Явка с повинной 2часть

На кого хвост поднял?"

"Кабы знать бы, где упасть бы, поролончик подложил бы".
Даже поняв, что все многомесячные мечты, все жизненные планы и надежды последнего периода внезапно рушатся, очень трудно сразу смириться с новыми реалиями.
Так и Евгений, уже разобравшись, что Любу себе он ПРИДУМАЛ, что между образом - идеалом из его воображения - и живой, настоящей женщиной общего очень мало, про себя еще пытался оправдать ее... "Ну, понятно, была одинокая бабёнка, были связи, сразу оборвать все с его приездом не получилось, а в дальнейшем - кто знает?" Да и выезжать сразу не хочется, и билет менять на другую дату целая волокита, и деньги пока есть - в общем, уговорить самого себя удалось без труда.
Отсыпался до полудня, бродил по городу, пытался незаметно проследить за Любой, но днем мало что узнаешь, а вечера Ломов посвящал ресторану... Капитально выпить, хорошо закусить, потрепаться с соседями по столику, приударить за женщинами - разве есть лучшее средство, чтобы забыться!? А еще и официантки стали, как родные, и посетители многие почти друзья, и пусть она, коварная, видит, кого теряет...
Вот только Любочкиного очаровашку в форме, присутствие Ломова в городе не устраивало абсолютно. Он же ясно предупредил этого интуриста, чтобы тот исчезал, пока жив, так нет, не понял еврей упрямый. Значит, надо проучить!..
Приготовил майор пару ребят из оперов, объяснил задачу - взять "бухарика" в ресторане, вывести на воздух, дать ему хорошенько, чтобы понял, гад...
Вечерком занял мент позицию за дальним столиком, наблюдал за противником, ну и сам принимал между делом. Стаканчик, другой... Ребятки что-то задерживаются, а душа полыхает, злость выхода ищет. Ну, поднялся, подошел, уцепил за грудки, в глаз долбанул слегка.
Но и Ломов хорош. Отвык, видать, от порядков советских, или набрался чересчур, а только не посмотрел на мундир милицейский, размахнулся, чертяка длинный... Отлетел майор, поднялся, уцепил со стола вилку, опять полез...
Доброжелатели за руки схватили, разнимать начали - а тут и бугаи-оперативнички как раз подоспели. Евгения - на пол, и давай на нем стэп вытанцовывать. Сосед Ломова полез было заступиться - и ему вломили: не выступай! А потом волоком в спецмашину, там еще добавили крепко, короче, когда в ментовку привезли, да в камеру забросили, выключен был "клиент" наглухо...
Назавтра не торопился майор на службу - и головка бо-бо, и личико помято, и фонарь на скуле имеется. Но тут - звонок, прибыть срочно, доложить, что там было вечером, почему куча сигналов в разные адреса от посетителей ресторана на произвол милицейский. Нечего делать, явился, рассказал, как получилось... Начальник райотдела свой парень - понял.
- Чтоб не погореть самим, сажать надо типа этого, и сажать по-умному... Эх, времена-то настали - гласность, демократия, мать ее, адвокаты, правозащитники всякие... Чего доброго, посольство этих горбоносых вмешается... Задачка на сообразительность, - даже кулаком по столу врезал в сердцах товарищ подполковник. - Ну, биладь, на органы полез, псих чертов! А мы тут...
- А ведь точно - псих. Любка болтала, он в своей израильне в дурдоме лечился, потому и приняла она его, пожалела.
- Да ты что ж молчал? - аж подскочил шеф. - Посадить - так это ж пока суд да дело... А мы его в спецпсихушку! А? И рядом ведь, полста километров всего, помнишь, на охоту выезжали? И главврач Ринат Сулейманыч, его еще больные Ринат Сульфазиныч зовут, он им как вколет сульфазин, так у тех глаза от боли на жопы лезут... Ну, вспомнил? Он друг закадычный, сколько и скольких употребили вместях...
На том и порешили.
На всякий случай послали медика физиономию еврейскую, побитую немного, в порядок привести и отпустили быстренько Ломова домой, чуть ли не с извинениями (правда, подписочку о невыезде взяли).
А майор – к Любане, в больничку ее... "А ну-ка, дорогуша моя, пиши жалобу -петицию, что приехал сюда этот сумасшедший израильский, незван-неждан, что возвращаться обратно не захотел, что девчонку твою загрызть собирался - еле отбила ее, и вообще, что на стены с бутылкой бросается".
Продиктовал заявленьице, подписать заставил, число позавчерашнее проставить, да еще и посоветовал затем: "Отпросись с работы, дунь на квартирку к нему, ухаживать за твоим жидомором надо, пострадал он. Да смотри не проболтайся, дура, тебе с нами жить!"
Люба домой метнулась, собрала попить-поесть, и - к Ломову. Понимала, конечно, какую подлянку сделала, не маленькая, ну и, само собой, жалко - мужик-то из-за нее получил...
Лечила, кормила с ложечки, компрессы ставила, а отошел немного - такой комплекс секс-услуг ему оказала, что если по таксе международной, так на полгода бы денег хватило.
Уверяла Женечку, что бросила мента своего, что поедет за миленьким не то что на Святую Землю, а хоть куда дальше (или ближе).
Но и майора не забывала в это время, и с ним трахалась с особым удовольствием - ведь тоже из-за нее, уже немолоденькой бабы с дитем, считай что на дуэль вышел...
Эх, вы-ы, женщины!





Две Шкуры

- Знаешь, я тут как-то слушала, чуть не обалдела, один клиент врачу жаловался... Я, говорит, в футбол за наш завод играл. А тогда, когда это было, футбол в цене находился... Пришлось, дорогой мой доктор, нам как-то играть с командой клуба глухонемых - такой выверт... Выиграли мы у них с разгромным счетом 11:0, переоделись в раздевалке и сели в заводской автобус, домой ехать... Тугоухие окружили автобус, ехать не дают, и давай автобус раскачивать, образом таким отыгрывая что-то, за счет этот большой, а по-ихнему - издевательство...
Ну, - 2:0, 3:0, даже 4:0 - куда ни шло!.. Но ведь 11:0!
Как в души наплевали!..
Спорт, он, конечно, спорт, но можно было ведь и помедленнее бегать!..
Сидим мы в автобусе ни живы, ни мертвы, безмолвный человек - он всегда от природы физически силен очень... А тут и их болельщики, тоже молчаливые, подошли и тоже стали автобус раскачивать...
Знаете, страшно было... Думал, вот-вот уронят механизм - костей не соберешь... И говорить с ними нельзя...
Автобус ходуном ходит... Амплитуду дает... Мы орем - они молчат... Мы - орем, они - молчат... Минут двадцать жилы из нас тянули - отыгрывались... И вдруг, как по команде, разошлись...
Мы все в поту... Капитан орет шоферу: "Езжай, пока не передумали!" Тот - по газам, и вперед...
Отдышались не скоро, дома только отошли, когда победу обмывали... Неразговорчивых тех как жуткий сон помнили...
Вот так-то, дорогой мой человек! Больных людей лучше всего не злить...

Охлаждающая даль

Ломов все еще продвигался на Север... еще двигался...
Острое чувство голода отступило, видения продуктов уже не маячили перед усталыми глазами, мысли о еде перестали распирать череп, да если честно, то и мыслей давно не было - так, образы, обрывки...
Дерево лежит - перешагнуть, камень здоровенный - обойти... Не кружить, не повернуть назад... Цели не было - только направление - Се-вер-нее - вернее - не...
Просветления от транса получались только во все более долгие минуты отдыха. Вспомнил Ломов однажды свое наблюдение, сделанное очень давно, где-то на Черном море, на пляже...
Муравей полз к волнам. Крупный, темно-рыжий, искристо поблескивающий в лучах заходящего солнца, он пролезал между высокими камешками, забирался на гладкие, нагретые "блинчики", отходил влево-вправо, но неизменно возвращался к основному курсу.
Когда подступил муравей к влажной полосе берега, увидел Евгений, как мелкая волна лениво подхватила насекомое и потащила глубже...
- Куда тебя несет, дурака, - сказал Ломов, подцепил букашку подходящим листком и выбросил обратно на берег.
Муравей полежал немного, погрелся и опять потащился к морю.
Евгений заворачивал остолопа обратно, ставил на пути преграды из песка, прорывал пальцем траншеи - но дурацкий муравьишка так и продолжал обреченно шествовать своим путем.
Еще пару раз вытаскивал его Ломов из соленой воды на берег, но бесполезно. Похоже, этот упрямец сознательно полз к гибели.
А разве он сам, Евгений Ломов, образованный, недавно еще интеллигентный человек, не подобен сейчас этой тупой козявке? И куда напористо он тащится - к мечте, к смерти, к жизни?
Как холодно в лесу ночью, почему так холодно?.. В Тибете монахи-ламы оставались раздетыми на морозе и не замерзали совершенно... Или еще йоги индийские... Усядется в позу "Лотос"... Лотос... Роза Каспийская, летом цветет, когда тепло, даже жарко.
А растет он, лотос, только у них, в дельте Волги, еще где-то в Индии да в Египте, кажется.
Как-то ночью, в палате, рассказывал калмык предание ли, быль-небылицу: "Люди на одном конце Земли поднялись и пошли. Не завоевывать, не богатство искать, а найти такое место, где растут еще такие же цветы, как у них... Есть ли они еще где? Если нет, то надо крепче полюбить свои. Вернуться и любить.
И люди шли... Через реки, через горы, через ветры... И дрались, и мирились, и детей рожали... И помнили, зачем идут. Помнили, что цветы красивые были, да вот сами они жили некрасиво... Хотели встретить еще в этом мире такие же волшебные растения, и там начать все сначала... Все сначала, по-хорошему, не как прежде... Лучше!
И вышли они как-то к большой Реке, и летели над Рекой белые птицы. И были там великолепные розовые цветы с огромными листьями на воде. И дышали глубже люди запахом цветов, и задыхались радостно... И начали новую жизнь... Чистую... Благородную...
Да вот только прошло не очень уж много лет, а увидели люди эти, что живут они опять скверно, ничуть не лучше, чем там, на другом конце земли. Опять грешить стали... Так-то..."
Ну, и в чем мораль байки этой? Что человек всегда ищет? Или - что и на самом новейшем распрекрасном месте остается прежним?.. От себя не уйдешь? Но ведь он, Ломов-то, не новое идет искать, он хочет обрести старое. Им движет другой стимул.
Стимул... В переводе дословном это же просто палка, заостренная палка, какой в старину скотину подгоняли... Так в чьих же руках стимул на тебя, Евгений, кто и куда тебя гнал и гонит?

* * *

Но ясность мысли бывала все реже и реже. Возможно, и к лучшему - это помогало не умереть от страха, не свихнуться окончательно.
Его не свели с ума в спецпсихбольнице только благодаря Елене... Подпитка кормежкой и куревом, щадящие лекарства, ласка... В сущности, она лечила пониманием... Любовью... Глазами...
Ее большие серые глаза...
Он все чаще видит их ночами, они светятся в темноте... Нет, они горящие, пугающие, но они... помогают! И это не во сне, не в его бреду...
Кто-то спасает меня?

