случилось? – Ольга зло зыркнула в мою сторону.
- Саш, ты извини, я, может, что не так сказала, – забеспокоилась Тамара, растерянно поглядывая то на меня, то на Ольгу. – Нам пора, наверное?
- Куда пора? Сидите. Только разговорились, а вы пора! – разозлилась Ольга. – Конечно, иди ложись, Саш. Я думаю, мы тебе не помешаем.
- Правда, ребята, извините. На самом деле, что-то голова болит. Я лягу. Вы внимания на меня не обращайте.
- Таблеточку анальгина выпей. Полегчает, – съехидничала Ольга.
- Спасибо за заботу, – беззлобно бросил я, встал, пожал руку Валерке, кивнул Тамаре. На Ольгу смотреть не стал, чтобы не сожрала глазами.
- Что с ним? – услышал я за спиной озабоченный шепот Тамары.
- Не обращай внимания, – отрезала Ольга. – Бзик очередной.
 
- Я не приду сегодня ночевать, – демонстративно заявила Розалинда уже на выходе из квартиры.
- Что? – я немного повысил голос.
Ее это смутило: она не привыкла к подобному тону, поэтому сразу сменила интонацию.
- Ну, пап, я уже взрослая, – практически заканючила она. – Сколько вы будете меня пасти?! Мне 16 все-таки. Я у Ольги заночую. У нее родители в отпуск уехали, а ей одной страшно.
- А почему ты раньше об этом не сказала?
- Забыла.
- Хорошо. Позвони Ольге и скажи, что ты не придешь.
Показались слезы. Розалинда гневно швырнула сумку в угол.
- Ну сколько можно?! Первый раз в жизни собралась переночевать у подруги.
Она была готова вот-вот разреветься.
- Успокойся для начала. Розалинда…
- Не называй меня этим идиотским именем! Не называй! – зашлась она в крике. – Я все равно уйду.
- Тогда уходи совсем, – не выдержал я.
В глазах на мгновение отразилась нерешительность. Буквально – мгновение. После чего она схватила сумку и выскочила из квартиры, зло хлопнув дверью.
- Зачем ты так?! – вышла из кухни жена. – Сам же учил, что все можно решить миром.
- Вернется. Куда она денется. Побродит возле дома и придет.
- Зря ты все-таки.
- Не зря! – вспылил я. – Нельзя же ей позволять абсолютно все.
- Иди, ищи теперь ребенка! – разозлилась жена. – Сдурел совсем.
Я молча накинул пальто и через плечо бросил жене:
- Поставь чайник. Сейчас приведу ее.
Розалинды возле дома не оказалось. Не было ее и на детской площадке, где они обычно собирались вечерами с подругами. Я попытался негромко звать ее, но только вспугнул парочку влюбленных, сидевших на скамейке у соседнего подъезда.
- Сумасшедший какой-то, – услышал я в свой адрес мужской голос.
- Собаку, наверно, ищет, – оправдал меня женский. – Или кошку.
Уходя все дальше от дома и тихо окликая в чужих подворотнях контуры, похожие на Розалинду, я думал о том, как непрочно все в этом мире, как легко рвутся крепкие до недавнего времени нити. Или это только казалось, что – крепкие? Мысли беспорядочно копошились, и под этот внутренний монолог я шел все дальше и дальше, заглядывая в темные углы города. Но лишь эхо откликалось мне отовсюду.
- Розалинда! Доча! – закричал я, увидев твою коричневую курточку. – Розалинда!
Та, которую я принял за тебя, громко расхохоталась.
- Папашка! – сказала сквозь смех. – Ты кого потерял?
На ней была твоя куртка. Хотя при нынешнем засилье китайского ширпотреба точно такую же куртку можно было встретить раз пятнадцать за вечер.
Я уходил все дальше. Закончился город, и вереницей потянулись поля, проселочные дороги, редкие, безжизненные уже деревушки – все незнакомая мне жизнь, но я шел дальше. Мне нужно было найти свою дочь, свою Розалинду.
В темноте я не заметил, как закончилась земля. Обрыв был, видимо, очень высоким: я катился по острым камням бесконечно долго. Но боли, как не странно, не чувствовал. Я зажмурился, и тело еще быстрее заскользило вниз.

