Хороша страна...
Когда мне исполнилось семь лет, меня вдруг начало смущать моё имя. Собственно говоря, само имя никаких ощущений не вызывало –Коля. Больше того, за свое имя я должен был буквально сражаться, поскольку с малых лет как меня только ни называли: и Николик, и Микусик, и, наконец, Никусик. Последнее имя было, можно сказать, официальным: так меня называли мама и папа. Но дальше шли импровизации. Бабуня называла меня Микусь. В детском саду я был Викусиком. Матросы из воинской части отца ласково именовали меня Никуша. И даже напевали шутливую песенку:
А Никуша ничего не кушает,
И никто его в расход не записал.
Я был худым и плохо кушал. И матросы отмечали, таким образом, что в расходной ведомости меня нет и продукты на меня выписывать не будут. Но это было позже.
В том году мы должны были ехать к месту службы отца. В Новороссийске находился транспорт «Березина», он то и должен доставить нашу семью за рубеж в Болгарию. Корабль проходил размагничивание, которое считалось обезопасит его прохождение вблизи возможных в море магнитных мин.
Назавтра корабль подошел к причалу и мы поднялись на него по трапу. Помню, как меня поразил своей высотой узкий, раскачивающийся трап с верёвочным ограждением. Это был первый корабль, который я близко видел и он показался мне огромным. До этого я видел корабли только на картинках и не понимал, почему всем становилось так весело после моего вопроса: -Папа, а «Украина» может утонуть в этой луже?
Лужа находилась перед нашим домом в Краснодаре, занимала всю проезжую часть улицы и возникала всякий раз, когда шел ливень. Белоснежный теплоход «Украина», по моим понятиям, вполне мог утонуть в ней, глубокой и широкой, особенно если заплывет на её середину.
Мы бесконечно долго шагали по ступенькам трапа, и я цепко держался за верёвочные перила. Вот и палуба. Нам показали место, где мы пока могли располагаться, и оно мне понравилось. Это была огражденная со всех сторон площадка, на ней в войну находился зенитный пулемет, защищающий транспорт от самолётов. Сейчас пулемёт снят, и на его месте стоят наши чемоданы. Судно не предназначено для перевозки пассажиров и не имеет для них кают. Позже нас обещают перевести в кают-компанию. А пока «Березина» начала выходить из порта, и её сразу же стало качать во все стороны. То есть качка была килевой и бортовой одновременно, самой неприятной.
–Болтанка, -как говорили взрослые. Мама постелила мне между чемоданами одеяло и посоветовала заснуть. Так легче перенести эту болтанку. Правда, не спалось, хотя и укачивало. Нос транспорта захлестывали волны, и он уходил под воду, но мы находились ближе к центру судна и здесь качало меньше.
-В Цемесской бухте всегда штормит, вот выйдем и станет потише, -сказал, успокаивая меня, моряк, проверяющий крепления на палубе. Тем временем нас пригласили перейти в кают-компанию. Было обеденное время, но желающие отобедать отсутствовали. Только один моряк, презирая качку, медленно ел борщ из тарелки, поразившей меня. Она была прикреплена к основанию на двух перпендикулярных осях, чтобы при качке её содержимое не выплёскивалось. Основание кренилось со столом то в одну, то в другую сторону, а сама тарелка находилась строго в горизонтальном положении.
Утром «Березина» почему-то остановилась. Море утихло, светило солнце и было непривычно тихо. Оказалось, что в море встретилась шлюпка. Без людей. Только матросская шапка находилась в ней. Чья она, где люди? Не известно. Печальная и загадочная история. Шлюпку подняли на корабль, сказали, что по номеру узнают с какого она судна. Но нам больше ничего о ней известно не было.
И ещё раз наш транспорт остановился. По его ходу обнаружена плавающая мина. Она представляла опасность для всех судов и подлежала уничтожению. С «Березины» спустили шлюпку и подрывная команда поплыла к мине. Через некоторое время вдалеке поднялся столб воды и разнёсся тяжелый гул взрыва. Шлюпка вернулась и наш транспорт вновь тронулся в путь.
В кают-компании кроме нас находилась ещё одна семья армейского офицера. За время перехода мы как-то сблизились, держались вместе. Поэтому когда над судном начал кружить кобчик – военные решили, что надо защитить чаек и расправиться с ястребом.
Вместе они направились к капитану за разрешением пострелять в хищную птицу. Капитану просьба не понравилась: -Вы можете, стреляя в кобчика, ранить чайку, а это недопустимо.
По поверью в чаек переселялись души погибших моряков и отношение на судне к ним было трепетным. Военные заверили, что чайки останутся целыми, и капитан сдался.
-Хорошо, стреляйте, но только в секторе кормы и не заденьте снасти, -разрешил он.
