Пять братьев, которые не похожи друг на друга,
и у каждого своя тропинка.
На лесной поляне в маленькой избушке из речной гальки, скрепленной и обмазанной глиной, жили пять гномов. Если их случайно встретить, то они показались бы совершенно одинаковыми – все пятеро бородатые, в зеленых штанишках и таких же курточках. Но если присмотреться внимательнее, то станет заметно, что гномы на самом деле не похожи друг на друга.
Представьте себе: наступает утро. Сюда оно добирается с некоторым опозданием, так как солнцу, чтобы забраться на макушки высоченных деревьев и осветить землю в лесу, нужно больше времени, чем проделать то же самое в поле, где ему всего-то достаточно зацепиться за краешек земли и, оттолкнувшись от него, выкатиться за горизонт.
Ну вот, хоть и с опозданием, но утро в лесу все-таки наступает. Первым просыпается самый старший из братьев-гномов. Он никогда не торопится. Неспешно натянув на себя штаны и курточку, он выходит на крыльцо, громко хлопнув дверью. За эту привычку громко хлопать дверью и всех будить ему и досталось прозвище Побудка.
Побудка медленно, словно задумываясь на каждом шагу, сходит с крыльца, направляется к клумбе с полевыми цветами, стряхивает на ладонь с ромашки каплю росы и нехотя протирает глаза, чтобы совсем проснуться. На этом его утренний туалет заканчивается – умываться он не любит.
Следом за ним из домика выскакивает самый младший из братьев, за свой незавидный рост прозванный Мизинчиком. Мизинчик – полная противоположность Побудке. Он стремительно скатывается с крыльца и врезается в заросли густой травы, совершая там форменный переполох. Кузнечики, пауки, жуки, муравьи разбегаются во все стороны, напуганные его радостным воплем: “ О-го-го! Жить на свете не легко – надо прыгать высоко, надо бегать далеко!” Через минуту из зарослей, как из морской волны, выныривает и сам Мизинчик, с головы до пят мокрый от росы. Дрожа и стуча зубами, он со всех ног мчится обратно в дом и ныряет под одеяло к Чистюле:
- Совсем з-з-замерз, п-п-пусти п-п-погреться! - Чистюля подскакивает, как ошпаренный:
- А ты ноги мыл? – кричит Чистюля, и его голос от возмущения становится противным, как у сойки. – Ты весь мокрый, ты весь грязный! Мои чистые простыни... ты запачкал мои чистые простыни! Убирайся немедленно! (Понятно, почему третьего гнома зовут Чистюлей?).
– Подумаешь – простыни, – бормочет обиженный прохладным приемом Мизинчик, – раз так, то и оставайся один, пойду к Колпаку. - Он принимает независимый вид и направляется к кровати, стоящей в самом темном углу комнаты, за дверью. Обитатель этого угла просыпается последним. Все дело в том, что он носит особенный, очень длинный колпак, конец которого всегда волочится по земле, и поэтому быстро пачкается. Каждый вечер, когда все уже спят, гном стирает свой колпак и сердито ворчит: “ Вот колпак, сшит не по колпаковски. Надо бы колпак переколпаковать – перевыколпаковать.” Но так ничего и не делает: не хочет менять своих привычек. Наверное, он любит свой колпак, хотя тот и доставляет ему некоторые неприятности: мало того, что цепляется за каждую кочку, мало того, что приходится не высыпаться, так еще и имя приклеилось какое-то неблагозвучное – Колпак.
Тут от плиты потянулся вкусный блинный запах. Самтыгном, пятый из братьев, готовит завтрак. Он знает толк во вкусной еде и приготовление пищи никому не доверяет. В кладовке, ключи от которой днем и ночью болтаются у него на поясе, чего только ни припасено: по стенам и под потолком висят высушенные на солнце или в тени на сквозняке пучки трав, связки грибов и корешков, гирлянды диких яблок и груш, в мешочках из крапивы хранятся лесные орехи, шишки и семена, в дубовых кадушках – соленые грибы, моченая морошка да брусника, в березовых бочонках – варенья да меды…
Колпак потянул носом воздух, причмокнул и проснулся. Он перелез через Мизинчика, который никак не мог согреться, и пошел на кухню. На краю длинного, сплетенного из ивовых прутиков стола стояло блюдо с блинами. Их было так много, что Колпаку пришлось вскарабкаться на стул, чтобы дотянуться до самого верхнего. Самтыгном рассердился:
– Я тебя звал? Ты что, не можешь дождаться, когда все сядут за стол? Смотри, какой нетерпеливый. Ну, настоящий гном.
– Сам ты гном, – парировал Колпак, проглатывая наспех прожеванный блин.
Вот и разгадан нами секрет имени пятого из братьев. Когда он бывал кем-нибудь недоволен, то всегда говорил: – Смотри какой, ну настоящий гном. – А ему отвечали: – Сам ты гном. - Так его и стали называть.
От домика, где живут гномы, расходятся в разные стороны пять узких дорожек. Где-нибудь в лесу они могут сделать резкий поворот и слиться в одну широкую тропу, потом опять разбежаться в две или три стороны, снова встретиться, расстаться – в общем, ведут они себя, как хотят, так же, как и гномы.
Вот сейчас братья закончили завтракать и вышли из дома. За спинами у них зеленые рюкзачки, набитые едой и каким-то скарбом, который может пригодиться в походе.
Например, Самтыгном взял с собой удочку, и сразу ясно, куда он направляется: на лесное озеро ловить рыбу. А что будут делать в лесу остальные? Ну-ка, последуем за ними.
Каждый гном, выйдя за калитку, поворачивает на свою тропинку, которая утром уводит в самую чащу, зато вечером указывает путь домой.
Первым отправился в путешествие, конечно, Мизинчик. Он оседлал длинную палку и, представляя себя скачущим на коне, галопом преодолел видимый отрезок пути. Высокая трава поглотила его. Зато нам хорошо слышны его громкие выкрики (хотя сам он считает, что поет):
– О-го-го, о-го-го! Отправляюсь далеко. Не грози мне дикий лес, и я крутого нрава, хоть ты вырос до небес... м-м-м, ла-ла-ла… – здесь Мизинчик задумался в поисках подходящей строчки и, наконец, прокричал: – на тебя найду управу...на тебя найду управу! На тебя найду управу! – довольный собой повторил он несколько раз. Видимо, больше у Мизинчика ничего не сочинялось, и он замолчал. Сразу стало слышно, как жужжат пчелы, кружащиеся над цветами, гудит шмель, кто-то шуршит в траве. А вот оглушительно затрещали цикады – значит, скоро осень, хотя еще и август. Мизинчик остановился, прислушался ко всем этим давно знакомым звукам и взгрустнул: стало жаль, что лето заканчивается. Однако Мизинчик совсем не умел грустить. Он вспомнил про свою палку и снова помчался вперед. В его рюкзаке что-то брякало, звенело и булькало, но он не обращал на это никакого внимания. День был теплым и солнечным, запах травы бодрил и радовал, жизнь вокруг кипела – все были заняты своими делами. Значит, ничего плохого в ближайшее время не случится – зачем же грустить.
– О-го-го-го, о-го-го! – с восторгом заорал Мизинчик, – мы поскачем далеко. Мы поскачем высоко. У меня надежный конь – сильный, ловкий конь-огонь.
Оставим жизнерадостного Мизинчика на его тропинке и посмотрим, чем занят сейчас Самтыгном. Вон он идет с удочкой и ведерком в руках степенным шагом, ни на что не отвлекаясь, ничего не замечая, весь сосредоточенный на предстоящей рыбалке. Он размышляет, какую рыбу лучше ловить. Пескаря? Пожалуй, маловат. Щуку? Хищница. Чего доброго еще проглотит, и глазом моргнуть не успеешь. Сома? Его из-под коряги не вытянешь. Плотвичку? Больно юрка – сорвется с крючка или из ведерка удерет. И почему в нашем озере киты не водятся, – сожалеет Самтыгном, – спокойный, большой и, бывает, сам на берег выбрасывается. Мяса на год бы хватило. Самтыгном представляет себе жаркое из кита, или китовые котлеты, или зразы по-китовски, или... Тут в животе у него заурчало, слюнки потекли, и он решил, что пора перекусить: развязал рюкзак, достал из него корзиночку, испеченную из теста и начиненную нежным мясом улиток под ореховым соусом, сел на перевернутое вверх дном ведерко и стал есть... Потом у него в руке оказалась гренка, посыпанная свежей зеленью. Потом он вытащил из рюкзака пирожок с капустой и термос с чаем из пахучих трав. Потом выловил из маленькой кастрюльки ароматный, фаршированный овощами и грибами перчик. Потом... Впрочем, пусть Самтыгном хорошенько поест. Это займет у него, должно быть, немало времени. Поэтому мы вполне можем пока его оставить и посмотреть, что делает на своей тропинке Побудка.
Он, конечно, никуда не торопится. С озабоченным видом то и дело останавливается, что-то разглядывает в траве, наклоняется, распрямляется, будто делает зарядку. Интересно, чем это он таким занят? Вот, смотрите, Побудка снова наклоняется и тихонько бормочет себе под нос:
– Ах, какая красивая. Как же ты сюда попала? Такая неосторожная.
Между стволами чернобыльника и сурепки огромный черный паук растянул свою сеть, а сам затаился в ожидании добычи. Легкомысленная голубая бабочка (что-то редко они теперь встречаются в лесу), порхая с цветка на цветок, опьяненная сладким нектаром, не заметила ловушки. Она мгновенно прилипла к клейкой паутине, и чем больше билась, стараясь выбраться из нее, тем больше запутывалась. Паук, почувствовав колебания сети, понял, что добыча рядом и уже готовился наброситься на свою жертву. Однако Побудка этого не допустил. Взяв палку, он прогнал паука.
– Ишь, обжора, – сердито погрозил он пауку палкой, – поголодай немного, это полезно. – Затем Побудка помог бабочке выпутаться из паутины, содрать с крылышек липкие нити. – Ну, теперь лети, – сказал он, – да впредь будь осторожнее.
Несмотря на то, что бабочка спасена, настроение у Побудки совсем испортилось. Было жаль паука, ведь он остался голодным. “Паук не виноват в том, что природа сделала его хищником, – рассуждал Побудка, – чтобы ему не умереть, надо есть бабочек. А они такие красивые, беззащитные. Без них лес был бы скучным. Порхают с цветка на цветок, веселятся, радуются солнечному дню, и все вокруг, глядя на них, тоже чувствуют себя счастливыми». – Побудка вздохнул, остановился, задрал вверх голову, приставил ко лбу над глазами ладонь как козырек и взглянул на небо. Сначала он увидел верхушки деревьев, почти сомкнувшиеся кронами. Потом разглядел голубизну неба, кое-где промелькивающую сквозь трепещущую на ветру зелень листвы. И вдруг в какое-то мгновение луч солнца пробил толщу густо переплетенных друг с другом ветвей и упал Побудке в глаза. Он зажмурился и засмеялся: золотистый солнечный зайчик соскользнул с ресниц на щеку, и ей стало тепло и щекотно. “Как хорошо”, – подумал Побудка и, совершенно забыв про паука, пошел дальше, куда вела его тропинка.
На повороте ему на рукав села Божья коровка. Побудка осторожно переместил ее на ладонь, вспомнил детский стишок и громко произнес: – Божья коровка, лети на небко, там твои детки кушают конфетки, – задумался, потом пробормотал, – а может быть, котлетки, точно не помню. Знаешь, лучше не лети на небко, потому что твои детки едят что-то не полезное для здоровья. Оставайся здесь, – Побудка осторожно посадил жучка на лист тысячелистника, – он хоть и горький, но полезный, – добавил он, отправляя в рот белый пахучий цветок, – вот, смотри – я даже не поморщился.
Побудка очень хорошо знает, что полезно для здоровья, потому что он лекарь – лечит травами. Братья-гномы дали ему еще одно имя Скорая помощь. Правда, зовут они его так редко, только тогда, когда кто-нибудь поранится или заболеет.
– Вот и Скорая помощь подоспела, — говорят они страдальцу, — успокойся, сейчас все будет хорошо.
Вообще-то гномы болеют нечасто, и потому плохо слушаются полезных советов лекаря.
– Вот пристал, – возмущается Мизинчик, – не буду я есть твою крапиву, она кусается.
– А мы ее кипятком, – уговаривает его Побудка, – знаешь, сколько в ней витаминов, и кровь она улучшает.
– У меня кровь и так о-го-го, – отвечает ему Мизинчик. – На прошлой неделе наступил на колючку, так столько вытекло – о-го-го.
– Вот и ешь крапиву, – настаивает на своем Побудка, – она кровь останавливает.
– Я лучше малиной буду питаться, – сообщает Мизинчик, – она сладкая, вкусная.
– Малиной питаться нельзя, – увещевает его Побудка, – ею можно лечиться, когда простудишься.
– Ну, это ты уж слишком, – вступается за Мизинчика Самтыгном, – пироги с малиной, вареники с малиной, варенье из малины – раз вкусно, значит, полезно.
– Ничего не полезно, – возражает ему Побудка, – пищи должно быть мало, но она должна быть невкусной. Тогда ее много не съешь и не потолстеешь. А ты своими блинами да варениками подрываешь наше здоровье.
– А кто тебя заставляет это есть, сиди на своей крапиве, – сердится Самтыгном и, чтобы не поссориться, уходит на кухню, обстановка которой действует на него успокаивающе.
Чистюля и Колпак в таких баталиях не участвуют, они не очень понимают, что полезно, что нет, а едят, что хочется, и считают – это слишком мелкий предмет, чтобы о нем спорить: есть занятия и поинтереснее. Впрочем, гномы ссорятся редко – им некогда, так как все светлое время суток они проводят в лесу на своих тропинках, а ночью спят.
Тропинки же бегут и бегут в глубь леса. По одной из них бодро шагает Чистюля. Он всегда задерживается в походе дольше всех и возвращается домой последним, хотя уходит не очень далеко. А все потому, что любит порядок. На его тропинку стоит посмотреть: идеально прямая, она нигде не сворачивает в сторону, не петляет, не натыкается на деревья и густой кустарник, сквозь который пробраться можно только ползком, не скатывается в канаву и не тонет в большой луже. Чистюля оказался великолепным прокладчиком дорог. Он аккуратно засыпал все ямы, прорыл каналы, чтобы отвести воду из мешающих его строительству водоемов, а через весело бегущий среди травы ручеек перекинул простенький, но прочный деревянный мосток.