* * *

А Лома, привычно расположилась в нескольких метрах от него и переживала свое... Почему, почему он "не слышит" ее мысли? Она внушает - он не воспринимает... И у себя в голове показывает всякое непонятное. Очень много людей... Часто - две самки: одна враждебная, плохая... Большие странные жилища... Движущееся "неживое" - опять с людьми внутри... Туманно все...
Только вот ТОТ УДАР, огонь, гром, и потом все вокруг мертвое... Та же картина, что и в ее глазах... Бездыханные, разорванные тела, разбросанные внутренности. Ее семья... Его семья... Тот же ужас... Как будто он был ТОГДА рядом с ней... Или она с ним... Он не чужой... Он еще поймет, услышит ее... Только доглядеть за ним… Нельзя, чтобы ОН умер!

"Пожалте лечиться!"

Всеми своими помятыми печенками чуял Ломов, что последствия драки с милицейским чином еще впереди, и, как ему казалось, к неприятностям подготовился.
Он разыскал неудачно заступившегося за него соседа по столику. Тот, оказавшийся журналистом местного радио, не простил, что тоже схлопотал пару раз по личику, и принял активнейшее участие. С его помощью, нашли еще несколько свидетелей, обычно бывавших слепоглухонемыми, но в этот раз из тоже "очень любивших" родную милицию; заполучили адреса их; обзавелся Ломов и медицинской справкой о полученных в сражении ранениях, и сравнительно спокойно, стал дожидаться повестки, следствия, а может, и суда.
Но все получилось совсем иначе - проще и страшней.
На пятые сутки, вернувшись поздно вечером после дежурства у окон Любы и убедившись окончательно, что все бабы - лебедя, Евгений в паршивейшем настроении готовился отойти ко сну, как в дверь постучали. На вопрос: "Кто?" - вежливо ответили: "Откройте, милиция!"
Ломов ожидал чего-то подобного, но не в два же часа ночи; однако делать нечего, открыл. Двое в форме прошли в комнату, а еще двое - почему-то в белых халатах - остановились у входа.
- Вам необходимо будет последовать за нами!
Пожав плечами, Ломов двинулся к дверям, но его остановили: "Соберите все свои вещи!"
- Это что, арест?
- Собирайтесь, собирайтесь. И все документы, пожалуйста, нам...
Ломов вытащил израильский заграничный и советский паспорта, авиабилеты, кредитную карточку, остаток денег и другие бумажки.
Служака с погонами лейтенанта укладывал все в большой бумажный конверт. Он просмотрел и заключение медосмотра, и список свидетелей, и черновик заявления в посольство, хмыкнул и отправил все туда же.
Увидев маленькую голубую книжечку с фотографией Евгения и надписями на непонятном языке, осведомился: "А это еще что за хреноматия?"
Много раз позже, вспоминая эти минуты, спрашивал Ломов себя, какой ангел надоумил его ответить изворотливо: "Да это права израильские, на вождение. Вы бы оставили их мне, мужики, боюсь занюхают, а как пересдавать - сами знаете!"
- Нужны они тебе... – начал было лейтенант, но второй сказал ему:
- Хорош! Отдай пока, еще сто раз отберут...
Ломов поблагодарил, вроде небрежно сунул в боковой карман пиджака основной израильский документ - "теудат-зеут", удостоверение личности. И в дальнейшем умудрялся прятать и сохранять его всеми способами.
В свою дорожную сумку уложил он немногие вещички, оглядел комнату. Все было, в общем-то, вполне благопристойно, а заволновался Ломов, только когда здоровяк в белом халате вдруг принес из-за двери медицинские носилки.
Ни слова не говоря, пихнули Евгения на них и стали прибинтовывать конечности к поручням. Он ещё попытался крикнуть, но умелая лапа запихнула ему в рот здоровенный тампон - кляп, так что и дышать-то стало сложно.
И успел увидеть Ломов, что милицейские на свои мундиры напяливают тоже белые халаты, а затем его накрыли простынкой, подхватили носилки и потащили.
Возле дома никого не было, да и окажись кто, увидел бы только, как медработники бережно укладывают в машину, с красным крестом, носилки с тяжело больным человеком, у которого блестят глаза и даже крупные капли пота выступили на лбу...
А сам "больной", уже очутившись внутри кареты "скорой помощи", еще не понимал происходящего. Даже когда вытащили кляп, он не паниковал, отплевывался слегка и только минут через десять спросил: "Мужики, куда хоть везете меня?"
- На кладбище! - хохотнул один. - Зароем по-русски, мы ваших израильских манер не знаем!
- Не бойсь, в дурдом везем, лечиться будешь! - вроде даже жалеючи сказал другой в форме.
И это успокоило как-то Ломова: "Я все объясню там, меня проверят, я подданный другой страны, я здоров, меня и держать-то не имеют права..."
Даже когда милиционеры сняли халаты, а санитар отвязал его от носилок, буркнув: "Сам пойдешь тама, еще таскать тебя, битюга!", он спокойно сидел, дожидаясь конца пути.
Машина остановилась. Крепко придерживая с четырех сторон, его завели в помещение, конверт с документами бросили на стол, сумку с вещами в угол; формоносители расписались в бумажках и ушли, а тот же санитар показал Ломову угол приемной, ткнул градусник и буднично произнес: "Тама переоденься, свое барахло сюда! Воды счас нет!"
"Ну да, ведь ночь же, все оформление будет с утра, и врачи, и беседа", - думал Евгений, переодеваясь в больничную пижаму, тапочки и отдавая свою одежду.
"Пошли!" - опять лениво позвал медбрат и спецключом открыл уже другую дверь.
Ломов чуть замешкался, повернувшись, попытался что-то спросить, но моментально получил резкий удар под вздох, привычная рука крутанула его лицом к палате, а пинок ногой заставил провалиться в жуть...

ДВЕ ШКУРЫ

Лежал у нас тут философ один, атеист верующий, выступал еще: "Я человек всех религий..." Перевели его в другой корпус, к туберкулезникам... А о чем это я, напомни, Вонючка. Не знаешь...
Ага, вспомнилось... Ну так вот, говорил он, что по вере иудейской вроде душа покидает тело только в ночь после смерти. И только в эту ночь узнает душа, что же с ней тело сделало... Что сотворило...
Да, значит... А тело - это ж не только туловище, это ж и голова ввиду имеется... Ну, а у наших-то, у которых с головой совсем плохо, тулово-то, сам знаешь, в какой форме... И как же теперь душа про них судить-то будет, по какому правилу? И виноватить кого? Себя?
Вот, вот... И я запутался что-то...

Пирамиды

Странную историю рассказали Ломову в Египте, почти невозможную. (Ломов был там туристом.) История эта часто лезла ему на память, а отчего - он и сам себе разъяснить бы не мог...

* * *

В бреду горячечном Ломов видел, где-то далеко, символ Вечности - пирамиду, в которую через узкий проход среди камней лезут сытые люди...
Ломов отчетливо разбирал из своих дебрей, как они, смеясь, спускаются внутрь пирамиды по настилу, держась крепко за поручни, чуть не задевая головами шершавый низкий свод.
Проход ведет круто вниз - там, в самом конце тоннеля, площадка, на которой побыть и сказать потом, что был в самом сердце пирамиды, - удивить кого-то...
Действительно, с веселием в душе и идти туда - познавать мир...
Свод тоннеля дрожит... Рушится свод тоннеля... Камни закрывают весь проход, кроме площадки внизу... Крик ужаса... Проклятье фараонов... Сколько им, семерым, теперь осталось - тем, кто на площадке?.. Какой конец их ждет сейчас?..
Они еще ничего не поняли - шестеро мужчин и одна девочка...
- Что?! Что это? - кричит она.
Все молчат вокруг нее - молчат... Станут ли ради них потрошить пирамиду?..
- Что? Что это?.. - кричит девочка.
Никто не говорит ни слова... Все ждут...

* * *

"Не все ли человечество эти семь человек? - думает Ломов. - Куда мы все спускаемся? Туда ли гоним Время?.. Холодно... Очень холодно теперь, Ломов!..
Шестеро и девочка внутри пирамиды...
Семисвечник. Семь чудес света.
- Мама! - кричит девочка. - Мне страшно!..
Кто-то гладит ее по голове. Шесть мужчин, и каждый - из другой земли... Шестеро и девочка... И Смерть над ними... Смерть рядом с ними... Смерть внутри них...
Воздух сгущается... Воздуха мало... Проклятье древних... Проклятье всем живым...
- Не плачь! - говорит кто-то девочке на иврите... - Это как боль, как болезнь... Пройдет... Кончится...
Девочка не понимает этого языка, но ей становится лучше... Спокойнее.
- Я понимаю русский. Где моя мама?
Господи! Да важно ли это теперь? Русский... Японский...
Важно... Важно... Если их не достанут, пирамида станет могилой русской девочки, что зовет теперь мать...
И будут лежать в пирамиде австралиец, и американец, и немец, и индус, и канадец, и еще какой-то латинос, и их лиц уже не разобрать, не различить их лиц... Темень их поела...

* * *

Станут ли кричать они все вместе?..
Станут ли копать ход снизу вверх?.. Сильные молодые мужчины в присутствии девочки.
Спаси их Бог!..

* * *

Ломов вспоминал свою спецбольницу...
Конечно, его подставили, когда он, пьяный, дрался с милицейским, в кабаке.
А что, его СПЕЦ - не могила была?.. Не пирамида - его СПЕЦ?..
Но если "была", значит теперь, "не"? А этот лес сейчас?..
Тут же что-то сочинил...

А разве лес - не пирамиды?
Смотри, он так же молчалив
И так же мрачен, и счастлив,
И так же не простит обиду...

Не понравилось... Не понравилось "счастлив"... Кой черт, счастлив?..

* * *

В пирамиде очень жарко, а людей ужас леденит. Шестеро мужиков и одна девочка... Мужики пробовали разбирать камни... Чтоб только так просто не ждать... Пробовали, записали, постановили: "Амба!" И воздух все тяжелее...
Слушайте Верх! Слушайте Верх! Нас пожалеют (Как же, пожалеют!) Разве ты еще ничего не понял? Либо люди, либо пирамида... Сейчас сфинкс хохотнет! Захохочет!.. Люди сходят внутри пирамиды с ума, трезва только маленькая девочка. Пот... Ждать... Здравствуй, Смерть!.. Здравствуй!.. И тут наверху застучали отбойные молотки, как ангелы в свод храма.
И эта девочка после станет писать хорошие стихи...