3.
- Ты специально решил испортить вечер? – Ольга стояла перед зеркалом и подкрашивала губы.
Я взглянул на часы и засуетился.
- Ты что меня раньше не разбудила? – проскочил я в ванную. – Я же на работу опоздаю.
- Странно, – причмокнула губами Ольга. – Говорил, что сова, а сам спать завалился вчера в половине десятого. А сегодня и проспал еще. Очень странно. Что, выспался?
- Выспался-выспался, – на ходу сказал я, вылетая из ванной. – Не воспитывай только меня.
- Где уж мне. Тебя воспитываешь. Объясни все-таки, что это за исполнение вчера было?
Я пронесся на кухню, плеснул кипятку в кружку, насыпал кофе и сахару. Сделал глоток.
- А что тут объяснять? – похлопал я по обожженным кипятком губам. – Надоело, вот и пошел спать.
- Саш, ты понимаешь хоть, что это глупо и невежливо? – приподняла бровь Ольга.
- Конечно, – спокойно согласился я. – Умно и вежливо – это когда сидишь и до посинения выслушиваешь всякий бред. Мне синеть уже не хочется. Возраст не тот.
- Угу, – Ольга обвела контурным карандашом губы, растянула рот, проверяя – ровно ли. – Конечно, возраст у нас критический. Мне только одно непонятно: у тебя когда-нибудь появятся приятели, или ты так и умрешь в одиночестве?
- Зачем мне такие приятели? – я подскочил к зеркалу, затянул потуже галстук. – Чтобы разговоры говорить? Мне и тебя хватает.
- Так, а еще меня на что хватает?! – Ольга отошла от зеркала и, удивленно приподняв брови, посмотрела на меня со стороны.
- Ну, все, не дуйся. Я помчался. Пока.
- Пока, – хмуро бросила Ольга, закрывая за мной дверь.
 
В кабинете сидел грустный Эдик Ножкин. Сколько его знаю, он всегда был немного пришибленным. Мужик умный, но зануда беспросветный. Этакий сорокалетний ослик Иа. Я не переставал удивляться его способности надоедать людям своими размышлениями. Одну из своих жертв – Светку Соколову, которую подсадили в наш отдел труда и заработной платы взамен ушедшего на пенсию Анатолия Ивановича, он выжил из кабинета за неделю. Народ вообще у нас долго не задерживался. До Соколовой был еще какой-то парень, Олег, по-моему, так его хватило почти на месяц. После него пришла тетушка лет 45, та продержалась стоически три недели, но тоже рванула от нас. Последней стала Светка, девушка спокойная и тихая. Поначалу она только испуганно хлопала ресницами, слушая Эдика, а в пятницу разревелась, выскочила из кабинета и больше не появлялась. Ножкин решил просветить ее относительно своей теории всеобщей женской тупости. Сейчас на весь отдел остались я да Эдик, жаль, что не фотографией на стене. Так, наверняка, проще было бы работать, пусть даже и одному. Ножкин своим угрюмым видом, но больше постоянно возникающими в его башке теориями, которые он считал необходимым обязательно озвучивать, умудрялся избавлять наше небольшое пространство от любого постороннего лица.
- Ножкин, опять в тоске?! – вместо приветствия бросил я Эдику. – Что на этот раз произошло?
- Привет-привет, – оторвался от бумаг Ножкин. – А что, есть повод для радости?
- Ну, не все ж тосковать-то.
- Сань, я вот вчера одну замечательную теорию вывел, – не услышал меня Ножкин. – Про психологическую зависимость между партнерами. Хочешь расскажу?
- Потом, – отмахнулся я. – У меня работы завались. Из-за тебя, между прочим.
- Причем здесь я? – искренне удивился Эдик.
- Поменьше теорий выдумывай, – объяснил я. – Глядишь, и у нас помощник заведется.
- Ладно, я коротко, – робко улыбнулся Ножкин, уходя от ответа. – Суть такая. Чем больше у тебя половых партнеров, тем больше ты к ним привязан. А чем больше привязываешься, тем меньше тебя остается. И в конце концов, ты сходишь с ума. Потому что тебя не существует, ты растворяешься. Интересно, правда?