Сама тропинка выложена крупной совершенно плоской галькой. Наверное, на этом месте в незапамятные времена было море. Оно обкатало в своих бурных волнах острые камешки, превратив их в симпатичные разноцветные кругляши. Потом море ушло, а на гальку год от года, век от века, падала космическая пыль, и, в конце концов, прикрыла ее толстым слоем.
Однажды зимой в недалеких от леса горах выпало небывало много снега. А в один прекрасный весенний день выдалась нежданно жаркая погода. Солнце пекло, как в июле. Снег растаял сразу весь, и с гор устремилась вниз сильная молодая вода. Она своротила с места обломок скалы, который закрывал узкий и глубокий проход, ведущий в глубь земли к холодному чистому подземному озеру. Оно вырвалось наружу прозрачной упругой струей и побежало вниз тем самым ручейком, через который Чистюля перекинул свой березовый мосток.
Ручеек тек себе и тек, унося вниз, к лесу, частицы почвы, пока не обнажились россыпи доисторических голышей, среди которых попадались и очень ценные. Однажды Чистюля принес в домик гномов горсть янтаря, отчего Побудка пришел в неистовый восторг. Ну, уж этого-то при его сдержанности от него никто не ожидал. Оказалось, что желтый камешек, излучающий из самой своей сердцевины солнечный свет, необыкновенно лечебный и редко попадается в этих краях. У Побудки много всяких лечебных камней: сердоликов, нефритов, опалов… а вот янтарь до сих пор не находился. Интересно, откуда Побудка все знает и о камнях, и о травах, и о болезнях? Сколько ни спрашивали его об этом гномы, он не мог объяснить, как достались ему столь редкие знания.
Ну вот, Чистюля добрался до мостка, перешел через него. Дальше тропинка обрывалась. На свободном от деревьев пространстве простирались непроходимые заросли из чернобыльника, крапивы, полыни. И среди них, на солнечном пригорке, раскинул свои колючие ветки куст терна. Чистюля, встав на цыпочки, дотянулся до ближайшей показавшейся ему зрелой ягоды, сорвал, надкусил и тут же выплюнул: неспелая, терпкая – жалит язык, как оса.
Здесь, под кустом, в норке среди корней была припрятана им малюсенькая тачка, в которую он аккуратно сложил топор, пилу, кирку и много других инструментов, необходимых строителю дорог. Мастеровой Чистюля все это сделал сам, и теперь, разложив свои ценности на траве, немножко полюбовался ими, погордился собой, но совсем недолго, потому что не любил терять время зря. Сегодня он наметил очистить тропу от чернобыльника и полыни, выкорчевать корни, скосить траву и сделать разметку того места, где должно пролечь продолжение дороги.
Колпак, как и Чистюля, далеко от дома не уходит. Его тропа пролегает до плантации, а достигнув ее, останавливается, крутится на месте, и затем разбегается лучиками в разные стороны. Плантация – это большое, расчищенное от корней и сорняков поле, на котором Колпак выращивает лен. Весной поле зацветает мелкими голубыми цветочками, так что кажется, будто это краешек откололся от неба и опрокинулся на землю. Но сейчас лен отцвел, и только кое-где еще проглядывает запоздалая синева.
Посмотрим, куда это Колпак бежит с такой скоростью. Длинный тощий конец его колпака волочится по земле, цепляется за ветви кустов и вылезшие из-под земли корни деревьев, так что гному приходится время от времени останавливаться, чтобы высвободиться из очередной ловушки. В конце концов, яркий головной убор остается на колючем кусте шиповника сиять, как экзотический переспевший плод, налившийся краснотой под южным солнцем, а Колпак несется дальше. Растрепанные волосы, вспотевший нос – отчего такая спешка? А-а-а, понятно, гном бежит к ручью, чтобы поднять заслонку и пустить на свое поле воду. Эту систему орошения придумал Чистюля. Он прорыл канал, ведущий от ручья к краю плантации, а от него проделал множество канавок, по которым вода добирается до каждого корешка. Солнце поднимается все выше и выше, лучи его становятся все горячее, и Колпак торопится с поливкой.
Он очень дорожит своим полем. Думаете, гномы рождаются сразу в курточках, колпаках и штанишках? Нет уж, как и все – в пеленках. Это потом, когда начинают выбираться в мир, холод и жара заставляют их примеривать на себя разные одежки. Чего только ни перепробовали Колпак и его братья, чтобы зимой согреться, а летом спастись от жгучих солнечных лучей. Из листьев деревьев Колпак кроил рубашки и штаны, а шил их травинками, потом попробовал плести свой гардероб из сена, а тапочки мастерил из соломы, что-то вроде лаптей, в конце концов, перешел на бересту и резьбу по дереву – вырезал туфли из толстых веток липы, осины, клена. Что касается обуви, то опыт удался – деревянные башмаки оказались и прочными, и непромокаемыми, и всепроходными: в них можно было шлепать даже по болоту и не тонуть. А вот одежка никак не получалась: ее хватало на один выход из дома, да и то не было никакой уверенности, что она выдержит весь путь туда и обратно. Однажды Побудка вернулся домой мокрый, грязный и голый. Это заставило Колпака глубоко задуматься над конструированием одежды и изобретением материала для нее.
Как-то его сосредоточенный взгляд упал на паутину, которая в изобилии скопилась за печкой, куда почему-то никогда не заглядывали дежурные по уборке гномы. Колпак собрал ее метлой и стал экспериментировать: скатывал в шарик, потом скалкой пытался раскатать, как тесто, потом из этого нарезать кусочки и вытянуть их в нити – точно так, как делают домашнюю лапшу. Но паутина слипалась, потом не разлипалась, запутывалась. Из всего этого Колпак сделал два вывода: паутина не годится и надо найти, что годится. Это должно быть что-то, из чего можно делать нити и плести их, как паук плетет паутину.
Колпак стал пробовать все, что попадалось ему под руку, разделить на длинные волокна, и довольно скоро определил, что делить можно крапиву, коноплю и лен. Путем хитроумных опытов он научился из этих растений получать добротную пряжу для разных нужд. Конопля шла на веревки, мешки, паклю для стеганых одеял, зимних утепленных курток и даже для заделывания щелей в доме, чтобы не дуло. Крапива использовалась для мешочков, в которых сохранялись продукты, из нее вязались колпаки, тужурки и рюкзаки. А вот на рубашки, штанишки, носочки, простыни шел лен – это был тонкий материал. Но, если конопли и крапивы вокруг видимо не видимо, то лен отыскивался с трудом – он любит солнечные поляны, а их в лесу не так-то много. Вот Колпак и разбил свою плантацию.
Выращивать лен – дело хлопотное. Оттого-то и выглядит тропинка Колпака, если посмотреть на нее сверху, например с верхушки столетней сосны, как цветок на длинной ножке, серединка его – это голубое льняное поле, а от него разбегаются тонкие стежки, похожие на лепестки диковинной астры. Вот один «лепесток» потянулся к ручью за водой для орошения поля, другой – к небольшому холму, на котором когда-то давно из занесенного сюда шквальным ветром желудя вырос могучий дуб. Он дал сильное потомство, и теперь здесь стоит шумливый и звучный от птичьих голосов дубовый лес. В старых деревьях, где есть дупла, поселились белки. Их помет – прекрасное удобрение. Поэтому-то Колпак и проложил сюда дорожку.
Еще один «лепесток», по которому, видно, давно не ходили, потому что он стал уже зарастать травой, ведет к глубокой яме – здесь брали глину. Зачем она понадобилась Колпаку? А, понятно. Поляна, которую он выбрал под свое поле, – самая солнечная в лесу, но почва здесь песчаная, а, значит, сухая, потому что вода слишком быстро сквозь песок уходит в глубь земли. Все нам расскажут «лепестки» – какую большую работу проделал Колпак, сколько сил и желания вложил он в свою плантацию.
Вот сюда он вывозил песок на Чистюлиной тачке – виден след от маленького колеса. Вместо него уложил плотный слой глины, чтобы вода не просачивалась вниз, и корни растений могли до нее добраться. На берегу почти высохшего болота он снял густой травяной покров, выбрал из-под него чернозем, смешал его с песком, чтобы земля не была слишком жирной, перетаскал все это на свое поле, а дерн уложил на прежнее место, и от ямы осталась только впадина, поросшая травой. А вон там, на крошечной поляне он собрал первые семена льна – здесь и теперь еще растут несколько диких, никем не сеянных голубоглазых кустиков.
Колпак, наконец, добежал до ручья, и на поле хлынула чистая, холодная вода. Пока она плыла по канавкам, прогрелась солнцем и напиталась его энергией, растения сразу ожили, выпрямились и потянулись к небу – хорошие будут волокна, длинные, крепкие и шелковистые.
Жарко стало. Пойдем-ка к озеру – искупаемся, а заодно посмотрим, как ловится рыба у Самтыгнома. Над водным зеркалом, переливающимся голубизной и отражающим в себе плывущие по небу пышные белые облака, кружится тьма тьмущая всякой мошкары. Обессиленная, она падает в воду, и тут подхватывают ее жадные рыбьи рты. Только и видишь – побежали круги, это очередная хищница проткнула носом водную гладь и схватила свою жертву.
Четыре часа сидит на берегу Самтыгном, наблюдая за подвижным, чувствительным поплавком. Он давно съел все свои запасы и мечтает об обеде, а рыба все не ловится. Уже несколько раз прибегал Чистюля, чтобы проверить, хорошо ли работает лебедка, при помощи которой Самтыгном вытаскивает рыбин из воды: для гнома сом, например, что для человека кит. Но рыба все не ловится. А чего ей глотать насаженного на крючок полудохлого червяка, если в воде плавает несчетное количество совсем свежих мух и комаров. Когда Самтыгном потерял всякое терпение, поплавок осторожно дернулся, затем заметался из стороны в сторону, и леска натянулась. Самтыгном сразу оживился, вскочил на ноги и ухватился обеими руками за рукоятку лебедки, налег на нее тяжестью всего тела и повернул колесо, на которое наматывалась тончайшая леска, сделанная из жил издохшего от старости кабана и почти до костей изъеденного муравьями.
Рыбина вынужденно поплыла к берегу, но как только поняла, что ее затягивают на мелководье, собрала все свои силы, оттолкнулась хвостом от песчаного дна, взбаламутив воду, и рванула на глубину. Самтыгном не удержал колеса, которое стало быстро набирать скорость вращения, но рукоятку не отпустил, а вместе с нею сделал крутой поворот и камнем из рогатки полетел в воду. Рыбина, натянув до отказа леску, не догадывалась сорваться с крючка, но успокоилась или выбилась из сил и ходила по кругу почти у поверхности воды, рассекая ее спинным плавником и делая мелкие быстрые волны. Самтыгном барахтался на глубине, хотя с его росточком ему и у берега показалось бы не мелко.
Он громко взывал о помощи, но вряд ли бы его кто-нибудь услышал, если бы в это время тропа Побудки не пересеклась с дорожкой Самтыгнома, и он не оказался поблизости. Медлительный Побудка тут проявил удивительную для него прыть: столкнул в воду толстую палку, лег на нее животом, руками и ногами стал загребать, как это делают лягушки, и быстро приблизился к Самтыгному. Тот от испуга сначала хватал Побудку за руки и чуть не стащил его со спасательного средства. Но потом догадался уцепиться за палку, и Побудка отбуксировал его к берегу. Тут они вместе поднажали на рычаг лебедки, колеса завертелись, леска стала накручиваться на катушку, и рыбина повисла в воздухе. Она так устала, что больше не сопротивлялась.
Оба гнома, мокрые, выбившиеся из сил и возбужденные, упали на траву и стали стаскивать с себя одежду, чтобы просушить ее на солнце. Разглядывая себя голенького, Самтыгном удовлетворенно заметил:
– Хорошо, что я такой упитанный, поэтому не утонул.
– Говорил тебе, сколько раз говорил, – сердито закричал на него Побудка, – учись плавать, раз любишь рыбалку, на воде надо быть ко всему готовым. Говорил?
– Ну, говорил,– неохотно признался Самтыгном. – Но я и так бы не потонул – жир не тонет. А у меня его вон сколько, – он прихватил двумя пальцами складку на животе, считая ее толщину вполне убедительным оправданием своей лени.
– Откуда ты это взял? – свирепо посмотрев на него, снова не удержался от громкого возгласа Побудка. Он был очень расстроен и возмущен легкомыслием Самтыгнома.
– Из борща, – простодушно признался несостоявшийся утопленник, – в борще сало плавает сверху.
– Но ты же не одно сало, у тебя же есть еще и кости, – уже успокоившись, рассудительно заметил Побудка. – Утопленники бывают и очень толстыми, так что где бы ты теперь был, если бы я не оказался поблизости? Говори, будешь учиться плавать?
– Ну, буду, буду…только не теперь.
– Какой же ты все-таки разгильдяй, – незлобиво произнес Побудка и о чем-то глубоко задумался. И мысли у него, видно, были не очень веселые. А Самтыгном ничуть не расстроился, только у него от купания разыгрался аппетит, и он полез в свой рюкзак проверить, не осталось ли там чего-нибудь съестного. Не осталось.
– Послушай, Побудка, – с надеждой в голосе произнес он, – нет ли у тебя там, – тут он ткнул пальцем в рюкзак своего спасителя, – нет ли чего поесть.
- Посмотри сам, – разрешил Побудка. Самтыгном развязал узел и стал извлекать из рюкзака все, что попадалось ему под руку. Несъедобное он засовывал обратно, а съедобное раскладывал на траве. Порядок поглощения пищи у него был такой: сначала съедалось то, что не очень вкусное, потом то, что повкуснее, а самое аппетитное оставалось напоследок, чтобы уже нечем было заесть приятное ощущение. Поэтому Самтыгном начал трапезу с банального бутерброда с зеленью, а обожаемую им корзиночку, начиненную овощами и ароматным мясом улитки, отодвинул подальше, но глаз с нее не спускал, предвкушая невиданное удовольствие.