Отец и армейский лейтенант вытащили пистолеты, мне велели держаться в стороне, а сами подошли к кормовой площадке. Но кобчик летал среди чаек и стрелять было нельзя. Ждать, когда он окажется в нужной позиции пришлось долго. Я с замиранием сердца ждал начала стрельбы. Наконец чайки оказались в стороне, а кобчик вне надстроек и мачт. Офицеры сделали несколько выстрелов, но промахнулись. Кобчик почувствовал неладное и быстро улетел от судна. Я был несказанно рад: и стрельба состоялась, и птица осталась невредимой. А чайки пусть разбираются с кобчиком сами. Все участники тоже были удовлетворены результатами охоты. Вскоре впереди показалась тонкая полоска земли: там была Болгария.
Первые дни нашей жизни в Варне особенно памятны. Мама сварила картошку с томатной пастой, заправленной сливочным маслом.. Получился красный соус. Но главное в том, что сварен он был в чайнике. Электрическом. Других подручных средств у нас тогда не было.
Здесь же первого сентября я пошел в школу. Школа была русская. Посещали её дети военнослужащих. У меня с посещением школы связаны два крупных начинания. Во-первых, я потребовал, чтобы меня называли Колей, никаких Никусиков. В школе дети не должны знать о моем прозвище. Родители меня поддержали и никогда в присутствии других не называли Никусиком. Во-вторых, я со своей стороны обязался не писать и не рисовать левой рукой. Хотя левой рукой всё у меня получалось заметно лучше, чем правой. Я ни в коем случае не должен становиться левшой. В результате я смог позже писать и левой, и правой рукой. А вот теперь выяснилось, что такое переучение вредно для ребёнка.
Курортный город Варна резко отличался от городов, которые я тогда видел: Новороссийска, Краснодара, Поти. Нигде не было разбитых домов с пустыми глазницами окон, иссеченных осколками стен. Не было завалов из битого кирпича и гнутой металлической арматуры. Вечерами ярко загорались освещение и огни рекламы, на улицах гуляла хорошо одетая публика. Запомнились болгарские девушки в светлых брючках с нанизанными на загорелые руки большими румяными бубликами с хрустящей, усыпанной маком корочкой. Бублики, горячие, только что из печи, продавались тут же в пекарнях и источали аппетитный аромат. На маленьких жаровнях продавцы прямо на улице жарили кукурузу и горох. В воздухе витала атмосфера праздника, веселья и спокойствия.
В Варне отец служил в СНИСе. Это сокращение означало службу наблюдения и связи. Я нередко бывал в воинской части и общался с матросами. Особенно почитаем мной был пожилой матрос сверхсрочной службы Потапов. Но не потому, что он служил коком и угощал жареными в масле хрустиками- совершенно не уставной пищей. Потапов обладал мастерством совершенно уникальным. В свободное время он снимал с лысоватой головы свой белоснежный колпак и его маленькая узенькая комнатушка на одну кровать превращалась в мастерскую. Делал Потапов выразительные, сверкающие красками маски. Если сидеть тихо и не мешать, то Потапов работал, и можно было наблюдать за процессом создания маски. Сначала он лепил из глины лица, или, вернее, морды будущих масок. Здесь были лешие, ведьмы, русалки, индейцы. Публика специфическая и неординарная. Выпученные глаза, оскаленные зубы, растянутые в улыбке губы. Затем глина обклеивалась тоненькими кусочками размоченной бумаги. В несколько слоёв. После чего Потапов задвигал маски под кровать и они там долго сохли. Затем глина удалялась, маска раскрашивалась и дополнялась некоторыми деталями –это могли быть волосы из пакли, клыки, перья. Будучи разукрашенным, всё это покрывалось лаком, и маска, яркая, блестящая была готова. Оставалось сделать отверстия для глаз и закрепить резиновые лямки. В мастерской витал запах клея, красок и лака. Маски вручались матросам, участвующим в новогоднем маскараде. К сожалению, побывать на маскараде мне не довелось.
Продолжение эпопеи с масками произошло через несколько лет, когда мы жили в Одессе. Комнатушка, в которой обитала наша семья, была маленькой и тесной. Но зато в доме существовал подвал, в помещении которого, служившего когда-то кухней, мне позволили сделать кабинет, где я занимался всяческими опытами: делал отливки из свинца, смешивал разные химические реактивы, рисовал маслом. Однажды я вспомнил Потапова и вылепил из глины страшную рожу черта. После оклейки бумагой и сушки маска была разукрашена и поставлена на стоящую в углу тумбочку. А затем на меня поступила жалоба нашей соседки Перуцкой. В кухне находилась дверь в чулан, где у соседки хранился уголь. Электричества в чулане не было, поэтому Перуцкая ходила за углём с зажженной свечёй в руках. Нетрудно представить, что пережила старушка, когда при трепетном свете свечи на неё глянула из угла кухни страшная рожа чёрта. Маску отвернули носом в угол. Так было спокойней.