- Сам придумал или где вычитал? – нехотя оторвался я от монитора, заполненного колонками чисел.
- Сам, – с некоторой гордостью произнес Эдик. – Вчера озарило.
- Девушек своих подсчитал? – усмехнулся я. – У тебя, Эдик, по всей видимости, сексуальная жизнь была без конца и без края. Ты уже остановился или еще продолжаешь менять партнеров? Смотри, плохо кончится. По твоей теории.
Эдик на мгновение замер. Потер кончик носа.
- Интересно, а тех, с кем просто целовался, считать или нет?
- Что? – не понял я.
- Я про теорию, – Ножкин задумался. – А ведь, правда, непонятно, от какой точки вести отсчет. Будем думать, – Эдик чуть порозовел от волнения. – Хорошая мысль, – подбодрил он сам себя.
Я с тоской посмотрел на Ножкина, вздохнул, жалея все-таки себя, а не несчастного Эдика, и начал подсчитывать проценты премиальных за подошедший к концу октябрь. Ножкин в это время зарылся в огромной куче бумаг с последними приказами и распоряжениями.
- Гордиенко опять премии лишили, – поднял голову Эдик. – На 50 процентов.
- На этот раз за что? – покосился я на странно довольного Ножкина.
- Опять его отдел план не выполнил. Докатился Гордиенко, – с нескрываемой радостью добавил Эдик.
- Докатился, говоришь? – какой-то смутный образ мелькнул в голове и тут же пропал. – У него, по-моему, с директором проблемы, а не с планом.
- Ты там не забудь пометить: Гордиенко минус 50, – сверкнул глазами Эдик и снова спрятался в бумагах.
«Докатился, – подумал я. – Гордиенко докатился». И тут почти все прояснилось. В сегодняшнем сне я тоже катился куда-то с обрыва, туда, где пахло сыростью и грибами. Помню, я прислушался к своему телу, но оно молчало, не отзывалась ни одна точка. Значит, все в порядке: я был цел. Я огляделся там, насколько позволяла темнота, и увидел вдалеке голубоватое свечение. Что это было?
- Соколова, знаешь, где сейчас? – прервал мои мысли Ножкин. – В администрации города работает, – ответил он, не дожидаясь моего вопроса. – В бюджетном отделе. Нормально тетка устроилась, правда?
- Правда, – ответил я.
- Говорят, она там на повышение пошла, – продолжил Эдик. – А у нас абсолютно не проявилась. Серая мышка. Так ведь?
Точно. Это была женщина. Она склонилась надо мной, и именно от нее и исходил легкий голубоватый свет. Он был достаточно яркий, чтобы рассмотреть и ее саму, и то, что было вокруг. Оказалось, что вокруг не было ничего. Женщина, очень знакомая, но я никак не мог вспомнить, где мы с ней могли видеться, словно висела в воздухе. Когда я посмотрел вниз, то и там ничего не увидел: ни травы, ни земли, ни какого-то подобия грунта или твердой поверхности.
- Где я? – видимо, именно этот вопрос должен был я задать, но женщина опередила меня, сказав, не размыкая губ:
- Ты там, где был всегда.
- Где – всегда? – переспросил я, на что она неопределенно повела рукой.
Рука ее явно существовала сама по себе. Она оторвалась от тела и, покачиваясь, с непривычки должно быть, подлетела ко мне. С ее помощью я поднялся с земли, вернее с того, на чем лежал. Подо мной точно ничего не было. Но это нельзя было назвать пустотой: что-то же меня удерживало. Я подпрыгнул даже, чтобы проверить – не провалюсь ли? Все повторилось точь-в-точь так же, как и на земле.
Женщина еле заметно улыбнулась и поманила меня рукой. Точнее бы сказать – рука, все еще существовавшая отдельно, согнула пару раз указательный палец. Этот жест почему-то показался мне добрым знаком: если я и не на Земле, то здешняя жизнь очень похожа на нашу.
- Тут еще на Козлова служебка, – вновь проявился Ножкин. – Минус десять. За…
- Эдик! – зарычал я. – Ты заколебал уже, честное слово. Помолчи.