Тут с дерева спрыгнула быстрая белочка и в мгновение ока утащила любимое лакомство Самтыгнома. Он от неожиданности застыл с бутербродом у рта, опомнившись, протолкнул его весь между зубами, и, размахивая руками, замычал что-то несуразное. Побудка решил, что он подавился, и со всего размаха шлепнул его по спине. Самтыгном замотал головой, выпучил глаза, всем своим видом демонстрируя, что его не так поняли. Его напряженно вытянутая рука указывала на ближайшее дерево. Повернув голову, Побудка увидел изготовившуюся к прыжку белку. Она, не обращая никакого внимания на мычащего Самтыгнома, спланировала, управляя в воздухе пушистым хвостом, и довольно точно шлепнулась возле пирога с паштетом. Мгновение, и пирог оказался там же, где и корзиночка. Самтыгном вскочил, и, не жуя, помогая себе руками, протолкнул, наконец, в горло застрявший бутерброд.
– Ах, ты обжора! – возмущенно закричал он и замахнулся на рыжего зверька рукой. Тот спокойно поднялся по стволу повыше, но не убегал, видимо, обдумывая, не удастся ли еще чем-нибудь поживиться. Однако Самтыгном сгреб в кучу всю свою еду и прикрыл ее колпаком. Поняв, что больше ничего не перепадет, белка юрко скользнула по ветвям и исчезла. Самтыгном расстроился не на шутку:
– Самое вкусное, – причитал он горестно, – самое любимое утащила. Лучше бы я утонул.
– Типун тебе на язык, – шикнул на него Побудка. – Нашел из-за чего горевать…
А ну-ка, заберемся на столетнюю сосну и посмотрим на наших гномов с высоты. Ой, как далеко видно, и все они, как на ладони. Вон Колпак трудится на своем поле: рвет сорняки и рыхлит землю. Чистюля бежит с тачкой к ручью за голышами. Самтыгном и Побудка укладывают большую рыбину на тележку – хвост никак не умещается. Все заняты делом. Только маленький Мизинчик по-прежнему подстегивает своего деревянного коня и горланит новую песню собственного сочинения:
– О-го-го, о-го-го, солнце светит высоко, не допрыгнуть до него, а я и прыгать не хочу – я на облаке лечу. – Тут он замирает на месте, как вкопанный, очевидно, ему в голову приходит мысль о том, что если на облаке, то зачем тогда нужен конь, и Мизинчик с размаху закидывает палку подальше. Теперь он вытягивает руки вперед, как будто собирается нырнуть, и делает крутой вираж, очевидно, так он представляет себе полет на облаке. Не заметно для себя он «улетает» слишком далеко, а ведь скоро солнце спрячется за макушками деревьев, на лес упадет тьма, успеет ли малыш вернуться домой, найдет ли обратную дорогу. А ну-ка, возвращайся! Мизинчик, словно услышав нас, остановился, взглянул на небо и развернул свое летательное средство. Ничего, не заблудится, дорожка ведь теперь ведет к дому.
Кто-то теряется, кто-то находится, а кто-то уходит.
Первыми домой вернулись Побудка и Самтыгном: надо было поторопиться, чтобы рыбина не испортилась на такой жаре, да и ужин для братьев-гномов приготовить. Побудка пошел за дровами для печи, а Самтыгном принялся за разделку большого жирного карася. В уме он уже конструировал блюда, которые будет готовить, подбирал пряности, и у него потекли слюнки. Самтыгном бросил ножик, которым чистил рыбину, и пошел в кладовку чем-нибудь заморить червячка. Червячок оказался прожорливым – он заглотнул горсть орехов, желтую сочную дикую грушу, полбочонка малинового варенья, потом ему захотелось остренького, и он закусил парочкой маринованных огурчиков, затем…Тут пришел Побудка с дровами. Самтыгном с сожалением окинул прощальным взглядом свои запасы и вернулся на кухню.
Побудка неторопливо растапливал печь, но делал это так, как будто мимоходом, между другим делом, которое занимало его целиком. Он был сосредоточен на том, что происходит в его голове и сердце, поэтому нарушал последовательность раскладки огня, и тот никак не разгорался.
– Что ты такое делаешь? – не выдержал, наконец, Самтыгном. – Разве такое полено можно зажечь сразу? Надо сначала паклю положить, на нее мелкие щепочки, совсем все перепутал, ну, настоящий гном.
– Сам ты гном, – буркнул в ответ Побудка.
Растопить печь для гнома – не такое простое дело, ведь у него нет спичек. Еще совсем недавно гномы бегали за огнем к подножию небольшого вулкана, который постоянно изрыгал ручейки раскаленной лавы. Это занимало у них целый день и всю ночь, требовало много быстроты, ловкости и выносливости. Самый сильный из них – Чистюля, потому что строительство дорог заставляет его поднимать и перетаскивать много всяких тяжестей, – он и добегал до подножия вулкана, остальные останавливались там, куда хватало силенок добраться. Самтыгном, как самый неповоротливый, располагался поближе к дому, зато он умел лучше всех разводить огонь в печи.
Так вот, Чистюля добегал до огненного ручейка, дотягивался до него тем концом палки, на котором была намотана пакля, верхний слой ее был пропитан смолой сосен для лучшего возгорания, и со всех ног мчался назад. Когда он выбивался из сил, факел подхватывал Колпак, на это время расстававшийся со своим колпаком, и нес его почти весь оставшийся путь, немножко пробежки доставалось Мизинчику и Побудке, ну а Самтыгном большими усилиями передвигал свое упитанное тело на десяток шагов до печи и торжественно разжигал в ней огонь. Потом надо было постараться как можно дольше сохранять в печке тлеющий уголек для очередной растопки, чтобы не бегать слишком часто к вулкану.
Правда, Чистюля пытался добыть огонь и другим способом. Как-то на берегу ручья он нашел обкатанный водой и отшлифованный песком полукруглый, вогнутый посередине кусок горного хрусталя. Он приставил осколок к глазу и посмотрел. Видно было плохо, как в тумане, но Чистюля все-таки заметил, что трава, листья, ягоды и жучки вроде бы увеличились в размерах. Заинтересовавшись, он две недели потратил, чтобы добиться полной прозрачности, шлифуя хрусталь песком, землей, глиной, мягким чуть-чуть подсохшим мхом. У него получилась линза, хотя сам изобретатель об этом не догадывался и не знал, как можно ее использовать. Гномы развлекались тем, что разглядывали в увеличительное стекло все, что попадалось им на глаза.
– Ой-я-ей, – орал Мизинчик, ползая вокруг муравейника, – какие ужасные эти муравьи! Какие у них страшные челюсти! Ой, боюсь, боюсь! – и он покатывался со смеху.
– Ну, дай посмотреть. Я тоже хочу, – уговаривал его Колпак, но Мизинчик никак не мог оторваться от веселого занятия. И они чуть не поссорились.
– Будете ругаться – отберу, – пригрозил Чистюля и составил график, в котором каждому было назначено его время знакомиться с увеличенным миром.
Но скоро это занятие гномам надоело, да и дел накопилось. Линза осталась валяться в траве, и все про нее забыли. В один из очень жарких дней, когда гномы отдыхали от повседневных забот, ближе к обеду, Самтыгном, распаренный жаром пылающей печи, на которой что-то шипело в сковороде, высунулся в окно прохладиться и испуганно заорал: – Пожар! Горим!
Гномы выскочили на улицу и увидели, что над лужайкой стоит столб черного дыма. Когда огонь затушили, в центре пятна выгоревшей травы нашли закопченное увеличительное стекло. Чистюля поднял его, повертел в руках и пошел отмывать. Чистый прозрачный хрусталик он положил на подоконник в кухне сохнуть. Через час, когда Самтыгном пошел проверить, не затух ли огонь в печи, гномы снова услышали его вопль: – Караул! Горим!
Горел подоконник. Гномы снова потушили пожар и с подозрением уставились на Самтыгнома. Он попятился от них и замахал руками:
– Вы думаете – это я. Я что сумасшедший – свой дом палить. Это стекло. – И он указал на черный от копоти кусок хрусталя.
– Почему ты так решил? – удивился Колпак.
– Что-то мне подсказывает, – неопределенно пожал плечами Самтыгном.
Чистюля молча взял стекло и снова пошел его мыть. Тщательно протерев куском пакли, он засунул его в карман своей курточки. И на следующий день приступил к опытам. Он положил хрусталик в траву, уселся рядом и стал ждать. Время тянулось удивительно медленно, и Чистюля уже стал терять терпение, как трава загорелась. Стало ясно, что причина действительно в стекле. Но как это получается?
Чистюля встал, затушил огонь и положил стекло на новое место. Теперь он не спускал с него глаз. В какой-то момент он увидел, что луч солнца отразился в стекле яркой искрой, и трава загорелась. «Вот в чем дело, – подумал Чистюля, – стекло увеличивает силу солнца». Тут ему в голову пришла мысль, что ведь не обязательно сидеть и ждать, пока солнечный луч встретится с хрусталиком. Можно этому поспособствовать. Он взял стекло в одну руку, другой вырвал клок сухой травы и стал поворачиваться во все стороны, стараясь стать так, чтобы луч солнца, усиленный стеклом, упал на траву. Скоро ему это удалось. «Вот как можно легко добывать огонь», – радостно думал Чистюля. Вечером он всем рассказал о своем открытии, а на следующий день его продемонстрировал, запалив кусок пакли, а затем ею растопив печь. Теперь гномы больше не бегали к вулкану и не следили за огнем в печи, чтобы он не погас. Самтыгном легко овладел искусством ловли солнечного луча.
Однако такая беспечная жизнь продолжалась недолго. Откуда-то набежали тучи, закрыли небо, увеличительное стекло сделалось бесполезным, и было спрятано в сундук Чистюли, откуда никогда больше не извлекалось. Солнце оказалось ненадежным помощником. Гномам пришлось снова бегать к вулкану и поддерживать огонь в печи.
Но однажды Чистюля при мощении дороги уронил один бурый камешек на другой и заметил, как из него посыпались искры. Он сделал то же самое еще раз, и искры снова посыпались. Чистюля повторял свои опыты раз за разом и получал все тот же результат. Тогда он чиркнул камни друг о друга над пучком сухой травы, и она загорелась.
– Ура! – закричал Чистюля, – я изобрел огонь! – С этим хорошим известием он помчался домой. Там он на глазах у всех прямо на кухонном столе поджег клочок пакли. Гномы с изумлением смотрели на разгорающееся пламя, пока Побудка не заметил:
– А ведь мы горим.– Действительно, край стола, на котором Чистюля демонстрировал свое открытие, уже начал тлеть. Огонь потушили, а опыты перенесли в печь. Так был найден кремень и изобретено огниво. В конечном виде оно выглядело так: маленький рычажок приводит в движение два колеса, выпиленные из кремня, они трутся друг о друга, и между ними проскакивают искры, которые поджигают паклю. Тут было важно проявить прыть и так изловчиться, чтобы искры летели именно туда, где лежит пакля. Поскольку чаще всего с огнем имел дело Самтыгном, то у него это и получалось лучше всех.
Отобрав у Побудки огниво, он быстро разжег огонь и водрузил на плиту огромную сковороду, которую знали все поколения гномов, но никто не помнил, как она попала в этот дом. Скоро приятный аромат горячего льняного масла и жарящейся рыбы выполз из окон и дверей кухни наружу и понесся по лесным дорожкам, зазывая гномов к столу.
Громко хлопнула дверь. Если Побудка дома, то значит – это Мизинчик. Действительно, запыхавшийся Мизинчик стремглав влетает в дом и с размаху ныряет под кровать. Побудка приподнимает край одеяла и, заглянув под него, спрашивает, что случилось. Мизинчик выкрикивает сообщение, что возле дома пасется в-о-о-о-т такой козел с в-о-о-о-т такими рогами, но он его не испугался, а как дал ему, как дал по рогам...
– Ну, если ты ему дал по рогам, то чего же тогда залез под кровать? – резонно поинтересовался Побудка.
– Так он же мог дать мне тоже…
– У тебя же рогов нет, – засмеялся Побудка.
– Так у меня ж есть другие места, – заметил Мизинчик, вылезая из-под кровати. Побудка выглянул во двор и увидел маленького козленка, мирно пасущегося на лужайке.
– Какой же ты все-таки фантазер, Мизинчик, – усмехнулся Побудка.
– Ну и что, – выглянув из кухни, вмешался в разговор Самтыгном, – ты в детстве был еще фантазеристее. Помнишь, когда примчался домой весь голенький, то сказал, будто бы на тебя напал дракон и обглодал всю твою одежду, и если бы ты чуть-чуть зазевался, то и тебя бы проглотил, помнишь?
– Так то была чистая правда! – обиженно воскликнул Побудка. – Я тогда просто не знал, кто это был – вот мне и пришло в голову, что это дракон. А это была саранча! Ты же знаешь ее – все объедает на своем пути, оставляет голую пустыню...
– И голого Побудку, – покатился со смеху Самтыгном. - А козленка ты не бойся, - весело обратился он к Мизинчику. - Он теперь наш. У него, похоже, мать волки задрали, так я привел его к нам, когда за водой ходил к роднику. Не оставлять же его хищникам. Ты, Мизинчик, лучше подумай, как мы его назовем.
- Сиротой, - тут же, не задумываясь, выпалил Мизинчик.
- Какой же он сирота, - возразил Самтыгном, - у него теперь мы есть.
Мизинчик вышел на крылечко, сел на ступеньку и задумался. Оказалось, что дать имя козлу не так уж и просто. «Ну, какие у него особенности? – рассуждал Мизинчик. - Козел как козел. Бодается. Бодун, что ли. Нет, не красиво. Глазом косит. Глазик. Тоже как-то не очень…», – Мизинчик спустился с крыльца и осторожно подобрался к козленку, соблюдая безопасное расстояние, обошел вокруг него, но ничего, что бы могло стать именем, не обнаружил. На свой страх и риск он сделал еще пару шагов, чтобы рассмотреть козленка поближе. Тот насторожился, наклонил голову и, на всякий случай готовясь к обороне, продемонстрировал свои маленькие, едва начавшие пробиваться рожки. Вокруг одного из них Мизинчик разглядел черный ободок. «Вот, – обрадовался он, – будет Черныш».
Тут во дворе послышались бодрые голоса. Это вернулись Чистюля с Колпаком и, поливая друг друга водой из дубового ковша, смывали с себя серую пыль земли, громко фыркая от удовольствия.
