Смутное время

Смутное время подкралось незаметно, хотя и не издалека. Земля покрылась остатками ржавого дождя и муллы заплясали снова свои дурацкие пляски, а кришнаиты придумали голышом распевать мантры возле рынка. Поговаривают, на этом они делают совершенно бешеные деньги. Ортодоксы, ну что с них взять…
Как «Лебединое озеро» для перестройки знаменем нашего меняющегося времени стало повышение цен (и, что странно, спроса) на сухие закуски. Китовая фольга сразу скакнула в цене почти вдвое, и дети идущие из школ домой стали вместо нее есть по дороге полусырых скатов, которых долбанные русские готовили по пол минуты в кипящем мазуте на глазах изумленной публики (о-о-о, какой жуткий штамп!!!)
Но конечно больше всего эдакое повышение цен довело до несладкой жизни нас. Мы-то, блин, только полторы декады назад купили галлон формальдегида и страстно уповали на то, что с первым снегом и новым смутным временем политиканы плюнут на инфляцию, и найдется способ поживиться съестным.
Я скатов не ем.
Может быть, ваши мамы еще помнят, что такое капуста (я вообще-то о скатах, сейчас объясню). Ну, так вот, если взять два капустных листа и между ними налить незастывшее желе, а потом попробовать это съесть, получится самый что не на есть настоящий скат. Мерзко? Ну да.
Я скатов не ем. И поэтому предпочитаю формальдегид запивать водой. И сим довожу своих соведерников до состояния капризного астрального тела.
Это, когда ты лежишь в реанимации, голышом под простыней, а твоя никчемная душонка смотрит на тебя из-под потолка такими глазами будто говорит: «А пластика носа это может поправить?»
В жестяную кружку (молюсь на этот пережиток прошлого) я наливаю свою выпивку, одной рукой ее опрокидываю в рот, а другой пускаю воду в пожарном гидранте… и случайно гашу модерновую шину, пекущуюся на портативной плитке «Кот-бегемот», играющую роль производителя того самого белого кумара, в котором утопают морды и сознания моих друзей.
И тут же получаю в лицо. Ногой.
Вобщем ни такие уж у меня и злобные дружки. Я как главный, сижу на нашей древненькой кухне во главе стола, бишь прямо супротив чугунной батареи. Рядом с пожарным гидрантом и в непосредственной близости от нюхача. Я чувствую себя здесь как первобытный египтянин у алтаря в храме имени Амона-Ра. Все люди как люди, а я…
Напротив меня сидит моя хвостатая подруга, Ольгой звать. Что, испугались? Фигня-война.
Ольга, девушка моя родилась с патологией, весьма мало распространенным атавизмом, пережитком такого древнего прошлого, что и не упомнить. И патологией этой был хвост. Его «купировали» при рождении, но против генов не попрешь, и к трем годам он принял свой первоначальный вид. Предки поняли, что дальше будет только хуже и больше против природы не шли. Но и природа отказалась напрочь переть против человечьего и наделила молоденькую девочку еще одним органом. Подумаешь…
Если вам по-прежнему интересно про этот ее хвост, то могу еще сказать, что одежде он не мешает, гигиене тоже, а даже напротив - раздетой придает диковато-ангельский вид, хоть и нету у ангелов хвоста. Мы встретились накануне ее пятнадцатилетия. И уже в таком нежном возрасте после нескольких свиданий она с легкостью, подобной грации лани, скинула с себя все и осталась в чем мать родила. Я только сглотнул слюну, желтыми глазами выпучившись на нее. По телу побежала вожделенная дрожь. И я трахнул ее без лишней болтовни. Это было пять лет назад.
Моя сладкая девочка в то время пила желтенькие кисленькие таблеточки от деток, но со мной прекратила быстро. У меня не будет детей никогда, о чем я ей не преминул тут же сказать. И, кроме того, я не особо собираюсь долго жить.
Ольга оказалась первой в моей банде, втянувшей в нее всех остальных членов. Эдакое ключевое звено, воткнувшее меня в розетку реальности и заставившее меня смотреть на себя как на очередную галагенку в потоках света мегаполиса. (Вау, как я умею!!!)
Но не об этом… По левую руку от меня сидит мой лучших желеподобный друг, со странным именем Блик. Он любит рассказывать сказку о том (разумеется не на совсем трезвую голову), что это имя дали ему при крещении, хотя ни в каких канонах вы не найдете такого. Однако. В его карточке ультрафиолетом по черному четко написано в строке «имя»: Блик.