Верное средство

Видно, так уж устроен человек, что в душе ли, в голове его одновременно умещаются и отчаяние, и надежда...
Понимал, понимал Ломов, что непоправимое с ним произошло-сделалось, что не будет ему ни суда-следствия, ни защиты адвокатской, ни даже самого приговора. А все же думалось, что не могут вот так запросто взять и упрятать человека, да еще и гражданина чужой страны, да в конце ХХ века, при демократии долгожданной. Считал, ну еще день-два, соберется консилиум психиатров, разберутся начальствующие врачи из облздравотдела, вытряхнут его отсюда с извинениями за самоуправство подчиненных, и все станет опять хорошо...
Может, только эта надежда и дала силы продержаться, не слететь с катушек по-настоящему, натурально в первые же дни.
Сорок два человека в палате... Сосчитал... Обычная наполняемость класса в советские времена - вспоминал Евгений. Кровати так близко друг к другу - уж лучше бы нары сплошные, хоть о железные углы не биться...
Грязное белье, грязные руки-ноги, зловоние от пролежней, гнили, мочи и пота. Запах хлорки до рези в глазах, и не только в туалете. Подзабыл уже Ломов в "своем" Израиле, какие они бывают, родимые общественные уборные...
И свет в палате... Тусклый днем, от мутных, годами не мытых стекол окон, и нестерпимо яркий от постоянно горящих ночью электроламп...
И неизменно вокруг тебя люди... Люди?
Как боялся первое время Евгений этих людей... То, что действительно БОЛЬНЫХ бояться не следует, что не пугать их, а жалеть надо, понял Ломов намного позже...
Не понимал он другого, почему они, эти настоящие тихие больные, находятся здесь, в спецпсихушке, а не в самой обычной больнице, где не надзор, а уход приличный...
И где же эти загоняемые режимом диссиденты?
Ни одного. Разве только этот, земляк почти, из Калмыкии, да и то, вряд ли подходит под такое определение...
А может, и были - среди старожилов, среди полностью безумных или доведенных до безумия людей...
Ну а кто же тогда эти буйные, шумные, наглые, считающие себя тут хозяевами, дружки младшего медперсонала и охраны-обслуги, изъясняющиеся только на блатном жаргоне?..
Позже узнал Ломов, что это действительно были зеки со стажем, законченные наркоманы и пьяницы, черт знает по велению каких умных голов помещенные в спецбольницы...
Один из таких типов очень скоро стал злейшим врагом Евгения.
Низкорослый, шепелявый субъект, именуемый то Поляк, то Шляхтич за привычку гундосить через слово: "Прош-шу пана". Он держал в страхе бессловесных больных в том углу палаты, куда поместили Ломова.
Был среди них очень тихий, пасторального вида старичок по прозвищу почему-то Граф Потемкин. Один из немногих, он имел неподалеку в деревеньке родственников, его изредка навещали, ухаживали за ним, приносили передачи.
Вот и увидел Евгений, как вырывает Шляхтич из слабых старческих рук принесенный санитаркой пакет.
Боялся Ломов, не хотел начинать с конфликтов, но тут не сдержался - отшвырнул наглеца, да еще и приложил хорошо об стену, когда тот полез и на него.
В этот раз Поляк утихомирился, но Евгения возненавидел и пакостил при каждом подходящем случае. А вот старик Потемкин смотрел на своего заступника, как на икону, всячески старался услужить ему, отблагодарить...
И ведь умудрился-таки - отменные сапоги (!) Ломову пошил.
Упросил родню принести "товар", дратву, иглу, шило, нож сапожный. Прятал все это с ухищрениями немыслимыми (режущие и колющие предметы в психбольнице) в кочегарке, кроил-шил там же, урывками. Самогона перетаскала родня истопнику да санитару одному не меньше пожарной бочки, но закончил дед работу, вручил, выслушал радостно слова благодарности - доволен!
А потом уже сам Евгений прятал этот подарок от всевидящих глаз медперсонала. От этих медиков, в речи которых постоянно звучали "так точно", "слушаюсь", "здравия желаю"... Не "история болезни", а "личное дело" пациента...
И ведь культурные, сволочи, никто Ломова жидом не называл, ломали и приговаривали ласково: «Это тебе не Израиль, терпи, иудей"... Полы вымой, иудей!" Смени всем лежачим постели и белье, иудей", да носа не вороти! На уколы, иудей"! А на "вязках", иудей, полежать не хочешь? Мы быстро руки-то заломим! А ты в посольство свое еврейское жалобу напиши, а то и сам сбегай, тут недалеко!»
Ха-ха-ха...
Эх, мать-перемать, органы здравоохранения: "больница", "лечебное учреждение"...

* * *

А давай из психов кордебалет организуем!

За что?

Наступила жуткая, странная тишина...
Безмолвье испугало людей внутри пирамиды... Сама Ночь влезла в нее...
Некоторое время давило уши, потом, как шквал, все стали слышать голоса... Тонкие, крепкие, женские, мужские...
"ОНИ" - было ясно - и разного возраста, и разделялись каким-то образом по старшинству. ИЕРАРХИЯ царила полная... Каждый голос говорил о своем - каких только смертей не наслушались люди внутри пирамиды. Холодом веяло, сыростью от стен... Девочка молчала... Мужчины лежали на камнях, как мертвые. Войны мелькали перед ними, храмы, пагоды... Наводненья уносили людей... Пучилось Море... Ломались под ветром деревья... Песок пожирал Города... Пожары горели по Земле... Падали звезды... Луна лопалась, обломки ее летели... Океан вставал стеной... На дыбы вставал.
 Человека убивали как только можно в этих видениях... Кровь текла по камням... Время - было огромно...
 Скоро люди внутри пирамиды завыли, как звери. Их мозг не принимал уже никакого знания...
Рушились маяки... Падали мосты... Топились дураки... Голодные сжирали женщин... Картины совокупления в лесу и в воде. Полулюди возникали в воздухе... Состояние битых сводило пленников с ума...
Ливни, что не прекращаются годами... Звездный дождь, что длится и длится... Чума в Европе и сифилис в Африке... Убивший уже Авеля Каин...
Голоса говорили все громче. Один был - фараона. Кто это выдержит?
Кладбища, памятники, пирамиды на всей Земле... Лежащие в грязи пьяницы, лава, что глотает Города... Лучи света, что текут раздельно, как Реки.
Животные, еле узнаваемые днем, как в потемках... Сердца, разрывающиеся надвое... Свечи на столе...
Все, что возможно и невозможно...
Люди в нарукавниках, черные тоннели... Птицы, несущие в клювах червей с могил... для своих птенцов... Магистры за колбами... Мертвые королевы... Кровью захлебнувшиеся дети...
Будто намолчавшись за тысячи лет, голоса теперь брали свое...
И нельзя им было крикнуть: "Замолчите!" - так как на это время "ОНИ" были сильнее всего... Сильнее всего на свете...
Густые, как грязь, они теперь убивали людей...
- Говорят, что в средние века все люди слышали "Голоса", а потом это прошло... В глазах у людей стояли Океаны, полные дерьма...
Поэты, читающие (стихи) над трупами... Актрисы, бросающиеся с крыш.
Сом, что тащит ребенка на глубину...
Граната, что рвется в руках... (Как Земля в руках у Бога.)
Жующий среди Пустыни сырую землю - Экзюпери...
Зеркало, разбившееся о воду...
Конь на колесах, которому вспороли брюхо... Клоун, что разбился... И ощущение чего-то огромного, что было тут и никогда теперь не вернется.
...Горящий на ладонях спирт... Мать, что швыряет дитя в окно, так как оно слишком громко кричит...
Счастливые, голодные, окуренные молодые в белом...
Старик, из года в год, плодивший именитых дебилов.
Вот звукоряд голосов, которых было, конечно, больше, больше.
Римский Папа, что пьет залпом... Так как вино ему жжет гортань...
Человек, который молит Бога изменить его судьбу...
Пожиратели лягушек...
Мертвые в театре...
Головы на рельсах...
Нищий на углу... грозящий пальцем Несчастью...
Шарманщик, что играет на шарманке, а смотрит в Небо...
Ужас полного знания стыл на лицах похороненных заживо в Пирамиде. На ум шли мысли о "Проклятье фараонов" - том самом, которое фараоны наложили на тех, кто обязательно потревожит их сон...
Гулкая теперь тишина нарушалась лишь всхлипами девочки-подростка: никогда я не смогу теперь влюбиться, не увижу солнца, не подивлюсь луне... Никто теперь не станет целовать меня в губы и мять мою грудь... Я не стану ни женщиной, ни старухой, не поцелую внука...
Жизнь, которую она МОГЛА БЫ прожить, виделась ей в ее кошмаре - и оттого было ей еще страшней. Темнота окружала их, была членом их сообщества: "вечная темнота"...

* * *

Видение Пирамид появлялось у Ломова только тогда, когда он был особенно болен.
В полусне он видел ЭТО, этим жил...
Отчего ж именно пирамиды?.. Человечество, что ли, эти самые Пирамиды, и что внутри их?.. Природа, что ль, они?..
А может, это он сам, Ломов, и есть?… ПИРАМИДА ЛОМОВ?

Две Шкуры

- Вот, ты хотела байку? - спросила Шкура Шкуру. - Так слушай! Было, не было ли... А один капитан-лейтенант, служивший на Севере, на Большом Противолодочном Корабле, как-то, когда они были на каких-то островах, увидел мертвого белого медведя, лежащего на большой льдине...
Капитан позарился на шкуру, тут же содрал ее с медведя, кое-как выделал и постелил на пол в своей каюте.
Через полгода моряк умер...
Стали смотреть, отчего... (А он был здоровый-здоровый мужик...) Не поняли... А раз зашел кто-то в каюту со счетчиком и померял в каюте радиацию. Оказалось, что она много выше нормы - медведь, оказалось, умер от радиации, хватанул где-то смертную дозу...
Мало ли чего напихано в морях!.. И теперь такая "страшная месть" получилась: Шкура за смерть хозяина облучила военного, от которых все и беды...
Что, нагнала жути?..
- Не нагнала...
- Ну, вот тебе еще байка!
"Индийское кино"... Театр, так театр...
Были два брата - отец у них был один, а мамаши разные...
Один вырос вор, а другой - мент... И друг о друге ничего не знали...
Мента стали в банду внедрять, сидел он на хазе, в карты играл да зарвался - прикрикнул на братца своего, вора, про которого не знал, что он ему брат...
Вор встал, взял шампур со стола (а они перед этим шашлыки ели), подошел к менту, сказал: "Ты что же, блатней меня?" - и сунул шампур братцу в брюхо. А сам умудрился в тот же день спиртом "Рояль" отравиться...
Все вскрылось в день похорон...
Папаша их успел и на милицейской панихиде, и на блатных проводах побывать... Про обоих все узнал и всем рассказал всю правду, как "случай миром правит"... А сам на следующий день от инфаркта свалился...
Так-то, сладкая моя!.. Мы эти "мыльные оперы" тоже умеем!..