– Эй, там, у бочки! – крикнул им Самтыгном, – ужин стынет! – Чистюля с Колпаком, мокрые и веселые, чтобы не обходить слишком далеко через дверь, сени, коридор, залезли в столовую через окно и оказались там первыми. Самтыгном вошел с огромным блюдом дымящейся жареной рыбы и, увидев Чистюлю с Колпаком, не удержался от замечания:
– Ишь, какие прыткие, настоящие гномы.
– Сам ты гном, – ответили ему дружным хором братья, рассаживаясь по своим местам и подвигая к нему свои миски.
Ужин прошел не скучно. Мизинчик сообщил, что он назвал козленка Чернышом.
– Он же белый, – удивился Побудка.
– А у него один рог из черного растет, – пояснил Мизинчик.
– Черныш, так Черныш, – согласился Самтыгном и стал яркими красками описывать, как он тонул, как чуть не утопил Побудку, как они оба спаслись и как вытягивали на берег в-о-о-о-о-т такую рыбину, как она не умещалась на тележке, и как они придумали, чтобы ее уместить. Все радовались вдвойне еще и потому, что беда миновала, что Скорая помощь как всегда поспел вовремя. Гномы хвалили Побудку, восхищались его смелостью и находчивостью, но он оставался спокойным и грустным. Скоро это было всеми замечено, посыпались вопросы, не случилось ли чего с ним, когда он совершал свой подвиг, не простудился ли, может, у него температура или чего болит? Но Побудка сказал:
– Нет, ничего у меня не болит, я очень даже здоров – просто это должно случиться завтра. – Тут все сразу замолчали и сделались серьезными. Только Мизинчик ничего не понял и стал приставать ко всем с вопросами:
– А что должно случиться завтра? А это страшное? А оно должно случиться обязательно или может не случиться? А с кем это случится – с Побудкой или со всеми? А… – Ему не отвечали. Все столпились вокруг Побудки, смотрели на него грустно и ничего не говорили.
Вечер был тихий и бесполезный – никто ничего не делал. Даже Колпак не стал сегодня стирать свой колпак. Только кто-нибудь из гномов, порывшись в своем рюкзачке, вытаскивал из него какую-нибудь вещь, подходил к Побудке и протягивал со словами: "Возьми, вдруг пригодится". Чистюля отдал свой любимый очень прочный и острый складной ножик, над конструкцией которого бился целый месяц, и круглый хрустальный шарик, который отшлифовал до полной прозрачности:
– Для твоих опытов с магией, – сказал он, – будешь на нас смотреть.
Самтыгном не без сожаления расстался с термосом, который был изготовлен из березовой бутыли с хорошо подогнанной деревянной пробкой, утеплен слоем пакли, потом каких-то листиков и упакован в плотную корзинку из тончайших ивовых прутиков. А еще он подарил Побудке лучший свой крючок, который ему Чистюля выковал из чистой меди, грузило-голыш с природной дыркой у самого краешка и катушку отличной лески из жил старого кабана.
Колпак слазил под кровать и извлек оттуда пару крепких деревянных башмаков, "еще ни разу не надеванных", и сундучок с разным скарбом. Покопавшись в нем, он вытащил зеленую льняную рубаху – "для маскировки", и такие же штаны, добавил к ним красный утепленный колпак "для зимы" и рукавички.
Охваченный энтузиазмом всеобщей щедрости, Мизинчик стал раскидывать свои вещи, пытаясь обнаружить в них что-нибудь ценное для подарка, но оно не находилось. Он даже карманы вывернул, но в них, кроме разноцветных камешков, не было ничего. И тут Мизинчик вспомнил, что в кухне на окне стоит крошечная коробочка, плетенная из соломы, а в ней живет его светлячок. Мизинчик всегда берет его с собой на свою тропинку, чтобы в темноте, если придется заблудиться, он освещал путь. Правда, малыш еще ни разу не задерживался в лесу дотемна, поэтому ему жаль было расставаться со светлячком, не испытав его. Но что поделаешь, если нечего больше подарить, а хочется быть таким же щедрым, как все. Отдавая Побудке коробочку, Мизинчик предупредил:
– Его надо кормить пыльцой и нектаром и давать ему капельку росы.
– Спасибо, – ответил ему Побудка, – я буду хорошо заботиться о твоем светлячке. Зато когда мне придется идти по темной дороге, я открою коробочку – станет светло, и я вспомню о тебе.
Мизинчик удивился, где это Побудка собирается ходить по темной дороге и почему это он там будет вспоминать Мизинчика, если на него можно здесь посмотреть: "Я ведь всегда дома", – подумал Мизинчик, но не стал никому задавать своих вопросов, потому что чувствовал – время для них какое-то неподходящее.
В этот раз все рано легли спать, но, видимо, только Мизинчик сразу погрузился в свои цветные сны. Остальные тяжело ворочались в постелях, о чем-то вздыхали, вставали попить водички, выглянуть в окно – какая нынче луна и не предвидится ли непогоды, желая, чтобы день был ясный и теплый.
Утро наступило, словно загаданное, яркое, искрящееся солнечными бликами среди зелени деревьев, ласковое и доброе. Побудка, как всегда, проснулся первым и, громко хлопнув дверью, разбудил остальных гномов. Они повыскакивали из своих постелей и бросились во двор. Побудка, не дожидаясь завтрака, уже шел по своей дорожке. У поворота он обернулся, помахал гномам рукой и исчез за стеной рослой, заслоняющей тропу травы. Ему помахали в ответ.
– А почему мы машем? – спросил Мизинчик, с удовольствием размахивая рукой. Но никто не услышал его вопроса.
– А кто будет махать нам, когда мы пойдем? – не унимался Мизинчик, выжидательно помолчал и открыл рот, чтобы еще о чем-нибудь спросить.
– Разве ты не понимаешь? – сердито остановил его Самтыгном. – Побудка ушел совсем.
– А почему он ушел совсем? – встревожился Мизинчик. – Зачем он ушел? Совсем-совсем? И не вернется вечером?
– Не вернется. Он услышал Зов и ушел, – пояснил терпеливый Самтыгном.
– А кто его позвал? – удивился Мизинчик.
– Его позвала Судьба, – сказал как-то торжественно Самтыгном и рукавом смахнул со щеки нечаянно выкатившуюся слезу. – Фу, совсем расчувствовался, – сконфуженно признался он Мизинчику, – жаль Побудку.
– Позвала какая-то судьба, и он ушел, и нас всех оставил! А мы его так любим, – возмутился Мизинчик, – а он нас бросил! И даже не позавтракал!
– Ничего ты не понимаешь, Мизинчик, – досадливо поморщился Самтыгном, – если Судьба зовет – надо идти.
– А зачем?
– Чтобы испытать ее и стать Великим.
– А чтобы стать великим, надо обязательно уйти, нельзя остаться и стать великим?
– Не знаю, Мизинчик, все уходят, – Самтыгном немного помолчал в задумчивости и произнес обреченно, – так принято у гномов. – Потом, вдруг вспомнив, добавил: – Говорят, в старину, очень-очень давно, никто уж и не скажет, когда, жил один гном – он стал Великим Хранителем. Вот ему не пришлось уходить и идти по дороге жизни, чтобы попасть в Гору Мудрецов. – Тут из Мизинчика вопросы посыпались, как горох из стручка:
– А почему он хранитель…он что-нибудь хранил? Сокровища, да? А почему гора называется Мудрецов?… А кто туда попадает?… А почему всем надо идти по дороге жизни, чтобы туда попасть?… А кому можно не идти и попасть?…А…? Почему…? Зачем…? Как…? – Самтыгном замахал руками, отмахиваясь от Мизинчика, как от пчелы, которая нашла медоносную цветочную поляну и кружит вокруг нее, и жужжит, и пританцовывает, призывая подруг вместе потрудиться. Убегая на кухню, он прокричал от дверей:
– Отстань, Мизинчик, вот вырастешь, и сам все узнаешь!
Любознательного Мизинчика такой ответ, конечно, не удовлетворил. Он покрутил головой во все стороны, чтобы выяснить, нет ли кого-нибудь поблизости, чтобы еще о чем-нибудь узнать, но все гномы уже разбрелись по своим тропинкам. "Хорошо бы что-нибудь съесть", – подумал Мизинчик, и пошел, было, в дом вслед за Самтыгномом, но, постояв на пороге, передумал и повернул в лес. Не слышно что-то сегодня его жизнерадостного голоска – видно, стихи не сочиняются. Мизинчик впервые с тех пор, как появился на свет, задумался о жизни. Какая она, что в ней главное, зачем он скачет на своем деревянном коне по лесной дорожке, что будет, если и его позовет Судьба и хочет ли он услышать ее Зов?
Прошло несколько дней, потом недель, и вот уже побежали месяцы. Гномы привыкли жить вчетвером. Время от времени вспоминали Побудку, говорили о нем, пытались представить, где он сейчас, что делает, какие совершает подвиги, кого спасает. Колпак собрал весь свой лен, вымочил его в ручье, помял камнями, чтобы стал помягче и разделился на волокна. Чистюля одолел поляну с чернобыльником и углубился в сосновый лес.
Только Самтыгном никак не мог оторваться от своей лебедки у озера. Его тропинка хитроумно петляла вокруг да около и всегда сворачивала к насиженному любителем рыбной ловли участку берега. Даже сбор пахучих трав, ягод, грибов не уводил ее слишком далеко. Вероятно, только тогда можно было бы ее принудить углубиться в лес, если бы в озере перевелась вся рыба или оно пересохло, и Самтыгному пришлось бы искать другое рыбное место. Мизинчик повзрослел, уже не скакал верхом на палке, не летал на облаках, а все больше тянулся к ближним горам. Его тропинка то обследовала темные пещеры, то взбиралась на опасные кручи, то подбиралась к самому выходу на поверхность горячей лавы или кипящего, дышащего паром гейзера. У него даже имя появилось другое. Все чаще гномы стали называть его Скалолазом.
В один прекрасный октябрьский день, весь светящийся последним летним светом и пылающий теплом, удивительно пахнущим незрелой осенью, такое время в народе называют бабьим летом, Мизинчик-Скалолаз не вернулся к ужину. Гномы никогда не садились за стол, если кого-нибудь среди них не хватало. Они ждали опаздывающего до последнего луча солнца, еще проблескивающего из-за горизонта. Как только над лесом сгущались сумерки, они шли искать пропавшего, хорошо зная, что никто не станет без причины задерживаться на своей тропе дотемна, когда лес начинает наполняться звуками, предупреждающими об опасности. Выглянув в окно, за которым синел вечер, быстро насыщающийся темнотой, Чистюля сказал:
- Пора идти, с Мизинчиком беда. Самтыгном, разводи огонь, запаливайте факелы. На тропе Скалолаза уже совсем ничего не видно.
Гномы молча повиновались ему.
Мизинчика было трудно искать, потому что в горах, на камнях, не заметно следов, много всяких трещин, куда можно провалиться, пещер, где легко заблудиться, стремительных речек и водопадов, перебираясь через которые, не дай бог поскользнуться и оказаться в воде – тогда вряд ли удастся добраться до берега, а если и повезет, и вынесет тебя на отмель, то случится это далеко от дома, поскольку скорость несущейся вниз, к равнине, реки огромная.
Гномы договорились держаться вместе, не упуская друг друга из вида, не разбредаясь в разные стороны, как они сделали бы это в лесу. Не привычные к горам, они опасались, что кто-нибудь из них, спасателей, сам попадет в беду. Добравшись по хорошо заметной тропе Скалолаза до подножия Первой Горы, они остановились, не зная, куда идти дальше. На всякий случай покричали хором, позвали Мизинчика – вдруг он где-то рядом, – но отклика не услышали, только горное эхо насмешливо отозвалось их же голосами, глотая окончания слов и, как горошины, рассыпая звуки: Мизин-н-н чи-чи-чи…, ты-ы-ы где-е-е, отзови-и-и…
Осветив факелами скалы и выбрав наиболее удобное место для подъема, гномы гуськом, стараясь точно следовать друг за другом, полезли в гору. Подниматься вверх оказалось непросто, потому что цепляться за выступы в камнях можно было только одной рукой – другая держала факел. Но гора становилась все круче, и факелы пришлось бросить. К счастью, выползшая на небо полная луна осветила склон тусклым мерцающим светом, неярким, но достаточным, чтобы разглядеть выступ в скале, за который можно ухватиться и не сорваться вниз. Гномы карабкались изо всех сил почти по отвесной стене, не зная, где искать Мизинчика. Только тревога за него вела их.
Ко всему еще и неверный лунный свет был погашен невесть откуда взявшейся непроницаемой тучей. Вслед за нею приползла еще одна, более сильная и злобная. Она стала выбрасывать из своей черной пасти длинные стремительные огненные языки, как будто хотела слизнуть соперницу, как жирная жаба слизывает с листа кувшинки зазевавшуюся стрекозу.
- Я больше не могу ползти, - простонал Самтыгном, - мои руки меня не тянут. - Он прижался кругленьким животом к горе, уронил голову на выпирающий из скалы угловатый камень, закрыл глаза и всем своим видом продемонстрировал, как он изнемог. Колпаку стало жаль Самтыгнома.
- Да, надо отдохнуть, -задыхаясь на подъеме, тяжело вымолвил он.- Вон, кажется, хорошая площадка. И скала сверху нависает. Если начнется дождь, она нас прикроет.
- Нет, надо идти, - возразил Чистюля, самый выносливый из всех гномов, - может, Мизинчику нужна помощь, может, он сорвался с горы и сломал ногу или совсем разбился. Может, он истекает кровью и ему нужна перевязка. Не падай духом, Самтыгном. Давай я тебе помогу. Эх, если бы была веревка!
- Я бы тебе дал веревку,- еле слышно проговорил Самтыгном, - но я не могу ее отвязать - у меня руки держатся за скалу.
- У тебя есть веревка, - обрадовался Чистюля,- что же ты раньше-то молчал. С ее помощью мы двигались бы гораздо быстрее.
- Ты же знаешь, что я запасливый, - гордо похвалил себя Самтыгном,- она у меня вокруг живота закручена.
- А я-то думаю, чего это Самтыгном хоть и потеет, но не худеет, а вроде как даже поправился, - засмеялся Колпак.
- Ничего я не поправился, - обиженно проронил Самтыгном, и голос его звучал уже гораздо бодрее, - просто веревка длинная…
- Где она у тебя тут? -Чистюля, как паук, быстро карабкаясь по камням, подобрался к Самтыгному.