Сдается мне, что или он нежеланное дите, или предки вовсе хотели девчонку, или просто прибывали в шоке, так что когда эта дура в загсе спросила «как назовем малыша?», родоки не смогли произнести ничего более цензурного чем «блин». Ха-ха…
Фигня-война. Чуть подальше от меня сидит Глеб. Тощий парень на вид лет 16, на самом деле даже чуть нас старше, ему 24. Самое грязное патологическое чудовище из нас - он моется водой. Горячей. Из-под крана.
Я ему столько раз говорил, что самые чистые органические вещества сейчас это слюни и слезы, лучше уж умываться ими, но он - консерватор по идее - регулярно с периодикой в три дня посещал наш душ, умудряясь при этом не затопить кипятком пол подъезда.
Остальные из нас просто не мылись вовсе (не редкое явление в наше смутное время) и раз в лунный цикл отдирали коросту грязи с кожи, которую после заливали разного рода химическими веществами, выполняющими помимо гигиенической функции еще и парфюмерную. Наша кухня пахнет почти цветами.
Завываниям кришнаитов под окном вторит наша маленькая «дочь полка» - наркоманка Женя. Вынутая из секты кришнаитов девять декад назад, голенькая и в трансе она была перелокализована в нашу кухню и теперь безвылазно, большей частью благодаря мне, пребывала тут, занимаясь в основном медитацией и зельеварением.
Сама она употребляла до поры до времени чисто биологические препараты на основе концентрированной слюны животных, ловила свой никчемный кайф и в нашем присутствии хранила тугое молчание, которое по древнему обычаю Глеб воспринимал как раболепство. И такое слово мы помним.
На полу возле раковины на корточках, ритмично покачивая головой, сидел еще один представитель нашего времени - Антошка. Он вызывал у меня то смех, то презрение, то жалость - беспеременно. Потому что он больше всех был похож на меня самого, только лишенного права слова и свободы выбирать себя. Глядя на него, я всегда ухожу в астрал и погружаюсь в свой мир, в котором я уже лет пять как в полном и бесповоротном тупике, где я хожу по кругу собственных мыслей и не двигаюсь вперед ни на йоту.
После моей любимой фишки с пожарным гидрантом Глеб, смеясь от обжигающего холода, чуть-чуть попинал меня валяющегося на полу в луже пены и пошел в ванную за полотенцем для Антошки.
Ольга тем временем зачерпнула бесхитростным приспособлением под названием «ложка» горстку высушенных мальков из оловянной плошки и запустила ее в рот в закусь к формальдегиду. Потом зачерпнула еще и запихнула все это богатство в рот медитирующей Женьке так, что та закашлялась и тут же схватилась за синтетическую щелочь на столе и сделала огроменных четыре глотка.
 -- Ну что, мы сегодня опять тут заседаем до ночи или пойдем все-таки? - Блик уже выпил свое и теперь, положив голову на стол, говорил, будто из траншеи.
Никто не испытывал особой радости от того, что сегодня надо идти на митинг и снова что-то решать за всех. Кроме всего прочего у Женьки сегодня день счастливого восемнадцатилетия и ей надо идти получать удостоверение.
 -- Ну, так идет кто или нет? - Блик встал и подтянул узел галстука.
Пускать его одного - все равно, что нажимать красную кнопку, и я встал, и почти без мата вытерся об Антошкино полотенце.
 -- Значится так: сейчас провожаем Женьку в отдел и стройными рядами чикиляем в сторону площади! - как обычно я сам себе стал напоминать старшину.
Глеб было заерепенился, мол, и без нас все решат, но я настоял на своем и Ольга встав принялась натягивать на Женьку куртку и наматывать на ее тощую шею фиолетовый шарфик.
На улице плюс один. Декабрь выдался на удивление холодный.
Из теплого подъезда мы в полном составе вышли на милость колючего ветра и не успели закутаться потеплее кто во что горазд, как тут же наткнулись на группировку совершенно вымерзших панков, почему-то решивших, что именно у нас найдется закурить. Девчонки пошли в отдел, а мы вчетвером остались побалакать с ними, несмотря на то, что митинг уже должен был начаться и какой-нибудь политик уже стоял за трибуной и говорил «раз-раз», проверяя, как работает техника.
