Всё, малыш, до вечера сегодня – никакого спиртного. Вечер – с четырёх часов. Не раньше. Дела. Встреча. Кто тебя тянул за язык вчера? Почему встречаемся именно там? Если бы ты, хоть немного, собрал свои раскисшие в спирте мозги, ты мог бы живо представить всю картину предстоящего рандеву. Ты ведь ненавидишь это место. Ты ведь ненавидишь жару. Может не ехать? К Чертям всё. Нет, скотина – ты обещал. Девушка будет тебя ждать. Она готовится. И ты приедешь. Трезвый и вовремя.
Ещё с вечера, зная своё утреннее малодушие, я уничтожил все спиртные запасы в холодильнике. Сначала думал, что это – много. Потом пил, и не думал вообще. У нас с холодильником получилось закончить одновременно. Редко я испытывал такое удовлетворение – с последней каплей спиртного меня срубило в сон. Последнее, что я осознавал – утренние сумерки. И своё обещание. Канеешнааа! Разумеется, я буду!
Вообще, так – по большому счёту – ну, зачем мне это надо? Не ехать, проспаться… Проспишь весь день, встанешь вечером – и будешь горько сожалеть. И снова напьёшься. Разумеется. И так – всегда! И ничего не меняется. И время – уходит! Обратил внимание, что уже далеко не всякий раз люди подстраиваются под тебя? Ты спиваешься, друг. Теперь, чтобы стало так, как ты задумал, приходится делать усилия. Вставай.
Через дорогу от моего дома – магазин. Я ненавижу этот магазин. Там ТРИ полупустых холодильника, с разным балластом, в торговом зале и тёплое пиво на витрине. При том, когда продавщицу спрашиваешь, какое есть пиво холодное, она убегает куда-то в подсобки, невыносимо долго отсутствует, потом возвращается и называет именно те марки, которые ты не пьёшь. Но самое гнусное – это расписание работы: тогда, когда он действительно нужен – магазин закрыт, приходится бежать куда-то дальше, к предприимчивым хачикам, где двадцать четыре часа… А сейчас, и всегда по утрам – он стоит на пути с распростёртыми дверями и изнутри веет приятной прохладой. Просто – он рядом. По пути. Симпатичные продавщицы, скорее – ленивые, чем тупые. Я зашёл. Купил сигарет. И воду. Я обещал себе не пить до вечера. Пока солнце не перестанет палить так по-южному, по-чужому.
Я ожил. На метро – вторая от моей станция. Народу не много и всё нейтрально. Напротив меня сели дядька и тётка. Дядька толкает тётку локтем в заплывший бок – тётка смеётся. Так легко рассмешить некоторых женщин. Поезд тронулся. Везде стало громко. Я поехал налегке – без сумки. Мне нечего читать, некуда деть глаза. Я смотрю на их ноги. На эти убогие ботинки, грязные уже с утра и этих толстых трупных червей, копошащихся из кривых босоножек. Тётка с дядькой неутомимо веселятся. Наверное, у дядьки этой ночью что-то получилось, и у них был секс. Я пытаюсь представить их совокупляющимися. Робко оглядываю все три её области соприкосновения с этим мужчиной. Сначала он сосал эти толстые слюнявые губищи. Потом мял, собирая в кучу, эти жидкие вислоухие сиськи. Тыкал, борясь со своим дискомфортным пузом и неустойчивой эрекцией, ей куда-то туда, в уставшее и подпорченное… Она его подбадривала. Она за ним наблюдала. Что он мог ещё ей поцеловать? Этот бесформенный мешок с кишками? Это волосатое помойное ведро? Эти ноги? Что она могла ещё для него сделать? Засосать всеядным зевом кусочек его поникшего мяса? А как же менталитет? Он ведь не станет больше целовать после такого в губы. Она его трогала. Она его хвалила. Он всё ещё думает, что раз на раз не приходится, и он ещё сумеет по-настоящему. Она себя успокаивает, что хотя бы с ней. Поезд тормозит перед Садовой. Дядька, вероятно, задумал толкнуть свою подругу в очередной раз, но поезд, замедляя ход, усилил этот порыв нежности. И, в наступающей тишине, тётка, взвизгнув, воскликнула: «Ты меня так толкнул, что у меня последние семечки изо рта выпали!» На эскалаторе я обогнал какое-то неприятное существо и встал, вперив взор в плоскую девичью жопу в пошлых джинсах, купленных без предварительной примерки.
