Мотоциклист.
На поляне, ограниченной круто подступавшими горами и смешанным лесом, за ко-торым шумела невидимая река, стояли несколько палаток и отдельно рубленый бревен-чатый домик, из трубы вился дымок, рядом в торец приткнулось маршрутное такси.
Генеральская чета: он – полный, дородный, моложавый в бордового цвета спортив-ном костюме и в вязаной шапочке, она – невысокого росту, в малиновой блузе, с накра-шенными губами, с завитыми крашенными черными волосами, в брюках, подчеркиваю-щих ее чрезмерной полноты, не пропорционально сложенное тело и выступающий жи-вот, стоят у окна, переговариваются, глядя в направлении высокой пихты с низко нави-сающими ветками.
- Ну, мать, готовься к свадьбе, - говорит с развязной веселостью генерал.
- Он не отходит от неё.
- Орел! Из хорошей семьи, - констатирует генеральша. – И форма ему к лицу.
...
На опушке леса появился мотоциклист в маскировочном костюме, заглушил тихо работавший двигатель, мотоцикл поставил на подножки, снял шлем и повесил на руль, обнажив крепкую вихрастую, коротко стриженую ,белокурую голову, огляделся, затем приблизился к догорающему костру под грибком, снова огляделся, и присел на скамью.
- Опять он! – негодующе вскрикнула генеральша. – Экий несуразный.
- Гм, да, - откликнулся генерал.
Из - под кроны пихты вышла молодая женщина в коротком дорогом манто с капю-шоном, опущенным на уровень бровей, в черных колготках, выгодно обрисовывающих полные бедра, стройные красивые ноги, в модных туфельках, подошла к новоприбыв-шему.:
- Послушайте! Что вы меня преследуете! Должна же быть какая - то порядочность! - .голос, её звучит непримиримо гневно.
На бледном худощавом лице мотоциклиста отразилось удивление.
- Успокойтесь, - после короткого молчания говорит он. - Встреча эта чисто случайна. Вами я переболел.
Не спеша, вразвалочку - враскачку, пружиня ногами, подошёл рослый, широкопле-чий упитанный прапорщик в форме морского пехотинца и ласково - барственным тоном обратился к женщине.
- Эля, у вас. проблемы возникли?
Мотоциклист равнодушно на него посмотрел, и взгляд перевел на тлеющие угли.
Пехотинец и молодая женщина ушли.
Из палаток выглянули любопытствующие головы и тут же исчезли.
- Хотите чаю? – раздался тихий затаенный голос.
Рядом стояла высокая стройная девушка в зеленом вязаном свитере с белой окантов-кой вокруг шеи и на рукавах, копна светлых волос тяжелой волной ниспадает за спину, схвачена заколками, глаза цвета морской волны внимательны, спокойны.
- Дочь викингов. Нордическая раса, - констатирует мотоциклист.
- Мне об этом, уже говорили. Это комплимент?
- Не знаю. Но... лицо ваше, ваш взгляд я бы вычислил среди множества взглядов. От чал я бы не отказался.
Из накрытой холстиной корзины, плетеной из ивняка, стоявшей тут же, на столе под грибком, девушка выложила хлеб, масло, сахар, чай заварила в заварном чайнике, налила в кружку, пригласила:
- Пожалуйста. Кушайте на здоровье.
- Спасибо.
- Ничего, коли я посижу в вашей компании у костра?
- Как вам будет угодно.
- Я не слишком назойлива?
Мотоциклист улыбнулся одними глазами, затем ответил:
- Я этого не заметил.
- У вас машина спортивная. Вы – профессиональный гонщик?
- Нет. Я люблю быструю езду.
- На ребрах ладоней ваших рук мозолистые утолщения, и на пандусах наросты. Вы имеете какое - то отношение к восточным единоборствам?
Немножко. Вы наблюдательны. Вы тоже занимаетесь?
- Прохожу азы в секции У- шу. Что за шрам у вас на виске?
Мотоциклист нахмурился, кружку с недопитым чаем поставил на стол.
- Я вас уязвила своим чрезмерным любопытством? Простите мою назойливость.
- От чего же, - лицо мотоциклиста просветлело.
- Вашему гостеприимству я хотел бы отплатить тем же:
Будучи на втором курсе физико - математического факультета, я имел неосторож-ность влюбиться в однокурсницу, дочь известного отставного генерала. Зарегистрирова-лись без излишнего шума, свадьбы не было, так пожелала она, и я, парень с деревенской психологией, городское общежитие сменил на кров ее родителей.
Месяц прошел нормально, если не считать того, что я незаметно для себя превратил-ся в домработника и посыльного на побегушках. Институт пришлось оставить на неоп-ределенное время.
Как - то, наработавшись на приусадебном участке, я лег в тень сирени и жасмина, посаженных когда - то вокруг старинной металлической беседки, увитой плющом, и за-снул. Проснулся внезапно: в беседке слышались голоса, смех. Я их видел, они меня – нет.
Мне было неудобно от того, что я невольно подслушиваю чужие сплетни, подать го-лос, извиниться и уйти, - время было упущено.
“ Алик приехал.
- Приехал? – переспросила, зардевшись, супруга. – Ну как он?
- Душка! И форма морской пехоты ему к лицу. О тебе спрашивал. Позвони ему.
- Стелла, я же замужняя женщина - отвечала нерешительно супруга.
- Хи - хи, ну и что!
Незнакомая мне девица подняла трубку телефона, набрала номер:
- Алик, приходи по известному тебе адресу, в беседку. Сейчас же!
Через минут пять на улице взвизгнули тормоза автомобиля… На дорожке послыша-лись тяжелые размеренные шаги, и вошел этот, Алик. Высок, красив, строен, широко-плеч!.
По воспламенившемуся лицу супруги, я понял, что дела мои плохи... Она стала ухо-дить из дома, и поздно возвращалась, меня для нее не существовало. Как - то я рискнул поговорить с нею на эту тему, она с ненавистью, граничащей с презрением, глянула на меня и устроила сцену, сказала, что я – приживал, нищий, что я влез в их семью с целью: под их известной фамилией сделать себе "имя".
Эти унижения я молча проглотил. Мне нужно было тотчас же развернуться и уйти, а я медлил, я не готов был к трезвому осмыслению этого бурного объяснения, я все ещё на что-то надеялся, стоял как оплеванный, чувства, мысли, словно в тумане. Слишком я был к ней привязан...
В марте этого года я собрался на дачу на несколько дней: нужно было произвести обрезку плодовых деревьев, кустарника, подремонтировать домик. А, главное: дать ей время поразмыслить.
По независящим от меня причинам, вечером, того же дня, я вернулся. В густых су-мерках подойдя к калитке, остановился, настроение было прескверное.
Крыльцо не было освещено.
Скрипнула входная дверь... шепот... мужской голос, её тихий, завлекательный смех.
Они вышли за калитку, едва не столкнувшись со мной, обнялись, целуются.
Мне было больно и неудобно, злобы не было, была горькая обида на самого себя и вина перед кем - то, перед нею, перед ним, мужчиной, обладающим чужой женой.
Я повернулся, чтобы уйти, он, видно, расценил это как нападение, и ударил меня в висок тяжелым предметом.
Очнулся я в больнице...
Когда я явился за своими пожитками, меня не пустили даже во двор,
Чемодан мой домработница вынесла за калитку.
