ПАННО
«Если встретите на дороге ценный предмет, покрытый грязью, вы не пройдёте спесиво. Вы возьмёте находку и очистите грязь с неё…»
( ОБЩИНА, 254 )
На следующий день мои поиски оказались не столь безупречными, как в первый. Более того, подступала знакомая гибельная волна сомнений и умалений, что никакая я не фигура в художественном мире, а самый обычный рядовой ремесленник, ловко приспособившийся эксплуатировать чужие идеи и мастерство…Жалкий мечтатель, не сумевший вписаться в рыночный соц.заказ. Может быть, поэтому и не хватало уверенности держаться солидно, с достоинством, как подобает свободному художнику, добивающемуся нормальных условий работы и достойной оплаты в период массовой этической дезориентации. Упакованные в чёрные костюмы, водвинутые в полированные офисы и обвешанные тяжёлыми иномарками, новые хозяева города были неприветливы и даже чрезмерно подозрительны к моим проектам. И смотрели они на меня, очень странно, как бы через. И я успевал заметить, что при этом склеры их глаз были покрыты желтоватой плёнкой и самое удивительное – не излучали ничего, кроме смертной тоски и усталости. А в сущности мы являлись ровесниками. Современниками. Свидетелями планетарных перемен… Почти. Нет, я им был не нужен ни как портретист, ни скульптор, ни дизайнер, ни оформитель…
И если в первый день меня ещё хватало напомнить «здоровякам», что кредит доверия отпущенный им Родиной возьмётся с их потомков, что духовный капитал – мерило всех мерил, что Морозовы, Демидовы и Солдатенковы жили не одним только днём, то сегодня я никого не переубеждал, а только спрашивал: известны ли им имена деловых людей городов Содом, Гоморра, или государства Атлантида?
Таким образом, я облегчал себе путь до следующего офиса, как заносчивый мальчишка, не терпящий унизительных щелбанов. «Клиент № 8» ( так я считал очередных президентов фирм и компаний ), скользнув усталым взглядом по эскизному пасьянсу, посмотрел на меня особенно неприязненно.
- Красота спасёт, говорите?
- Скорее осознание необходимости жить в красоте, испытывать положительные эмоции нравственного порядка…
- Кофе с коньяком? – нажатием скрытой кнопки он вызвал секретаршу и пронзил меня испытующим взглядом.
- Мне двойной, - добавил тогда я, оживившись.- Но коньяк отдельно, тоже вдвойне!.
- Ну, что же, - произнёс «восьмой», не выпуская из поля зрения ни одного эскиза, и продолжая при этом сверлить меня жгучим взором, - нам нужны интересные решения и на производстве, и в цехах, на внешней стороне территории, на нашей турбазе, в детском саду. Как вы относитесь к работе по договору и оплате поэтапно?
Да как можно относиться к выигрышному билету на матч, профинансированный русским губернатором, например: «Челси» - «Барселона»? Ответ ему понравился. И мы заключили предварительное соглашение. Оставалось только допить кофе в крохотных фарфоровых напёрстках и пожать руки на манер глав государств с различным уровнем развития. О таком успехе могли бы мечтать не только Фидий и Феофан Грек, но даже Михаил Шемякин и, может быть, Церетели. Правда, договор вступает в силу, как только я выполню эскиз центрального панно, которое будет являться культурным фирменным знаком компании…
Я выскочил на улицу и не сразу понял, почему так быстро наступил вечер. Из вселенской тьмы вырывались лохматые, крупные снежинки. Они щекотали нос, щёки и даже носоглотку. Ещё они склеивали ресницы. И вся улица обклеивалась этим добротным белым материалом, но оставались деревья, антенны, фонари, и снег валил, валил, валил. Чистый тёплый, самый лучший!