Увидев у меня и у Антошки на рукавах нашивы анархика, они быстро ретировались, поняв, что с нами демагогию лучше не водить. Мы поток идеологической молодежи, которую десятилетия назад представляли наши оппоненты, а теперь переняли мы, совершенствуя идею и заставляя ее самосовершенствоваться. (Голову кверху, нос по ветру, ладони сжать в кулаки!!!)
Панки пошли своей дорогой, а мы направились непосредственно… в аптеку.
Из кипы неизвестно откуда взятых рецептов Блик вытащил потрепанную карточку на анестетики и приобрел «для бабушки» несколько бутылочек с голубыми ампулами. С одного шприца мы все по разу ширнулись прямо на ступеньках аптеки и несвоей походкой отправились к метро.
На эскалаторе Антошка зацепился шнурком и на платформе оказался в одном кеде завместо двух. Изъять несчастную обувь работники метро оказались не в состоянии, и шнурок пришлось оборвать.
Какая-то маленькая девочка с белым бантом на иссиня желтых волосах, жуя омерзительнейшего ската, подавилась им и, скорее всего, нарочно извергла из своего очаровательного ротика всю ту дрянь, что там была, прямо на белые штаны Глеба. Она очень вежливо извинилась, и Глебу просто не оставалось выбора, как пропустить маленькую гадость вперед перед посадкой в вагон.
Пол часа пути Глеб читал рекламные проспекты и потешался над тупой рекламой, Блик спал, Антошка сидел на корточках и поддерживаемый мною старался что было сил не ударяться виском об поручни.
Где-то между станциями «Химический Ильич» и «Кислое» Антошке стало совсем плохо, его истошно вырвало пару раз, и вагон резко опустел.
 -- Тварь безмозглая… - пробормотал во сне Блик.
 -- Типа ты мозговитая… - рыкнул Антон.
На станции «Бульвар Сталина» мы скоротечно покинули поезд, предоставив работникам метро самостоятельно вылизывать изрядно облеванные сидушки, стекла и пол. Путешествие по эскалатору прошло успешно, и знакомая площадь встретила своих героев проливным дождем.
Я поглубже закопался в капюшон и надел темные очки, чтобы кто-нибудь из знакомых имиджмейкеров не признал во мне того парня, который цикл назад вытащил на трибуну свой велосипед и рассказал собравшейся публике об истинных намерениях государства.
Экскурсия по местам боевой славы приходит мне в голову, когда я вижу подобную площадь, густо испещренную воронками от химокислотных взрывов. Каждая такая воронка теперь до отказа была залита желтовато бурой жидкостью без запаха и явно более плотная и маслянистая, нежели заурядная вода из пожарного гидранта.
Люди предусмотрительно нарядились в комбезы химзащиты и теперь одинаковой хаки толпой обратили свои взоры на импровизированную трибуну, больше походящую на адаптированную под такое дело телефонную будку, стоящую на постаменте, некогда предназначенном для товарища Ленина.
Я немедленно направил стопы в сторону предполагаемого центра акустического обслуживания, а Антошка с Бликом уже начали соображать, судорожно почесывая угрюмые репы, как бы это пробраться в эту самую будку. Глеб медленно побрел в толпе, расталкивая зевак и наступая на бронированные ноги. Уж больно резво он отличался от всей этой «гражданятины» хотя бы своими белыми штанами: от дамочек с акселератами на руках, от яппи в строгих костюмах и с проколами во всех местах, от детей с шариками, наполненными воздухом, от стариков с портретами Путина… Кроме того толпу перемежали группки неформальной молодежи, религиозные проповедники орущие на одной ноте «покайтесь!», инвалиды ума и тела, бесноватые туристы и представители рода нечеловеческого. (Хватит!!!)
В непосредственной близости от гранитного постамента валялся Ленин с отломанной рукой, болтающейся на куске проволоки, а с ним рядом стоял трейлер с N количеством дырочек в тенте и потрясающим красным мегафоном на крыше. Последний сильно смахивал на звезду с новогодней елки на доисторической (дореволюционной) бабушкиной открытке. Из трейлера доносилось характерное шипение, потрескивание, жужжание и писк - звуки, явственно свидетельствующие о том, что именно в этом совершенно не укромном местечке расположены связки и язык (вместе с частью мозгов) очередной фигуры в будке.