Несвободный полет

Раннее утро. В лесу затишье, спокойствие, безмятежность... Спи, казалось бы, турист...
Нет, поднялся ни свет ни заря... Жрать, видишь ли... виноват, Вам кушать захотелось... Ну, ну, давайте, жарьте котлеты куриные или вон пиццу с грибочками разогрейте... Не хотите? Так сделайте заказ официантке...
И это не подходит? Ну, знаете, с Вами кашу не сваришь...
Тьфу, дьявольщина, опять... Дыши, Ломов, грудью полной, хапай кислород, на красоту любуйся.
Полежи на спине, погляди на небо... Тем более что слышится звук мотора авиационного, а вон и сам самолет... Пассажирский... А часто днем доносится рев реактивных, военных... Где-то на таких же летает и друг детства Лешка... А может, и не летает уже, большой шишкой стал... Да цел ли он - наверняка ведь во всяких горячих точках побывал. Жалко, потеряли друг друга...
А вот еще самолет... Да нет, орел это парит. Крылом махнул. Смотрит с высоты, жертву выискивает. Попробуй в таких зарослях разгляди что, орел-добытчик... А может, ОРЕЛ-МСТИТЕЛЬ?
Рассказанная одним из больных, явно придуманная история эта почему-то зацепила его на 3-4 месяца пребывания в спецбольнице и чуть не привела к большой беде...
"Разорил злой человек гнездо, подстрелил Орлицу и ушел довольный... Три года выслеживал сверху Орел своего обидчика - в городе, лесу, на реке, в поезде... В конце концов подкараулил - и вырвал ему глаза!"
Была очевидна Ломову нехитрая мораль этой притчи: не надо ОБИЖАТЬ природу, она ответит... Найдет, как...
А вот образ этого Орла-Призрака, что всегда маячит наверху, готовый отомстить сейчас, теперь, в любую минуту... Он висит в небе, все видит и решает для себя - может, взлететь выше, а может, и камнем вниз...
И не прощает... Мстит.
Ну а отчего прощает он, Евгений Ломов? Отчего прощает он своих мучителей? Почему не наказывает этих злодеев-врачей; бесстыжих санитаров; пациентов оскотинившихся?
Конечно, он не на воле, он не может отомстить всем... но хоть на одном-двоих отмазаться можно... Избить... Искалечить... Убить даже...
Слабо контролировал себя Ломов в этот страшный период, а все равно заметил, что все чаще и чаще приходят эти МЫСЛИ в голову... И что даже неплохо относящиеся к нему люди сторонятся его, читая в его глазах что-то отталкивающее...
Может, сваливший на неделю грипп уберег его... Ломов лежал, думал... Ну и на кого именно обрушить злость? На ком отыграться, кого выбрать? Психа такого же? Санитара? Врача?
Переболел. Успокоился.
Видно, не Мститель...
А может, просто не Орел?
Так и не решил для себя, кто ты, Евгений Маркович, - представитель племени жестоковыйного, или жалостливого народа?
Не определился тогда, не знает и теперь... Впрочем, один ли он?..

Сны

Странные сны видел Ломов в тайге...
Вот он вывозит баржами с Антарктиды лед и продает его в магазине с вывеской "Антарктида" в Париже, и делает деньги...
Продает "целебный песок Сахары"... в Москве.
Лезет в самое нутро Пирамиды по узкому спуску... (Мечтал ведь водить туда экскурсии!)
Стоит на маленькой площадке внутри Пирамиды...
Вдруг обвал, света нет, воздух тоже скоро кончится...
Жутко ему... Кому он нужен?.. Орет вверх, что жив, оттуда - ничего, и еще страх какой-то мистический...
Ломов тихо сходит с ума и, когда слышит, как наверху заработали "отбойники", смеется "этой странности"... Он теперь никогда НЕ БУДЕТ НОРМАЛЕН: это все равно, что хотя бы раз побывать в тюрьме.
Ломов помнит Пирамиды.
Пирамиды - Ломова?
А какая, собственно, разница?
В беспамятстве своем Ломов зрел, как по Сфинксу египетскому в черной ночи скользят лазерные лучи...
Полуулыбка, выхваченная из темени, нагоняла жуть, лучи бегали, как бесы, по ней.
Казалось, вот-вот, и Сфинкс расхохочется, как деревенский дурак.
- Хватит! Хватит молчать! - хитрое лицо его, красивое дьявольски, хранило спокойствие. Лапы не тряслись от злости. Пирамиды молчали...
Что им был человек?..
Пустыня дышала жизнью - непонятные, чужие запахи неслись от нее, будоражили, будили кровь...
Хотелось сорваться с места и бежать в нее, бежать, раствориться в ней, стать ее запахом...
- Евреи! Евреи! Откуда вы ушли?
В глаза бьют лучи Сфинксу, слепит его...
"Люди, люди, люди, люди!
Ах, как страшно знать, что будет!" -
кто говорит в ночи?..
- Пророк говорит...
Поток сознания: сидишь, ешь-пьешь один... Забудешься... Очнешься... Кажется, что кто-то отъел кусок твой и отпил твое вино...
А вокруг - никого... Вокруг никого, лишь в памяти Сфинкс... Пустыня в памяти... Лучи зеленые будят Сфинкса, вечность будят... И ГОЛОС: "ИГРА СДЕЛАНА!" - о смерти...
"...О, Создатель!
Ты старинные рода продлеваешь!"
- Сфинкс! Дай на счастье лапу мне! - Ломов бредил... - Мы для пирамид, или пирамиды для нас?.. - в больном забытье своем Ломов разглядел, что он карабкается всей силой по Пирамиде: отчего-то ему это нужно... С другой стороны, разве не еврей он, и не его ли предки строили пирамиды? Ломов продолжает подъем по большим неудобным камням, голова кружится. Двойственное чувство он испытывает: ему и страшно, и хорошо. Ломов дышит камнями. Понимает их возраст... камней... Солнце над ними в гордом зените... Ломов поскальзывается на ровном месте, пытается сохранить равновесие, но падает - и летит, летит, словно в пропасть, и нет ей все, кажется, дна...
И пропасть эта - жизнь...
И "скорую" не позовешь... к камням...
Этот полубред-полусон о пирамидах кончался всегда одинаково - Ломов видел взрыв в Иерусалиме, который почти отнял у него жизнь, а теперь лез и лез ему в голову, как - все время - страшный финал сновиденья...
Скоро Ломов очнется и не станет помнить пирамид - незачем. Они только мешают: с любой стороны - холод и пирамиды...

* * *

Как иного греет мысль, что отдал последнюю рубашку, Ломова грела сейчас мысль, что он сбежал, несмотря ни на что, вопреки всему. Что ушел в холод, в смерть... которая и была та последняя рубашка, которую он, простите уж, не отдаст никому. Это была ТОЛЬКО ЕГО смерть...
Но как же это увязывалось с тем, что он идет в Иерусалим? Что, выходило, это одно и то же - смерть в тайге и смерть в Иерусалиме? Что, и в самом Иерусалиме - смерть? И тут, и - везде? И во всем? Тогда какая ж разница: снег? Пирамиды?..
Ломов эту мысль от себя гнал, как вредную, но она все лезла и лезла к нему.
Как раз однажды во время этой ломовской философской думы о жизни и смерти рассмеялась, будто поймав ее, старая медвежья Шкура в спецбольнице...
Ее хохот достиг палаты, где лежал уже знакомый нам Калмык, который этот хохот услышал, проснулся в носастой Ночи и сильно испугался того, что кто-то на "спецу" выздоровел, или того хуже - решил уйти из жизни... под хохоток...
Калмык, впрочем, скоро заснул опять и видел во сне свою большую Степь...



Две Шкуры

...Ты, шуба каракулевая, ноздри-то не затыкай! Ты - слушай!.. Чудеса и в наше время сотворяются...
Вот пример: на пляже в Ялте молоденький лейтенант загорает, лежак мнет и спьяну жалуется дедушке-соседу: жену не видит, сын растет хулиганом, денег все не хватает, начальник над ним дурак, что ж это за жизнь? Не жизнь это - каторга, и - провались вся Армия! Провались... если все так!..
Дедушка выпил с ним стаканчик, успокоил - мол, все ничего, ничего...
Прибыл лейтенант после отдыха на место службы, а ему говорят: - Ты уволен в запас.
Отчего? Почему? Как дальше жить?..
А ему объясняют: у тебя был добрый волшебник из ЭТИХ, Генерал, Исполнитель Желаний!.. Вы вместе зады грели на пляже в Ялте!..
- Ой, ма!..

Сын степей

- Ты точно форменный псих! - плакался, хныкал Ломов. - Ведь нормальный человек, даже находясь в бессознательном состоянии, не мог бы загнать себя в такую дыру... Иван Сусанин, хренов!
К середине очередного дня своих скитаний, после изматывающей борьбы за движение, он вдруг обнаружил себя в абсолютно непролазной чащобе. Беспросветное переплетение веток вверху, плотный частокол деревьев вокруг, заросли чего-то очень колючего и цепкого среди недавно свалившихся, или совсем старых, трухлявых стволов под ногами - и нигде не видать ничего похожего на проход...
Да откуда же он умудрился продраться сюда? И, главное, за каким чертом? Вспомнилась классика: "Хаим, залезешь в бутылку?" - "Какой ты умный, а как я буду из нее вылезать?" … Ну, вылезай, Ломов, только ГДЕ?
Попытался успокоиться, оглядеться еще раз - прохода действительно не видно... Безумие, паника... Ломов застонал, закричал, зарыдал...

* * *

Лома опять не понимала Его.
С самого утра Человек рванулся в путь. Он даже не заметил собранную ею горку сушеных ягод и грибов, не почувствовал приближавшейся очень холодной бури, не спрятался в подготовленное убежище.
Он совсем не смотрел, куда бредет, проходил мимо легких тропинок, забирался под упавшие кедры, когда свободно мог пройти сверху, метался в стороны и только прятался от пронизывающего ветра.
А сейчас, когда наконец добрался до тихого, непродуваемого,места, он почему-то очень сильно испугался, стал бросаться в разные концы, кричать что-то, а теперь вот упал лицом в землю и всхлипывает, скулит. Страх, рвущий его нервы страх, ощутила она...
Человека надо было срочно успокоить. Лома собрала энергию, старалась усыпить Его, но удалось только чуть утихомирить. Он забылся...
И Ломов, погружаясь в полусон, подумал, видать, по контрасту с зарослями вокруг: "Сейчас бы с Калмыком, в СТЕПЬ его..."