- Не понял, – обиженно засопел Ножкин. – Я ж по делу.
- Заткнись! – не выдержал я.

Ножкин промолчал до самого вечера. Даже на обед со мной не пошел. Дождался моего ухода и в буфете появился, когда я уже допивал кофе. Демонстративно прошел мимо и, набрав себе салатов, Ножкин – принципиальный вегетарианец, уселся за соседний столик. Оттаял Эдик лишь около пяти. Говорить в отделе все равно было не с кем, кроме меня, а так долго молчать Ножкин не мог.
- Сань, я все-таки думаю, что поцелуи в расчет брать нельзя, – заявил он неожиданно. – Только полноценная половая связь. Наверное, даже с оргазмом.
- Ножкин, – c тяжелым вздохом сказал я, отключая компьютер. – У тебя хоть одна женщина была?
- Какое это имеет значение? – насторожился Эдик.
- У меня чувство, что ты двинулся либо из-за обилия контактов, либо из-за их полного отсутствия.
- Если ты забыл, – с некоторой гордостью заявил Ножкин, – то я тебе напомню. Я, между прочим, женат. Это, во-первых. А, во-вторых, я сейчас подсчитал. У меня было пять партнерш, считая мою нынешнюю жену, – подчеркнул он. – Так что, у меня все в порядке. В самый раз, чтобы не привязаться по полной.
- Бедные бабы, – покачал я головой. – Знаешь поговорку: «Зануде легче отдаться, чем объяснить, что ты не хочешь»? Думаю, в твоем случае прокатывало именно это.
Ножкин хотел что-то возразить, но я уже проскочил мимо него и понесся по коридору, чтобы Эдик не успел догнать.

4.
Ольги дома еще не было. Она редко появлялась до моего прихода. Уроки у нее заканчивались обычно часа в четыре, но чтобы не тащить тетради домой, Ольга часто задерживалась на работе. И слава Богу, что школа в виде конспектов, прописей, домашних и контрольных работ редко вторгалась в нашу жизнь.
Я подогрел, отделив порцию и для Ольги, оставшуюся после Степановых картошку, покидал ее в желудок и залил сверху крепким чаем. Не зная, чем занять себя до прихода жены, побродил по комнате. Вытащил из книжного шкафа купленный еще на прошлой неделе сборник рассказов Милорада Павича. На работе про него только и говорили в последнее время, и я все собирался почитать, да руки не доходили. Завалившись на диван, я лениво уткнулся в текст. На пятой странице я понял, что на сытый желудок не смогу продраться сквозь хитросплетения авторской мысли, и, прикрыв лицо книжкой, задремал.

Я уходил все дальше в ночь, ведомый призрачно прозрачной женщиной. «Я точно ее знаю», – навязчиво крутилось в голове.
- Да, ладно, не парься ты так, – женщина наконец-то повернулась ко мне лицом, и я тут же узнал ее.
Первая моя любовь, девушка, с которой мы встречались почти три года, но потом расстались. Глупая в своей простоте история.
- Вера?! – воскликнул я. – Ты что здесь делаешь?
Вера расхохоталась.
- Узнаешь! Куда торопиться.
Она стала таять, растворяясь в воздухе, и неожиданно на том же месте, где только что стояла Вера, стал проявляться абрис высокого худощавого мужчины, смутно похожего на Ножкина, только одетого в белый медицинский халат.
- Какие чувства вы испытывали к дочери? – строго спросил меня Ножкин-доктор, материализовавшись окончательно.
- К какой дочери? – удивился я. – У меня нет детей.
- Так уж и нет, – засмеялся доктор. – А если подумать?!
- Тут и думать нечего, – пожал я плечами. – У меня нет детей, – повторил чуть ли не по буквам, чтобы до него дошло.
- Ну это, предположим, здесь нет, а там есть, – хитро прищурился Ножкин. – У тебя же были другие женщины? – он неожиданно перешел на ты.
- Что вы имеете в виду? – я отчего-то испугался этого вопроса.
- Боишься признаться, что изменял жене? – подмигнул Эдик. – Мне-то можешь сказать.