В такую погоду неплохо вынырнуть из морских глубин, как в забытой песне про усталую подлодку или закутаться в плед, сесть у камина и умереть под «Естердей» или «Алл май ловинг», а потом назло диакону Кураеву где-нибудь взять и родиться и жить по Пастернаку «не засоряясь впредь»…
Мысли о тепле камина, и наличия собственного домашнего очага, расставленных любовно книг стали наполнять меня радостью, которую всё труднее и труднее становилось нести, по крайней мере, в трезвом виде. И я подумал, что выпить всё же придётся, чтобы поговорить, например, о том, что пифагорово пророчество верно: цифры тайно правят миром и число семь тому свидетельство. Из восьми опрошенных – семеро живые мертвецы. Несомненно, что «восьмой» любит своё дело, печётся о людях, прогнозирует будущее. Я бы хотел, чтобы мне возразили, чтобы нашли аргументы в защиту «живых мертвецов», вызревания в их душах христианских добродетелей…На это я бы, конечно, ответил, что Петербург едва бы стал тем Петербургом, если бы царь Пётр Алексеевич не расставил должно приоритеты, несмотря на все трудности не соизмерил проходящее и вечное. Прекрасное, сказал бы я ещё, неминуемо мобилизует дух, а дух – причина жизни. Пётр это знал, как, впрочем, и создатели Храма Василия Блаженного, Кижей, Нередицы! Прекрасное – это радость! Радость – двигатель труда и социума! Но этого не знают живые мертвецы, возникшие, как тромбы на путях жизнедеятельности всей цивилизации. Человек такой же творец своего окружения, как и господь Бог, только не осознаёт своей мощи, последствий от невежественного прозябания и не желает расти по законам Мироздания. Мудрый руководитель способствует раскрытию латентной мощи своего работника и получает результат в виде той же радости! Живой мертвец видит радость в бессмысленном накоплении средств, азарте бездушной рулетки, утехах тоскующей плоти. Например,
он готов вывернуть карманы и профинансировать создание сотен радиостанций пошлейшей направленности, стриптиз - баров, теле-ток-шоу, но и не подумает материально помочь «новой русской нищенке»: воспитательнице его детского сада, его первой учительнице, его просто бывшей соседке по коммуналке ….И ещё я привёл бы много примеров, поставленных в вину человечеству, слепо исполняющему волю «живых мертвецов». Но для такой исповедальной и мудрёной беседы мои добрые родители никак не подходили. Всё на что бы их хватило: выпить по рюмашке, а против второй восстать должным образом, тем самым, укокошив меня на старте. С кем же выговориться человеку?
В художественном фонде в это позднее время уже включили охранную сигнализацию, а пить с кем попало в соседнем кафе – не моя стихия. В таком случае незаменимы таинственные податели лямурных объявлений: «ВЫСОКАЯ, НЕЖНАЯ, ПРИВЛЕКАТЕЛЬНАЯ ДЕВУШКА БЕЗ Ж/П ИЩЕТ ВСТРЕЧИ С УМНЫМ, ОПТИМИСТИЧНЫМ, МУЖЧИНОЙ 45-ти ЛЕТ – ТВОРЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТЬЮ»… или «ИСКРЕННЯЯ, ДОБРАЯ, ЖИЗНЕРАДОСТНАЯ, ВНИМАТЕЛЬНАЯ ГОТОВА СТАТЬ БЛИЗКИМ ДРУГОМ ТОМУ, КТО СОХРАНИЛ СЕБЯ ДЛЯ ЛЮБВИ И РАДОСТИ»…
Таинственные, домашние девушки, со страниц газеты с сомнительным названием «Из рук в руки», даже и не подозревали, что тот, кого они искали, был к ним ближе близкого, но если бы знать ему: в какую дверь, какое окно постучаться. Среди необъятного парада лимонных огней бесчисленных домов можно было свернуть себе голову, но так и не найти единственного адресата. Во всяком случае, обо всём этом пришлось сожалеть в столь волшебный вечер.