- Спасибо вам, подкрепился и отдохнул, теперь можно в путь.
- Куда вы глядя на ночь. Оставайтесь с нами, в палатке места хватит.
Три дня не прекращался дождь, три дня мотоциклист находился в гостеприимной палатке, питался под грибком из общей кухни, обслуживаемый "Нордосткой", как он ласково окрестил девушку, принявшую в нём участие, укутавшись в пленку, уходил бро-дить в окрестностях леса.
Как - то он не вышел к завтраку, его не оказалось и к обеду.
- Кристина Владимировна, где же ваш протеже? - обратился генерал к "Нордиче-ской Расе", в голосе его прозвучала незлая ирония.
- Вон он, - сказал кто - то, глядя в бинокль на горы.
И все, у кого были бинокли, подзорные трубы, глянули в том направлении: мотоцик-лист карабкался по шероховатой базальтовой стене, вот он исчез с поля зрения, вот поя-вился снова на крохотной площадке перед широкой расселиной, помедлил, затем отсту-пил и сделал короткий разбег, прыгнул, но не допрыгнул, руками ухватился за выступ, подтянулся, вниз с грохотом, донесшимся до наблюдавшими за ним, посыпались, камни.
- Экое, безрассудство. Мальчишка, пижон! - вырвалось у генерала..
Мотоциклист вышел на поляну с букетом Горных цветов, приблизился, и цветы про-тянул "Нордической Расе".
- Вы не ошиблись? – спросила она, глянув на Элеонору Чалову, стоявшую рука в ру-ке в обществе бравого прапорщика.
- Нет.
Пообедав, мотоциклист снова исчез.
Небо очистилось от туч, выглянуло солнце.
Часам к двум уютная площадка подверглась нашествию мотоциклистов: юные, мо-лодые, не старше 25-ти, бритоголовые, с включенными на полную мощность транзисто-рами, магнитофонами, завывая сорванными глушителями, ворвались они в тихий заосе-ненный день. Зазвучали выстрелы по воробьям и воронам. "Хозяева положения" приняли их благосклонно. Были пляски и песни под гитару, под магнитофон, с обильной выпив-кой, затем снова пляска, по сторонам летели пустые бутылки и брызги осколков от них взблескивали на солнце…
Затем веселье на поляне привело к напряжению среди самцов из - за нехватки са-мок, напряжение усиливалось пропорционально съеденному и выпитому; мозг, опьянен-ный и неконтролируемый, повел себя более агрессивно: дружеские шутки, упреки пере-шли в грубые, словесные дуэли, в прямые угрозы…
И благодатный вечер, освещенный багровым заревом костров, вылился в групповую драку.
"Старожилов", не сумевших отстоять себя, словно баранов, загнали в деревянное со-оружение, и закрыли дверь.
"Веселье" в том же ключе продолжалось...
...
.Приблизясь к бивуаку, насыщенному какофонией музыкальных звуков, криков, мо-тоциклист понял, что там творится неладное:. среди поваленных палаток мечутся тени, вон в сторонке, самец содрогается в сладострастных конвульсиях на безвольном обна-женном теле и пронзительно взвизгивает, разорванное платье валяется тут же, вон кого - то трепыхающегося, двое тащат в кусты.
А где же его симпатия?..
Сухощавый увалень, с амулетами, украшающими шею, с великолепным “фонарем” под глазом, что - то ей говорит, она что-то ему отвечает и отбивается от его рук, разби-тые губы ее саднят кровью,. Вот он схватил ее в объятия, она вырвалась и кинулась бе-жать, да споткнулась, упала, преследователь навалился на нее.
Мотоциклист свалился на него внезапно, молча, яростно…
С криком: "наших бьют", замелькали цепи, кастеты, но пришелец словно угорь, ус-кользал, орудуя палкой, ногами, локтями, головой.
Прижимаясь к дереву, "Скандинавка" с ужасом и гадливостью в глазах, глядя на происходящее, взывает:
- Помогите!.. помогите!
Прогремел выстрел карабина!..
Мгновенный, резкий кувырок вперед, удар ногой во что - то мягкое – и карабин в руках мотоциклиста. Недобро улыбаясь, он передернул затвор.
Все бросились к мотоциклам, и тут же остановились от прозвучавшего выстрела и команды:
- Стоять! Или буду бить на поражение, мне вас не жаль! Все сюда, ко мне! Ну!.. Лечь. Всем лечь! Вон тот, с руками гориллы. Снимай пояса, вяжи!.. ноги тоже. Теперь ложись сам, лицом вниз, конечности раздвинуть, я и тебя свяжу.... Не валяй вальку, жизнь у человека одна, даже у таких как вы...
Затем, подойдя к стоявшей, возле дерева "Скандинавке", мотоциклист рукой кос-нулся кисти её руки, сказал:
- Успокойтесь, могло быть хуже.
Словно очнувшись от страшных видений, она со сдавленным криком опустилась к его ногам и содрогнулась в сдерживаемых, рыданиях, он успокаивает, уговаривает её как ребенка:
-Успокойтесь. Ну же, я пойду выпущу ваших...
...
Всхлипы, плач униженных и оскверненных наполнили тихий прозрачный лунный вечер.
Элеонора Чалова в разорванном платье, искусанная, с засосами на щеках, припав к груди матери, захлёбывалась в рыданиях.
Сильные рола человеческого повели себя по - разному: кто пристыженною глядит себе под ноги, кто отводит взгляд в сторону, кто понурясь, углубился в свои невеселые думы.
Грудь бравого прапорщика вздымается словно кузнечные меха, руки – кувалды сжи-маются и разжимаются. Подойдя к сложенным в штабель бревнам, он легко стал их раз-брасывать, издавая громкие устрашающие звуки.
Мотоциклист передернул затвор карабина – и пуля вжикнула над головой пехотин-ца, тот от неожиданности присел, потом бросился в сторону, запетлял словно заяц и ос-тановился как вкопанный, исподлобья глядя на стрелявшего.
- Не дай Бог, коли вы вашим эквелибризмом угодите в кого-нибудь! -убью, - пообе-щал мотоциклист - Кого вы хотите ввести в заблуждение своей игрой мускулов? Все здесь взрослые. Раньше надо было показывать свою бугаиную силу, а не сейчас, тут не детский сад.
Пехотинец неловко топчется на месте, затем выталкивает из себя:
- Конечно, оружием можно диктовать свои принципы.
Кровоточащее лицо мотоциклиста озарилось удивлением:
- Вот ты как. Оружие я добыл в бою, рискуя своей шкурой после того как вас всех загнали в сарай словно баранов. Но я могу подойти к тебе и безоружным.
Пехотинец отвёл взгляд в сторону.
- Владимир Сергеевич, - обратился к мотоциклисту генерал, - покуражились и хватит Возвращайтесь домой Элла извелась из - за Вас.
Синие глада, мотоциклиста с запекшейся кровью вокруг, уставились на генерала, разбитые губы дрогнули в беззвучном смехе.
- Алексей Петрович, Вы это - серьезно?
- Мы с вами – взрослые люди, должны уметь прощать.
- И это после всего того, что я претерпел в вашем доме?.. Полноте, я все тот же, не изменился. Есть вещи, человеческие поступки, которым нет оправдания и нет прощения. Лучше об этом спросите свою дочь.