- Что тебе от меня надо?! – закричал я, вслед за Ножкиным перейдя на ты. – Отвяжись от меня со своими глупыми расспросами. Кто ты такой, чтобы я тебе об этом рассказывал?!
- Знаешь, в чем твоя проблема? – доктор и не думал смущаться. – Ты не любишь Ольгу. Ты даже не воспринимаешь ее как сексуальный объект. Ты просто привязан к ней психологически. Понял?
- Подонок, – процедил я сквозь зубы и повторил более внятно: –Подонок!
- Да-с, тяжелый случай, – все еще улыбаясь, произнес Ножкин. – Уведите его, – повернулся он к санитарам, которые, как оказалось, все это время стояли за моей спиной. – Встретимся завтра, – подмигнул он мне на прощанье и стал постепенно исчезать.
«Жаль, что под рукой нет ничего острого, – подумал я. – Отвертки, хотя бы. Я бы выколол ему глаза за подобные речи». Вдруг отчетливо представилось, как я хватаю отвертку и втыкаю ее вначале в правый глаз Ножкина. Проворачиваю пару раз и окровавленную вытаскиваю. Потом повторяю ту же самую процедуру с левым глазом. Интересно, глаз вытечет или брызнет? Хотелось бы, чтобы брызнул. Явственно представилось, как красные брызги фонтаном разлетаются в разные стороны.
- Напрасно ты сейчас об этом подумал, – рассердился Эдик. – Напрасно. Не люблю я таких вещей. Очень не люблю.
Ножкин щелкнул пальцами, и санитары тут же заломили мне руки.
- Больно же! – возмутился я и проснулся.
Правую руку покалывало, как будто ее и в самом деле долго держали заведенной за спину. Я посмотрел на часы. Почти восемь, а Ольги до сих пор нет. За окном начинало темнеть. Сумерки сгущались стремительно, меняя свой цвет от призрачно голубого до мрачно серого, переходящего в черноту с прямоугольными просветами оконных проемов. Я поднял с пола книжку, включил торшер и, усевшись в кресло, начал читать заново, пытаясь найти потерянный смысл. Прервал мою попытку телефонный звонок. «Ольга, наверное», – подумал я.
- Алло, – прохрипел я: голос немного подсел спросонья.
- Веру можно? – после небольшой паузы спросил мужской голос.
- Вы ошиблись, – напрягся я от очень уж странного совпадения. – Здесь Вера не живет.
- А кто живет? – ехидно произнес мужчина.
- Надежда и Любовь. Вам-то какое дело? – разозлился я.
- Интересно, – спокойно сказали на том конце провода. – А где же Вера?
- Интересно за углом налево, – вспомнилась фраза из фильма.
- Хамите, парниша?! – цитатой на цитату ответил мужчина.
- Ну и? – продолжил я глупый телефонный поединок.
- Что «ну и»? – несколько растерялся мой собеседник.
- Продолжим нашу интеллектуальную беседу или уже закончим?
Мужчина помолчал мгновение и, сказав «До свидания», положил трубку.
- Дурь какая-то, – сказал я сам себе. – Такого не бывает. Это просто совпадение.
Я вышел на кухню, поставил чайник на плиту и, уставившись в окно, стал ждать Ольгу. Уличная картинка, едва подсвеченная желтым светом единственного в нашем дворе фонаря, менялась мало. Вот, осторожно ступая, прошагал к мусорным бакам старичок-сосед с третьего этажа. Запрокинул ведро, вытряхнул мусор, постучал ведром по краю бака, чтобы убедиться, что ничего не осталось. Зашаркал обратно. Девчонка какая-то стремглав пронеслась через двор, нырнула в подъезд напротив. Прибежала собака, принюхалась к мусорке, задрала передние лапы на бак, попыталась запрыгнуть, но соскользнула и, залаяв обиженно, закрутилась вокруг.