* * *

Этого человека Евгений увидел в свою первую ночь пребывания в СПБ.
Когда втолкнули его в палату, он еще пытался выйти обратно, рвал дверь, начал было стучать - но услышал хриплое: "Остынь, пока не схлопотал! У этих не заржавеет!.."
Ломов оглянулся - метрах в трех на полу сидел на заду и быстро наклонял голову влево-вправо, очень плотный, седой человек. Евгений сразу углядел острый кадык на толстой шее, плоскую широкую физиономию и узкие глазки. Типичная калмыцкая внешность - "много лица, и мало глаза", как говаривали у них. Ну и рожа! Даже испугался Ломов...
Типичный ордынец из воинства Чингисхана, который дрался и получал раны в десятках битв, запросто вспарывал животы и отрезал головы врагам и пленникам, ограбил и изнасиловал десятки женщин... Такой без кетчупа загрызет и не поморщится...
А калмык, перестав качать башкой, начал быстро дышать, затыкая большими пальцами поочередно левую и правую ноздри...
"Ты что это?" - начал было Ломов, но тот поднял руку: подожди, мол. "Это гимнастика Бутенко", - пояснил он позже печально, отвернулся от собеседника и забыл про него.
Утром Евгений увидел, как Калмык стоял, упершись руками в стену, вроде не делая никаких усилий, но с лицом краснее помидора от натуги...
- Изометрия! По системе Засса! - опять грустно произнес Калмык, не переставая напрягаться. - Я здесь пятилеточку доедаю... Ослабел... - Он помолчал. - Весь фокус в том, что ты стараешься сдвинуть стену...
Он заметил в ломовских глазах иронию...
- Я же не сказал, что смогу сдвинуть, я сказал "стараться"... Это как жизнь тут: изменить ее нельзя, но стараться можно... Двигай свою стену! - замолчал окончательно...
Философию эту Ломов оценил... А через несколько дней выручил Калмык Евгения из серьезной неприятности, если не беды.
Уже упоминавшийся урка Шляхтич подкараулил Ломова в туалете, в самом неудобном для обороняющегося положении, и напал на того с заточкой. Ломов пытался и штаны подхватить, и бороться, но было плохо.
И тут возник Калмык... Отточенным движением он стукнул Шляхтича по затылку, отпихнул его в сторону, помог Ломову подняться, подобрал заточку и молча ушел...
Так появился у Евгения друг.
За весь период "лечения" не замечал Ломов никаких признаков болезни у товарища. "Как? За что ты-то угодил сюда?" - выпытывал он, но получил единственный ответ: "У меня стойкая ремиссия... Всегда возможно обострение... Может, вот прямо сейчас, а может, через несколько лет..."
Позже Елена рассказала подробнее... Борис Донгаев, Бадма, действительно болел. Родившийся на Севере, в семье высланных из родных мест степняков, он органически не переносил существующий режим. Вернулся с семьей в свои края, выучился на врача, работал, людей лечил, женился - и ненавидел, ненавидел!
Вылилось это в навязчивую идею: разрушить установленный в Элисте памятник Оке Городовикову, ратоборцу за Советскую власть в Калмыкии. Причем сделать это он стремился не тайком, а публично, и обязательно при органах власти.
 Вооружившись увесистым молотком, он периодически заявлялся на центральную площадь, подзывал дежурного милиционера и лез на постамент... Его задерживали, пытались лечить - безуспешно.
Конечно, были и другие случаи проявления болезни. Когда возник проект переброски вод северных рек, Бадма вышел на демонстрацию с плакатом, где требовал пустить эти деньги на образование Вольной Калмыкии... Собирал подписи, при задержании оказал сопротивление...
В больницах пару раз избивал санитаров... Так и докатился "сын степей" до этой таежной СПБ.
А человек он был очень хороший, один из немногих больных относился к Ломову без ненависти и страха, очень неглупый и надежный...
"Эх, ты, волжанин! Земляк почти... А Степи не знаешь!" - упрекал он Ломова.
Степь - счастье для человека... Степь силу дает... Степь силу берет... Весной дает, зимой берет... Она жива и дышит... Краски по весне пестрые - малюют ее веселые ребята... Цветы лезут вверх, к небу поближе... Качают головами... Все одинаково... В одну сторону... И запах!.. Чем пахнет?.. Свободой, что ли?
А еще степь зовет к покою. Хотя изменяется она... Изменяется вместе с людьми.
Степь учит Жизни, а не выживанию... Ее простор веселит душу... Вот ночью попробуй разобрать, где кончается степь и начинается небо... Звезды над степью особо яркие, за то ее и любят... И дороги в степи мягкие - не для сапог, для босиком.
Степь как пьяница - всегда хочет пить... Она хочет дождя... Снега. Может выпить залпом - или медленно, смакуя... Или запасать воду впрок, как верблюд.
 А Костер среди степи звал голодного - там хоть кусок дадут... От огня не прогонят...
И пожар в ней... Ветер как на крыльях пламя несет, свысока посмеивается - в пламени и слезы, и хохот, и шевелится что-то, и жутко делается...
А не все ли в мире так - живет и сгорает?..
Человек плавает в Степи-Времени и в Степи-Пространстве...
...Эти и другие высказывания о бескрайней поволжской степи своего оставшегося в больнице друга, вспоминал Ломов в глухой северной трущобе...
Вечерело, в кронах деревьев уже слышались звуки ночи... Надо бы спать, надо бы набраться сил.
А когда на рассвете продрогший Евгений зашевелился, туман уже поднимался, образуя рваные клочья в воздухе, Солнце начало прогревать Землю. Надо было вставать, но глаза раскрылись нескоро, веки казались неподъемными, засыпанными песком. В животе, как дикий зверь, сидел голод. А ведь сейчас предстоит продираться куда-то через гниющие пни и острые шипы.
Он тяжело поднялся, огляделся... Прямо перед ним открывался явно (!) расчищенный от бурелома тоннель, а посередине этого прохода лежала крупная кучка великолепных, как покупной изюм, сушеных ягод и вполне съедобных на вид грибов.
Ломов даже не поверил своим глазам. Нагнулся, потрогал пальцами, взял одну ягоду - съел. А потом принялся жадно запихивать в себя пищу, чуть пережевывая кровоточащими деснами и, глотая, проглатывая полными пригоршнями возможность выжить...
И обжигающая, радостная мысль: "Не один!" Кто-то, кому от него ничего не нужно, помогает, выводит... Спасает.
Живи, человек! Шагай! Шагай!




Две Шкуры

- Любишь, милая моя, малую прозу? Так слушай...
Один молодой Поэт поехал к рыбакам-калмыкам собирать материал... Тянул с ними сеть на озере, пил, как надо, водку под уху, и когда пришло время ночевать, не поехал с рыбаками в село, как они советовали, а выразил желание ночевать в рыбацком домике, что стоял на перешейке между двух озер.
Рыбаки переглянулись между собой, и один из них, старший, сказал:
- Смотри! Возьмет тебя Водная Дева!
В их месте ходили рассказы о русалке, что живет в озере, и топит иногда пьяных, а по ночам поет сладко...
Поэт ответил, что все будет нормально, а ему необходимо просто побыть одному...
Рыбаки оставили ему бутылку водки и уехали, а Поэт остался в рыбацком домике встречать закат.
Природа пела. В камыше плескалась птица. Рыба давала круги по воде. Метровая щука лезла на отмель...
Пиит поразился этой тихой гармонии и чуть от восхищенья не заплакал...
Приближалась ночь... Похолодало... Парень выпил водки, и ему стало вдруг как-то неуютно... То, что еще минуту назад восхищало его, теперь пугало, и каждый всплеск в камышах заставлял вздрагивать...
То ли видел он русалку, то ли нет, но когда утром приехали рыбаки, застали его абсолютно седым, смирным и ничего не говорящим.
Сумасшедшим...

* * *

Шкуры помолчали с минуту. Та, которая слушала про русалку и поэта, сказала первой, что тоже знает похожую историю, и с тем же абсолютно финалом... (То есть результатом.)
"Слушай, Шухерезада!"
Один чудаковатый собиратель фольклора приехал в село на взморье, пил-ел две недели, а потом так всем надоел, что его пьяного отправили "смотреть русалку", сказав перед тем, что как раз у них на озере таковая есть, и что редко кому дается в руки...
Указали и место "точное"...
Сел наш поддатый артист, где ему указали, и стал русалку ждать.
- Точно на вечерней зорьке! - предупредили в селе, а сейчас как раз и была вечерняя зорька.
Задремал наш фольклорист... Очнулся, как услышал громкий всплеск. Краем глаза в камышах рассмотрел плавник и черный рыбий хвост большущий... Обрадовался - жуть! А как услышал голос ее ангельский!.. Пение сладкое!.. Чуть с мостков не слетел...
- Плыви! Приди ко мне! - закричал.
И тут же услышал где-то рядом:
- Иду! Плыву к тебе, мое сокровище!
Опустил голову наш романтик, жаждущий больших страстей, под мостки и увидел здоровую щетинистую рожу, всю в угрях, с синяком под глазом, беззубую, да еще с запахом жуткого перегара...
Закричал фольклорист и побежал с озера быстрее спринтера Борзова... Тоже с катушек съехал... "Чокнулся" - в народе...
Он все не мог понять, что ж это он за плавник черный видел...
А дело-то простое было: шутники гидрокостюм и моноласт раздобыли, так им хотелось этого зануду напугать, очень уж осточертел всем...

"Невозможное? Возможно..."

Очнувшись перед рассветом от сна-забытья, Ломов обнаружил, что лежит засыпанный еловым лапником, а сверху еще и снегом. Причем укрыт так основательно, что разгрести руками подмерзший за ночь снег, чтобы вытащить ноги, удалось далеко не сразу. А вот голова была свободная, и ведь совершенно не болела, а вчера он повалился, как попало с дикой болью в висках.
Не он сооружал это подобие логова... И откуда опять взялись эти с подсохшей кровью куски мяса?
Воспитанный в лучших традициях сов. идеологии, он с лет пионерских усвоил такую сентенцию, что у нас человек никогда не остается один... Ему обязательно "народ поможет"... Ломов стал искать следы людей, но обнаружил только, что земля вокруг усыпана хвоей и ветками, а снег над его лежанкой собран под ближней, старой елью. И никаких признаков человека...
Значит, помогает ему Добрый Ангел.
Ан-гел! Уж не Белый ли - Ангел? Как там рассказывал Бадма?..
Ломов вспоминает: "Вот ты, еврей? Слушай! Никто о нем ничего толком не знает, даже евреи... Сами евреи, хотя где-то в ихних книгах есть про него... Говорят, он приходит к человеку во сне, целует в губы - самая легкая в мире смерть - причем это тогда, когда человеку совсем худо...
Белый Ангел этот человека жалеет, выходит, а его не любят... Он справедливости хранитель: "Ты жил? Изволь же умереть! Нет одного без другого..."
Да не морочу я тебе голову. Ты не путай, грамотный больно... Да, не "Смерть с косой" это. Вот привыкли же к скелету в саване...
И не Абадона Булгаковский - знаю... читал... Такой худой, бледный, в темных очках, глянет - и кранты!.. Не то...
Эти тебя в любую минуту прикончить могут, а он - если только повезет... Но - боятся все.
Думаешь: "Все живое смерти боится!" Нет, брат, Белый Ангел исключительно человечий, у животных - свой, у растений - свой...
Вот скажи мне, отчего старики всегда норовят себе собаку, кошку, рыбок завести? От одиночества? Да нет, не только... Надеются они, что чужой от "своего" защитит... Столкуются каким-либо манером...
О нем есть не только у евреев... Говорят, он очень красив, красивее всего. Врут... Когда-нибудь он и тебя поцелует...
Без мук в мир иной перейдешь и, со смертью своей, перестанешь его бояться..."
Слушал тогда Евгений Калмыка, и с удивлением заметил, что стал тот похож на старенького ребе из иллюстраций к Шолом-Алейхему...
А еще он пытался представить себе этого странного ангела, который избавляет от терзаний... Странного доброго убийцу...
Конечно, два больших крыла за спиной... Глаза - синие, ясные... Фигура атлетическая... Белокурая бестия, Зигфрид какой-то получается...
Лишь улыбки его Ломов не мог себе вообразить...

* * *

А вот сейчас, тут, в стылой тайге, Евгений явно представил узкие, слегка посиневшие от холода губы, сложившиеся в грустную улыбку...
Одно ясно - Ломову помогает теперь не Белый Ангел... Какие-то другие "силы небесные"...
Поглядел машинально Евгений вверх - звезды стали вдруг быстро менять свои места на небосклоне, привычное с детства расположение их нарушалось. Это стали ДРУГИЕ созвездья.
Большая Медведица рассыпалась, как бильярдные шары после разбивки, Кассиопея, наоборот, собралась в щепоть и очутилась внутри свернувшегося Дракона...
Торжественность момента подняла Ломова над тайгой, и он видел только Небо, Небо, которое вертелось - будто миллионы лет только и ждало этого момента...
Звезды менялись местами, съезжались как добрые соседи и чуть не хохотали...
Ставшие разноцветными, как елочные гирлянды, исполняли они своеобразный ТАНЕЦ, в котором кружилось и смеялось все...
Для чего это они, звезды, так? Ведь не сами по себе?..
Тут-то и понял Ломов свою неважность в этом мире, незначительность свою... Конечно, умом он это понимал давно, но уразуметь вот так, всем нутром...
Бессильный больной человек!.. Какие, к черту, высшие силы нужны, чтоб убить тебя? Ты ж как капля в тайге, что уж говорить о небе?
Ветка свалится... Зверь задерет... Вирус убьет обычный... Мал человечек! Куда деваться? За что прятаться?
Бред... Безумие... А жить надо... И после апокалипсиса надо...