Выведя мотоцикл на поляну, мотоциклист осмотрел его, протер свечу, вставил ключ зажигания, нажал на стартёр, двигатель, послушный воле опытного наездника, тихо и плавно заработал.
Подошла "Скандинавка".
- Ради Бога, и я с Вами...
- Успокойтесь, опасность миновала. Вы среди своих.
- Я поеду с Вами... ради Бога! Я здесь оставаться не хочу и не могу, - и она схвати-лась руками за руль.
- Милая девочка, Вам со мной нельзя.
- Пожалуйста!..
- Я не лучше их! - жестко сказал мотоциклист.
- Пусть будете Вы, но только не эти подонки и не те, с кем я сюда прибыла.
- Девочка, я не могу рисковать Вашей жизнью. Я рискую только своей, - перешел он на ласковый тон и пальцами правой руки притронулся к её руке.
- Спасибо Вам за всё, и за то, что Вы - есть.
Надев шлём, он выжал муфту сцепления, нажал на газ, мотоцикл резко, словно зверь, прыгнул вперед и понёсся по поляне, углубился в лес, и вскоре исчез из вида, двигатель рокотал всё тише, и наконец всё утихло.
Расплата
Он был рослый упитанный малый, одним словом - здоровяк, веселый, разговорчи-вый, глядя на его руки, крутившие баранку служебного автобуса, невольно думалось: та-кими руками не баранку "обнимать", но орудовать кузнечным молотом, работать со штангой, от голоса, когда он смеялся, дрожали стёкла в окнах.
Она, недавно кончившая курсы программисток, не сказать, что была красавицей но, глядя на её привлекательный облик, психолог, физиономист мог бы сделать безошибоч-ный вывод: бутон королевской розы, ещё не расцветшей окончательно и созревание его зависит во многом от садовника, в чьем саду роза эта произрастает.
В отличие от мужа в своих порывах, в высказываниях Ксения была сдержанной, не-многословной, и несколько замкнута, робка. Но когда она улыбалась, ах как шла улыбка к её немного сухощавому, удлиненному лицу!
Они были счастливая пара. Единственной тучкой, возникавшей на небосводе их от-ношений – это его длительные запои. И когда она робко просила его бросить, поберечь себя, он в ответ то громко смеялся, то каялся, обещал исправиться, утром просил у неё три рубля, похмелиться.
Случилось это в один из, ноябрьских дней.
Встав рано утром с головной болью, он, как обычно, попросил три рубля, она отка-зала, он вспылил, сказал что - то грубое, хлопнул дверью и вышел во двор.
Автобус понесся по улицам без неё.
На работу она добиралась на "перекладных".
Так стало повторяться, стало "нормой". Домой он приходил поздно, пьяный, вклю-чал телевизор когда она спала или крутил пластинки, горланя "Ямщик не гони лоша-дей...", и рано, не позавтракав, уходил на работу, как бы мстя этим за её несговорчивость. Он упивался этой местью, наслаждался ею, когда ловил на себе ее недоумевающий, пол-ный горечи и боли взгляд...
Получив отпускные, и зарплату, в сумме 370 рублей, она вышла за калитку, конторы, села на скамью в тени туй с единственным намерением дождаться его и поговорить на-чистоту. Если она для него что - то значит, он придет.
А он в это время с товарищами пил пиво у ларька на соседней улице.
Короткий день истекал, надвигались сумерки.
Она нерешительно поднялась, помедлила, растерянно оглядываясь, по сторонам и, прижимая к боку сумочку с деньгами, пошла по безлюдной улочке, затененной деревья-ми.
Занятая своими мыслями, она не услышала как возле неё остановилась черная "вол-га", двое смуглолицых парней схватили ее под руки и она с кляпом во рту оказалась в мчащейся машине...
Растратив "левые", Вадим и четверо собутыльников кружили по улицам в автобусе, громко разговаривая, травя анекдоты, гогоча. Их обогнала черная "волга" вынырнувшая из переулка и короткий сдавленный крик ворвался в их . салон. Кто то предложил:
- Гони, за ними.
Вадим расхохотался затем лениво бросил:
-Девки, жены, те кто порядочные, они давно дома, под защитой родителей, мужей.
В приспущенном окне ''волги" мелькнула рука и перед автобусом шлепнулась сумоч-ка, водитель затормозил, выскочил поднял, раскрыл...
Чем - то знакомым повеяло от этого предмета на него, от запаха духов...
Но при виде большой суммы денег, мозг, не достаточно отуманенный алкоголем, мысли направил в совершенно иное русло...
Снова знакомый ларек. После ларька, покружив по улицам и закоулкам, сторонясь милицейского патруля, остановились в укромном месте, снарядили "ходока" в дежурный магазин, затем, поставив машину в гараж, долго "гудели" в кустах на берегу реки при яр-ком свете луны...
Придя домой, он удивился. Он не поверил своим глазам: дверь была заперта Оты-скав ключ в условленном месте, открыл, прошелся по комнатам просторной квартиры, наливаясь гневом, свирепея, говоря: "так - так, ну - ну...", достал из кармана пиджака бу-тылку "столичной", поставил на стол, сообразил закуску, но питье не шло. Ходя взад - вперед, он готовил над нею расправу, продумывал до мельчайших деталей, как он по-ступит, что он ей и как скажет, когда она появится. Он её выгонит, разденет, разует и вон!..
Когда забрезжил рассвет, он, так и не сомкнув глаз, услышал её неуверенные шаги, встрепенулся наливаясь благородным гневом, раскупорил бутылку, налил граненый ста-кан, лихо опрокинул в себя, не закусывая.
Она прошла мимо, взглянув на него каким - то скользящим тусклым взглядом, слов-но его и не было, не существовало, вся какая - то помятая, растрепанная, в разорванном платье, которое он так любил видеть на ней, и молча повалилась на не разобранную по-стель, отвернулась лицом к стене. Затем поднялась огляделась, взгляд её дольше обыч-ного задержался на сумочке, лёжащей на столе, она подошла, и раскрыла эту сумочку, содержимое высыпала на стол, пересчитала деньги и лишь потом глянула на него, стоя-щего вплотную к ней, лицо её исказила страшная "мертвая" улыбка, ранее не виданная им.
- Я так и знала, - произнесла она спокойно, обыденным голосом. - Отчего ты не все пропил?.. мою зарплату и мои отпускные. Похмелиться тебе всего. дороже. Что тебе же-на, попавшая в руки негодяев. Я выбросила сумочку под колёса твоего автобуса. Я ждала от тебя помощи, мне не откуда было её ждать. Надо мной надругались и я не вижу раз-ницы между ими и тобой. Иди похмеляйся, тут еще осталось и она пошла к двери...
И тут до него дошло: стряслась беда, ужасная, непоправимая, и виновником был он.
Но он прочь гнал эти трусливые мысли, он желал видеть виновницей всех бед только её, свою жену, осквернившую супружеское ложе, дальше этого мысли его не шли.
Все также стоя, он глядел на закрывшуюся дверь, затем стал перебирать рассыпан-ные банкноты, оставив это занятие, принялся рассматривать сумочку с единственной це-лью – оправдать хоть как - то себя тем, что сумочка эта не её, обследовал все перегород-ки : вот телефон её организации, вот - его, вот её фото.