У Ольги, наверное, был диктант, раз ее так долго нет. Три параллели. Примерно шестьдесят, может, чуть больше, тетрадей. С ума сойдешь, пока шестьдесят раз не просмотришь, а внимательно вычитаешь один и тот же текст. Как она до сих пор выносит эти бесчисленные и повторяемые из года в год «Наступила осень. Облетели листья. Холодно. Птицы потянулись на юг.»? Впрочем, я ведь выношу каким-то образом свои годовые, квартальные, ежемесячные и однодневные, но все равно одноразовые, как все в нашей сегодняшней жизни, отчеты, настолько одинаковые в общей массе, что волей-неволей закрадывалось подозрение: а не наштампованы ли они на одном конвейере? В груди защемило. Все больше и больше расплывалась уличная перспектива. Жизненная давно уже была в сплошном тумане.
«А, собственно, чего я мучаюсь, – подумал я. – Езды здесь десять-пятнадцать минут на автобусе. Ну, прожду минут двадцать. Максимум полтора часа на все про все. Просто съезжу и узнаю, как она живет. Безо всякого». Я отключил закипевший чайник, наскоро собрался, набросал записку, магнитиком прилепил ее к холодильнику и опрометью выскочил из квартиры.

5.
Автобус подошел практически сразу, как только я, запыхавшись, подбежал к остановке. С тяжелым вздохом сомкнулись двери, и за окном замелькали знакомые картинки. Вот здесь, у кинотеатра «Родина», я ждал ее на первое свидание, нервничал, курил сигарету за сигаретой, а потом не знал, куда деваться от подступившей от «перекура» тошноты. Сквер у городского пруда. Тут мы гуляли летними вечерами и впервые поцеловались. Вон на той скамейке, едва просматриваемой с центральной улицы. В подъезде этого дома мы отогревались в холода. А здесь, в арке между двумя старинными особняками, пришлось отбиваться от ее бывшего, который с помощью кулаков решил вернуть Веру себе. А вот здесь, на этом, до полуночи оживленном перекрестке, мы сказали друг другу «прощай»… Все осталось прежним, почти прежним.
Я удивился, насколько по-старому знакомо выглядела и ее лестничная площадка на четыре квартиры. Все тот же резкий запах кошачьей мочи, все те же исписанные мелом стены, все та же тусклая лампочка. Изменились лишь двери. На площадке не осталось ни одной деревянной. Черные металлические прямоугольники заграждали теперь вход в жилые норки. Я потоптался у ее квартиры и нерешительно нажал на кнопку звонка. Рука противно дрожала.
- Кто там? – выкрикнул за дверью настороженный женский голос.
Я помолчал, не зная, как представиться.
- Вера Шувалова здесь живет? – сказал, наконец-то определившись.
- А кто ее спрашивает? – спросили, по-прежнему не отворяя дверь.
- Знакомый, – неуверенно произнес я. – Саша. Александр Смирнов.
В квартире замолчали. Через несколько секунд щелкнул замок, и дверь чуть приоткрылась. В проеме белело женское лицо.
- Я могу Веру увидеть? – я вглядывался и никак не мог определить: Вера ли эта женщина?
- Можешь, – женщина шагнула вперед, в освещенный квадрат лестничной площадки. – Привет.
- Вера? – искренне удивился я и чуть отступил в сторону.
- Что, сильно изменилась? – усмехнулась Вера, заметив мою растерянность.
Да, от прежней Веры, той, какой я ее помнил или пытался восстановить в памяти, ничего не осталось. Передо мной стояла бледная уставшая женщина. Цветастый домашний халат лишь подчеркивал нездоровую белизну ее лица.
- Извини, в дом не приглашаю, – виновато сказала она, зачем-то поправляя халат на груди. – У меня там беспорядок. Дети. Сам знаешь, что это такое.
- Да, конечно. И много?
- Что много? – не поняла Вера.
- Детей много?
- Трое, – смутилась она и пожала плечом: – Так получилось.
- Ты же мечтала иметь маленький детский сад, – попытался я сгладить неловкость ситуации.
- Мечтала, – со вздохом согласилась Вера. – Но не по нашей жизни такая роскошь. У тебя-то, наверное, один всего?
- Ни одного, – покачал я головой.
- Вот видишь, живешь для себя. Я тебя не осуждаю, ты не думай, – стала она вдруг оправдываться. – У каждого своя дорога, правда ведь? У меня – трое, у тебя ни одного. Вот и компенсация, – Вера натянуто улыбнулась. – Ты хоть женился?
- Женился.
- Молодец.