- На поясе, под рубашкой, - уточнил Самтыгном, но рук от скалы не оторвал, хотя довольно прочно стоял ногами на широком выступе.
- Подвинься, - попросил его Чистюля и, пристроившись рядом, стал осторожно разматывать веревку: важно было не потерять равновесия, - но совсем ее отвязывать от Самтыгнома не стал, а закрепил второй конец у себя вокруг талии и полез вверх. Постепенно веревка натягивалась, и, наконец, стала упругой, как струна. Тогда Чистюля отвязался, конец веревки закрутил вокруг тяжеленной каменной глыбы и завязал одним из своих нераспутываемых узлов.
- Ты лезь, а я буду тебя подтягивать, - крикнул он Самтыгному.
- Не полезу, - заупрямился Самтыгном, - я ничего не вижу. - Было действительно темновато.
- А ты лови свет молний, - посоветовал ему Колпак, - молния сверкнула - заметь выступ и запомни, где он. А потом лезь до следующей молнии. Молния - заметил…Молния - заметил…
- Молния - заме-е-е-тил, - передразнил его Самтыгном, - как тут заметишь, если они мгновенно тухнут.
- Ладно, - Чистюля принял какое-то решение, - ты видишь ту площадку, о которой говорил Колпак?
- Вижу,- ответил Самтыгном.
- У тебя хватит сил до нее доползти?
- Не знаю, попробую, - пообещал Самтыгном и, наконец, оторвал свой живот от скалы: перспектива близкого и удобного отдыха придала ему силы.
Чистюля подтягивал веревку, помогая Самтыгному ползти вверх. Колпак подталкивал его снизу. Наконец, они достигли ровной поверхности в скалах. Оказалось, что это вход в небольшую пещеру.
- Вот что, Самтыгном, ты у нас лучший в мире повар, - решительно сказал Чистюля, - если с тобой что-нибудь случится, мы все пропадем, поэтому тебя надо беречь. Ты остаешься здесь и ждешь нас. А мы с Колпаком пойдем дальше.
Самтыгном не стал сопротивляться. Он понимал, что бросать друзей - дело неблагородное, но чтобы быть благородным, нужно делать зарядку и крепить силу мышц. А у него не осталось силы, даже чтобы съесть бутерброд, который он не забыл положить в карман перед тем, как отправиться в горы.
Чистюля и Колпак поползли выше.
- Эх, сюда бы Мизинчикового светлячка, - со вздохом сказал Колпак, - он бы указал нам дорогу.- И в ту же минуту рядом с ним запорхал вниз - вверх маленький, светящийся голубым сиянием шарик. Приглядевшись, Колпак с Чистюлей обнаружили в центре него веселого крылатого червячка, сильно напоминающего радостного пуделя, наконец, нашедшего потерявшихся хозяев. Он мельтешил перед ними и, наверное, вилял бы хвостом, если бы таковой у него имелся.
- Сейчас начнет лизаться, - предположил Чистюля, не любивший всяких проявлений нежностей. - Только не меня! - завопил он, увидев, что светлячок приближается к нему. - Облизывай Колпака, он к этому безразличен. - Но светлячку, видимо, было неинтересно нежничать с тем, кому это безразлично, и он, обидевшись, полетел вперед.
- Интересно, как он здесь оказался? - удивленно спросил Колпак. - Может быть, Побудка вернулся?
- Вряд ли, - усомнился Чистюля, - гномы, если уходят, то не возвращаются… во всяком случае, так скоро, - добавил он.
Светлячок то улетал вперед и даже терялся из вида, то неожиданно выныривал из-за какого-нибудь уступа, жизнерадостно вентилируя крылышками воздух, как будто не понимал, какая беда привела гномов в горы. А может быть, он чувствовал, что ничего страшного не случилось, что все обойдется.
Наконец, гномы добрались почти до вершины Первой Горы, но Мизинчика так и не нашли. Они уже отчаялись и подумывали перенести поиски на утро, когда солнце выползет из-за горных хребтов и осветит им путь, но тут Чистюля заметил впереди, чуть выше того места, где они сейчас находились, слабое прерывистое мерцание, как будто светлячок подавал им какой-то сигнал. Они поспешили к нему и обнаружили Мизинчика.
- Как ты мог…и руки целы, и ноги целы, - Чистюля поворачивал Мизинчика то одним боком, то другим, оглядывал и ощупывал его. По мере того, как обнаруживалось, что Мизинчик не падал с горы в глубокую трещину, не ломал костей, не растягивал сухожилий, а просто сидел на вершине, возмущение Чистюли росло. - Как ты мог!!! Мы так волновались! Бедный Самтыгном совсем похудел и истощился! А ты тут сидишь - совершенно целый! - Он поперхнулся и больше не находил слов - только размахивал руками и топал ногами. Светлячок отлетел от него на безопасное расстояние, а Колпак с Мизинчиком раскрыли рты и хлопали глазами, полными изумления - им никогда не приходилось видеть Чистюлю в таком гневе.
- Ну, чего ты так распалился? - миролюбиво поинтересовался Колпак. - Ничего же не случилось. Все живы и здоровы. - Чистюля и сам был удивлен: сколько, оказывается, в нем накопилось отрицательной энергии и как она легко, без всякого его сопротивления выскочила наружу. «Надо держать себя в руках, - подумал он, - чего это я распустился. Ну, поволновался, так что - в жизни всегда есть место для волнения, и каждый раз что ли выходить из себя. Ничего же, действительно, не случилось - прогулялись по горам, ночью, когда еще представится такой случай». Пока он так рассуждал сам с собой, Колпак и Мизинчик выжидательно смотрели на него, будто прикидывали, чего еще предстоит вытерпеть от темпераментного Чистюли? Но он снова удивил их, так как в мгновение ока сделался спокойным и добрым гномом, всегда готовым прийти на помощь, каким его знали многие годы.
- Ладно, - сказал он тихим повинным голосом, - пошли что ли, а то там Самтыгном, наверное, замерз. - В горах ночью, действительно, бывает холодно.
Спустились они довольно быстро, подстраховывая друг друга веревкой, да и темень стала прозрачнее: хотя солнце и не поднялось над горами, но оно уже посылало свои лучи в мир, готовясь раскрасить его яркими и веселыми утренними красками еще не поблекшей осени.
Самтыгном ждал братьев в пещере, дрожа от холода. Хорошо хоть ему было, где спрятаться от ледяного, как в декабре, ветра. Он уже совсем замерз и потерял терпение, когда услышал родные голоса. Его острый слух различил, прежде всего, тонкий и высокий голосок Мизинчика. Затем приятный баритон Колпака. Только Чистюля почему-то молчал, но Самтыгном был за него спокоен - куда он денется. Выскочив из пещеры, он бросился обнимать Мизинчика, от радости совсем забыв, что еще минуту назад не мог пошевелить даже одним пальцем на ноге.
- Живо-о-ой!!!- заорал он сиплым голосом. И все поняли, что Самтыгном простудился.
- Ну вот, еще одно несчастье, - сказал Чистюля грустно. - Теперь у тебя будет воспаление легких. И что мы будем делать с тобой без Побудки.
- А, - отмахнулся от него легкомысленный Самтыгном, - когда будет, тогда и посмотрим. Он никогда не делает предположений о возможных неприятностях, а предпочитает решать проблемы сразу по мере их возникновения. - Чего заранее волноваться. Будет… - не будет. Конечно, не будет. - И Самтыгном с новым рвением бросился обнимать нашедшегося Мизинчика. Он бы задушил его до смерти в объятиях, но тут ему в голову пришел вопрос: - Ну, если ты, Мизинчик, целый и невредимый, то почему ты пропал? Где это тебя носило? Я совсем истощился, ползя в гору, и, получается, без всякой пользы. - Он явно был озадачен неожиданно счастливым поворотом событий, потому что не любил совершать подвиги зря.
- Вовсе даже и не без пользы, - успокоил его Колпак, - вот смотри, - он стал загибать пальцы на руке, - мы испытали свои силы - это раз, мы проверили нашу дружбу - это два, мы потренировали свои мышцы - это три, мы… - тут он несколько задумался, пытаясь обнаружить еще какую-нибудь пользу, - мы узнали друг друга лучше, так как друг познается в беде - вот.
- Ну, тогда ладно, - смирился со своим подвигом Самтыгном, - только интересно же, где Мизинчик потерялся?
- Да не терялся я вовсе, - ответил ему Мизинчик, - а увлекся. Лез, лез в гору, а когда добрался до вершины, - увидел, что солнце уже почти скатилось с неба. Тут, наверху, еще светло, а внизу уже темно. Я как представил себе, что надо будет идти по лесу ночью, когда хищные звери выходят на охоту, ну и испугался. Решил, что лучше я на горе посижу. - Он помолчал и вдруг с восхищением произнес: - А солнце-то, когда заходит, такое красное, как пожар, и облака вокруг него такие розовые, и вишневые, и оранжевые, и всякие! Красиво! Из леса такого не увидишь.
- А мы такого и не увидели, - вздохнул Самтыгном, - что ж, пошли что ли, а то мне еще завтрак готовить. Я что-то сильно проголодался. - И гномы поползли по скалам вниз, поддерживая и оберегая друг друга.
Уже дома, уплетая за обе щеки пшенную кашу с малиновым вареньем, Колпак и Чистюля обсуждали неожиданное появление светлячка. Мизинчик, подкармливая светлячка розовым сиропом, молча слушал их рассуждения, не вмешиваясь в разговор старших, потому что ничего не мог сказать умного - у него не было никаких объяснений этому удивительному происшествию.
- Чего тут необъяснимого? - неожиданно для всех заметил Самтыгном, от которого вообще нельзя было дождаться, чтобы он заинтересовался чем-нибудь, далеким от поварского искусства. - Побудка ушел искать себе Учителя, так?
- Откуда ты знаешь, зачем ушел Побудка? - удивился Колпак.
- Путем логических размышлений, - важно ответил Самтыгном, - ремесло у него такое, тонкое. Чтобы лечить и знать природу вещей - без Учителя не обойтись. А чтобы стать Великим лекарем - тут такой Учитель нужен…
- Какой? - Мизинчик округлил глаза и навострил уши, чтобы услышать какую-то страшную тайну, немедленно выяснить, где она находится, и завтра же утром отправиться туда. Но Самтыгном его разочаровал: - Великий! - выпалил он.
- Ну, и что из этого следует «путем логических размышлений»? - Чистюля отнесся к заявлению Самтыгнома явно скептически.
- Следует, что Побудка нашел такого Учителя и уже кое-чему научился, - простодушно ответил Самтыгном.
- Чему, например? - не отставал от него Чистюля.
- Например, чародейству, - Самтыгном, рассердившись на непонятливого Чистюлю, шумно собрал грязные глиняные тарелки в стопку и понес их на кухню мыть.
- Побудка - чародей? Эта мысль не приходила мне в голову, - удивленно заметил умный Чистюля. - Мне даже трудно представить Побудку, нашего Побудку, волшебником. - Чистюле всегда немного не хватало воображения художника. Он был типичным мастеровым, строящим дороги, а не какие-то там воздушные замки.
- А я думал, что Самтыгном думает только животом, а он, оказывается, не только… - задумчиво сказал Колпак и вылез из-за стола. Говорить было больше не о чем, потому что решение Самтыгномом задачки с мгновенным перемещением светлячка из пункта А в пункт Б, хотя и неправильное, так как не подтверждено опытом, но единственное, поэтому его пришлось принять до выяснения новых обстоятельств.
Ночью гномов разбудило отчаянное блеянье Черныша. Самтыгном, пока было тепло, оставлял его у крыльца, привязав к перилам, чтобы не убежал в лес. И теперь козленок, напуганный кем-то, метался из стороны в сторону, стараясь оторваться от привязи.
– Это волки, – крикнул Самтыгном, и, схватив факел, сунул его в печь, запалил и тут же выскочил на улицу. За ним последовали остальные. Среди листвы ближайшего к домику гномов дерева, освещенного факелом, мелькнула гибкая тень какого-то зверька, и сверкнули два огромных глаза, в которых отразились сполохи огня.
– Это ласка, – сразу успокоившись, сказал Колпак. – Черныш ей не по зубам.
– Фу, – облегченно выдохнул Самтыгном, – на этот раз пронесло. Но вообще-то надо подумать о жилье для Черныша. Идет зима, станет голодно, и хищники почуют легкую добычу. – Он отвязал козленка, осторожно по ступенькам завел его в сени, затем выскочил на улицу, схватил охапку сена, заготовленного Колпаком для матрасов и подушек, бросил его в угол и строго сказал: – Ночуй пока здесь, а на улицу ни шагу.
На следующий день гномы были заняты постройкой прочного хлева для козленка. Проект постройки и все расчеты Чистюля сделал углем на куске бересты. Он учел даже то, что Черныш когда-нибудь вырастет, поэтому дом для него оказался просторным и удобным. Мизинчик, который вместе с Чистюлей возил гальку от ручья, в моменты передышки все время пристраивался полежать то в одном углу, то в другом, а когда на доме появилась крыша из густых веток ели, связанных шалашиком, он заявил, что и сам бы с удовольствием здесь пожил, если бы, конечно, построить печку.
– Чернышу печь не нужна, – возразил на это Самтыгном. – У него шерсть густая, поэтому живи с нами. Чем тебе плохо.
– И не плохо вовсе, – согласился Мизинчик.
Мизинчик боится первого снега, Самтыгном
изобретает сирену, а Чистюля выходит из леса.
Октябрь закончился непогодой. Заметались в воздухе легкокрылые зимние мотыльки. Подвластные причудам ветра, они то мчались куда-то, не разбирая пути, то замирали, нехотя опускаясь на еще не увядшую траву.