Трофейным выкидным отцовским ножом времен третьей мировой я подхватил похожий на змеюку кабель и - чик! - перерезал политикану горло: «Мы вместе идем в наше светлое б… зззззз…. дь… щее…..» Где-то в припадке заржал Глеб, а Блик уже вытаскивал из будки высокого пухлика с гитлеровскими усиками на милость облеванного разъяренного Антошки. В дезориентированной толпе Антошка успел очистить карманы характерного черного пальто от платежных карточек и (как оказалось) пластиночек эдак семи заграничных депрессантов. Радостный Блик расталкивал добропорядочных граждан, освобождая дорогу мне и моему мегафону, и одновременно продвигался к истошно, по-звериному орущему агитатору с вот-такенным кляпом руке (с кулак, а то и боле!!!).
 -- Стой полудурок!!! Шухер!!! - заорал Глеб, но уже было поздно и Глеб, не выдержав приступов смеха и давки повалился в глубокую воронку посреди площади, чем окончательно испохабил свои чудесные штаны.
Откуда-то слева потянулись чистильщики, но им некого было ловить в пустой телефонной будке, хотя вся толпа орала повсеместно: «они здесь!!!» Псих на голову лица завопил: «Грядет новая перестройка!!! Тоталитаризму - да!!! Правовое государство - лучший способ заебать мои мозги!!!»
Я тихонько сныкался под трибуной, а Антошка с Бликом затащили несчастного политика под трейлер, и тот теперь хрипел там от натуги, ибо туда его вогнали как пробку.
Чистильщики оценили ситуацию и очистили площадь от самих себя на радость моему мегафону.
Я встал за трибуну, и мои коленки затряслись. Я снял капюшон и темные очки и, осмотрев толпу, поднял одну руку вверх.
Кришнаиты покосились на меня, у психа отпала челюсть, акселераты-младенцы и те перестали рыдать.
Я поднял вверх вторую руку, сообщая, что я не опасен, что я не буду ни в кого стрелять и ничего взрывать. Я опустил мегафон к губам, и люди в ужасе отшатнулись, единицы поспешили покинуть митинг.
 -- Я намерен говорить, а что - это вам решать, - мои первые слова потонули в тишине.
 -- Что ты несешь??? - закричал Глеб.
 -- Помолчи, Глеб. Или ты хочешь что-нибудь решить за нас? - раздался оглушительный свист, и я снова поднял руку вверх. Глеб покачал головой и, присев на корточки, пропал из виду.
 -- Вам не нужно было сообщать, что началось новое смутное время, вы и так поняли это, - преодолевая дрожь в голосе, от которой я все не мог избавиться, изрек я. - Люди нового времени, новой посткатострофической эпохи, пережившие глобальное потепление и радиоактивную катастрофу! Вам говорят, что мы идем вперед. Это неправда. Мы стоим на месте. 15 лет после третьей мировой мы толчем воду в ступе, экстенсивно потребляя то, что природа бережно (в нашем отношении) хранила в тайне. Я не хочу говорить громких слов, но иначе не получается. Я говорю, то, что вы сами говорите себе, внимая СМИ. Япония утонула. - Кто-то из стариков поднял руку, сжатую в кулак, с опущенным вниз большим пальцем. Я вздрогнул и сглотнул слюну. - Наша нация перемешалась с остальными в порыве глобальной миграции. Теперь мы скифы? Китайцы? Индусы? Иракцы? Поляки? Кто?
Сквозь толпу вся в соплях прорывалась Ольга, она махала руками в пяти метрах от меня и как рыба открывала рот не в силах произнести ни слова. Ливень дополнился дождем и теперь почти превратился в ураган. Ее челка налипла на лицо, страшно уродуя, предавая лицу жуткое выражение подводного животного загнанного в нефтяное пятно.
Я замолчал, растерянно глядя на нее, и опустил мегафон. Блик вылез из-под трейлера и теперь тряс несчастную ревущую Ольгу за плечи и бил ее по мокрому лицу. Антошка скотчем приматывал политика к мирно отдыхающему Ленину. Глеб исчез из поля зрения.
Покончив с политиком, Антошка резко открыл будку и потянул меня вниз. Я тупо улыбнулся толпе и поспешил к Ольге. Раздались осуждающие крики и свист.
Ольге было еще хуже, чем мне показалось с первого взгляда: ее заметно трясло, руки не слушались, от шока она не могла произнести ни слова. Язык выпал изо рта, она нелепо тянула себя за волосы, видимо, пытаясь что-то объяснить мне на пальцах. Она теребила волосы, закидывала челку назад, зализывала мокрые волосы.