Садовая. Жара. Выходы из метро. Сейчас. Сенная площадь. Я не люблю эти места. Столько народа и мусора. И Макдоналдс. Сословия и национальности вперемешку. Пробираться сквозь всё это мне не доставляет удовольствия. Из всей этой, скворчащей на солнечной сковородке массы, взгляд цепляет отдельные кусочки, которые впечатываются в сознание. Подплавленные матрицы произвольно фиксируют фрагменты, которые я запоминаю. Кажется, всё происходит само по себе: поток, поток – бац – красная майка с аккуратной грудью; поток, поток – пятно - жирное и живое; поток, поток – дерьмо… И все спешат, все кишат. И я – осознание – сам часть этого.
Посреди всего – столб. Обычный, фонарный. Ненужный сейчас, он образует водоворот. В этом водовороте, то есть в самом штиле, стоит цыганка. Она бегает глазами по толпе и держит в руке никчёмные не то колготки, не то чулки. Дураку (дуре) понятно, что это, в самодельной упаковке, у неё никто не купит. И даже мне ясно, что продаёт она совсем другое. А, если это ясно мне, тем более – что это ясно тому, кто должен. Но цыганка на своём посту. Значит, баланс установлен. Что-то компенсирует чью-то осведомлённость. Иди! Так – во всём. Просто попалась эта цыганка. Посмотри вокруг.
Грязно. Липко и грязно. Я ищу скамейку, чтобы был виден выход из метро. Нашёл и смотрел. Народ не кончался. Люди шли и шли. Каждую секунду кто-то в этом городе говорил или думал – доеду до Садовой. И сдерживал своё слово. Или подчинялся – надо.
Я знаю – девушки умышленно опаздывают. Но я думал о том, что я её проглядел. … Я думал, что у девушек случается что-то очень женское, но я думал, что я опоздал. … Я приучил себя, что теперь – у каждой девушки есть телефон и, некоторые из них, знают мой номер. … Я прождал столько, чтобы смочь позвонить ей и сообщить, что я на месте. Я выждал ещё немного. И позвонил.
Её с утра вызвали на работу.
- Настя! Ну почему ты мне не сказала сразу? – молчание.
- Настя! У тебя же есть…рот. Он у тебя, в том числе и для того, чтобы говорить. Почему ты не сказала…
- Почему «в том числе», что ты имеешь в виду? – как-то, слишком для меня сейчас игриво.
- Дура! (у нас достаточно близкие отношения) Ну, почему ты такая дура? Рот у тебя – даже не только для того, чтобы говорить – но и для того, чтобы слушать!
- Слушать?
- Да! Слушать мужчину С ОТКРЫТЫМ РТОМ!
Всё пропало. Форс-мажор, и я беру своё обещание обратно. Бреду, держась тени, старинными закоулками, ищу бар. С распростёртыми дверями и прохладой изнутри. Перед плотно закрытыми дверями, скрутив голову, свернулся мотоцикл. Хонда, а ля Харлей. То есть, я думал – Харлей, а прочитал – Хонда. На дверях написано «Бар». И расписание, которое меня устроило. И я зашёл.
Некоторое время спустя, за барной стойкой, я думал о том, что у Насти некрасивые ноги, и не настолько уж многое я потерял. Байкер, боровшийся со сном, сейчас рассказывает мне про мотоциклы и пытается выговорить «без спиц». У него получается по разному, но и он ищет свой идеал. Я прервал его попытки, поводом выхода в туалет. Я вышел на улицу. Вдохнул свежего воздуха чужого района. Я пьян. Ничего не меняется. Садится солнце. Тупик. Одна радость – приду домой. Как каждый день. Тупик. Побрёл к Садовой. Доеду до Чкаловской, возьму пива и колбасы. И ничего не изменится.
Возле урны маячит голая грязная спина. Парень – совсем молодой и пьяный. И не по-детски опустившийся. Роется в помойке напротив Макдоналдса. Парню помогает бомж постарше. Хилый мужичишко в чём-то не по погоде постоянном и засаленном. Дядька выкопал из мусорки дважды надкусанную булку с котлетой. Поднял её грязными членами руки на уровень глаз того парня. Котлетный фарш лезет говном промеж округлых булочных ягодиц. Старый потрясает этой маленькой ущерблённой жопой, и упрашивает молодого: «На! Поешь!» «Не, сам – ты нашёл!» «НА! Поешь – это МЯСО – ТЕБЕ РАСТИ НАДО»…