Я не люблю две вещи: смотреть в зеркало и разглядывать свои фотографии. Ведь там никогда не бывает меня. За всю жизнь, не считая фото на паспорт и на всякие официальные документы, у меня всего три карточки. На первой фотографии – ребёнок, в гусарском кивере, красном мундире и с маленькой деревянной саблей. Его глаза с наивной серьезностью смотрят на окружающий мир. Мундир сшила мама из старой рубашки, а кивер и саблю сделал отец. На этой фотографии нет меня, ибо этот ребенок ещё не я. Живая кукла, которую папа нарядил, согласно своей фантазии. На кивере почему-то советская кокарда. Впрочем, достать в то время двуглавого орла было довольно проблематично. Хоть отец, почти все время пьяный, мнил себя диссидентом и говорил, что совок – это большая куча отбросов, дальше стен нашей квартиры его смелость не распространялась. Я его плохо помню, и честно говоря не совсем понял, что он от меня хотел, но каждый раз когда у нас в гостях, собирались его друзья художники, чтобы выпить водки, обзывать советскую власть всякими нехорошими словами, но гвоздем программы всегда был я в гусарском мундире и знающий наизусть «Бородино». Моя деревянная сабля была произведением искусства – уменьшенной копией настоящей кавалерийской сабли начала XIX века, и я очень любил эту игрушку. Так и остался по жизни рыцарем в картонных доспехах и с деревянным мечом…
Эти самые собутыльники (в смысле друзья-художники) часто спрашивали:
- Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Солдатом – отвечал я, не задумываясь.
- В каких войсках хочешь служить? – не отставали от меня, подогретые пшеничным вином, взрослые.
- В гусарских…- это вызывало взрыв хохота – ну в крайнем случае в кирасирских или уланских – тихо добавлял я, но они меня уже не слышали.
- А ты не хочешь быть казаком? – спросил однажды дядька с огромными черными усами, чуть припудренными сединой.
- Да!- обрадовался я – как атаман Платов.
Тогда я ещё не знал, что эти слова определят мою дальнейшую судьбу…
Да. На второй фотографии тоже не я. На ней мальчик лет двенадцати. Тоже в форме. Только на этот раз кадета Казачьего Лицея. В глубине его глаз – печаль. После смерти отца - он единственная надежда и опора матери. Она отдала меня в этот лицей, чтобы я стал настоящим мужчиной, не таким, каким был мой отец. На этой фотографии нет слез по ночам в подушку, потому что мне все время хотелось домой, я не понимал, почему должен ночевать в казарме, на ней нет синяков под глазом, не видно разбитых до крови кулаков. Каждый день драка, любое слово и поступок добавляло тебе очков в общем рейтинге «лох -не лох». Мерялись всем, даже писками. Когда рейтинг уходил в минус, ты становился изгоем. Это не сделало меня мужчиной, это лишь замкнуло маленького мальчика в себе. Преподаватели, сочувственно смотря моей матери в глаза, говорили, что мальчик психически неуравновешен и карьера военного не для него. С последним утверждением я полностью согласен. Правда эта слава играла мне иногда и хорошую службу, ибо даже «старые» с психом не хотели связываться, потому я все же доучился.
- Посмотри на себя! – увещевала меня мать, морщась от запаха табака (Закон Казачьего лицея: «Кто не курит, тот не ссыт») – на кого ты похож! Скажи, кем ты хочешь стать?
- Никем! – отвечал я, убегая в свою комнату и врубая на всю Короля и Шута. Или Раммштайн.
- Закончишь свою жизнь как отец, сволочь такая! – кричала она мне через дверь, но я не слышал. Не хотел слышать.
Третья фотография. Парень лет девятнадцати в кольчуге двойного плетения (сам плел почти три месяца), круглом тренировочном шлеме с носовой стрелкой, стальным мечом ( В дружине Русов даже на тренировках сталь – никакой дюрали или дерева) и круглым деревянным (не фанерным, все по взрослому) щитом. Взгляд мутный (немудрено в кадр попало также несколько пустых полторашек из под «Балтики» и «Дона»), такой взгляд может видеть лишь размытую реальность вокруг себя. Хочется поверить, что это все же я… но нет. Лучший боец после Коловрата – это не я. С Коловратом я познакомился на истфаке (поступил туда назло матери, видящей меня, если не военным, то хотя бы менеджером). Он человек маленького роста и огромных амбиций. Коловрат рассорился сначала со своими товарищами по клубу и основал свой, куда и набрал таких вот неудачников вроде меня. Этот коренастый и очень злой гном стал для нас непререкаемым авторитетом. Правда на игрушки нас приглашали редко, ибо товарищ Коловрат был по совместительству главой партии «Славянское Возрождение», чем вызывал жгучую ненависть со стороны толкенастов, реконструкторов , да и вообще неформалов. Мы были не просто Дружиной Русов, а ещё и боевым крылом вышеупомянутой партии. В день рождения истинного славянина Адольфа Гитлера, мы опрокинув в себя «Берсерк-коктейля» (рюмка водки с капелькой ацетона) отправлялись зачищать парки родного города от "гопов", "хачей", "узкоглазых", "черножопых", да и просто вырожденцев. И я, меряя асфальт, ногами в берцах с белой (слава Богу, не красной) шнуровкой, пытаясь окончательно не раствориться в ускользающей реальности орал до хрипоты что-то типа: «Замочи, замочи падлу-демократа!» Именно такой парень на фотографии, и я почти поверил, что это мое настоящее лицо. Но сейчас я в больнице после одной из стрелок. Я сильно поломан. Ломали того, кого видел во мне Коловрат, а досталось и мне настоящему. Обидно.
Глядя в покрытый трещинами, больничный потолок, мне хочется чтобы меня никогда и не было. Но жизнь продолжается. В соседней палате лежит девушка, которая сломала себе ногу. Она очень симпатичная. Мы уже обменялись телефонами. Я уверен, что она изменит меня к лучшему, но все же на следующей фотографии буду тоже не я. На ней будет парень, которого любит эта девушка. Мать мне сказала однажды, что я трус. Она права, мне страшно заглядывать в глубины своего сознания. Поэтому, я никогда не увижу настоящего себя ни в зеркале, ни на фотографии.
23 марта 2006 г.