В это ненастное раннее утро в домике гномов громко хлопнула дверь. «Если Побудки нет, то это Мизинчик, - подумал проснувшийся Колпак и, повернувшись на другой бок, еще успел, прежде чем снова уснуть, недовольно проворчать, - куда это в такую рань…»
Мизинчик по своему обыкновению шумно, минуя ступени, спрыгнул с крыльца, чтобы посражаться с невидимыми врагами в густой траве, но остановился на полпути, еще не совсем понимая, что произошло с миром. Все вокруг казалось другим. Огромное пространство было захвачено неизвестно откуда взявшимися белокрылыми мушками, энергично устремленными с небес на землю. Мизинчик задрал голову, чтобы посмотреть, из чего это вылетают эти белоснежные существа, похожие на пушистые семечки одуванчика, но ничего не увидел, так как на его лицо мгновенно уселась какая-то холодная мокрая тварь, залепившая собой глаза, проникшая в нос и мешающая дышать. Мизинчик от ужаса истошно заорал, переполошив гномов. Они, как по сигналу тревоги, кто в чем спал, в том и выкатились на крыльцо, готовые прийти на помощь. Но, увидев Мизинчика в одиночестве сидящим на мокрой траве, остановились в недоумении: ничего грозного рядом не было. Что же так его испугало?
Чистюля подошел поближе и смахнул с лица Мизинчика налипший снег:
- Ты зачем здесь сидишь? - спросил он удивленно.- И чего орал?
- На меня что-то свалилось, прямо с неба, холодное, противное, и я ослеп, - дрожащим от недавнего переживания голосом прошептал Мизинчик, - страшное…
- Да это снег, - засмеялся Чистюля, - что-то вроде замерзшего дождя…
- А если к нему добавить меда или варенья, то будет мороженое…вкусное, - мечтательно заметил Самтыгном и заливисто расхохотался, - Мизинчик мороженого испугался! Ха-ха-ха! И нас - ха-ха-ха - до смерти - ха-ха-ха - перепугал!
Колпак тоже скрючился, схватился за живот и покатился со смеху. Глядя на них, заулыбался и Мизинчик, ему становилось все смешнее и смешнее, и он тоже повалился в траву рядом с Колпаком, дрыгая ногами и пытаясь сообщить друзьям-гномам, что он-то первый раз в жизни видит снег и никогда не пробовал его с вареньем.
Мокрой и веселой ватагой ввалились они в сени, громко топая, чтобы стряхнуть с себя снежинки. Самтыгном быстро растопил печь, напек блинов, заварил малиновый чай, выставил бочонок с медом, и гномы дружно сели за стол праздновать приход зимы. Первый снегопад у них было заведено встречать почтительным бездельем.
А после полудня выглянуло солнце, подмигнуло гномам лучистым глазом и в мгновение ока растопило слабенький белоснежный пушок, покрывший еще зеленую траву, превратив его в грязные лужи. Но ощущение случившихся перемен в природе не исчезло. День уже был особенным, и гномы, пребывая в отличном настроении, забавлялись на лужайке перед домом, кто как мог, и играли, кто во что горазд. Только Чистюля погрустнел и не веселился - он предвидел трудности в строительстве его дороги, которые принесет с собой осенне-зимняя непогода.
В этот день шумная компания гномов угомонилась поздно. Возбужденный общим весельем Мизинчик никак не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, вздыхал, тихонько похихикивал, вспоминая свой испуг при виде первого снега. Его рассохшаяся за лето кровать попискивала, поскрипывала, вздыхала вместе со своим хозяином. Колпак, тоже мучающийся бессонницей, зловещим шепотом прорычал:
- Устроишься ты, наконец, спать не даешь - скрипишь, скрипишь…
Мизинчик, вместо того, чтобы примолкнуть, чему-то обрадовался, сбросил одеяло и в одну секунду оказался у Колпака под боком.
- А скажи, Колпачок, - непривычно ласково обратился он к приятелю,- правда, сегодня весело было? А почему снег растаял?
- Потому что он не любит тепла, -пробормотал Колпак.
- А разве было тепло? - удивился Мизинчик.
- Для снега - да.
- А для гномов? - продолжал выпытывать Мизинчик.
- Для гномов уже холодно, - терпеливо отвечал Колпак.
- А почему мы не таем?
- Потому что мы теплоустойчивые, - Колпак еще продолжал сохранять терпение, но в его интонациях уже наметилась некоторая сердитость.
- А когда снег не растает, то как будет?
- Что – как будет?! Что – как будет?! - вот теперь видно было, что он по-настоящему рассердился. - Я спать хочу. Понятно тебе.
- Понятно, - миролюбиво ответил Мизинчик, - я завтра у тебя спрошу…- и он, быстро перебравшись на свою кровать, тотчас уснул.
А утром сияло солнце, будто вчера зима только на мгновение заглянула к гномам - погостила до обеда и умчалась в свои северные владения. Ан нет, она оставила заметки - серебристые следы инея на траве, значит, скоро вернется.
Мизинчик совершенно забыл, о чем хотел вчера расспросить Колпака. Он спрыгнул с крыльца и, не раздумывая, побежал по своей тропинке, ведущей к Ближним горам.
Колпаку вообще можно не выходить из дома, так как все его полевые старания уже завершены. Но утро было такое яркое, свежее, что позвало бы в дорогу даже ленивого. Колпак сразу нашел себе дело, которое бы оправдало его прогулку: он решил подыскать прочные дубовые ветки для изготовления зимних башмаков на всю семью гномов. Эти башмаки от летних отличались тем, что были не по размеру большими, ведь надо засунуть в них ногу в толстом носке. И подошвы у них были совершенно плоские и широкие, без каблуков, с суживающимися носами, да еще и задранными кверху, как у лыж, - это чтобы в них можно было скользить по снегу, а не тонуть в нем на каждом шагу.
Чистюля отправился посмотреть, не наделал ли выпавший, а потом растаявший снег беды на его дороге, ведь переполненный водой ручей, с огромной скоростью сбегающий с гор, мог разрушить мост или проделать канаву там, где она совсем ни к чему, или даже разлиться озером, так что ни пройти ни проехать. Хотя мало кто в этих краях ходит по мощеным дорогам, кроме самого Чистюли.
Самтыгному, как всегда, захотелось проведать свое озеро. Но пошел он без удочки, так как хорошо знал, что при переменах в погоде, особенно когда вода кажется тяжелой и какой-то вязкой, а купаться в ней совсем не хочется из-за того, что она холодная, рыба уходит на глубину и до нее не добраться. «Скорей бы зима, - думал Самтыгном. - Когда река подо льдом, вся рыба голодная. Продырявил дырку, опустил в нее крючок, она на него так набрасывается, что только таскать успевай, а если с тестом или с кашей, а еще лучше с червячком моли, которая в крупе заводится, - такой улов!» Самтыгном вздохнул, постоял на берегу без всякого дела и повернул к дому: ему печь топить и братьев кормить - не до гуляний.
Поздняя осень и зима - самое ленивое время: непогода то грязи намесит, то снегом засыплет - из дома не выберешься. А чем можно заняться, сидя у печки? Однако гномы не скучают. Чистюля с Колпаком устроили себе мастерскую на двоих. Сначала они для этого приспособили чердак. Чистюля для Колпака изобрел прялку, на которой можно вытягивать и скручивать нити, а потом придумал и ткацкий станок. Себе же он построил камнедробилку, верстак, тяжелый молот, горн, в котором можно плавить некоторые камешки, и еще несколько сложных приспособлений, предназначение которых гномы не понимали. Когда все это начинало крутиться и вертеться при помощи паровой машины, дом сотрясался от грохота, как при землетрясении, к тому же из всех щелей валил пар, и, казалось, что чердак сейчас взлетит вверх и скроется в облаках. У Самтыгнома падала с полок и разбивалась посуда, Побудка совершенно оглох, и у него шумело в голове, даже когда наступала тишина. Поэтому гномы не долго терпели этот завод у себя над головой, а собрались все вместе, построили подальше от дома что-то вроде просторного, неотапливаемого ангара и перетащили туда все Чистюлины изобретения вместе с ним и Колпаком.
Так что зимой Чистюля и Колпак работали в своей мастерской, да так увлеченно, что иногда забывали про обед. Сначала Самтыгном бегал за ними в мастерскую, но скоро нашел, что это слишком обременительно и не полезно для его фигуры, поэтому он сделал неожиданно для всех великое изобретение, чем удивил даже Чистюлю. Однажды, в обеденное время, пар, который должен был давить на поршни и приводить в движение паровую машину, вдруг сам по себе с шипением и свистом вырвался из котла, где кипела вода, хотя по всем правилам этого не должно было случиться. Перепуганный Чистюля обследовал котел и обнаружил, что к клапану, через который он спускает лишний пар, чтобы котел не взорвался, привязана веревка. Чистюля последовал в том направлении, куда она вела, и оказался у окна: конец веревки был протянут через форточку и скрывался где-то в глубине кухни. Рассерженный Чистюля влетел в дом и, не разбираясь, кто виноват, стал кричать, что какой-то бездельник чуть не испортил ему паровую машину, потому что спустил пар…Колпак тут же стал оправдываться, что он сегодня даже близко к мастерской не подходил, Побудка был занят какими-то опытами с лечебными камнями. Только у Самтыгнома никаких оправданий не нашлось. Да он их и не искал, а, напротив, с гордостью объявил, что догадался, как без усилий позвать Чистюлю на обед. И повел всех в кухню смотреть его приспособление.
Над окном веревка взмывала вверх, туда, где к стене были прикреплены один под другим три деревянных колесика с бороздками по всей окружности. Веревка скользила по этим бороздкам легко, потому что колесики крутились, причем среднее в обратную сторону по сравнению с другими. Внизу, почти у подоконника, был вбит в стену огромный штырь, на котором закреплялся конец этого хитроумного устройства для сигнализации. Самтыгном дернул за веревку, и в мастерской раздался рев вырывающегося из открывшегося клапана пара. Чистюля аж подпрыгнул от возмущения:
- Сейчас же прекрати, - заорал он. - Ты испортишь мою машину.
Самтыгном спокойно отпустил веревку и, не обращая внимания на гнев Чистюли, гордо взглянул сияющими глазами на братьев-гномов: - Ну, как я придумал?
Побудка и Колпак высоко оценили смекалку Самтыгнома, правда, Побудка при этом заметил, что, вероятно, все великие изобретения делаются лентяями, которые стремятся облегчить себе жизнь и избежать лишних движений.
- Тогда Чистюля - самый ленивый гном в мире, - засмеялся Самтыгном, - ведь у него больше всего изобретений.
- Не преувеличивай, - смущенно возразил Чистюля, пропустив мимо ушей предположение о его гигантской лени, - может быть, есть кто-нибудь, у кого изобретений больше, ведь мы не одни под солнцем.
- Может и не одни, -согласился с ним Самтыгном, - но других я не видел.
- И вообще, где ты взял эти колеса? - Чистюля нахмурился, очевидно, вспомнив, что он только что был сердит, - я их вчера целый день искал.
- Что, тебе жалко для хорошего дела? - ничуть не раскаиваясь, спросил Самтыгном. - У тебя под кроватью.
- А зачем ты лазишь под моей кроватью? -возмутился Чистюля. - Это моя подкровать!
- Смотри, какой жадный. Ну, настоящий гном.
- Сам - ты - гном, - дружно проскандировали братья и покинули кухню в очень хорошем настроении. Только Чистюля о чем-то задумался. Он беспокоился о будущем своей паровой машины. Но идея Самтыгнома ему понравилась, и он решил сделать паровой гудок, такой громкий, чтобы даже на своей тропе каждый гном мог его слышать. Вечером за ужином он рассказал о своем намерении. И Побудка предложил создать паровую азбуку.
- Например, что-то случилось дома, пожар или наводнение, нужна помощь - два длинных гудка. У нас гости: желанные - один короткий, нежданные - два коротких, незваные - один длинный…
Только здравомыслящий Самтыгном на это возразил:
- Чтобы гудок дудел, надо, чтобы кто-нибудь был дома, а нас днем всегда нет, а вечером мы все есть, и не за чем дудеть. А Чистюлю с Колпаком я итак позову своей сиреной.
Посовещавшись, гномы решили, что азбука будет состоять из двух слов: обед готов - один длинный гудок для опаздывающих.
Когда это было? Еще Побудка никуда не уходил. И Мизинчик не находился. Чистюля и Колпак уже давно не опаздывают к обеду, чтобы Самтыгном не испортил машину, и надобность в гудке совершенно отпала.
Зима в этом году была теплой и сырой. С неба то и дело вместо снега сыпался мелкий моросящий дождик. Но гномам нравилась такая погода - она позволяла им выходить из дома и вести обычную жизнь обитателей леса.
Чистюля продолжал строительство дороги. Самтыгном с Колпаком всегда уходили по утрам каждый по своей тропинке, но где-то в чаще леса они встречались, так бывало обычно осенью и зимой, когда двух гномов объединяла одна забота - прокормить свою семью. То грибов запоздалых насобирают, то ягод, примороженных первыми зимними холодами, то корешков накопают, то уже уснувших улиток из-под листвы наковыряют. По дороге еще и валежника соберут.
Однажды после ужина, когда гномы укладывались спать, взбивая свои подушки и матрасы из высушенного на солнце душистого сена, всегда молчаливый Чистюля вдруг сказал:
- Сегодня моя дорога вышла из леса, а дальше можно смотреть кругом, куда хватает глаз: ни холмика, ни кустика, все четыре стороны на виду, и я не знаю, куда идти. Но что-то мне подсказывает, что надо прокладывать путь прямо. Это будет легко и быстро. Но теперь я не смогу больше возвращаться домой. Я должен попрощаться.
- Ты хочешь сказать, что услышал Зов? - переспросил обстоятельный Самтыгном, чтобы удостовериться, правильно ли он понял Чистюлю.
- Я не уверен, но только я знаю, что должен идти. И у меня нет сомнения.
- Но если ты не уверен, то как же у тебя нет сомнения?! - воскликнул Мизинчик.- Может, ты подождешь, когда сомнение кончится, и тогда пойдешь? - Он с надеждой вглядывался в гномов, ожидая, что они его поддержат, но никто и не подумал с ним согласиться.
- Если гном решил уйти, значит, так надо, - веско ответил ему за всех Самтыгном,- давайте прощаться.