Призрачная надежда на самообман не удалась. Нить, связывавшая их, которую он хотел хоть как - то укрепить, оправдать свои поступки, рвалась.
И яростная, безнадежная тоска овладела им, кровь горячей волной захлестнула мозг.
Издав стон насмерть раненного зверя, он мешком повалился на пол, затем поднялся и заметался по комнатам, переворачивая столы, натыкаясь на стулья, выбежал во двор, бросился к калитке: нигде никого не было…
Прошло немного времени, он успокоился. Он все также весел и жизнерадостен, ест, пьет, не чужд слабого пола, женщины, с которыми он сталкивался, от него без ума.
Пьянка, стихийные "свадьбы", групповые попойки сделали свое дело: сердце засту-чало с перебоями. Нет, не от тоски, не от горечи неудавшейся семейной жизни пьянкой загонял он здоровье свое в тупик, пил, - чтобы "побалдеть", заполняя пустоту своего существования, как принято у нас..
Отпуск 89 г. проводил он под ласковым Крымским небом то лежа в шезлонге, то прогуливаясь в тенистом парке или загорая под грибком на берегу моря и наблюдая ку-пающихся.
Среди слабого пола симпатией у него пользовалась одна, которую он увидел три дня тому назад. Это была стройная блондинка, пригожая - мало сказать. Это была красавица с ровным шоколадным загаром лица и тела. И удивительно похожая на его бывшую же-ну, но в отличие от жены, худощавой, костистой, и вообще, какой - то нескладной, не-знакомка была более женственной. И что приятно удивило его: во взгляде её сине - зеле-ных глаз он увидел то, что любил видеть в глазах Ксении: то задумчивость, переходя-щую в легкую грусть, то непонятную ему тоску. А как она похожа!..
Вот и опять, придя под гриб и отыскав глазами незнакомку, она стояла метрах в трёх, в купальном костюме, в защитных очках, заложив руки за голову, подставив лицо солнцу, он принялся строить планы на будущее: как он с роскошным букетом красных роз, или гвоздик, подойдет к ней…
Но все вышло не так, как он планировал.
Незнакомка подняла руку и махнула, приближающемуся к ней светловолосому вели-кану геркулесовского сложения с крутыми плечами и впалым животом.
Подойдя, тот улыбнулся широкой ясной улыбкой, сказал приятным голосом:
- Здравствуйте, Ксения.
От произнесенного имени, он, под грибком, вздрогнул, резко подхватился, и тут же повалился обратно от тупой боли, отозвавшейся в сердце.
Он узнал её голое, звучавший когда - то только для него.
Да, это была она, его птица счастья, его жар - птица, которую он когда - то так не-брежно ласкал, небрежно целовал. И которую так глупо, пошло, бездарно потерял.
Они, стройные, ладные, высокие, гибкие, молодые, подвижные как ртуть, в отличие от него, усталого, обрюзгшего, испитого, изношенного преждевременно, с нездоровыми жировыми складками тела, ушли вдоль берега и вскоре затерялись за изломом скал. А он, жадно, с волнением необычайным, с вновь пережитой болью утраты смотрел им вслед.
Память
Он долго стоял, склонив голову над приземистым грубо тесанным массивным валу-ном, затерянным в море неброской растительности Тундры, с выбитыми на нем слова-ми:
"Здесь покоится Таня Измайлова, 19 лет от роду, о многом мечтавшая, и ничего не успевшая сделать. Путник случайный, набредший на эту могилу, не суди её строго за это", стоял, думал, вспоминал...
Прошлое пядь за пядью открывало двери в забытые и полузабытые уголки его про-житой жизни, листало страницы, насыщенные романтикой суровой молодости: поступ-ков, доходивших до безрассудства, легкомысленной - до идиотизма - отваги, перевитые археологическими раскопками знойного юга, с дождями, с распутицей дорог, с сырыми промозглыми туманами средних широт, снегами, метелями Заполярья.
А память неутомимо листала и листала наслоения ушедших страниц - лет...
После окончания МГУ, по распределению они прибыли в Хатангу. Он - геолог, она - врач.
Нравилось ли им новое место жительства, им некогда было об этом думать. Днем работали, привыкали, адаптировались, вечерами - книги, учёба по профилю работы, биб-лиотека, кино...
Экспедиция его откочевывала на зимовку за сто км.
Когда он забежал к ней на работу проститься, она встретила его в коридоре в наки-нутом поверх одежды белом халатике, молчаливая, встревоженная, с растрепавшимися светлыми волосами.
Они бросились друг другу в объятия и в первый раз за всё время их студенческой учёбы, дружбы, работы, поцеловались. На глазах её блеснули слезы.
К крыльцу подкатил вездеход. Прощаясь, он сказал, гладя её волосы и пристально глядя в глаза:
- Я люблю тебя. Мы должны быть вместе...
Через месяц пришла радиограмма о том, что он опасно болен, простудился.
Собрав необходимое, не предупредив администрацию, она стала на лыжи и помча-лась в низко нависшее безмолвие, готовое низвергнуться снегопадом, вьюгами, мете-лью...
На бивуак она не пришла.
Неделей позже на неё наткнулся каюр на берегу безымянного озера, метрах в 300 от стоянки экспедиции.
Она замерзла. Выбилась из сил, присела отдохнуть. И уснула...
Он выздоровел, поправился. И продолжал свой жизненный путь в этих широтах. За многие десятилетия он исколесил Север, побывал на многих Арктических островах. С годами голова его угольно - черная стала седой, временами подступала усталость, голо-вокружение, но глаза были зорки, ум пытлив, сердце все также тоскует и тянется к ней, сюда, в эти широты короткого полярного лета.
И когда сходят снега, он всегда возвращается к этому скромному обелиску.
А это свидание их было последним, он это знал.
- Прощай, - сказал он. - Мы больше никогда не встретимся. Я должен успеть расста-вить точки над И, - и, прижавшись лбом к холодному камню, он ушёл в хрупкую звеня-щую тишину Тундры. Вот он превратился в темное пятнышко... пятно стало точкой... а вот и точка на фоне предвечернего безмолвия исчезла...
Опоздавшая весна..
Они стояли разделенные временем: она – в блеске расцвета своей весны, юная, пре-красная, с прелестной улыбкой на нетронутых губах, он – со следами превратностей на мужественном суровом лице, ещё полный жизненных сил, но чувствовалось – силы эти на исходе. Еще краткий миг лета, его мужского лета и осень – нежеланная гостья, безжа-лостно вторгнется в свои права.
Во взгляде его проглядывала и нежность, и тревога, и боль неразделенной судьбы, и вина за что - то перед нею, и сознание своей ответственности перед актом поступка, ко-торый ему хотелось совершить: прижать её к груди с жадностью истосковавшегося серд-ца по женщине – любимой женщине, и целовать её волосы, лицо, губы, мять, ломать, вложив в миг этой краткой встречи всё пламя нерастраченной нежности, чувств, копив-шееся десятилетия одиночества.
Но он знал: порог этот ему не дано переступить из - за безнравственности этого по-ступка, как он считал.
Прерывая затянувшееся молчание, он сказал ещё сильным голосом:
- Когда -то очень давно, я знал вас... ваш образ, навеянный моим воображением. И вот удивительно! Я встретил его точно таким, виденным в моих грезах.