А хлопья продолжали наседать на планету, и люди, столпившиеся на остановке, казались одним большим снежным комом, пригодным для изготовления зимнего городка. Наконец подошёл автобус, и на него, как в старые добрые времена, набросились гибельной лавиной. Каким-то образом меня внесли в салон, как персидского шейха, но, быстро опомнившись, жёстко опустили и припечатали к плечу небритого верзилы. Верзила дышал перегаром и ненавистью к авторам приватизации, ваучеризации, нестабильности. По всей видимости злоба его была направлена на какого-то конкретного человека, просто занявшего свободное сидячее место. Так оно и было. Я выглянул из-за его плеча и увидел симпатичную девчонку в лазоревом пальтеце, вязаной серой шапочке. При иных условиях можно было рискнуть написать её портрет, уж больно характерны и живы были её ресницы, носик, как клювик и ямки на щёчках. Она подняла на меня глаза и тотчас оказалась опознанной: я не мог ошибиться, эта девчонка дежурила на проходной, пройденного мною завода. Она спросила пропуск, а я протянул визитку самого генерального директора. Птичкой «зарянкой» назвал её тогда про себя. Птичкой – невеличкой, с которой можно было бы рискнуть встретить рассвет в районе Краснолесья…
Тем временем верзила, не найдя сочувствия у впередистоящих, бравурно развернулся в мою сторону.
- Что же с нами дальше будет, если старших не видят в упор!
«Старшие», чьи интересы он защищал, представляли собой возрастную категорию 40 -ка с лишним лет, прослойку опустившихся людей, потерявшихся между теплотрассами и городской свалкой. Всё реже и реже их можно было встретить в общественном транспорте, но верзила, вероятно, принадлежал к высшей касте бездомных бродяг, которым ещё позволялось пользоваться автобусом. Верзила был просто уверен, что я сажу ему нечто утешительное, вроде Владимира Познера: «Такие уж у нас времена!...», но я вдруг отчеканил в зловонный пергамент лица, чтобы, во-первых, перестал дышать на меня гадостью, во-вторых, не смел входить в салон в своей дурацкой шинели, в-третьих, валил отсюда, пока цел.
- Немедленно! – добавил я ещё, явно перегибая.
На удивление верзила оказался трусоват, он отступил на шаг, второй, да так и вылез на первой попавшейся остановке. Интеллигентно помалкивающая публика наградила меня коллективным поощрительным взглядом, но самым дорогим был взгляд «зарянки». Она, наверное, находилась в хорошем настроении, потому что при моём приближении ещё и прыснула в ладошки.
-Яйцо,- объяснила она полушёпотом причину своего веселья,- у вас на шапке – куриное яйцо!
Я осторожно снял свой головной убор и действительно обнаружил куриное яйцо без всякой скорлупы, готовое в любую секунду блямзнуться вниз.
- Эскюзьми,- сказал я, выходя из конфуза,- невероятно, но факт: в начале яйца была не курица, а кролик!
Я вычистил кроличью шапку носовым платком, ворс блестел, как новенький. Когда с шапкой было покончено и она вернулась на своё место, предоставилась возможность присесть рядом с «зарянкой». Кажется мне уступили кресло, как непредсказуемому психу.
- Вот,- сказал я, флиртуя девчонку,- благодаря вам я избавлен от насмешек и обязан благодарить, за то, что у кролика больше не будет перхоти.
- Бесплатный сервис – согласилась «зарянка» - «Холден Шолдерс» на колёсах!
О чём-то следовало поговорить ещё и я спросил: не она ли дежурила на проходной завода номер «шесть»?
- Я всегда дежурю по чётным, день через день, – был её ответ.
- По чётным это хорошо,- отозвался я,- все хорошие дела человечество делает как раз по чётным. Учёным пора всерьёз задуматься об этом. Невскую битву, например, Александр Ярославович выиграл в 1240 году, а в 1380 году состоялась Куликовская битва, положившая начало великому русскому освобождению. И Брусиловскому прорыву способствовало чётное число, такое же счастливое, как и время образования нашего государства. А вот – декабристам, меньшевикам и гэкэчепистам не повезло, как впрочем, и лейтенанту Шмидту, адмиралу Колчаку, князю Игорю Святославичу, и писателю Воробьёву Константину Дмитриевичу.
- И вообще,- подытоживал я,- всё хорошее происходило и будет происходить строго по чётным!