 -- Женька? - догадался я по характерной для нее прическе.
Ольга судорожно закивала и замахала руками прямо перед моим лицом, явно демонстрируя крест.
 -- Нет? Чего нет? - Блик никак не мог догнать Ольгиных мыслей.
«Женька пропала» - я, наконец, понял, что она имела в виду. И, еще не услышав моих слов, Ольга снова закивала.
Мое тело безвольно расслабилось, руки обвисли. Я потерялся - я знал, что однажды подобное случится и в нашем кругу. По Женьке было видно, что она как нельзя лучше подходит на роль беспомощной жертвы.
 -- Женька пропала… - с рассеянным лицом произнес я.


Мокрая одежда прилипла к телу, и сухая корка на коже превратилась в валезиноподобный скафандр. Снимать с себя шмотки дома оказалось легко и приятно: они скользили по коже и вне тела слипались, будто вымоченные в клее. Вообще это было недалеко от правды - мутноватый пот с наших тел походил больше на продукт химзавода.
Ольга стаскивала с себя мои носки, выжимала их прямо на пол и на образовавшуюся лужу сбегались на прокорм тараканы. Босой ногой Ольга давила некоторых из них, и на бабушкином паркете образовывались цветастые пятна от размозженных насекомых.
Блик с Антошкой и Глебом не появлялись на хате уже около декады, с тех пор как пропала Женька. Ольга уже на второй день сказала, что нет смысла ее искать - она мертва, и ей уже не помочь. Я только подумал, что нам будет, чем заняться.
Раздевшись догола, Ольга подошла ко мне и принялась стаскивать с меня остатки одежды и раскидывать их по комнате, вроде как на просушку. Мои мокрые, липкие и вонючие трусы и джинсы она отнесла на кухню и повесила над плиткой «Кот-бегемот», где мирно продолжала печься почти расплющенная шина, распространявшая кругом себя черный кисловатый смрад.
Когда она вернулась в комнату, я стоял с полотенцем в руках, глазел на бредущих за окном людей и свисающие с карниза длинные нити так называемой воды. Ольгу сильно шатало, она поднесла к моему рту стакан со щелочью, но я не хотел пить. Едкие струи побежали от моего рта по телу – Ольга не замечала, что я не пью. Она взяла из моих рук полотенце и принялась обтирать мои плечи от слизи, по-прежнему стоя за моей спиной. Я замер, и мне было, кажется, все равно, что будет дальше, я просто уперся взглядом в бредущего яппи, тянущего за собой за волосы молоденькую девчонку лет семнадцати на вид.
 -- За Женьку переживаешь? – заплетающимся языком спросила Ольга.
 -- Нет.
 -- Ну и правильно… нам надо подумать, как самим жить дальше.
Я повернулся к ней лицом и притянул за шею к себе. Она, чуть не падая, уперлась в меня локтями, смеясь и продолжая стирать липкую влагу с моей груди. Я внимательно разглядывал ее желтые глаза, в которых отражалась моя тень. Она встала на колени передо мной и прошлась полотенцем по моему животу, опустилась ниже и вытерла член и яйца. В груди сдавило.
Не дожидаясь, я поднял ее за волосы, она отбросила полотенце. На ее лице была нарисована странно злая улыбка, будто это она издевалась надо мной, а не наоборот. Мне хотелось убить ее, задушить, только чтоб исчезло с лица это мерзкое выражение. Возбуждение во мне росло в геометрической прогрессии. Сжав рукой головку, она поглядела в мои глаза и рассмеялась. (****ь…)
Толкая ее спиной к кровати, я увидел нас двоих в зеркале: ее несуразную и нелепую, с по-детски остроугольной фигурой, с бесноватыми глазами, и самого себя, опустившего голову, дышащего через рот, с поднятым членом, оба голые и мокрые. Споткнувшись об край кровати, она упала и приглашающее раздвинула ноги. Я взял себя в руки и сдвинул ее ноги. Она разочарованно посмотрела на меня.
Ольга перевернулась на бок и сжалась в позе эмбриона. Я сел позади нее на край кровати и стал разглядывать ее хвост. Лысый, с рубцом и хрящом внутри, он напоминал мне о том, что я зоофил. Я посмеивался над собой, все никак не мог разобраться в своих половых предпочтениях, но этот несчастный хвостик поддерживал мое возбуждение, и я взял член в руку. Ольга, всхлипывая, сжалась совершенно, ее плечи ходили вверх вниз, она, кажется, проклинала меня. Но, услышав мое неровное дыхание, она обернулась.