Погрустневшие гномы полезли в свои сундуки, котомки, мешки, чтобы отыскать там то, что может пригодиться Чистюле в дороге. Только у Мизинчика, как всегда, ничего не находилось. Он слонялся по комнате, засунув руки в карманы, и едва сдерживал слезы. Ему так хотелось расплакаться, но нельзя: ведь всем жаль расставаться с Чистюлей, но никто не пролил ни слезинки, потому что «недопустимо расстраивать гнома перед Великой дорогой, когда он отправляется на подвиги, чтобы испытать Судьбу». Так сказал Самтыгном. И Мизинчик не заплакал. Зато он вспомнил, что у него под подушкой лежит удивительный камень адулар, в котором концентрируется свет луны. Мизинчик нашел его в горах еще летом, но никому не показывал. Это была его тайна, о которой он решил не говорить братьям, чтобы воспитывать волю и отучиться от болтливости. Камень просто жег ему руки - так хотелось его кому-нибудь продемонстрировать, но Мизинчик выдержал. Поэтому он решил, что адулар дает силы и укрепляет волю. Конечно, он обязательно пригодится Чистюле. Мизинчик обрадовался тому, что у него обнаружился такой хороший подарок, и перестал грустить.
Рано утром Чистюля ушел: у гномов не приняты долгие проводы. И завтракать он не стал, потому что в дорогу лучше отправляться налегке. А найти себе пищу в лесу или в поле для гномов пара пустяков, ведь они любимые дети природы, и она не даст им умереть голодной смертью.
Вечером, после ужина, Самтыгном мыл посуду, а Мизинчик сидел за обеденным столом, подперев голову кулачками, и грустно смотрел в черное окошко, за которым ярко светился полный диск луны. Самтыгном с сочувствием поглядывал на самого младшего из семьи гномов, и в его сердце вползала жалость:
- Ну, чего ты совсем скис, - спросил он осторожно, - разве есть причина для уныния?
- Почему они все уходят, - с отчаянием воскликнул Мизинчик, - почему мы не можем жить вместе и никогда не расставаться!? Я не люблю расставаться и никуда не уйду, пусть судьба зовет меня, сколько хочет, - я не стану ее слушать.
- Еще как станешь, - утешил его Самтыгном, - если услышал Зов, значит, понял, для чего ты на свет появился и что полюбил больше всего.
- А сейчас я разве не понимаю? - удивился Мизинчик. - Я очень даже понимаю. Я Колпака люблю, и тебя люблю, и Побудку с Чистюлей любил.
- Почему же любил? - Самтыгном с сожалением посмотрел на Мизинчика.- Они ушли, но из твоей памяти никуда не делись. Вот закрой глаза - ты можешь их увидеть, если захочешь. Видишь?
- Вижу! - радостно вскрикнул Мизинчик.
- Ну, и что они делают? - поинтересовался Самтыгном.
- Чистюля катит тачку, а Побудка что-то варит в стеклянной колбе на огне, красное, а вот пошел дым – щас лопнет, нет, не лопнуло. - Мизинчик открыл глаза и восторженно прокричал: - Я их видел, как живых. А как это у меня получилось?
- Ну, ты же сам сказал, что ты их любишь, значит, они хорошо сохранились в твоей памяти, и ты вспомнил то, что было, восстановил увиденное когда-то, а получилось, как наяву.
- Но я никогда не видел, как Побудка что-то варит в колбе красное и дымное. Я на это в первый раз смотрел, - усомнился в правоте Самтыгнома Мизинчик. - Я их на самом деле видел.
- Так не бывает, у тебя просто хорошее воображение, потому что ты еще маленький, а все дети - фантазеры.
– И вовсе я не фантазировал! – рассерженно воскликнул Мизинчик. – Я их даже потрогать мог бы, если бы захотел. И поговорить с ними. И они бы мне ответили.
– Ладно, – миролюбиво согласился с ним Самтыгном, – пусть будет по-твоему: видел, так видел, наяву, так наяву. – Потом он немножко постоял и пошел домывать посуду, бурча себе под нос: – Потрогать, так потрогать. Трогай ни трогай, но так не бывает.
У Мизинчика появляется тайна.
Солнечный луч прыгнул на подушку к Мизинчику и пощекотал ему ухо. «Просыпайся», – наверное, прошептал он, потому что Мизинчик сразу открыл глаза и улыбнулся. Может быть, он решил, что пришла весна – луч-то был теплый. Мизинчик быстро отбросил одеяло, сунул ноги в вязаные домашние тапочки и подбежал к окну. Ночью выпал снег, а утром тучи разбежались, и все вокруг сияло и светилось солнечными искрами. С крыши капало. На карнизе, над самым окошком, повисла огромная сосулька и истаивала, истекала прозрачными, переливающимися всеми цветами радуги капельками. Мизинчик влез на подоконник, высунулся в форточку, чуть не выдавив прозрачный квадратик слюды, который гномами использовался вместо стекол, и слизнул одну такую капельку. Она показалась ему невероятно вкусной, и тогда гном оторвал от карниза сосульку, при этом ему пришлось так перегнуться наружу, что он бы наверняка вывалился на улицу, если бы бдительный Самтыгном не удержал его за ноги.
– Что это ты тут делаешь? – поинтересовался он.
– Добываю сосульку, – ответил ему Мизинчик.
– Зачем? – Самтыгном очень удивился. На его взгляд, это было совершенно бесполезное занятие.
– А ты лизни, – предложил Мизинчик Самтыгному, – лизни, ну, лизни, она такая сладкая, даже без варенья.
– Вот еще, – Самтыгном вовсе не оценил щедрости Мизинчика, – стану я пробовать всякую гадость, она, небось, с крыши всю грязь собрала, когда была снегом. И ты не лижи, а то заболеешь. Имей в виду, что Побудки нет, лечить тебя будет некому. – И Самтыгном не торопясь отправился на кухню. Мизинчик последовал за ним, так как у него появилось в голове много вопросов. А Колпак еще спал, поэтому поговорить Мизинчику было больше не с кем, кроме как с Самтыгномом.
– А почему с крыши капает? – приступил он сходу к выяснению заинтересовавших его обстоятельств жизни. – А почему капли не текут, а становятся сосулькой? А почему сосулька сделала лужу?
– Подожди, подожди, – остановил его Самтыгном, – давай по порядку. С крыши капает, потому что солнце стало греть, и снег растаял. Капли становятся сосулькой, потому что еще зима, на улице холодно, и они замерзают. А лужа образовалась, потому что топится печка.
Мизинчик было согласился с доводами Самтыгнома и направился за куском пакли, чтобы вытереть лужу, но по дороге его настигли сомнения. Он тут же вернулся в кухню, чтобы их развеять.
– А как это – снег тает, потому что тепло, и тут же замерзает, потому что холодно? А зачем он тает, если еще не весна?
– Ну, Мизинчик, ты задаешь такие вопросы, на которые я не могу ответить. – Самтыгном на мгновение оторвался от глиняного горшка, в котором что-то помешивал деревянным черпаком, и взглянул на Мизинчика. – В природе бывает много непонятного. Поэтому, если над всем задумываться, то некогда будет и завтрак приготовить.
Мизинчик, удрученный таким нелогичным объяснением холодного и одновременно теплого в природе, решил больше не приставать с вопросами к Самтыгному. Все равно толку от него не добьешься: он едой интересуется больше, чем всякими случаями в жизни. К тому же из горшка по всей кухне распространялся такой вкусный запах, что у Мизинчика слюнки побежали, и тут он обнаружил, какой хороший у него с утра бывает аппетит.
После завтрака Колпак и Самтыгном вышли на улицу и уселись на завалинке у солнечной стороны дома. Подставив теплым лучам свои бледные лица, они завели неспешную беседу о том, что уже февраль, солнце начинает греть, и пора высаживать на окне в горшках разные травы для рассады. Самтыгном мечтательно хмыкнул и добавил, что можно наломать веток березы и клена, поставить их в воду и скоро получить на ужин салат из молодых, нежных зеленых листочков.
Мизинчику эти разговоры были скучны. Он постоял немного рядом, ковыряя носком деревянного чоботка повлажневший снег и соображая, какое бы и свое словечко вставить, но ничего в голову не приходило, тогда гном стал осторожно отступать, не сводя лукавых глаз с братьев и демонстрируя полное внимание, но при этом увеличивая расстояние между собою и ими, пока не скрылся за углом – ему не хотелось выслушивать вопросы: куда пошел, зачем, разве тебе с нами не интересно,– на самом деле не интересно, но так ведь прямо не скажешь, чтобы не обидеть, хотя и врать не хочется, поэтому лучше уйти, не прощаясь.
Тропинка Мизинчика представляла собой кратчайший путь до подножия Ближних гор. Там она еще немного поднималась вверх, останавливалась у входа в сырую пещеру, едва освещенную солнцем сквозь дыру в своде. Затем, извиваясь, ползла вдоль быстрого подземного ручья, который не известно, откуда здесь взялся и куда пропадал, к противоположной стене, где светилось небольшое круглое отверстие. В него мог пролезть только очень маленький гном. Преодолев его, Мизинчик оказывался в лете. О, лунный камень адулар сделал свое дело – никому Мизинчик не проговорился об открытии тайного хода в другую страну.
Это было сказочное место. Когда бы Мизинчик ни пришел сюда, здесь светило солнце, потому что тучи не могли прорваться через вершины гор, ветры тоже не залетали в этот веселый край. Здесь царили свет, тепло, живительная влага, поднимающаяся днем испарениями с поверхности небольшого, идеально круглого озерца, лежащего на дне живописной долины, а ночью выпадающая обильной росой. Трава, цветы, деревья были полны никогда не увядающей буйной силы, благоухали ароматами и цвели яркими сочными красками.
До сих пор Мизинчик еще не решался спуститься с гор в долину. Он обычно садился на плоский, источающий из себя солнечное тепло камень и устремлял взгляд вниз. Его сердце билось все спокойнее и спокойнее, по телу растекалось расслабляющее умиротворение. Душа переполнялась счастьем. Ему хотелось бы никогда не уходить отсюда. Он совершенно забывал о родном доме, стоящем посреди холодного уснувшего леса и борющемся с зимней непогодой, о братьях-гномах – и ушедших, и оставшихся. Ни о чем не думал Мизинчик, а только во все глаза смотрел на эту сияющую красоту.
Если бы он мог летать, то вспорхнул бы сейчас и устремился к манящему чистой голубизной озеру. Но гномы не летают. А чтобы добраться до озера пешком, нужен, по крайней мере, день пути. Это не страшило Мизинчика. Но решимость его отправиться в путешествие сразу пропадала, как только он вспоминал об оставленных дома Колпаке и Самтыгноме. Он ведь не сказал им о том, что исчезнет, а потом вернется. Они могут подумать, что Мизинчик услышал Зов, и будут переживать – у гномов не принято уходить навсегда не попрощавшись. Нет, скорее всего они решат, что с ним что-нибудь случилось и будут ползать по горам в поисках хоть каких-нибудь следов, как это было прошлый раз. А потом он вернется и что им скажет? Мизинчик живо представлял себе несчастного Самтыгнома, которому придется зря совершать подвиг, и ему уже заранее становилось за это стыдно.
Он мог целый день без пищи и воды просидеть на камне, издалека разглядывая чуть покрытую легким светящимся туманцем загадочную долину, не решаясь поверить, что это видение – не сон, не мираж, а то, что существует на самом деле. Наверное, те гномы, которые там живут, очень веселые и беспечные, – думал Мизинчик. – Им не приходится преодолевать столько трудностей, чтобы пережить зиму, заботиться о запасах пищи и дров. (Тут Мизинчик вспомнил, как он с Колпаком осенью по грязи и под мелким моросящим дождиком перетаскивал большую кучу валежника под навес, чтобы дрова не отсырели, или помогал Самтыгному чистить грибы и солить их в березовых кадушках). У них круглый год есть тепло и свежая еда. Они каждый день могут бродить по своим тропинкам и не слушать никакого зова. Зачем куда-то уходить, если здесь так хорошо.
Вот и сегодня Мизинчик сидел на своем обычном месте и вглядывался в даль, влекущую и таинственную, не решаясь спуститься с горы вниз. Время бежало быстро. Солнце торопливо катилось по небу, наматывая на себя, как клубок – нитки, голубое пространство, окруженное зацепившимися за вершины гор серыми, пропитанными еще не пролившейся влагой тучами. «Пора идти, – подумал Мизинчик, – там, наверное, снежно и холодно. Самтыгном готовит ужин. Колпак топит печку. Они ждут меня». Мизинчик нехотя поднялся, взглянул еще раз на порозовевшую под лучами заходящего солнца поверхность озера и скрылся в пещере.
Самтыгном лепил вареники с брусникой, а Колпак, помогая ему готовить ужин, перетирал в деревянной ступке маковые зерна с медом, непрерывно глотал слюнки и облизывал пестик, пробуя на вкус маковое молочко. Самтыгном терпел, терпел и не выдержал:
– Ты что, подождать не можешь, Мизинчику ничего не останется. Какой нетерпеливый. Ну, настоящий гном.
– Сам ты гном, – буркнул в ответ Колпак, но облизывать пестик перестал.
Дверь отворилась, и на пороге появился весь засыпанный снегом и дрожащий от холода Мизинчик.
– Где тебя носило?– полюбопытствовал Самтыгном. – Интересно, какое такое дело может гнома выгнать из дома в этакую непроглядную метель?
Колпак отодвинулся от печки:
– Садись поближе, – предложил он Мизинчику, – согрейся. Сейчас ужинать будем. Мы с Самтыгномом, знаешь, какую вкуснотищу приготовили.
Мизинчик устроился у горячей печи на деревянном чурбачке, протянул ладошки к огню, и по всему его телу сразу разлилось живое тепло пылающих сухих поленьев.
– На-ка вот, выпей, чтобы не простудиться. – Самтыгном подал Мизинчику кружку с каким-то дымящимся свежезаваренным настоем. – Это зверобой, – пояснил он, – Побудка всегда заставлял нас это пить зимой, а мы не хотели. Теперь бы я этого выпил сколько угодно, только чтобы Побудка не уходил. – Самтыгном тяжело вздохнул и вернулся к своим вареникам, осторожно опуская их в кипящую воду.
«А дома тоже неплохо, – подумал Мизинчик, – приятно сначала сильно замерзнуть, а потом сильно согреться. И хорошо, что Колпак с Самтыгномом меня дождались, и что вкусно пахнет. И печка потрескивает дровами – хорошо, что мы их осенью спрятали под навес, и они не промокли. Хорошо, что за окном воет ветер, дует в трубу и раздувает пламя, а мы сидим в теплом доме, и нам все хоть бы хны», – Мизинчик повеселел, оживился и, мгновенно вскочив со своего чурбачка, прямо из-под руки Самтыгнома стащил пару горячих вареников, только что вытащенных из кастрюли, один протянул Колпаку. Тот подхватил его, обмакнул в тарелку с маковым молочком и целиком засунул в рот.