Мою галиматью добродушно выслушали человек десять-пятнадцать, но очевидно, они не обладали фантазией, отчего походили на сбившихся в стаю задыхающихся крупных рыб. Глупых рыбин. Глядя на их тусклые физиономии, можно было ещё подумать, что каждый из них проиграл «капитал-шоу» Леониду Якубовичу. Сначала прыснула «зарянка», а за ней и я. Смех нас до того разобрал, что пришлось выйти преждевременно – простите, соотечественники!
Оказалось, что остановка, где мы справились с гомерическим смехом называется «Тенистая аллея», и я сказал, не снижая восторга, что у Бунина есть цикл рассказов с похожим названием.
- Постой, постой, - неожиданно перебила меня спутница,- откуда я знаю Бунина?
- Неужели я похож на кретина? Да кто ж не знает Бунина!
- Нет, ты скажи честно? – не унималась девчонка. – Откуда ты его знаешь?
- Бунин – лучший русский писатель, а рассказ «Тёмные аллеи» - признанный шедевр мировой литературы, даже отмечен нобелевской премией…
- Но Бунин не пишет рассказов,- возразили мне,- он пишет только стихи, но их никто не печатает, даже «Калининградская правда»!
По-видимому, мы говорили о разных Буниных, и на всякий случай я уточнил: сколько же лет её Бунину?
- Тридцать! – Не моргнув глазом выдала «зарянка»,- мы отмечали этим летом у нас дома. Но выглядит старше, потому что… сидел.
- Что, значит, сидел? Ах-да, - сидел! Не за стихи ли?
Моя насмешка не понравилась спутнице, и чтобы загладить вину, я предложил ей прочесть одно из его стихотворений, написанных в её честь – дарил же он ей стихи.
После некоторого замешательства она доверительно сказала:
- Только они запрещённые и ты про них никому не расскажешь.
- Клянусь «Янтарным сказом»!
Наверное и в гробу, отдав все долги и простившись с иллюзиями, я буду вспоминать с упоением этот чудный вечер. Полуосвещённая безлюдная улица. Одинокая берёза на пригорке. Снегопад. Вспышки автомобильных фар. Щекочущий запах свежевыброшенной золы котельной. И этот восторженный голос…
« Я эту улицу забуду!
Ногой сюда я не ступлю,
Но прежде беспощадным буду:
Каштаны к чёрту порублю!
Расковыряю мостовую
И забросаю тротуар –
Компрессор где-нибудь сворую,
Чтоб день и ночь кудахтал там!
Дома садовым смажу варом –
Пыль не отмыть им никогда!
Шлагбаум выставлю задаром –
Такси не сунется сюда!
Я на гудрон молиться буду
И ухмыляться у огня….
Я эту улицу – забуду,
Коль ты забудешь про меня!»
Не знаю, но что-то мне мешало сосредоточиться и по-настоящему вникнуть в исповедь бунинского лирического героя. Скорее всего мешал другой Бунин, мудро отмалчивающийся среди всёвмещающей и всёпонимающей Вечности.
«Коль ты забудешь про меня…» - эту строчку «зарянка» почти кричала, так её завело стихотворение. И я подумал, что под такое эмоциональное чтение в какой-нибудь северной колонии хорошо валить лес или забивать железнодорожные костыли, но вслух я сказал, что стихи – прекрасные, жизненные, а что до исполнительницы, то она – звезда, нет – суперстар! Бунин просто обязан посвятить ей поэму, венок сонетов, роман в стихах!... Другого ответа и не ждали…
Так мы дошли до переулка, заполненного байкерами - подростками. В глазах «зарянки» я заметил тревогу, которую она объяснила тем, что это не байкеры, а «отморозки» и они не упустят случая пристать. Конечно, я провожу её и даже угощу хорошим вином, по случаю нечаянного знакомства и … дня рождения.
-Как, у тебя - день рождение? И ты молчишь?
- Представь себе, все сорок пять!
Она взяла меня под руку, и мы решительным маршем разомкнули кольцо глотничающих подростков. Мы непременно отметим это событие у неё дома. Она живёт неподалёку. С матерью и Васьком. Надо только что-то взять к столу. В магазине нас ждал сюрприз: спиртное временно не продавалось в связи с постановлением главного санитарного врача России, за исключением очень дорогих коньяков, отдельных экземпляров шампанского и пива. Однако, «зарянка» сделала мне знак удалиться в другой отдел, а сама скользнула за прилавок с моей последней тысячерублёвкой.