Она пристально посмотрела на меня, отвела взгляд и стала беспокойно поглаживать лицо.
- Ну, спасибо тебе, что зашел, – сказала, закусив нижнюю губу. – Была рада тебя видеть.
Вера отступила к двери.
- Вер, а ты никогда не жалела, что у нас так вышло? – остановил я ее.
- Уходи, Саш, – с досадой произнесла она. – Сейчас муж должен вернуться. Не нужно, чтобы он тебя видел. Не хочу лишних проблем.
- Мам, кто там?! – крикнули из квартиры.
- Никто, – отмахнулась Вера. – Соседка пришла за солью.
В дверь тут же высунулась чернявая мордашка. Пацаненок с живыми карими глазенками зыркнул на меня, усмехнулся и исчез так же неожиданно, как и появился.
- Слушай, иди, Саш, – поморщилась Вера. – Чего ворошить старое?! У меня трое детей. Жить заново я не собираюсь. Проблем и без того хватает. Уходи.
Она, не глядя на меня, зашла в квартиру и хлопнула дверью. Щелкнул замок.
- Руслан! – услышал я ее голос, приглушенный до неузнаваемости деревом и металлом. – Отцу ничего не говори, ладно?
 
Во дворе лаяла собака. Рыжая дворняжка с куцым хвостом стояла под старым кленом, единственным деревом, уцелевшим после обустройства автомобильной стоянки, и, задрав морду, гавкала в темное небо. В ответ из глубины кроны доносилось едва слышное жалобное мяуканье.
- Пошел вон отсюда, – замахнулся я поднятым у мусорного бака кирпичом на пса.
Собака трусливо поджала хвост, тявкнула на меня для острастки и поддержания собственного авторитета, и, поглядывая искоса, медленно затрусила вглубь двора.
- Кис-кис-кис, – позвал я, силясь разглядеть в темноте, как далеко забрался котенок.
Сверху зашуршало, и на лицо посыпалась раскрошенная когтями кора клена.
- Где ты там? – напряг я зрение, но рассмотреть ничего не получалось.
Сбросив куртку и сняв туфли, я плюнул на ладони, когда-то в детстве это помогало забираться на самые неприступные деревья, растер слюну и, подпрыгнув, повис на нижней ветке. Она угрожающе прогнулась под моим весом, и чтобы проверить ее прочность, я немного покачался. «Выдержит», – решил, и подтянувшись, забросил ногу на сучок. Уходя вверх, клен расщедрился на отросты ветвей, и потому дальше подниматься было легко и просто. Котенок вцепился в ствол почти у самой верхушки. Видимо, услышав мой тяжелое дыхание, он вскарабкался как можно выше.
- Ну, иди сюда, – стал я подманивать котенка. – Кис-кис-кис.
Котенок повернул ко мне жалкую дрожащую мордочку, посмотрел затравленно, но с места не сдвинулся.
- Глупый, я же тебе добра желаю, – стоя на последней, достаточно крепкой для меня ветке, я попытался дотянуться до котенка. Не хватало какой-то пары сантиметров, чтобы схватить его хотя бы за кончик хвоста.
- Сейчас я тебя достану, – подбодрил я себя и потряс дерево.
Котенок съехал чуть ниже, коготки, видимо, маленькие, чтобы прочно удерживать, и я успел ухватиться за хвост. Звереныш слабо пискнул, вывернулся и полоснул когтями по лицу. От боли я чуть не выронил его.
- Ладно, сочтемся после, – улыбнулся я через силу. – Надеюсь, это был последний раз.
Прислонившись к стволу, я перехватил котенка поудобней, обтер закровоточившие царапины и стал медленно спускаться. Зверек на время затих, прижатый к груди, но чем больше мы приближались к земле, тем беспокойней он становился. Мне оставалось лишь спрыгнуть с дерева, как котенок завертелся вьюном и попытался вырваться из моих объятий. От неожиданности я не удержал равновесия и рухнул вниз, но зверя из рук все-таки не выпустил.
- Вот, видишь, сколько из-за тебя страданий, – сказал я котенку, который, казалось, был испуган падением не меньше моего. – Цени это.