– Ну…ну.. – Самтыгном аж раздулся от возмущения, набрав в легкие побольше воздуха для того, чтобы погромче высказать свое обычное в таких случаях назидание, но братья его опередили: – Смотри, какие нетерпеливые – настоящие гномы, – прокричали они дружно за Самтыгнома и тут же добавили от себя: – Сам ты гном!
Ночью Мизинчик никак не мог уснуть. Раньше с ним такого почти никогда не случалось – сразу, как только голова касалась подушки, ему начинали сниться увлекательные сны, полные подвигов и приключений. А тут сон – ни в одном глазу, а в голове вприпрыжку скачут мысли. Сначала он обдумывал свое путешествие по Веселой стране, так он окрестил открытую им зеленую долину. Потом он стал сомневаться, правильно ли сделал, что ничего не сказал о ней братьям. На этих сомнениях он прочно застрял. Так и не выбрав: говорить или не говорить, – он отложил свое окончательное решение до утра: «Может, и решать ничего не надо будет, может, я сам не выдержу и проболтаюсь», – подумал он с облегчением и уснул.
Утром Мизинчик ел любимую манную кашу с малиновым вареньем, и каждая ложка этого вкуснейшего кушанья укрепляла его любовь к Самтыгному. «Если я его так люблю…если я его так сильно люблю, то почему же я ему не рассказываю, – рассуждал он, громко прихлебывая из большой деревянной плошки ароматный мятный чай. – Вот возьму и расскажу».
– Мизинчик, хочешь еще каши? – спросил его внимательный Самтыгном, с удовольствием наблюдающий, как Мизинчик утоляет свой молодой аппетит.
– Не-а, лучше варенья, – и Мизинчик с нежностью стал думать о Самтыгноме: «Какой же он все-таки добрый, мы с Колпаком все дни где-то ходим, путешествуем, а он сидит в своей кухне, топит печку, варит и ничего не видит, никаких открытий не делает – варит и варит и моет тарелки». – Мизинчику стало жаль Самтыгнома, и он тут же решил рассказать ему о Веселой стране.
После завтрака Мизинчик уселся поудобнее на своем чурбачке у печки, настраиваясь на долгий разговор. Самтыгном, догадавшись, что сейчас Мизинчик начнет задавать свои бесконечные и трудные вопросы, схватил дубовое ведерко и почти бегом помчался к двери.
– Самтыгном, ну, пожалуйста, не уходи, – взмолился Мизинчик, – давай поразговариваем.
– Да мне вода нужна – посуду мыть, – Самтыгном все-таки, было, сделал попытку улизнуть, но Мизинчик выпалил:
– Мне надо тебе такое рассказать – секретное. – Самтыгному стало любопытно, что это за такое секретное, и он присел на краешек скамейки, поставив пустое ведро у ног, готовый каждую минуту к бегству.
– Вот скажи, Самтыгном, если я хочу уйти, но не ухожу, то что это такое, что меня удерживает, почему я не могу взять и пойти, куда хочу?
– Разве ты не ходишь, куда хочешь? – удивился Самтыгном.
– Да, я хожу, конечно, но всегда к вечеру возвращаюсь. А если я уйду и не стану возвращаться?
– Ты что – услышал Зов? – всполошился Самтыгном.
– Да, нет, никакого зова я не услышал, – успокоил его Мизинчик, – просто я уйду далеко и не успею вернуться.
– Если гном идет на свою тропинку, – строго сказал Самтыгном, – то он не должен уходить так далеко, чтобы не успеть вернуться, потому что в лесу, а тем более в горах его подстерегают всякие опасности, и другие гномы станут волноваться и искать этого безответственного разгильдяя.
– Ну, ладно, вы меня уже искали, но тогда я разрешил себе уйти так далеко, это вышло случайно. А сейчас мне так хочется, очень–очень, но что-то внутри меня сидит и не разрешает. Вот что это?
– Что-то я тебя не понимаю, Мизинчик, – задумчиво произнес Самтыгном, – куда это ты собрался, и кто тебя не пускает? Иди, пожалуйста, только к ужину успей.
– А если я не успею?
– То мы пойдем тебя искать.
– Да я ж о том и говорю, что как представлю, что вы меня искать пойдете, то так и сижу на том камне и никуда не спускаюсь. Почему, когда мне хочется спуститься, я вспоминаю о тебе и Колпаке?
– Ты не решаешься нас беспокоить, – подумав, ответил Самтыгном.
– А почему?
– Наверное, ты нас любишь, – рассудительно заметил Самтыгном.
– А разве Побудка и Чистюля нас не любили?
– Любили, и мы их любим.
– Но они же ушли.
– Ушли, – согласился Самтыгном. – Они услышали Зов судьбы, и долг каждого гнома ему повиноваться.
– А откуда взялся этот долг? – Мизинчик не хотел отступать, не добившись ясности.
– А-а, понял, о чем ты говоришь, – радостно воскликнул Самтыгном. – У тебя есть чувство долга перед нами с Колпаком. Оно живет внутри каждого порядочного гнома и не дает ему совершать глупости, которые могут причинить всякие неприятности другим гномам. А на каком это камне ты сидишь и собираешься не вернуться?
– Ой, я тебе сейчас такое расскажу…только поклянись, что ни с кем не поделишься! – воскликнул Мизинчик, – …кроме Колпака.
– Клянусь, что ни с кем, кроме Колпака, – легкомысленно заверил Мизинчика Самтыгном, потом подумал и удивился, – а с кем тут еще можно делиться? Никого же нет.
– Ладно, – согласился Мизинчик и рассказал Самтыгному о Веселой стране и о своем непреодолимом желании ее исследовать. Самтыгном отнесся к намерению Мизинчика очень серьезно. Он даже встревожился. И первым его побуждением было запретить этому неопытному и неосторожному маленькому гному уходить так далеко от дома, но сдержался, подумав, что, может быть, путешествия и есть призвание Мизинчика, а открытие других земель – его предназначение. Значит, бороться с этим бесполезно, но надо как-то помочь избежать ненужных опасностей.
– Знаешь, Мизинчик, – сказал Самтыгном,– я бы пошел с тобой. Мне даже очень хочется, ведь я здесь, на своей кухне, почти ничего не вижу и не знаю, но, боюсь, я застряну в том узком проходе в конце пещеры. Ведь ты говоришь, что сам еле пролазишь, а ты вон какой тощий – одни кости, а у меня на костях вот сколько наросло, – Самтыгном гордо похлопал себя по кругленьким бокам, – да и по горам я ходить не умею, придется тебе тащить меня на веревке. А я ведь тяжелый – ты выбьешься из сил, и мы вместе не дойдем. – Тут Самтыгном живо представил себе, как он с Мизинчиком умирает от голода посреди какой-то незнакомой долины, где, может быть, и пища вся не съедобная, например, ядовитая или еще хуже – невкусная, и ему стало себя жалко. Он решил в последний раз поесть, и его рука сама потянулась к тарелке с утрешними пирогами.
– Не расстраивайся, Самтыгном, – утешил его Мизинчик, – я и сам не пропаду. Я хоть и худой, но очень сильный. – И он, обхватив Самтыгнома за то место, где должна быть талия, приподнял его над полом.
– Ой-е-ей, – завопил Самтыгном противным голосом, – поставь на место – уронишь!
Одернув на себе задравшуюся тужурку, он рассудительно заметил:
– Одному никак нельзя – мало ли что может случиться в дальнем походе. Возьми с собой Колпака. Он всегда был у нас самым выносливым после Чистюли. На него можно положиться. К тому же он почти такой же тощий, как ты, только длинный.
Целую неделю гномы готовились к путешествию. Самтыгном пек пироги, сушил лепешки, провел ревизию своих припасов, и все, что могло долго храниться в жару и переносить повышенную влажность, упаковывал в изготовленные из крапивы мешочки. Здесь были сушеные в тени или на солнце фрукты, травы, соленые в маленьких кадушечках грибы, моченые ягоды, вяленая и копченая рыба. Но особенно постарался Самтыгном напечь пирожков со всевозможными начинками. Когда Мизинчик увидел эту гору припасов, из-за которой даже толстого Самтыгнома не было видно, он чуть не умер от смеха:
– Ну, Самтыгном, никак ты тоже собрался с нами – нам одним с Колпаком всего не только не съесть, но и не донести. – Мизинчик стал разгребать большую кучу провизии, заглядывая во все мешочки. – Ясно, ты решил отправить нас из дома на подольше, если туда мы это и дотащим, то обратно вряд ли, придется все съесть, а на это нужно много времени. – Он решительно отодвинул в сторону всевозможные бочонки, переполовинил сушеные фрукты, из пирожков оставил только свои любимые – с малиной. Но зато выгреб все запасы ягод лимонника, который хорошо поддерживает силы в пути, и уложил их в своем рюкзаке сверху, чтобы можно было быстрее достать. Не забыл прихватить маленькую подушечку и две простыни – для себя и Колпака. Лучше бы он взял одеяло, но ему показалось, что раз они идут в лето, то ничего теплого не понадобится.
Самтыгном очень расстроился, с обиженным видом он молча наблюдал за сборами, и от огорчения прибег к своему проверенному способу успокоения нервов – жеванию. Через некоторое время гора пирожков значительно помельчала, а Самтыгном заметно повеселел.
– Смотри, как бы вам там не изголодаться, – сказал он задумчиво, – это здесь все кажется лишним, а потом может не хватить.
– Ты просто не представляешь себе, Самтыгном, куда мы отправляемся. Там сейчас лето, – как можно убедительнее произнес Мизинчик, – там и ягод, и грибов, и трав, и корешков всяких, и улиток, и рыбы в озере. Что, у нас с Колпаком рук нет? И наловим, и наварим. Только надо не забыть огниво и леску с крючком.
– А ты хоть умеешь ими пользоваться? – усомнился Самтыгном. – Ведь тебе еще не приходилось делать ни того, ни другого.
– Зато Колпак все умеет. – «Все-таки Мизинчик еще очень легкомысленный», – подумал Самтыгном, но вслух этого говорить не стал.
Колпак тоже времени зря не терял. Выточил из кремния, помните камень такой, из которого искры летят, четыре запасных колесика для огнива, сплел из толстых волокон конопли прочную веревку, чтобы легче было подниматься в гору и спускаться с крутых откосов. При этом он подозревал, что с ее помощью можно будет и по деревьям лазить. Если, например, на земле окажется опасно ночевать, то придется устроить гнездо на ветвях, а поднять его вверх вместе с его обитателями как раз и удастся при помощи веревки. Только для этого нужна компактная лебедка – несколько колесиков, которые бы легко прикреплялись к стволу дерева.
Задумав такое сложное сооружение, Колпак очень пожалел, что нет рядом Чистюли. Тут он вспомнил, как Чистюля проводил опыты с крыльями погибших ворон, пытаясь с их помощью слететь с чердака. Ему это удалось, правда, головой в бочку с дождевой водой. Но теперь бы он наверняка уже построил какой-нибудь летательный аппарат, тогда не надо было бы ползти в горы, а перелететь через них – пара пустяков.
Колпак подумал даже, а не изобрести ли ему самому что-нибудь этакое. Он несколько минут в глубокой задумчивости смотрел в небо, но ничего там не углядел и, тяжело вздохнув, оставил свои мысли недодуманными. Теперь он полностью сосредоточился на лебедке, вспоминая все виденные им подобные сооружения, но опыт Самтыгнома с его кухонной сиреной ему пригодился более всего.
И вот приблизился назначенный для похода день. Самтыгном уже с вечера был расстроен. Он оставался совсем один.
– А если со мной что-нибудь случится, кто мне поможет? – жалобным голосом спрашивал он то у Колпака, то у Мизинчика.
– Ну, перестань Самтыгном, держись бодрее, – уговаривал его Колпак, – с веселыми гномами ничего не случается. Ты нас жди, и это тебя отвлечет от мрачных мыслей. А мы будем чувствовать твою заботу.
– А если вы не вернетесь, то я всю жизнь буду один, – не слушая Колпака, хныкал Самтыгном. – Мне теперь и пирогов не захочется.
– Перестань, Самтыгном, – сердился Колпак, – беду накличешь. Ты, главное, верь, что мы обязательно вернемся, и очень голодные, так что ты начинай уже теперь готовить нам ужин, что-нибудь особенное, праздничное. – Самтыгном сразу оживился и стал думать о том, что бы такое приготовить вкусненькое, чтобы Колпаку и Мизинчику понравилось, когда они вернутся.
– Может быть, мои любимые корзиночки с мясом улитки, – предложил он.
– Почему это твои любимые? – возмутился Мизинчик. – А я люблю манную кашу с малиновым вареньем.
– Нет уж, – решительно возразил Колпак, – в манной каше ничего праздничного нет, даже с вареньем. Ты думай, Самтыгном, думай. У тебя еще много времени.
И все переживания, кроме, конечно, кулинарных, оставили Самтыгнома. Он легко снял с печи глиняный горшок с каким-то теплым варевом для Черныша и пошел его кормить. Вернувшись, откинул одеяло, улегся в свою теплую, уютную постель и сразу уснул. Ему снилось, как Мизинчик с Колпаком, усталые и худые, еле волоча ноги, идут по тропинке, ведущей к дому, а тут стол ломится от всяких яств, и Самтыгном широким жестом руки приглашает их откушать. Колпак и Мизинчик, совершенно изголодавшиеся в своем походе, с жадностью набрасываются на еду и вовсю хвалят лучшего в мире повара. А Самтыгном с любовью и удовольствием смотрит, как быстро, прямо на глазах, толстеют Мизинчик и Колпак. И вот они уже превзошли самого Самтыгнома. На его лице всю ночь цвела счастливая улыбка, и проснулся он в прекрасном расположении духа.
Чтобы не огорчать Самтыгнома долгими проводами, Колпак и Мизинчик встали пораньше и тихонечко, на цыпочках, вышли из дома, даже не хлопнув дверью. Проснувшийся Самтыгном, обнаружив, что остался один, даже не расстроился: он сразу же стал ждать и надеяться на благополучное возвращение его братьев-гномов. К тому же его голова была занята обдумыванием праздничного ужина, которым он будет кормить великих путешественников и исследователей неизведанных земель.
Продолжение следует.