Во всём происходящем что-то наметилось тревожное и неприятное: и эта ложь про день рождения, перспектива выпивки с неким Васьком и мамашей, отсутствии гарантии, что от меня ловко сбежали…Правда, я тотчас поймал себя на том, что рассуждаю, как скупердяй, как один из «семи» директоров, игнорирующих чужую боль, чужую жизнь…И что я знаю о человеке?
Глотничающие подростки вошли в магазин и отрезали меня от заветного прилавка, за которым скрылась моя пэри.
Под недовольный гомон толпы мысли ползли, как порожние грузовые вагоны. Не было сомнений в том, что мать «зарянки» - законченная алкоголичка, вместо отца – проживает какой-то полуголовный Васёк. Два праздника, как желанных богоявлений приходят в дом: зарплата и пенсия. А с ними эйфория попоек и похмельный всяк и всё примиряющий синдром…
Меня несло дальше. Порожние вагоны набирали ход. Сомнительные типы вроде Бунина – завсегдатаи. Заваливаются пить самогон, спать с уличными девками, а по утрам клясть правительство и инородцев. Видал я такие квартиры! Но кто же сказал из великих ( я силился вспомнить, но так и не смог), он сказал, что милосердие это не кость брошенная собаке, милосердие – кость, разделённая с собакой! Именно так!
«Зарянка» появилась так же внезапно, как и исчезла. Бесцеремонно растолкав мальчишек, она предстала передо мной с авоськой наполненной вином, про которое можно было сказать одно: его не употребляли в салоне Анны Павловны Шерер! Но я назвал её настоящей Леди! Леди Мадонной достойной полотна! Дарящей рабочим солнце! Но в ту минуту солнце представлялось разлитым в стаканы золотистым портвейном…
Сдача возвратилась сполна, что побудило потратиться на колбасу, хлеб, пельмени. Гружённые авоськами, как вооружённые экстремисты мы долго поднимались по неосвещённой лестнице ( Лед Зеппелин и «Лестница в небо!) на пятый этаж аварийного барачного дома, не знавшего слова ремонт, пока не оказались в квартире с тускло горящей лампочкой без плафона и абажура. Здесь пахло подмышками и кошачьими метками. Квартира представляла собой комнату поделённую оргалитовой плитой, заклеенную вытертыми афишками. Всюду глаз натыкался на выброшенные там и сям бычки – окурки, разбегающиеся стайки упитанных рыжих тараканов. По-видимому, мою любознательность можно было объяснить тем, что я искал ещё неразгрызанную кость милосердия. Оставалось для полного счастья познакомиться с Васьком и блатным поэтом Буниным…
А пока представилась возможность получше рассмотреть «зарянку». Расставшись с вязаной шапочкой и пальтецом, она оказалась совершенно безгрудой и соответственно, менее привлекательной. Суетясь с уборкой и одновременно приготовлением пельменей, моя пташка не умолкала ни на минуту, посвящая меня в подробности многолетней войны жильцов с местным ЖЭУ. Тощая. Костлявая. Под глазами отчётливо намечались будущие мешки и морщинки. Кожа не столько гладкая, сколько засаленная кремами да пудрой. Перспективная старуха-вертихвостка, из тех, что в мгновение ока из девочек с косичками становятся таковыми…
Что –то меня тут ещё удерживало, если покончив с первой бутылкой, я всё же не спешил уйти. Анекдоты, она особенно любила про Штирлица, Чапаева и Жириновского. Сам не знаю, откуда на меня снизошло вдохновение, позволившее высыпать добрую дюжину «бородатых историй», и длилось бы это до бесконечности, если бы в дверь не постучали условным стуком. «Зарянка» просияла от счастья:
- Маманя и Васёк! Наконец-то!
Они не вошли, а вбежали из детской сказки: старичок и старушка с необыкновенно голубыми глазами и общей на двоих широкой улыбкой.
- Здрасьти!
- Маманя, Васёк,- торжествовала «зарянка»,- к нам пришёл художник!