Врачебная тайна

Узенький просвет в черноте своего существования увидел Ломов только более чем через полгода пребывания в спецбольнице. Шесть месяцев страшной комедии под названием "лечение"...
После курсов повышения квалификации возвратилась ведущая докторша их отделения Елена Олеговна.

* * *

Надо сказать, что хорошее лицо нового больного она отметила, еще не видя его самого, когда перелистывала личные дела поступивших пациентов.
"Ого! Только определился, а уже красную полосу на переплет заработал - это не шутка: "Склонен к побегу и опасен для медперсонала". Скорее всего, переводом из какой-нибудь обычной... Посмотрим..."
Обычно недавний военврач Печеневская Е.О. на фотографию обращала очень мало внимания, занимаясь диагнозом, сопроводиловкой и указаниями по режиму содержания. А в этом "личном деле" ее заинтересовала фраза "возвращенец из Израиля".
"Таких еще не бывало", - подумала она и стала читать медленно и внимательно.
...Диагноз уж очень категоричен - «невменяем и вялотекущая шизофрения»- что-то не вяжется, и чересчур быстро и точно определили... А кто в составе комиссии? Ну-ну... Санкции теперешнего аналога КГБ... Подписано все почему-то больше замами, да исполняющими обязанности... Безусловно, лет 10 назад подобные документы именно так и стряпались, но времена-то изменились...
Ведь и их "психиатрическая больница специального типа" реорганизуется в обычную, решают вопрос, как будет с их воинскими званиями, затевают общую перестройку системы, а от наездов всяческих представителей правозащитных организаций и контролирующих проверок совсем житья не стало...
В общем, начать прием она решила именно с этого больного.
А Евгений Ломов, раздавленный неожиданным ударом судьбы, согласившийся бы скорее на каторгу, тюрьму, но не на этот кошмар, озлобленный и готовый излить на очередного врача всю свою злость и горечь, вдруг увидел перед собой хрупкую блондинку с великолепными серыми глазами, усталую, немолоденькую, но с еще отличной фигурой...
Вот и проявляй агрессию!
И Елена Олеговна внимательно рассматривала теперь уже живое лицо "интересного мужчины", который как-то хорошо поздоровался и хорошо смотрел на нее.
Много лет проработав с людьми, постоянно от нее зависящими, она привыкла или к угодничеству, или к замкнутости, или всплескам ярости прорвавшегося гнойника, а тут неожиданно забыла на секунду о работе... "Что-то будет у тебя с этим человеком", - возникло предчувствие.
- «Вот искра пробежала - и АГА», - юморил Ломов много позже, когда они уже стали близки.
Евгений доверился сразу. Не дожидаясь вопросов, не приукрашивая, он рассказал ей свою дурацкую историю. И Елена поверила ему тут же, сразу, тем более что только-только прочитала определившую судьбу этого человека жалобу Любы, по-женски возмутилась женским коварством и пожалела Ломова, просто пожалела...
 И тут же сменила лечение на более легкое, щадящее...
Она поверила ему, но долго не могла поверить себе, зная, что в заведениях подобного типа и они сами, врачи, не могут быть психически здоровы полностью... Вот и у нее тоже был своего рода комплекс о "пределах допускаемой доброты" к безумным или сведенным с ума людям... Больной может собраться на одну беседу, но это еще очень мало значит...
 А на следующем приеме Ломов задел ее простыми рассуждениями именно об этом, или почти об этом.
Он говорил:
 -Чаще всего бывает так, что в разговоре двух, даже близких, людей формулировки и мысли, основные для одного, кажутся второстепенными другому. Его мозг выхватывает совсем не важные для смысла слова и фразы, акцентируется на них и страшно мешает процессу понимания. Обычно тебя поймут не так, неверно, не полностью...
 Да хорошо уже, если врубятся хоть как-то, когда ты пытаешься пояснить очень важное. Но чаще всего обоюдное понимание вызывают какая-нибудь ерунда, жест, анекдот... А настоящие тоска, боль, мысль останутся вне...
 И на том спасибо, хоть выслушали, задали вопросики, почмокали губами, поцокали языком... Но уж не дай Бог, если замечание, тут как кирпичом по голове ударить, поточнее да побольнее... А бить вообще не надо было бы...
 После этого, Елена Олеговна начала назначать ему прием последним по списку, экономила время на предыдущих, задерживалась подольше... Почему-то стала приносить из дома кое-что вкусненькое, угощать... С удовольствием соглашалась на ночные дежурства, а главное, ничего не рассказывала о новом пациенте своему мужу - завотделением, - хотя всегда ранее о лечении больных советовалась с ним...
А потом Ломов принес стихи...

Что ж, такая, карма, значит...
От уколов полусонный,
Удавлюсь в своей палате
От любви неразделенной...
И в сиреневом покое
Я забудусь безыскусно...
И ничто уже земное
Для меня не станет грустно...
***
Елена, Елена, Елена, Элен!
Всю жизнь бы мою не вставал бы с колен!
И голову прятал в коленях у Вас...
И был бы Калифом... Калифом на час!
Смотрел бы, смотрел бы, смотрел бы в глаза!
Как смотрит на Лес небольшая гроза,
Как парус на море, как рот на вино...
И - было недавно...
И - будет давно...

Две Шкуры

- У нас в психушках больной башковитый... Вот скажи, Лысина, что в других больницах врачам дарят? Точно, стандартный набор: конфеты, цветы, коньяк. А вот когда выписался наш Палиндром, помниш ь такого, он к главврачу домой в подарок припер - корыто. Здоровенное корыто, оцинкованное, каких и не найдеш ь сейчас.
Эскулап аж обмер с испугу: недолечили, думал, рецидив…
А Палиндром ему спокойненько, членораздельно:
- Ринат Сульфазиныч, это же - Мститель!
- Какой, к черту, Мститель? - взвыл врач, а благодарный пациент объясняет: - Вы ж сами на соседей своих ш у мных жаловались?
- Ну, бывало, - кивнул лекарь, потом вздохнул. - Какое это имеет отн...
И, пока он договаривал, выпустил посетитель из рук корыто, поднял, опять ш вырнул...
Только когда из-за стенки раздались сладкозвучные крики протеста, хозяин и гость просмеялись и уселись водочку пить, периодически злорадно подбрасывая громыхающее орудие...

В целости и сохранности

Ломов волокся через пробивающие густую растительность струи хлещущего дождя, порывистый ветер и чавкающую под ногами смесь грязи и хвои.
Погода становилась все хуже, ранняя осень здесь, в северном лесу, старалась взять свое побыстрей...
Ломову иногда было даже любопытно: его плохое состояние отражает плохие природные условия или напрямую влияет на них? "Сознание определяет бытие"? Запросто...
Жар и озноб рука об руку брели теперь в его организме, совсем как он сам по таежным лабиринтам, а Она, Тайга, не в первый раз видела, как человек в ней пропадает... Да что от него и осталось-то, от этого человека?
Силенки кончились, тело покрылось язвами, нарывами, лицо пылало, опухшие веки почти не пропускали свет в глаза, десны кровоточили...
Скверно. Кошмар. Усталость... Как же он измотался от всего этого!
От нервного напряжения уже не уверен ни в чем... Кто кричит в ночи? Что там за кустами? Лапа дерева это качнулась или движется скрытно кто крупный? Ручей там звенит или голос чей?..
Дует ветер, мокрые ветки то и дело шлепаются на землю - он уже и не вздрагивает от шума сзади. Устал...
Устал вслушиваться и всматриваться...
Падая и на время, забываясь, он теперь и заснуть не мог, пребывая в состоянии полуяви...
Иногда, открывая воспаленные глаза, он как сквозь пелену видел то большого светлого Волка, то очень большую мохнатую женщину, что смотрела на него странно и жалостливо...
Все чувства его притупились, восприятие стало примитивнее... Он так устал, что ему уже ничего не было страшно: "Ну, Волк... Ну, Женщина. Чудится? Мерещится?.. Ладно!.. На самом деле?.. И то - ладно!.." Вроде: упал, ничего не сломал, подняться сможешь - и ладушки...
Не обижают они тебя, стараются не испугать, помогают, защищают - так говори "спасибо"!
Ты, даже, привык, что когда наступало время обессиленно свалиться, обязательно находилось удобное лежбище, где навалена куча веток, приготовлена какая-то еда и рядом оказывается вода - ручей или озеро... Порою, бывал и недоволен: а почему не на бугорке, обдуваемом ветерком от комаров, выбрано место?..
Не удивлялся, что не нападают на него хищники таежные, что даже не слышит он ночами страшных звуков лесных... А как было жутко в темноте поначалу... Горланил песни, отпугивая кого-то: "Бродяга, судьбу проклиная, тащился..."
...А теперь сам "тащишься" спокойно.
Да тебе еще и квалифицированную медицинскую помощь оказывают - здесь, в лесу...
Волосатая иногда мяла в ручищах какие-то корни и травы, разжевывала, а потом прилепляла к его телу, как примочки. Лечила...
 Никакой тревоги - хуже не сделает...
И о пропитании не забывает.
Иногда Женщина приносила свежую рыбу, видать, ловила на отмелях, и подкладывала Ломову, а он мечтал - был бы огонь, сварить, запечь...
Волк часто прибегал с добычей в зубах - какие-то зверьки, птицы, зайчишки... Преданно смотрел Волосатой Бабе в глаза... Она рвала мясо на части, выбирала лучшие куски, совала Ломову, как малому своему дитенку. Эх, если бы он мог есть!.. Не понимает она. Глядит, хорошо хоть силком не заставляет...
Когда уходила Женщина, рядом обязательно оставался Волк - оберегал или сторожил?
Какая разница!? Есть рядом кто-то живой - нормально... Ну а если нет никого, если это только фантазия твоя, выдумка, галлюцинации, то вспомни: мало ли какие глюки были у людей в психушке - и ничего, живут себе. И на стенки не так уж часто бросаются...

Плохо дело, Ломов! Безумье!
А может, просто безумно плохо?

Две Шкуры

Значит, так!..
Кажется, в армию не призывали при росте 159 см, а у него было целых 160, и пошел служить этот Шамкенов с удовольствием... А попал солдатик в славные ряды из такой глуши, что был темнее темного, хоть и имел документы за восемь, а то и за девять классов...
Да, и инспектировал эту воинскую часть, как-то, старичок-генерал из заслуженных кадровиков, и вывели командиры-отцы личный состав на учения, и спрятали Шамкенова дневалить в казарме, и заглянул, по пути из клозета этот "ревизор"-генерал именно в казарму...
Увидел вояка-дневальный дедулю росточком с себя, посмотрел на погоны с листьями на них... Зеленые погоны... И сказал Генералу: "Уходи, лесник! Нельзя гражданским в расположение! Попадет нам!"
Опешил старина, посмеялся, сделал отеческое внушение и собрался действительно уходить... Но вмешался один майор из подоспевшей свиты. Давай критиковать... Делать выводы...
Что было этому солдату?..
Губа? Дембель? Психушка?..
А командиру части?..
Да ничего не было... А вот майора, бойкого, в Афган сослали... Воевать...