Злая на меня за мои шутки, она с силой ударила меня в лицо кулаком и я, совершенно не ожидая этого, повалился на кровать. Ошарашено глядя на нее, я опустил руки и скопировал ее злую улыбку. Ольга заморожено сидела, отвернувшись от меня.
Поглаживая одной рукой ее хвост, другой сжимая проколотый сосок, я придвинулся к ней и она почувствовала спиной, что мой член упирается в нее. Она встала. Я встал вслед за ней и поглядел в ее лицо – она отказалась смотреть на меня.
Я погладил ее по щеке, нежно коснулся губами шее и также неожиданно дал ей легкую пощечину. О ее реакции нечего и говорить. Я толкнул ее к кровати, завалил ее, но она снова зажалась. Она играла со мной как с котенком, и меня бесило это.
 -- Ляг на спину, сука… - я прохрипел это, чувствуя, что долго не протерплю.
 -- Да пошел ты… - она отвернулась к окну.
Тогда я сам раздвинул ее ноги и увидел, что она сухая, но для меня это ничего не меняло. Она не хотела меня, сопротивлялась и силилась встать, но мне было все равно. Подтянув ноги к ее груди, я плюнул на ладонь, размазал слюну по половым губам и одним толчком вошел в нее. Она закричала.
Из ее глаз брызнули слезы.
Сработал рефлекс, и меня уже было сложно остановить.
Поставив ее на четвереньки, я продолжал работать бедрами. Она уперлись лицом в ладони и не издавала ни звука. Я медленно подходил к грани, отсчитывал удары плоти, как шаги в танце. Сердце толкало то вниз, то вверх как поршнем, в горле собрался комок. Сейчас…
Она закричала в оргазме.
 -- Ты все испортила, ****ая тварина… - она не дала мне кончить, и возбуждение сделало шаг назад.
Теперь ее ноги тряслись, и она с трудом устаивала на четвереньках. В итоге она просто упала на бок, и мне пришлось повернуть ее на спину, раздвинуть ноги снова и лечь на нее всем телом. Двигаться так оказалось неудобно - тела склеились, пот стекал с ее носа на губы, волосы снова налипли на лицо. Я поднялся на вытянутых руках и, закрыв глаза, прохрипел:
 -- Только посмей еще раз! Выебу так, что неделю на ноги не встанешь.
Лишь бы не смотреть в ее искаженное лицо, лишь бы не видеть, какую боль она испытывала. Но ей самой все это было по кайфу. Другого секса она сейчас и не хотела.
Я стал двигаться медленнее и увереннее. Внизу живота все сжалось, дышать через рот стало труднее. Сжав губы, я ждал, когда одним толчком все напряжение покинет меня, выйдет наружу вместе с семенем.
Ольга испытывающее смотрела на меня, я чувствовал это, даже не открывая глаз. Она зачем-то приподнялась на локтях и стала гладить меня по липкой спине.
Вдруг она одной рукой сжала мне мошонку и из меня хлынула энергия, пульсирующей волной из меня вышло накопленное возбуждение и я, сделав еще два толчка, лег на нее снова и уткнулся в шею.
 -- Клево? - Ольга с улыбкой смотрела на меня и гладила по затылку.
Я принялся сосать ее шею, вынимая опавший член из ее тела.
Она столкнула меня с себя и встала. Между ее ног свисала склизкая сперма. Она вытерла ее рукой и стряхнула на пол.
Встал и я, вытер пот и подошел к зеркалу. Мое жалкое смешное отражение снова возбудило меня, и я принялся работать рукой. Ольга собирала с пола разбросанные вещи.
Стоило ей наклониться и продемонстрировать свой хвост, как я подошел к ней нагнул и вставил снова. Видимо ей не льстило стоять раком, но мне было по херу. Я сам управлял ее задницей, насильно нагибал ее ниже, сам наклонялся, чтобы сжать рукой соски. Случайно я зацепил один из них ногтем, и из него потекла кровь. Языком я слизывал с ее спины кислый пот, она стонала и плохо держалась на ногах. Еще через два толчка я снова кончил.

Входная дверь открылась, и в комнату вошел Антошка. На руках он держал полураздетую Женьку. Ее рот был заклеен пластырем, руки и голова безвольно болтались. Лицо было смертельно бледным.
Но она была жива.