После долгих метаний по жизни, борьбы, за свои идеалы, я победил и спустился со своих вершин на землю. К финишу иду один, никому не доверив горечь своих пораже-ний, ни с кем не разделив радость побед. Не победил лишь память сердца: оставшуюся там, в цветущих днях моей далёкой весны, которую перечеркнул так бездумно. Вы на-помнили мне о ней.
Прошлое выплыло из тумана времени, соприкоснулось с настоящим и кровоточит. Так внезапно открылась страница, которую я считал забытой, отболевшей навек. Но я благодарен судьбе за то, что она послала мне напоследок этот краткий миг встречи с ва-ми.
Я часто задаю себе один и тот же вопрос: зачем я жил? Ради побед и поражений? Каких побед, каких поражений? Еще миг быстротечных дней моего лета, еще немного кратких рассветов надежды на что - то и потянутся по - осеннему блеклые дни моей жизни, сумерки одинокой, не скрашенной детскими голосами старости.
- Вы – романтик, - вырвалось у неё беззаботно.
-Не знаю, - молвил он, скрестив руки на груди.
- Менее всего я желал бы прослыть им перед Вами. Случайность нас свела на этом перепутье дорог, разойдясь, мы никогда более не встретимся, рисоваться не имеет смыс-ла, особенно когда кто - то из нас стоит над бездной. И, думается мне, это – я, - и он не-весело тихо рассмеялся.
- Скажите, что могу я сделать для Вас? - глаза её блеснули участием.
- Помолитесь о человеке, запутавшемся в критериях нужности и ненужности обще-ству, - ответил он.
Миг встречи их истек. Прежде чем раствориться в густом степном мареве, она лас-ково ему кивнула и сказала, потупясь:
- Все мы смертны в этом мире. Встретимся на перепутье дорог, затерянных в бездне Вселенной. Если подобные встречи возможны.
Он кивнул и горестно улыбнулся на этот её ласковый и невольно жестокий ответ.
Запоздалое раскаяние.
Взявшись за руки, они стояли на высоком крутом берегу Днестра, в тени старой яб-лони, оба светловолосые, синеглазые, у него волосы коротко стрижены, у нее густой тя-жёлой волной падают за спину, на затылке схвачены малиновым гребнем, завитушки в живописном беспорядке, искрясь под солнцем, обрамляют виски, лоб, шею, в глазах её – смятение, тревожное ожидание неизбежной, разлуки.
Внизу, метров в сорока от дебаркадера – деревянного здания на понтонах, крашен-ного голубой краской, сгрудились несколько рыбацких лодок, на песчаном берегу рыба-ки чинят и сушат развешенный на кольях невод.
Противоположный берег, пологий, ощетинился лесом.
Вдали на просторной волнующейся глади показался теплоход, издав пронзительный гудок, застопорил машины и медленно причалил к пристани.
- Мне пора, - сказал он. - Жди, - и рывком поднял с земли вещмешок, поместил за спиной, затем привлёк ее к себе и трижды поцеловал в губы, и быстрыми шагами стал удаляться.
Она смотрела ему вслед, лодочкой прижав к груди руки, губы её беззвучно шевели-лись.
Теплоход отшвартовался и, издав прощальный гудок, вышел на фарватер и стал уда-ляться, он стоял на палубе, махал ей рукой, она молча, и с увлажнившимися глазами, ма-хала ему в ответ...
Прошел год, прошло два, прошло три.. От него ни писем, ни краткой весточки...
Она окончила пединститут и преподает в старших классах, в свободное время при-ходит на заветный причал.
Быстротечен земной человеческий век.
Надежды сменяются апатией, слезами, на место отчаяния вновь приходит хрупкая надежда...
А вот и надежды, кажется, не осталось, так, теплится ещё самая малость.
Не однажды к ней сватались местные парни, к ней подходили и женихи издалека, но получив учтивый отказ, отступались.
А что её суженый, к чьему сердцу она прикипела, кому поверила безоглядно? Где он, что – он?..
После нескольких лет неудач, жестоких метаний по жизни, со сменой координат, параллелей, меридианов, лишения сломили его волю, романтика молодости уступила место расчету.
Встретив овдовевшую богатую толстую фермершу, он женился и сделался ферме-ром. И время его потекло, по совершенно иному руслу. На обильных харчах он посве-жел, "закабанел", прошлое, что было ему когда - то дорого, оставшееся там, за тридевять земель, постепенно выветрилось, сгладилось, забылось, вытеснилось прозой сытой, фер-мерской жизни.
Прошли годы...
Он постарел, погрузнел, лицо обрюзгло, голову украсила плешь и выросло солидное брюшко, сердце стало пошаливать А вот навестила его, да так и осталась, прижилась, все укореняясь, сестра чревоугодия, не желанная гостья – одышка. И тусклый старческий взгляд.
И всё чаще им овладевать стало смутное беспокойство, растерянность, метание взгляда по сторонам, сменявшееся глубокой задумчивостью, словно что позабыл и ни-как не вспомнит...
Все чаще на память приходить стал далёкий берег Днестра, реки его детства, юно-сти...
Пронеслись еще годы...
Оставив ферму на попечение старшего сына, едет он туда, куда звало его больное сердце...
Что испытал он при виде знакомого дебаркадера с облупившейся местами,, выго-ревшей на солнце краской, об этом могло бы поведать его лицо, глаза человеку заинте-ресованному.
У засыхающей яблони на крутом берегу, куда он вышел, видит он стройную жен-щину, тонкую, сухощавую.
Он узнал её.
И прошлое вернулось, нахлынуло внезапно как лавина, и потрясло его. Ему стало плохо, страшно за содеянное когда-то, закружилась голова и он опустился на еще зеле-ную осеннюю траву.
Она подошла и спросила все таким же глубоким чистым голосом:
- Вам плохо? - глаза её, все такие же прекрасные, юные участливо заглянули в его душу.
- Да, мне плохо, мне очень плохо! - выдавил он из себя едва слышно, глядя на нее глазами побитой собаки.
- Я сейчас. Я вызову врача.
- Не надо, мне лучше.
С тайной горечью, с облегчением он понял: она его не узнала.
- Вы кого - то ждете – задал он мучивший его вопрос заметно вибрирующим старче-ским голосом.
- Ждала, - сказала она, затуманенным взором глядя в заречные дали.
- Ждала многие годы. Теперь ждать нет смысла... Жизнь прошла.
Он глядел ей вслед, борясь с желанием закричать. Ему хотелось упасть к её ногам, просить прощение, молить о пощаде. Поразмыслив, он пришел к выводу:
- Зачем? Кому это нужно его запоздалое раскаяние, опоздавшее на целую вечность?.
Жестокость.
Никто не знает, сколько было ей лет, не помнит, когда она появилась в их семье. За давностью лет время стёрло в памяти тот день и год. Она была очень стара. Уезжая, они попросили соседей "доглядеть" её.
Собрались, с тоской оглядывая своё подворье, неказистую хатёнку, под крышей ко-торой родилось и выросло не одно поколение их рода и, прощаясь, медленно вышли за калитку, кто - то всплакнул и украдкой утёрся рукавом рубахи. И пошли по твёрдой как кремень, деревенской дороге навстречу неизвестности, сопутствуемые тихим осенним днём с плывущими по небу редкими светлыми облаками за медленно перемещавшейся с домашним скарбом, телегой, запряжённой лошадью пегой масти.