Вернуться!

В спецбольнице Ломов научился многому: не показывать своего состояния, скрывать отношения с Еленой, подчиняться с показной готовностью Персоналу, находить общий язык с безумцами... Не научился только спать ночами.
Попробуй засни... Этот, рядом, до утра гнусаво и монотонно воет, как скулит избитая собака... Этот бормочет бессвязно и вскрикивает... А эта зараза просто храпит, но звук - будто доски от пола отрывают гвоздодером...
Говорил себе: "Ты не в царскую палату попал - в ле-чеб-ну-ю, спи!" Не помогало...
 А чуть задремлешь-забудешься - Иерусалим представляется...
...Вот идет он по Бен-Иегуда, мимо коридора Художников, выставивших свои работы на продажу... Не видят они его, не здороваются... Арка с Часами и Надписью "Встань и иди!". Но вот же я... Встал я и пошел! Почему вы не узнаете? Рисуйте меня...
А то - летит он, как крылатая ракета, в трех метрах над землей, повторяет неровности рельефа... Над скалами, лесами, домами, над церквами и синагогами. Радость переполняла... И полеты эти - на топливе души его...
Несется человек-летун к Озеру Тивериадскому, где ходил по воде Христос... Жуткой красоты картины, свидетели Вечности... Вот-вот и доберется до Кинерета, но меняется что-то в воздухе и уносит его обратно, к Ерушалаиму... Горючего не хватает, оставил он часть души в Столице... Почему именно там? Ведь в Израиле вся земля святая...
 И всегда Иерусалим ломовский тих и прекрасен... Белокаменный град из древних времен... Из сказок русских... Знали верно, что будет такой город, что не может не быть, что и прежде был... Без него беден Мир...
 -Ломов, Ломов! Ты понимаешь, что потерял?
Ведь ты первое время и сигарету на улице не то чтобы бросить - курить совестился... А сейчас, даже раздражавшие раньше, лужицы засохшего кофе или пятна жвачки на асфальте повсюду - даже они вспоминаются как хорошее.
Только здесь, в тьмутаракани этой, понимаешь, чего себя лишил... Сам себя...
 И ради чего? Навообразил, нафантазировал - семью создам, семью... С кем? С шаландой этой? "Любопытно - Любила - Люба - Любительница - Либо - Липа?"
Елена-то Олеговна показала письмо-донос-заявление в родную Милицию от русской патриотки на иудея проклятого... Прочитал? Радуйся, из-за нее сидишь! Слушаешь все это... Ночной концерт...
И ты собирался вот эту дрянь потащить в Святой Иерушалаим!?
А ТАМ, какие первоклассные музыканты на улицах! Оденутся во все черное, ортодоксами... Что за музыку играют... Флейтисты, скрипачи... И саксофонист... Хасиды рядом пляшут, как безобидные веселые чертики... Радость, улыбку вызывают... Вроде и он сам тогда танцевал с ними! И ведь ни грамма...

Я не видал людей, светлей, чем эти...
Хоть на земле их много... Всяких... Всех...
Взлетают руки, словно птицы, вверх,
Хасиды пляшут, легкие, как ветер...

...А народу, народу! Местные, приезжие, туристы... Не боятся, едут, летят, плывут взглянуть на Город - Центр Мира. Посмотреть на евреев - как они там, в своем доме?
А вот некоторые идиоты, сами, своей волей уходят из Дома, оставляя там часть души... Вернее, ВСЯ душа остается, а с собой дозволяется взять ее крохотную дольку.
 И надолго ли может хватить эта незначительная частица? Так ведь и совсем без души останешься... Ее потом не вернуть... Вернуть... Вернуться!
Целовать дома в Иерусалиме, положить камешки на могилы, вымолить прощение.
 К Морю побежать... Бежать... Бежать!

Две Шкуры

В эту ночь Шкуры беседовали как-то особенно вяло... То ли поднадоело злословить, то ли настроение было омерзительное, то ли чересчур каждая о своем думала... А только перебрасывались они отдельными фразами...
- Отстань! А то весь попередохну!..
- Ты, брат, бриллиант... а палата в психушке - для тебя -оправа...
- Больной от здорового чем отличается?.. Только тем, что выпьет меньше!..
- У тебя ночью стоит?
- Не знаю, я по ночам сплю...
- Без рук... но работящая баба... Венера Милосская!..
- Еще говорят, что Моцарт Сальери жизнь отравил...
- Стреляный брадобрей...
- Расчетливый человек - это тот, кто умудряется тарелку супа выхлебать с куском хлеба не просто, а так, чтоб последний кусочек хлеба и последняя ложка супа...
- И говорит врач, молодой такой специалист: "Да здоровый он уже вполне!.. Остатки его психоза где-то между лекарств, спрятались!.."
- Ну, спички, зажигалки запрещены - понятно... Записки нельзя - это еще с тех времен... А вот отчего в запрете "фрукты с крупной косточкой", не знаешь?..
- Слышала, как Макарыч говорил Елене своей - я, мол, вернусь в Израиль и всю жизнь оставшуюся радоваться буду, что у нас на машинах скорой помощи "магендавид" изображается, а не этот "КРАСНЫЙ КРЕСТ"...
- Больные - врачей ненавидят, врачи - больных, остальной персонал и тех, и этих перестрелять готов. Попробуй комаров и людей примирить - столько крови с обеих сторон пролито...

Поединок

Мягкая перьевая подушка, которую кто-то накинул ему на лицо, давила, казалась горячей, как печка, и не позволяла дышать. Отчаянным усилием оттолкнул Ломов чужие, жестокие руки, сбросил пуховую тяжесть, жадно хватанул огромный глоток кислорода... и очнулся.
Не было кровати, подушки, кошмарного злодея - лишь уже привычное зрелище рассвета в тайге... Солнце вставало и никак не могло подняться, пряталось за темными массивами ельников...
Иней на ветках деревьев и на земле, туман с, будто повисшими в нем снежинками-хлопьями, даже парок изо рта заметный - морозец?
 Но если обычно просыпался от озноба, то сейчас чуть не задохнулся от жара.
 Он ощущал крупные капли пота на лбу и груди, слышал тяжелые толчки крови в висках - и понял: у него очень высокая температура.
Теперь конец! Сил, чтобы двигаться куда-то, не осталось, лечение этой лесной колдуньи не помогало, спасенья ждать неоткуда...
 ...Белого Ангела Евгений заприметил давно... Правда, тот пока не появлялся в своем прекрасном облике, а принимал вид лунного света, притворялся стволом дерева, тенью или пролетающей невысоко и бесшумно большой глазастой птицей... Но это был точно ОН - хороший Ангел Смерти. Ломов, в общем-то, уже и не боялся его - не было сил на страх.
 А легко умереть - плохо ли?.. Намного легче, чем куда-то идти!..
Просто, не поднимая, как говорится, паники, помереть под этими шуршащими деревьями...
Да и сколько ж можно еще быть в положении "временно живой"?
Равнодушно представлял Евгений, как Ангел тихо поцелует его в лоб или ударит криком - и все!
Та же тайга... Те же деревья... Воздух тот же... Муравьи, комары... Вода... Небо... Без тебя. Ну и что? Зато не нужно будет вставать, терпеть боль, двигаться...
 Ну, где же ты там, смерть? Давай!
Как-то даже обрадовался Ломов, когда увидел, как между деревьев материализовался высокий светловолосый красавец в белоснежной рубашке с отложным воротом, в легкомысленных цветастых, модных в Израиле, шортах и блестящих сандалетах. Видать, ему тоже было жарко...
 Ангел улыбнулся рекламной улыбкой положительного киногероя, приветливо закивал головой и направился к Евгению.
И Ломов, с развеселым ужасом, потянулся к нему...
Осталось два-три шага, уже тень коснулась лежачего, но, вдруг, негромкое свирепое рычание остановило движение Белого Ангела...
Тот чуть успел повернуться и встретил бросок Волка не спиной, а полубоком.
Не удалось Снежному вцепиться в шею сзади, напрасно клацнули мощные зубы, но толчок свалил Ангела с ног...
Он крутанулся как-то, сумел поймать руками челюсть Волка, пытался свернуть шею, а хищник скулил и царапал задними лапами бедра и живот, а передними лез в глаза, кровянил лицо.
Ангел отпустил руки, перекатился и вскочил на ноги...
Они стояли несколько секунд, тяжело дыша и сторожа движение противника... Эта драка была сама жизнь...
Снежный Волк заметно дрожал мелкой дрожью - шерсть дыбом, мышцы напряжены... Было видно, что он и боится ужасно, и готов драться насмерть.
Белый Ангел резким движением сбросил порванную рубаху, нехорошо ощерился и, полуголый, с потеками крови на мускулистой груди, пошел на Волка.
Тот прыгнул. Ангел перехватил прыжок, они снова сцепились...
Ломов увидел, как напряглись мощные мышцы спины Ангела, который даже слегка присел, как борец перед броском.
"Сейчас он его прогибом, за ковер... Волк убежит, а этот отдышится, подойдет и чмокнет в лобик... Скорее уж бы! И не страшно ведь... Так - тоскливо как-то!.."
 Закрыл глаза Евгений - думалось, уже навсегда... Забылся...
Поцелуй не поцелуй, а ласковое прикосновение ко лбу ощутил.
 Это было приятно, и голова меньше болела и почти не кружилась, и пятна перед глазами вроде растворились... Можно и оглядеться...
 Опять она..Большущая . волосатая женщина с глазами деревенского колдуна под огромными надбровными дугами... Увидела, что он очнулся, и как всегда бесшумно растворилась... Исчезла...
Светло уже, тихо... А вот и Волк, лежит, башка на лапы, спит... Только оскалился как-то странно, и бока не шевелятся - не дышит...
Мертв?
Тяжело поднялся Ломов, подошел ближе - Снежный Волк был убит.
Не видно на теле проникающей раны, не растерзан, не задушен, а РАЗДАВЛЕН через ребра жуткой силой...
 Не сон, значит, не бред...
Был, был Белый Ангел Смерти, приходил он за Ломовым, а забрал вместо него Лесного Зверя... Живое существо... Домашнее животное вместо одинокого пенсионера...
Но почему? Ведь он сам уже и не особенно хочет жить...
Он уже и есть не хочет, и пить не жаждет...
Вот только - в Иерусалим бы...
Может, все дело в этом?..
Долго сидел Евгений, глядя на застывающее тело. Потом поднялся, стал собирать какие-то камни, комья земли, соорудил холмик. Зачем? Он не смог бы ответить...
Постоял еще немного, пошел...
Справа Солнце, сзади смерть, а впереди - что?..