Сверкая счастьем, она теперь казалась мне Наташей Ростовой при князе Андрее, то бишь мне, разодетому в «тройку», галстук, хрустящую сорочку, да ещё регулярно демонстрирующего карманные часы фирмы «молния».
Затягивать паузы в подобных случаях никто не хотел и мой тост был, как выстрел: за хозяйку – хранительницу домашнего тепла. Символическая кость милосердия была нашей закуской и на этот раз.
И я опять не натянул шапку и не попросил пальто, а терпеливо слушал Васька, знавшего одного художника, рисовавшего с закрытыми глазами. Оказалось, что про художников есть что сказать и мамане. Не выслушав всех этих историй, я бы оскорбил в их глазах славное звание художника. В дверь стучали условным звуком и приходили новые посетители, живо интересующиеся живыми художниками. Широкими жестами вытирали воспалённые глаза, тянули мне руки и пили стоя, на манер белогвардейских поручиков. Интересовались заработками художников. Делились новостями рынка и вновь пили. Большими гранёными стаканами, на боках которых оставались красные жилки, словно нервы удалённых зубов.
Время вздрогнуло.
Качнулось
И стало ирреальным.
Я обратил внимание, что «зарянка» и её мамаша, и Васёк наблюдают за мной с неподдельным вниманием. Так смотрят на простых людей страховые агенты, продавцы продукта «амвэй», старейшины церкви Мормона. Мне показалось своевременным извиниться и уйти.
- Простите,- сказал я тогда предельно искренно,- кажется перепил, но больше не буду.
- Правильно! – согласился со мной чей-то громкий незнакомый голос,- тебе уже вредно балдеть!
Оказалось, что замечание сделал невесть откуда взявшийся костылеобразный бородатый субъект, напоминающий внешностью популярного артиста театра на Таганке Бориса Хмельницкого. Почему-то он сидел в обнимку с «зарянкой» и заправлял застольем. «Бунин, - догадался я,- сюда пришёл непризнанный гений- Бунин!»
- Балдеть,- заметил я ему, но произнёс фразу погромче, чтобы слышали все,- согласно словаря Даля означает известное состояние коровы после отёла. Знает ли он об этом? Поэтам просто необходимо выражаться точно. Русский язык замусорен, замутнён.
Конечно же, я был откровенно пьян, если полез к Бунину с речью. Я стал говорить ему про то, что ему надо напечататься, совершить первый шаг в профессиональном направлении. Сейчас благоприятное время – печатают всех и вся, были бы деньги. Нельзя упускать благоприятный момент. Всё ценно в своё время. Например: Высоцкий жил и творил в своё время. Разве можно его представить среди защитников Белого дома, или «свежей головы» у Познера, или поющим здравицу мэру Лужкову – абсурд!
- За дружбу, за искусство! - был мой тост.
Но выпив, все почему-то заговорили разом, странно называя «Монэ» Моней.
- Моня знает. Моня всё сделает сам. Моня – мастер…
Им следовало объяснить, что Монэ и Манэ никак не могут называться Моней. Я хмелел и с этим ничего нельзя было поделать.
- Бунин! – кричал я через весь стол, привлекая внимание,- давай работать вместе?!
- Как это?- смеясь, Бунин подмигивал Ваську,- ты баском, а я глазком?
- Стальным резцом и горящим словом!
Меня опять не понимали и, тогда поднявшись из-за стола, я стал объяснять жестами, рассекающими воздух, суть кооперативной деятельности художников и поэтов. Но почему-то начал излагать от вещего Бояна и деревянного зодчества Руси. Вконец запутавшись, я отрубил:
- Как Маяковский: светить всегда, светить везде, до дней последних донца…
Бунин в отличие от своих нетрезвых соседей умел слушать не только ушами, но и глазами. Это, пожалуй, мне не нравилось в нём больше всего. Потому что сперва в них искрилась насмешка, потом читалось сочувствие и в финале – полное разочарование. А дело было в том, что я так и не смог никому объяснить: как же мы будем работать с Буниным. Я выглядел тут, по крайней мере, мальчишкой, нуждающимся в снисхождении. Оно мне и было оказано. Сначала самим Буниным, а затем и всей вакхической компанией ( Бэд компани!) Развеян в пух и прах образ светлого князя Болконского!