Она, предчувствуя разлуку, увязалась за ними, но не поспевала, отстала и следовала в отдалении, а когда он оглядывался и останавливался с щемящей сердце тоской, она подходила к нему, тихо подавая голос, и тихо мурлыкала, терлась мордочкой о его ноги, заглядывала своими мудрыми печальными глазами, в которых таилась ласка, покор-ность, предчувствие разлуки и сознание неизбежности этой разлуки, в его мятущиеся глаза, он гладил её и растроганно что - то бормотал, не решаясь на большее, затем отво-рачивался и спешил за своими.
За деревней она остановилась и долго - долго смотрела им вслед...
Прошло какое - то время...
Он написал письмо на свою бывшую родину, и получил ответ:
"Перестройка повергла многих в растерянность, село пустеет, люди покидают наси-женные места, бывшие их родиной, теперь же разделенные границами, в поиске лучшей доли. Относительно интересующей Вас темы:
Мурка после Вашего отъезда у нас жить не захотела, не смогла, вернулась к покину-тому жилищу, сразу же прекратила принимать пищу, часто выходила за околицу, подол-гу сидя у дороги, выглядывала своих хозяев. Потом обмочилась и исчезла.
Кошки, как известно, как принято считать, предчувствуя смерть, уходят из человече-ского жилища, исчезают, прячутся от постороннего взгляда, с этим можно вполне согла-ситься, если бы не одно "но": кошка, предчувствуя свой конец покидает родной угол в том случае, коли у неё с хозяином были "натянутые" отношения или чисто "деловые", не более. Но если оба платили нежностью друг другу, кошка это очень тонко чувствует и реагирует соответственно: в последние свои минуты она, будет возле своего хозяина, друга и умрёт у него на коленях. Думается, за кем - то из вас Мурка тосковала.
Послание.
Здравствуй, Мария Ивановна, расчудесный мой ласковый зверь, мой лазоревый цве-точек! Жива ли ты, здорова? Может, шубу твою давно топчет ногами в своем кабинете старший брат... Нет, только не это! Я желаю видеть тебя, моя ненаглядная, Мария Ива-новна, в полном здравии, цветущей и прекрасной, как и в прежние былые времена.
О себе скажу...
А что могу я сообщить о себе. В голову лезут невеселые мысли все об одном и том же: о нашем безрадостном житье - бытье в этом мире. Где я только ни путешествовал, где только ни побывал за эти долгие годы разлуки, куда только ни заносила судьба, - всюду одно и то же.
Жестокость процветает. Наш старший брат не ведает, жалости к нам, мы всюду из-гои. Всякая рыба может спрятаться в глубокие воды, затаиться на дне ручейка и на что - то надеяться, коли ей не подсыплют яду, не взорвут динамит. Нам же спасенья нет. Наш дом – горы, некогда безлюдные долины с буйным травостоем, недорубленные леса; ре-деющие хилые перелески, исчезающий под плугом вековой ковыль, становятся прибе-жищем не надежным, гиблым. Всюду нас ждёт пуля, затаившийся в траве в буреломе капкан, петля на тропе, самострел. Всюду нас сторожит смерть.
Живя в неволе, в клетке, я денно и нощно думал о нашей встрече.
Прослышав о перестройке, - несказанно обрадовался и подумал: “Вот теперь мы за-живем с моей Марьей Ивановной!”, улучив миг, выбрался на свободу и скрылся от сте-регущих глаз, питаясь надеждой. Свобода. пьянила.
Не успел ступить и шагу на земле обетованной, задней лапой угодил в капкан и взвыл от боли, но сумел освободиться и, прихрамывая, но с бодростью духа, не поки-давшей меня, продолжил путь. Раздался выстрел: кому - то понадобилась моя шуба и мой медвежий жир – повредили переднюю лапу.
Но счастье улыбнулось и на этот раз, случайно или это судьба моя, не знаю, я за день избежал участи более горшей: укрыл меня внезапно опустившийся густой туман. Отле-живаюсь в горах Северного Кавказа, под скалой и каждодневно, ежечасно Бога молю: чтобы не отыскал меня тут наш старший брат... Как бы я желал видеть тебя рядом, моя дорогая ненаглядная Марья Ивановна! Адрес точный дать не могу: вдруг послание моё коснётся недобрых своекорыстных лап.
Жди, коли в душе твоей еще теплится надежда на встречу, тлеет ко мне огонек бы-лого расположения. Мы встретимся, непременно, несмотря ни на что.
Может быть изменится отношение братьев наших старших к нам за это время, ше-вельнётся у них жалость. Ведь скучно станет на Земле, когда все мы: ползающие, бе-гающие, летающие – уйдём из этого мира в небытие.
Сейчас, в период так называемой перестройки, наш старший брат и вовсе озверел: свое нищенское существование вымещает на шкуре всякого зверя. Брат наш, Снежный барс, проживавший в границах нашего региона ,застрелен в 1963 году. Красивый, силь-ный, гибкий был зверь! Стремительный как ветер! Но пуля его опередила. Больше его нет среди нас. На моих глазах юная змейка Казнакова, занесенная, в “Красную книгу”, переползала дорогу, и не успела, не убереглась, не спасла её "Красная Книга", не уберег-ла: подъехал автомобиль, поспешно отворилась дверца, выскочил сытый, лоснящийся от жира водитель, не молодой человек, который не искушен жизнью, но муж, отягощенный летами, кои обязывают знать цену своему поступку, схватил камень и ударил по позво-ночнику – и с удовольствием, отразившемся на самодовольном лице, в тупом взгляде, стал наблюдать муки, агонию обреченной рептилии.
За что такая жестокость? Змея эта никогда не нападает первой, жалит защищаясь.
Жди меня, моя радость, коли жив останусь, мы с тобой встретимся, хоть перед смер-тью. А там как повезёт.
Твой верный до гроба.
Михаил Потапович Топтыгин.
Северо-Кавказский государственный природный биосферный заповедник
Нищий.
Выставив перед собой руку, увитую венами, он тут же поспешно прижал её к груди, помедлил затравленно оглядываясь, затем отступил в затемненное место подземного пе-рекрестка.. нахлобучив на самые глаза старенькую шапочку - пирожок, с выбивающи-мися космами волос, седой, дремучебородый.
Рука его снова, выдвинулась за подаянием, глаза цвета темной бирюзы, живые гру-стные, с настороженностью, граничащей с испугом, глянули в равнодушные лица про-хожих, хотя он знал, был уверен: опасаться ему тут нечего и некого, тут его никто не знает. Но властное самомнение, сознание безнравственности акта своего поступка, который он намеревался совершить, практически он уже это начал, преследовало его, давило на психику, цепко держало в объятии все его существо.
Он уже раскаивался в задуманном мероприятии.
Заметив в трех шагах женщину средних лет, милую, симпатичную, одетую в серое клетчатое демисезонное пальто, в белом вязаном пуховом платке и рядом с нею двух подростков в нейлоновых куртках - мальчишку и худенькую девочку лет четырнадцати, с лицом необычно бледным, изможденным, смотревшую на него внимательно, с жало-стью, наблюдавших за ним, уйти не решился.
- Мама, - тихо и внятно обратилась девочка к женщине, - дай этому дедушке что-нибудь, . - и закашлялась тихим продолжительным кашлем, прижимая к губам платочек.
