Ночью все в доме пробудились и вскочили от дикого гула. Протяжно по-волчьи выл Принц. Кричала взбалмошно Стелла, но ничего нельзя было разобрать из этого гортанного громоподобного потока. Чертыхаясь и охая, Марк и Мария выскочили из спальни и устремились вниз, в гостиную, судорожно пропуская ступеньки, рискуя упасть и полететь кубарем вниз.
- Что? Что случилось? - взволнованно спросил Марк, увидев свою сестру взлохмаченной и растрепанной.
- Де-душ-ка... де-душ-ка... - всхлипывала она, нервно икая.
- Да что с ним, ты можешь хоть что-нибудь сказать? - резко бросил он, хватая ее за руку. От тяжелого прикосновения Стелла ойкнула и стала опрокидываться назад.
Мария, держа в руке нашатырку, быстро поднесла ее к лицу Стеллы. Та конвульсивно дернулась, приходя в себя.
- Послушай, что бы ни было, успокойся, - прошептала Мария.
- Это все ты! Ты, ты, змея, во всем виновата! - вдруг заорала как оглашенная Стелла, грозя кулаком Марии. - Я же предупреждала, я говорила тебе... Я...
Мария, остолбенев, не спеша отодвинулась от нее и оглянулась. Сзади стояли растерянные, опустошенные Давид и Мишка.
- Сегодня ночью умер дедушка. Сердце не выдержало... - объявил Давид и неожиданно зарыдал. Это было так на него не похоже. Ему тут же стал вторить Мишка - плача по-своему, по-мальчишески: то высоко, то низко, скупо и крепко.
Стелла подошла к Давиду и, обняв его, заговорила быстро, будто обращаясь к самой себе:
- Ночью он мне рассказывал, что к нему накануне приходил тот самый Константин, и все звал, звал его к себе... Там, мол, наверху, ответ будешь держать. А потом та собака приходила, и якобы опять пыталась его загрызть. Я-то, дура, не поверила, думала, на деда какая-то оторопь нашла. Так ведь на горле у него такие царапины, такие глубокие раны!..
- Что?! - переспросила Мария.
- А ты все удивляешься! Как будто представления не имеешь! Корчишь из себя ученого врача! - резко перебила Стелла. - Хотя ведь ты первая из нас поняла, что мы все здесь сгинем, в этом проклятом доме!..
- Перестань! - в порыве выкрикнул Марк. - Прекрати сейчас же свою истерику! И при чем здесь моя жена в конце концов? Опять ты принялась за свои прежние скандалы? Идиотка!..
Стелла тряхнула за плечи Давида, все еще рыдавшего.
- Ты слышишь?.. Он меня оскорбляет! Ты слышишь?.. Ты мужчина или кто? Ты хоть что-нибудь можешь ответить ему или будешь, как сопляк, хлюпать?!
Давид никак не отреагировал на ее быструю перемену и все еще находился во власти трагического известия. Горе доходило до него постепенно, поклеточно, овладевая сознанием, как будто войска, штурмующие вражеский форт.
Тогда Стелла сама ринулась в наступление. Какая-то необъяснимая волна гнева пришла на смену отчаянию. Она схватила за рукав Марию и истошно закричала, повторяя, как безумная:
- Это ты его убила! Ты все подстроила! Ты все знала! Ты нагадала! Ты!..
Мария гневно сверкнула глазами:
- Лжешь! Ты все лжешь!.. Видит бог, ты можешь спросить у своего брата!.. Скажи, скажи ей, Марк, что я была единственная, кто хоть как-то протестовал против приобретения этого сумасшедшего дома! В то время как ты... ты, - Мария демонстративно повторила ее жест, резко выбрасывая руку вперед, - плясала и гарцевала тут перед этими зеркалами!..
- Хватит! Надоело! Прекратите все! Ненавижу вас! Ненавижу!.. Только что умер дедушка. А вы тут... - завыл неожиданно Мишка и стремглав выскочил из комнаты. Это быстро разрядило ситуацию.
- Миша! Мишенька! Подожди! - закричала Стелла и тут же побежала следом.
Давид, измученный и раздавленный, с трудом смотрел на Марка и Марию своими ничего не понимающими выпученными очами, которые, казалось, готовы были вывалиться из глазниц, как у лягушки, готовящейся к прыжку.
- Мужайся, Додик, - сказал Марк, по-братски похлопывая его по плечу и крепко беря за руку. - Дед у тебя был мировой, что и говорить, и мы все его любили, ты это знаешь... Похороны я возьму на себя. А ты бери себя в руки, тебе скоро ехать в рейс. Работай как работал, и успокой жену...
- Да-да, конечно, - закивал Давид. - Спасибо, я все понимаю. Извините ее, она ведь так привязалась к деду. Больше, чем ко мне. Вот ведь штука какая...
Он неловко размазал слезы по щеке и, глубоко вздохнув, отправился в свою комнату.
Марк и Мария опять остались одни. Что за проклятая бесконечная ночь! Ночь, унесшая бедного старика в свои крепкие вечные объятия...
Похороны деда Моисея прошли тихо. Местная синагога помогла провести их достойно, и прихожане, коих было не менее двадцати, почтили память незнакомого "русского". Раввин отпевал Моисея на двух языках: идише и английском. Когда же у него справились, не мог бы он что-нибудь сказать и по-русски, тот тут же заторопился, заговорил, что его отец родился в Одессе, и все его генеалогические корни находятся там, в России, но по-русски он общается плохо и знает только "маму", "папу", "водку" и "пошел вон!" - что не совсем было уместно для словесного арсенала священнослужителя.