А в Варне нас поселили в комнатке, окна которой выходили в сторону городского парка – по-болгарски «Морската градина». Напротив, чуть правее, находился вход в парк, оформленный белоснежными колоннами. Позднее количество колонн увеличили, а на месте нашего дома выстроили огромный кинотеатр. Чуть за колоннами находились пляжи с чудесным, чистым песком. Волны набегали на берег прозрачные, бесстрастные, холодные. Если пойти вправо от ворот, то вскоре вы приближались к красивому зданию аквариума, перед которым за низенькой оградой находилась рельефная карта Чёрного моря и побережья. Всё было выполнено из цемента: вздымались хребты гор, море представляло впадину, заполненную водой, синими табличками обозначались города на берегах. Нам 7-ми - 8-ми леткам особенно нравились Кавказские горы с бегущими по ним ручьями - реками Кубанью и Тереком. Если перелезть через ограду и подняться на Кавказский хребет, то можно было пальцем заткнуть дырочку, из которой бежала вода в реку Кубань. И тогда резко увеличивался поток воды, питающий реку Терек. И наоборот. Это было увлекательно. Надо только следить за тем, чтобы не скатиться в воду, т.к. глубина моря в этом месте наибольшая и составляла 1.5 – 2 м. Старичок –садовник со свистком прогонял нас, но когда его не было поблизости, мы считали себя полноправными хозяевами этой карты. Дворов в болгарских домах не было, поэтому дети военных собирались в стайки и слонялись по городу, а в парке играли в казаков-разбойников.
Недалеко от карты находился 4-х этажный дом. Нам он представлялся очень большим. Замечательным было то, что в доме находился лифт. Покататься на лифте, подняться наверх и спуститься было упоительно. Иногда лифт застревал и приходилось вылезать из него через узкую щель. Все обходилось, но только значительно позже мы поняли, что здорово рисковали, ведь лифт в любой момент мог тронуться.
Вообще наша компания была отчаянной и рыскала по всему городу. Не обходилось и без безобразий. У входа того же 4-х этажного дома располагались в два ряда кнопки квартирных звонков. Было заманчиво взять планку, наложить на длинный ряд кнопок и, с колотящимся в груди сердцем, нажать на неё. Подержав планку несколько секунд, мы, сломя шеи, мчались прочь, а недоумевающие жильцы выходили на лестничные клетки.
Не знаю, кто первый сделал это открытие, но только на чердаке одного дома мы обнаружили архивные залежи. Самое интересное заключалось в том, что многие страницы архива обклеивались пошлинными марками, на глянцевой поверхности которых ярко и красочно изображались какие-то важные особы в турецких фесках. В поисках новых марок мы просматривали тысячи архивных документов, но везло очень редко. Всё время попадались одни и те же турецкие паши, да ещё марки с красными крестом и полумесяцем.
-Хороша страна Болгария, -пели мы новую песню, особенно популярную в те времена. В ней звучала тоска по родному краю. И хотя мы, мальчишки в походы не ходили, песня была нам близка и мы помнили, если не рязанские, то кубанские места и своих российских сверстников. Грусть по России была искренней, хотя она переживала тогда тяжёлые, голодные времена, а под звёздами балканскими было сытно и тепло.
В Варне я получил большую свободу ещё и потому, что внимание родителей было нацелено на родившуюся здесь в сентябре мою сестрёнку Леночку. Г-жа Груева, на квартиру которой нас определили на постой, уважительно называла маленькую Леночку госпожицей. Это звучало непривычно и нежно. Г-жа Груева –степенная седая дама лет пятидесяти подарила новорожденной на счастье большую монету в 100 левов, положив её под подушку. Предварительно она тщательно вымыла монету с мылом. Монета была относительно редкой, с отчеканенным профилем царя Бориса. К своему царю болгары относились уважительно и даже с некоторой ностальгией.
Г-жа Стефания Груева знала семь языков и при этом оставалась скромной домохозяйкой. Снимая квартиру у домовладельца, она строила двухэтажный дом в центре города. Строила тяжело, не хватало средств, но дом потихоньку подымался. Приходя к нам на чашку чая, она разговаривала на русском языке, для, как она говорила, практики. А когда позже я заговорил по-болгарски и, из уважения к ней, а также из-за своего хвастовства, вступал в разговор на болгарском языке, то она улыбаясь, просила перейти на русский.
Лет через 40 мне довелось вновь побывать в Варне. Г-жи Стефании уже не было, но в построенном ею доме жил её сын Димитр. Встреча была очень тёплой, мы вспоминали многие мелочи, дополняя друг друга, и удивлялись, как они могли сохраниться в памяти. Заодно я обнаружил, что совсем не помню болгарский язык, на котором неплохо говорил мальчишкой. В парке перед аквариумом всё так же располагалась рельефная карта Чёрного моря и так же неутомимо журчали бегущие с Кавказских гор ручейки, обозначающие реки Кубань и Терек. Они напоминали, что жизнь идёт.
12.10.04