Поставив на бетонный пол авоську, женщина открыла ее, порылась и, по-видимому, не найдя мелкой ассигнации, протянула нищему крупную долларовую купюру, он нере-шительно, скорее автоматически, взял и запоздало, волнуясь и не поднимая глаз, изме-нившимся, осипшим, голосом поблагодарил.
Женщина помедлила и удалилась с детьми. Нищий глядел им вслед, переводя взгляд на подаяние, зажатое в полувытянутой руке, губы его кривились, готовые не - то запла-кать, не - то засмеяться.
Толстолицый упитанный мужчина в бушлате армейского образца с меховым ворот-ником, в замшевом картузе в масляных пятнах, ритмично переставляя ноги - тумбы в кирзовых сапогах и прикладываясь к бутылке с пивом, вышел из глубины перехода, при-близился и рокочуще - сиплым голосом не - то предложил, не - то приказал:
- Что, сивый, поделимся, - и рукой потянулся к забытой женщиной авоське.
Нищий мгновенно авоську придвинул к себе поближе, не спуская глаз с подошедше-го, судя по ухваткам, "короля" этих мест, затем поинтересовался, неприветливо глядя:
- Чем поделимся? Чужой бедой?
Толстые губы "короля" оседлала недобрая ухмылка.
- Старый пердун, шавка подзаборная, гнида, - тихо и медленно, с угрозой роняет он, выставив массивную руку и медленно надвигаясь всей своей плотной ширококостной громадой.
Рука нищего мгновенно ребром ладони ударила по локтевому сгибу руки нападаю-щего, нога тут же соприкоснулась с массивной челюстью и "король" с глухим мычанием опрокинулся на пустые ящики из - под яблок, стоявшие у противоположной стены пере-хода...
Через широкую улицу, в окне отходившего троллейбуса, мелькнуло знакомое лицо незнакомой женщины.
Припав к стеклу троллейбуса, шедшего по пятам предыдущего, он сошел на сле-дующей остановке, увидев своих жалельщиков - затерялся в снующей равнодушной тол-пе.
Женщина потерянно оглядывалась по сторонам и молча плакала, утирая глаза кон-цами платка, мальчишка и девочка что - то ей говорили. Затем они медленно пошли по загородной улице, застроенной одноэтажными, домами, скрывающимися за высокими темными заборами, мелькая среди деревьев, еще не полностью сбросивших свой запо-здалый осенний наряд, пышный влажный ковер из листьев тихо шуршал под их ногами.
Нищий в отдалении следовал за ними.
Подул, холодный ветер, слабо качнулись кроны деревьев, роняя оставшиеся листья, начался сырой мелкий дождь, перемежающийся редкими хлопьями снега
Женщина с детьми вошла в первый подъезд высотного здания, поднялась на второй этаж, позвонила.
Немного погодя, нищий тоже поднялся и вошёл в ту же комнату, наполненную жужжащими голосами людей, которые вовсе не обратили на него внимания.
Потерпевшая, светловолосая женщина, обнимаемая за талию девочкой, платок спу-щен на плечи, стояла прислонившись к стене, во власти своего горя, мальчишка тихо ей говорил:
- Ну мама... как-нибудь обойдёмся.
- Обойдемся, Сережа, обойдёмся, - промолвила женщина, вымученно улыбаясь..
Увидя рядом человека с мокрой всклокоченной бородой, и его грустные вниматель-ные глаза, устремленные на неё, помедлила затем, положив руку на вихрастую голову мальчишки, предложила:
- Вы продрогли. На улице такой холодина! Чаю хотите?
- Не откажусь, коли это вас не затруднит, - ответил нищий и учтиво кивнул головой.
Поставив перед ним стакан с дымящимся чаем в подстаканнике, женщина спросила:
- Может, вы голодны? Кроме хлеба и плавленого сыра, мы ничего не можем вам предложить.
- Да, я голоден. И с удовольствием съем и плавленый сыр, - с каким - то веселым от-чаянием отреагировал нищий еще крепким, но расстроенным баритоном, чем вызвал ти-хое нарекание древней старушки, похожей на одуванчик, с седыми волосами, зачесан-ными кверху и схваченными заколками, стоявшей неподалеку, и конец её фразы:
- У человека такое горе!..
Покончив с трапезой, нищий обратился к молодому человеку, уловив на себе его нейтральный взгляд.
- Что - то случилось?
- Мария Владимировна, я всегда ей говорил: неряха - растеряха, - подал тот свой юношеский ломкий, еще не определившийся голос. - Это надо же! Посеяла кошелек, то ли кто вытащил . Продала все, что у неё было: фамильные ценности, квартиру трехком-натную. Собралась везти на лечение Вику, вот этого милого ребенка с большими груст-ными глазами, в которой мы, живущие в этом доме и весь микрорайон, души в ней не ча-ем! Девочка приветливая, ласковая, тихая и с удивительным дарованием к музыке! И все потеряла.
- Мария Владимировна, - окликнул старик.
А когда женщина обратила на него свой усталый скучный взгляд, напомнил:
- Я тот нищий: в подземном переходе, вы мне дали милостыню крупной купюрой. По рассеянности вы оставили авоську и кошелек в ней . Вот он. Давайте посчитаем, все ли на месте.
Нищий поставил авоську на стол, вытащил кошелек крокодиловой кожи, содержи-мое его вытряхнул на столешницу и не спеша стал считать, пребывая под устремленны-ми на него взглядами многочисленных глаз.
Молодая женщина смотрела то на кошелек, то на то, как старик, неумело слюнявя пальцы рук, загрубевшими от черной работы, считает ассигнации, с таким выражением лица, словно ей снится спасительный но несбыточный сон.
- Ну вот. Все в порядке? - спросил нищий, передвигая деньги к потерпевшей.
- Да, - последовало слабым эхом и лицо молодой женщины озарилось робкой улыб-кой выздоравливающего человека под всплеснувшиеся одобрительные голоса, веселый смех.
Затем она нерешительно сказала:
- Все это выглядит как - то странно для нищего. Вы не находите?..
Нищий скупо улыбнулся, затем ответил спокойно:
- Не знаю. Возможно...
- Ради Бога, простите мне мой выпад!
- Мария Владимировна, не стоит извиняться. Я действительно нищий. С сегодняш-него дня. Обстоятельствами я загнан в тупик. И посчитал - иного выхода в разрешении назревшей для меня проблемы, кроме как нищенствовать, не существует. Начавшиеся сегодня эти мои похождения - мой авантюризм в освоении этой профессии - сегодня и прекратились на вашем подаянии. Для этого нужен талант, которого у меня нет.
- 25% этих денег ваши, - и женщина принялась отсчитывать.
- Не понял, - откликнулся нищий, явно не соглашаясь.
На лицо молодей женщины набежала тень, живой блеск синих ласковых глаз не-сколько потух, поскучнел. Отведя взгляд, она спросила:
- Сколько бы вы хотели? Это ваше право. Вы могли присвоить все.
- Мария Владимировна, мне денег ваших не надо.
- То есть?.. Как вас понимать? - в глазах молодой женщины, широко раскрывшихся отразилось недоумение.