Дома помянули дедушку в узком кругу. Соседей, друзей или хотя бы шапочных знакомых они еще не успели завести, и только несколько коллег по работе Марка, Марии и Давида зашли к поминальному столу.
"Как странно! - думалось Марии все это время. - Ведь еще совсем недавно дед, такой бодрый, бойкий и здоровый, быстро передвигался и щелкал фотоаппаратом, радуясь, как ребенок, этому чуду техники. А теперь он лежит один, в холодной сырой земле, всеми покинутый. Пройдет немного времени - ну, год, - поставят ему памятник на старом еврейском кладбище рядом с американскими, польскими, немецкими евреями, да и забудут, пожалуй. Придут раз в месяц родственники, потом - раз в год, на годовщину или юбилей. Сотрется память, уйдут люди..."
Давид тяжело переживал утрату - он сильно осунулся, почернел. Странно было видеть здорового атлетичного парня в таком состоянии. Мишка, сам невысокого роста, стал еще как будто ниже. Стелла горевала о Моисее как о родном отце, хотя родство их было дальним, что ни говори. Впрочем, бывает так, что и чужой милее родного. С Марией она больше не заговаривала. Вероятно, ей было стыдно за свой минутный яростный порыв, и она бы хотела его как-то загладить и опять примириться, но оказии не случалось, да и Мария не собиралась идти на мировую. Затяжная война перешла в окопы...
Марк чувствовал себя и виноватым, и обиженным. Он всерьез рассчитывал, что такая выгодная сделка с домом, такое несравненное богатство, навалившееся на них, примирит сестру с женой, и ему удастся привести их отношения в нормальное русло. Но какие-то нелепые видения, предчувствия беды, вызываемые в сознании Марии, спутали все его карты. Стелла не заставила себя долго ждать. Она как спичка, поднесенная к фитилю, загоралась мгновенно. И Марк, зная, что поводья главы семьи выскользают из его рук, чувствовал себя не в своей тарелке. А тут еще такая неподготовленная, неожиданная, скоропостижная кончина деда, еще вполне крепкого человека... Марк по-своему уважал его, привыкнув к некоторым его причудам. Дед был незаметен и не любил высовываться, выпячивая свои заслуги, регалии и какие-то необыкновенные способности. И этим, наверное, и был необычен - парадокс...
Даже Принц ощущал неуловимую потерю в доме. Он был еще полугодовалым щенком, но порода спаниеля сказывалась в нем и пробуждала какие-то более высокие, нежели простые собачьи, инстинкты. Наверное, он плакал, скуля и опуская свои маленькие серые пушистые ушки, тоскуя по ушедшему дедушке, который всегда любовно укладывал Принца на мягкую подстилку, служащую ему кроватью, или давал сахарную косточку, из которой так легко высасывались мозги. Вероятно, собаки чувствуют, когда кто-то уходит - не просто за дверь, а навсегда. Так и Принц понял, что добрый дедушка к нему больше не придет...
Прошло несколько недель, малозначительных и малоутешительных. Утрата еще продолжала давить на всех. Но надо было жить, работать на службе, которая не терпит длительных остановок и перерывов, оплачивать различные счета и разбираться в многочисленных, нужных и ненужных, бумагах, бумажках, расчетах, балансах и многом другом, о чем могли думать только живые, неумершие, люди в своем новом, огромном, непостижимо таинственном жилище.
Мария попыталась организовать себя. Она понимала, что, как бы ни давили на нее всевозможные стрессы, но душевнобольной пациенткой она не являлась. Ни возраст, ни положение, ни гены, ни воспитание, ни семейный уклад не могли спровоцировать настоящую болезнь. Работа выручала ее, сохраняя душевное равновесие. Марк, каким бы спокойным и инертным ей не казался, тем не менее старался быть добрым и внимательным.
Значит, виной всему - проклятые нервы, ненужные ассоциации, тяжелые воспоминания и прочее. А камни, реки, трубы, птеродактили, собаки, графы и гермафродиты - это не более, чем закамуфлированный сон, который, ко всему прочему, оказался коллективным. Странно, но почему бы и нет? Такое бывает... Необычная природа, климат, обстановка могли повлиять на кого угодно. Сначала, допустим, на нее, потом - на Стеллу, потом - на дедушку, мир праху его, слаб все-таки оказался, не выдержал. Кто знает, может быть и Мишка что-либо видит, и Марк с Давидом?.. А дом - Марк прав, пожалуй, - дом здесь не при чем. Все дело в их собственных ощущениях и переживаниях.
Подобные рассуждения порой успокаивали Марию, и она старалась вести себя тихо, уравновешенно, в полном соответствии с теперешним положением. Но раз за разом какая-то злодейская, путаная, неоформившаяся мысль, кусая, все еще таилась в ее тайных мозговых сундучках. Она так боялась произнести ее, как будто от этого зависело все ее будущее. Однако мысль эта однажды осенила ее сознание, словно молния, разрезавшая полнеба огненным лассо. Впрочем, это была не мысль, а короткое, обжигающее нутро, слово. И она смогла выразить это слово. И слово это было - "письмо". Ее письмо, спрятанное у ненавистного ей человека, который обнародовав его, сгубит всю ее жизнь...
(Продолжение следует)