Красные, лиловые, ядовито-охристые, как под кистью Петрова – Водкина мои собеседники перетекали друг в друга, как и их вино в гранёных стаканах. И …опять искажали «Монэ» на «Моню». Мириться с этим было просто нельзя и, тогда я решительно им посоветовал вообще не произносить имена лучших художников Франции.
После этого отчаянного выкрика силы окончательно покинули меня, переместив в какую-то рериховскую звёздную даль ( Люси в небесах с алмазами!), как вдруг над самым ухом довольно громко произнесли слово «мандраже». Мне пришлось открыть глаза и увидеть рядом шкафообразного мужчину, пьющего из моего стакана. Где-то поблизости, наверное, бил неиссякаемый источник вина, неизвестного главному санитарному врачу России.
- Манн-дра –жэ! –зловеще пророкатал «человек-шкаф» и для чего-то ударивший кулаком по столу, вызвав во мне икоту.
- Такси,- слабо взмолился я,- проводите меня на такси…
Две или четыре сильные руки выдернули меня из-за стола, точно полевую морковку из грядки. Напялили пальто, шапку, намотали шарф. В следующее мгновение, я уже был на улице. Меня ждал сам Бунин. Я бросился к нему с радостным сообщением сделать его портрет. И лишь когда он согласился, я позволил вести меня дальше.
- Такси, пожалуйста, такси…
Чёрный безлюдный переулок принялся петлять и дыбиться горой, на которую нам троим всё труднее и труднее становилось взбираться. Тогда я оттолкнул всех и взмолился бросить меня здесь одного, а самим – уходить! Уходить лесом. Лесом им удастся миновать засады, а так – все пропадём и попадёмся. Лесом их никто не увидит. Ведь надо, очень надо, кому-то доложить обо всём происшедшем майору Калачу. Низкому такому майору на высоких каблуках…
- А почему же пропадём?- озабоченно спросил Бунин. Я заметил, что он перестал насмехаться и смотрел на меня, как старик с филином Константина Васильева.
- Немцы! – объяснил я ему тогда,- неужели они не видят, как немцы крадутся в город?
- Бред!- сказал тот, что являлся ещё и шкафом,- чистый бред! Глюкозный…
Первым ударил Бунин. Я даже не заметил, как он это сделал. Я упал на что-то мягкое и сразу увидел звёзды. Красные, жёлтые, зелёные – они, как смальта сыпались вниз, зашиворот. Потом ударил «шкаф». Он ударил ногой, отчего во рту сделалось горячо. Чтобы не обжечься, я выплюнул кипяток в сугроб. И опять увидел звёзды. Но это, наверное, был снег, вновь посыпавшийся на землю.
«Как во сне,- подумал я,- всё понимаю, а шевелиться не могу…»
Я лежал и смотрел, как эти двое вытащили мой бумажник, отстегнули карманные часы, как вернулись и сняли шапку.
Мне хотелось им сказать, что мы – русские люди, люди искусства, что нас объединяют не материальные, а иные ценности, нам нужно быть вместе. Особенно теперь. Очень и очень нужно…
Но эти двое, на длинных и тонких ногах, уже перебегали пустынную улочку. Перебегали, как-то странно искривившись, будто преломившись в нескольких стеклянных призмах.
И тогда я увидел панно:
Три оленя вскинули головы, раздвинув листву и оттолкнув солнце.
Страх и ужас в их глазах.
Неминуемая гибель, которую никому не отвести…
Глоссарий:
«Естердэй», «Алл май ловинг», «Леди Мадонна», «Люси в небесах с алмазами» - песни Биттлз;
Диакон Кураев – воинствующий поп;
Лед Зеппелин, Бэд Компании – популярные рок-группы 70-х годов;
Майор Калач – персонаж повести К.Д. Воробьёва «Крик».
«Амвэй» - продукт сетевого маркетинга по образцу «герболайфа»;
«Янтарный сказ» - калининградское книжное издательство;