- Вам, как я понял, нужно лечить ребенка, который едва глаза открыл на этот мир. Девочке этой должно принадлежать будущее. Пусть она пропоёт свою песню жизни. Вя-нущий цветок должен посвежеть, окрепнуть, набраться сил, вырасти, распуститься и дать свои плоды. Я же – высохшее дерево.. И песни новой, полной жизни мне уж не спеть. Кроме той. которую пытаюсь.
Молодая женщина отвернулась, видимо борясь с волнением, затем сказала:
- Странные речи. Удовлетворите наше любопытство, кто вы по образованию. И что побудило вас стать на путь нищенства? Ради Бога, пришлось к слову. Коли вы – нищий, то как объяснить этот ваш поступок с деньгами? Тут целое состояние.
- Я не умею присваивать чужое, не научился. Относительно образования. Обстоя-тельства в моей жизни мне не благоприятствовали. В своё время. Всю свою сознатель-ную жизнь я только и делал, что метался в поиске моей ниши жизни в обществе, жил не вступая в сделку со своей совестью, не переступая букву закона. За что часто бывал бит в душу, людьми, имеющими власть. Видно я не вписывался в систему определенных цен-ностей. Теперь я на финишной прямой.
В данное время я получаю мизерную пенсию по старости, благодаря крохотному приусадебному участку, кое - как свожу концы с концами. А на путь нищенства меня подтолкнуло то, что является смыслом моей жизни.. Я чувствую – силы мои на исходе . А тут и зрение стало подводить. Надо спешить, я должен успеть. Хотелось бы что - то оставить перед своим уходом. И я хотел бы... мне нужно издать книги, которые, считаю, написал, подготовил к публикации. А для этого нужны деньги, которых у меня нет. Что - то было, я копил на это, да инфляция, перестройка съели. Вот я и позарился на чужую профессию.
Но у меня с этим ничего не получилось. Нищенство, тем более в конце жизни, не мой путь завершения деятельности своей на земле, - и суровое лицо нищего озарила скептическая улыбка.
- Интересная тема? - любопытствует хозяйка выровнявшимся голосом.
- Хотел бы считать её таковой. Пересматривая написанное помногу раз, сокращаю, выбрасываю целые страницы, главы, добавляю, снова пересматриваю. И не однажды за-крадывается в душу пугливая мысль: успею ли? Не продлится ли этот каторжный сладо-стный труд над словом, до изнеможения, до скончания дней моих так и не пробившись к читателю, который и должен произнести приговор моей жизни.
- Так вы еще и не пытались?..
- Не будучи знаком с положением в этой отрасли, я думал, что это весьма просто: принес в редакцию, просмотрели, одобрили – напечатали.
Но всё оказалось совершенно не так, вопрос упирается в деньги. Платит тот, кто за-казывает музыку. За деньги напечатают и "Кота в мешке"..
В лице молодой женщины отразилась борьба чувств, щадя этого странного оппонен-та, она сказала неопределенно:
- Мне подумалось, что вы - максималист во всём.
- Мария Владимировна, я как - то об этом не думал.. Но, считаю, всё зависит от че-ловека. Чтобы жизнь его не уподоблялась той гнилой головешке, от которой ни тепла, ни огня, ни света, одна выедающая глаза вонючая копоть, он должен научиться думать, анализировать, осмысливать свои поступки.
Литература должна быть – Литературой. Должна помогать жить, вселять надежду, учить пониманию о прекрасном.
На переносице молодой женщины собрались складни.
- Так вы хотели бы опять ввести цензуру?
- Я этого не сказал.. Но должна же быть порядочность во всём . Простая человече-ская порядочность. Своекорыстию, произволу, духовной серости должен быть постав-лен заслон. Надо же с этим как - то бороться..
К полемике двоих с вниманием прислушивались находившиеся в комнате, размес-тившись в кресла, на подлокотниках сидя, на диване, на стульях, и просто на крашеном полу.
- Дорогой мой, - обронила молодая женщина, в голосе её прозвучал легкий налет грусти, - да вы - максималист!.. Ваша логика... не припахивает ли она волюнтаризмом?
- Не знаю. Я это пережил - перечувствовал и не желаю, чтобы оно повторилось. Но то, что творится в нашем отечестве... произвол, не только остался безнаказанным, он усилился.. имеющий власть, без зазрения совести грабит слабого. На страже демократи-ческих свобод должен стоять закон. Закон суровый, но справедливый. Равенство воз-можностей, независимо от социального статуса, о которых прожужжали наши уши ин-формативные средства вначале перестройки – фикция. Зато Своекорыстие в союзе с Потерянной совестью правят бал.
- С вашими доводами трудно не согласиться. - откликнулась хозяйка. - Но бывают же случайности, недоразумения.
- Когда - то думал так и я. Хочется кому - то верить, да слишком много негативного намешано в нашей перестройке.. Простите, мы отвлеклись от темы нашей случайной .беседы.
- Нам интересно было с вами побеседовать, - отвечала хозяйка со смешанным чувст-вом жалости глядя на незнакомого ей человека и должно быть, пребывающего в плену своих иллюзий. Затем осторожно поинтересовалась:
- А как вы считаете, вы достойны того, чтобы быть напечатанным?
Отведя взгляд в сторону и поглаживая бороду, нищий ответил:
- Мне подумалось, что вы хотели сказать совершенно другое: не из того ли я теста дремучих честолюбцев. Из того. И я попытаюсь воспользоваться этой лазейкой, как только раздобуду немного денег. Уж больно мне хочется при жизни увидеть плоды сво-их трудов. И услышать собственными ушами на них отзыв.. Человек на склоне свои дней, и с такой слабостью к честолюбию!
Но я считаю непорядочным захламлять душу и время читателя, еще не приобретше-го достаточный иммунитет защиты против всякой мишуры, выбрасывая на книжные полки магазинов, недозревшие замыслы.
- Большому кораблю большое плавание. И дай вам Бог не повернуть назад.
- Назад дороги нет Иначе жизнь моя теряет смысл. Да и поздно об этом думать. Я должен успеть, время мое истекает. Хотелось бы оставить после себя пусть и крошеч-ный, но добрый нюанс, чтобы некто, соприкоснувшись с ним, задумался и не повторил мою судьбу.
- У вас есть близкие, родные?
- Были. Теперь это заграница. Может кто и жив, да я боюсь подать о себе весточку, вдруг придет ответ: "Приезжай на похороны". А мне это не просто. Ушел из дома в неиз-вестность юношей, оборвал всякие связи. Вернулся стариком. Не нажил семьи, растерял и тех, кто в свое время пытался прибиться ко мне.. Не умел ценить порядочность, то главное, что более всего ценю в людях..
Нищий умолк, нахмурился и, обведя взглядом слушателей, сказал поскучневшим го-лосом, поднявшись со стула:
- Мне пора.
Всплеснувшиеся голоса сочувствия были прерваны его рукой.
- Не нужно меня жалеть, не - то я могу и заплакать. А я не хочу , чтобы кто-то видел мою слабость. Прощайте, господа. На. дворе сумерки, а мне еще нужно позаботиться о ночлеге, - и не слушая уговоров остаться хотя бы до утра, отворил дверь на лестничную клетку.
- Имя ваше. Вы так и не представились, - упреком взвился голос хозяйки, выделяясь из дружного хора голосов.
- Оно вам ничего не скажет, - отвечал нищий тихо и шагнул за порог.