В ответ котенок только жалобно мяукнул. Я осторожно, чтобы он больше не нанес мне ранений, завернул зверька в куртку, и, прихрамывая, ногу, наверное, все-таки подвернул, поковылял к подъезду.

Ольга смотрела видеомагнитофон, свой любимый «Ноттинг-хилл». Я понял это по голосу Джулии Робертс, игравшей голливудскую звезду, которая объясняла Хью Гранту, по фильму – владельцу небольшого книжного магазинчика, что она обычная девушка.
- Саш, ты? – крикнула Ольга, не поднимаясь с кресла.
- А кто же. Иди помоги мне.
- Саш, тут такой момент. Я не могу. Без меня не справишься?!
- Не справлюсь.
Ольга нехотя нажала стоп, вышла лениво, но, увидев мое лицо, тут же переполошилась.
- Господи, кто тебя так? – схватила она себя за подбородок. – Где ты был?
- С дерева свалился, – честно сказал я. – И вот еще – смотри, – я развернул куртку и выпустил в коридор котенка.
Он тут же выгнул спину и злобно зашипел. Маленький взъерошенный, он, кроме смеха, ничего другого он вызвать не мог.
- Настоящий зверь! – засмеялась Ольга. – Где ты его нашел?
- На дереве. Придержи его, я хоть разуюсь.
- Он блохастый, наверное, – Ольга брезгливо взяла котенка за шкирку. – Может, его сразу в ванну?
- Не тронь. Я сам помою. Мне пока перекись водорода принеси. Царапины обработать.
Помывку котенок перенес стоически. Практически не шипел, не пытался выпрыгнуть из ванны, лишь отфыркивался, когда в нос попадала вода. После купания четко обозначилась масть. Котенок был трехцветный. На темно-сером фоне яркими пятнышками проступали рыжий и белый.
- Давай его феном подсушим, – предложила Ольга. – А то он долго так не высохнет.
От гудения фена котенок словно взбесился. Вырвался из рук и стал носиться по квартире как сумасшедший. Ольга со смехом наблюдала за его хаотичной траекторий.
- Это кот или кошка? – спросила она, когда котенок, набегавшись, забился под диван и оттуда стал наблюдать за нами.
- Кошка, наверное, – пожал я плечами.
- С чего ты взял?
- Голова для кота маленькая, – усмехнулся я. – И ведет себя непредсказуемо. Настоящая женщина.
- Надо бы ей имя придумать, – Ольга пропустила мимо ушей мои остроты.
- Назовем ее Розалиндой, – предложил я.
- А что, самое подходящее для кошки имя, – согласилась Ольга. – Пойду молока ей налью.
Она принесла блюдечко, плеснула туда молока из пакета и осторожно поставила у края дивана.
- Розалинда, иди ешь, – позвала Ольга, присев на корточки.
- Она пока не привыкла к имени, – подсел я к Ольге. – Надо просто позвать – кис-кис-кис.
Под диваном сверкнули глаза. Розалинда чуть высунула мокрую мордочку, покосилась на нас и, припадая на передние лапы, подкралась к блюдцу. Поводила над ним носом и стала жадно лакать молоко.
- Где мы ей постелим? – с блаженной улыбкой смотрела на Розалинду Ольга.
- Пусть с нами спит, – предложил я. – Хотя бы сегодня.
- Пусть, – легко согласилась Ольга. – Она будет симпатичной кошкой, да?
- Конечно. И, кстати, трехцветные кошки приносят счастье.
Вылакав все молоко до капли, Розалинда, нисколько не обращая на нас внимания, прыгнула на диван, потянулась, зевнула и, усевшись, стала вылизывать шерсть.
- Пусть она привыкает пока, – шепнул я Ольге. – Пойдем на кухне посидим. Поговорим.
- Чайник поставить? – поглядывая на кошку, спросила Ольга.
- Поставь.
Ольга ушла, а все не мог оторваться от Розалинды. Она еще немного поерзала, вылизывая себя, потом успокоилась, свернулась клубочком, прикрыла глаза и нос хвостом и блаженно замурлыкала.
- Спокойной ночи, Розалинда! – шепнул я ей и погасил свет.

6 июня 2000 г. – 6 октября 2004 г., г. Югорск