* * *

А материалистическое объяснение причины гибели Снежного Волка въедливый читатель может придумать сам...
Может, угодил тот в лапы медведя и погиб, защищая Лому? Или рухнул ствол тяжелого дерева, придавил зверя, сломал хребет, но нашел волк силы приползти, умереть около?.. А может, Чучана немного не рассчитала свои силы?
По-разному могло быть...
И еще... Почему сама Лома не кинулась защищать своего подопечного?
Может, потому, что не признает пока официальная наука факта существования снежного человека? Вот и Высшие, так сказать, Силы тоже не допускают.
Или – нужна Чучана еще на этом свете?..
Кто знает?..

Побег

Мясорубка и кусок говядины в ней... Асфальт и каблук-шпилька... Врачиха СПБ и ее пациент...
 Не уточняя историю развития их отношений, скажем: вдвоем они были счастливы даже здесь.
 Безмерное обожание у него, не испытанная ранее благодарная любовь у нее, взгляды, разговоры, секс... Жадные, торопливые, опаляющие минуты во время приемов у нее в кабинете... Бесконечные часы блаженства в ночные дежурства, когда удавалось спровадить персонал поспать, а самой вытащить Ломова из палаты... Ее шепот: "Какой же ты невменяемый? Ты у меня невынимаемый..." Его хвастливо-довольное: "Я же не Обломов, я - Ломов!"
 А какая, оказывается, радость рискованно подкормить любимого человека, подкинуть ему пачку сигарет, принести чего-нибудь почитать, получить от него стихи... С нетерпением идти на работу... "Скоро-скоро, увижу-увижу!" Одеваться не наспех, а продуманно, красиво, желанно - для него, незаметно - для других...
 Но счастливая влюбленная женщина была ведь и врачом, и очень неплохим врачом. Весь ее опыт работы, все накопленные знания явственно подсказывали, что состояние Евгения критическое. Его психика не способна выдержать условия существования в Спецбольнице.
И так же, как еще там, в Израиле, у него возникла навязчивая идея о счастливой семье с Любой, идея, сломавшая ему жизнь, так и сейчас мозгом Евгения овладела мысль вернуться.
 Вернуться в Иерусалим...
Елена видела, что эта мысль неотвратимо превращается в манию... Она знала, что есть люди, которые способны быть здоровыми только на свободе. В других условиях они больны. Так и ее Жека...
Еще какое-то время, и он действительно... Страшно додумать до конца... И счет идет уже не на годы - на месяцы, недели! Спасать его надо...
 Елена перебирала разные варианты. Выписать, выпустить - и думать нечего, такого здесь не бывает...
Перевести из их глуши в какую-то более цивилизованную, с более легким режимом - так там не будет ее... Да и не получится - Ринат свирепствует даже от мягкого лечения, она пыталась заикнуться, но Ломова едва не отдали другому врачу, с трудом отстояла...
 Оставался один выход - организовать побег. Обрадовала Евгения, решили переждать зиму, тщательно подготовить, но...
Супруг Елены, завотделением той же больницы, получил новое назначение. Срочно. Гарнизонный госпиталь крупного города, присвоение очередного звания, должность, оклад, работа для жены, квартира в центре... Такие подарки судьба подкидывает не часто...
 Конечно, у нее любовь, любовь настоящая, наверняка последняя, но семья, ребенок, перспективы...
 Надо ехать...
Что будет без нее с Евгением? Ясно что... Получается - или сейчас, или никогда.
К тому же и проще, если сейчас. Ведь больница и несколько домиков для спецперсонала (в том числе и ее обитель) когда-то находились довольно далеко от городка, за надежным ограждением, и соединялась с "цивилизацией" только узенькой просекой да линией эл.тех. передач...
Но потом Пригород расширился, появились какие-то складские и производственные здания, жилье самостроя, подсобные хозяйства, огороды - и колючую проволоку поснимали, решив, что и внутренней охраны достаточно.
 Так что примыкала теперь к лечебнице тайга одним уголком - путь на Свободу указан точнехонько...

* * *

Умудрилась Елена, уговорила мужа взять, под присмотром санитара, несколько надежных больных в помощники для переезда - нужно разбирать мебель, упаковывать вещи, выносить, потом грузить - разве мыслимо самим справиться?.. И, конечно, среди этих "надежных" оказались Ломов с Бадмой... Думалось, уйдут вместе, Женечке будет легче...
Естественно, дружки проявляли неслыханный трудовой энтузиазм, а докторша пыталась как-то снарядить беглецов в дорогу.
 Продукты, одежонку, нож, спички, даже компас школьный - все это тайком передавалось и пряталось в укромных местах рядом с домом.
Бежать решили в последний день. Погрузили на машину оставшиеся вещички, пожелали уезжающим счастья, попрощались глазами...
 Елена разрыдалась, ее долго уговаривали - ну понятно, всем тяжело покидать привычное место, но что делать, ведь там будет лучше... Успокоили, увезли...
 А больные с санитаром остались обмыть успешное завершение работы: Хозяйка и выпить, и зажевать оставила... Комнаты пусты, места много, откупорили дефицитный спиртик "Рояль", разложили закусон и поехали...
Евгений старался пропускать, Калмык пил вровень со всеми, а санитар подставлял пасть под полный стакан с частотой взмахов крыла бабочки-капустницы...
 Набрались быстренько, отключился старшой, осоловели остальные, и потянул Ломов друга на выход.
Калмык тяжело поднялся, вышел за Евгением, огляделся и неожиданно крепко его обнял... Не отпуская, не давая вырваться и встретиться взглядом, сказал: "Плохо мне будет без тебя, привык... Не пойду я с тобой, Онегин!.. Бо-юсь... Тайга - не Поволжье наше... Далеко не уйдешь. Не верю я..."
Оттолкнул от себя товарища сын степей и вернулся.
 Постоял Евгений, уговаривать не стал - бессмысленно: минуты... минуты важны... Как там говорили? Главное в профессии психа - вовремя смыться!..
Ну, и... С Богом!

Две Шкуры

- А вот тебе еще история, душевная, тьфу! духовитая! душистая ты моя!.. Клички-прозвища - они и в школе, и в зоне, бывает, очень по делу даются. За что этого, однорукого из второй палаты, Пианистом зовут, знаеш ь?.. Ну, слушай...
Карманник он был классный и работал по крупным городам в театрах да концертных залах... Особо любил промыш лять на гастролях известных музыкантов. Сам-то он слух имел абсолютный - барабан от смычковых отличал запросто, все симфонии считал маршами похоронными, но меломанов уважал очень. "Они, - говаривал, - так заслушиваются, что у них брюки увести можно, не то, что лопатник!"
 А за одним исполнителем он даже из города в город ездил, цветы дарил... Тот его заметил и говорит как-то: "Вы, видно, и сами музыкант, вон пальцы какие развитые..." А наш ему отвечает: "А с вашими пальцами да в карманники бы пойти, цены бы не было..."
Ну, посмеялись, разошлись, а на следующий день "музыканта" нашего менты в гостинице и взяли: артист навел. Оказался (стерва!) точно из бывших карманников...
А у нашего во время следствия-суда вдруг рука правая сохнуть начала, потом, в лагере уже, ее отрезали...
Пить стал по-черному, заговариваться... Вот к нам попал... Дразнят его: "Сыграй какую ФУГОВИНУ, вон рояль стоит!.."
А был в авторитете...

К людям...

Человек был очень нездоров.
То, что ему крайне плохо - его усталость, голод, слабость, страх, - Чучана воспринимала так же ясно, как, бывало, сигналы сородичей.
 Но вот хриплое дыхание, натужную работу легких, даже когда он не двигался, а отдыхал, привалившись, по своему обыкновению, к дереву, она просто слышала на приличном расстоянии. А высокая температура, жар были ощутимы даже через его снимаемую шкуру...
Снежные люди, ее семья, тоже, случалось, хворали, получали травмы, детеныши зимой иногда простужались. В таких случаях старейшая самка уводила недужного в сторонку, усиленно глядя в глаза, погружала в полусон, а затем, прикасаясь рукой или на расстоянии, врачевала нездоровый орган, снимала боль, останавливала кровь, заживляла раны, восстанавливала силы. Обычно, хватало двух-трех таких оздоровлений.
 А вот этого странного самца она лечила каждую ночь... Больной под ее руками успокаивался, начинал легче дышать, переставал бормотать что-то в беспамятстве, даже горячечный жар снижался, но утром ему опять становилось худо.
Может, она сама не умела еще хорошо лечить, а может, и устала сильно.
 Ведь днями, когда нормальные обитатели леса должны отдыхать, ей приходится идти за человеком. А ночами, хоть и не нужно искать еду - Волк обеспечивал исправно, - но надо оберегать ЕГО, он по-прежнему ведет себя странно, малопонятно...
Вот и с ней... Когда она старается согреть его своим теплом, он то притискивается к ней, как малыш ластится к родительнице, а то пугается ее жутко, пытается убежать, оттолкнуть... Но всегда инстинктивно просит о помощи, ждет защиты...
И почему не понимает ОН, что надо повернуть обратно? Упрямо бредет в холод, в ненастье, туда, где мало еды и где лес становится никудышным, неверным...
Несколько раз, когда он падал без сознания, она брала его на руки и относила назад, ближе к Солнцу, к теплу. Но, придя в себя, он опять волокся туда, в плохое, с каждым днем проходя путь короче и короче, отдыхал все больше и бывал в движении все меньше...
 А вот уже второе утро ОН не просыпается, не пытается шагать дальше... Он даже перестал ощущать ее присутствие. И у него несколько раз останавливалось сердце, и ей все труднее возвращать его к жизни...
 Чучана поняла, что человек умирает, что не помогают ему ее преданность, ее забота, ее лечение... Он угасает...
 Но, может быть, ему сумеет помочь его племя? Вдруг они ИСЦЕЛЯТ?..
Преодолевая боязнь одиночества, тяжесть разлуки, сомнения, пересиливая извечный страх перед двуногими, решила Лома отнести своего подопечного к ним, к людям.

Две Шкуры

- Знаеш ь, Тайга есть Тайга!
На заимке зимой шофера пили... Пили так, что страш но...
Шестеро уснули, седьмой сидел, сам-на-сам пил...
Среди ночи стук в дверь... Пош ел седьмой посмотреть, что там...
Да почуял что-то, выглядывать не стал. Слышал кряхтение из-за двери да хохоток... Держал всем телом дверь, чтоб не открыли, а чувствовал, что играют с ним: хотели бы - давно вош ли...
Заорал...
Шоферня повскакала, он им кричит: "Помогите!" Они тоже стали дверь держать, а у того, у седьмого, чувство, что и теперь играют с ними: хотели бы - открыли, а силы теперь снаружи давит ровно столько, чтобы как раз семерым мужикам удержать...
К рассвету мужики вконец измотались, и НЕЧТО будто специально дожидалось, будто того и добиваясь от них, уш ло в Тайгу...
Выш ли мужики позже наружу, а на снегу следы детских ног...
Маленькая нога, босая, вроде ребенок двух-трех лет топал...
А ведь кругом на триста верст живой души не встретиш ь, и на дороге даже их колею вчераш нюю занесло...

ЧП

Такой грандиозной пьянки в расположении особо секретной летной части ВВС наверняка не было за всю историю ее существования.
 Но ведь и повода подобного не скоро дождешься.
 Еще бы: командиру гарнизона, полковнику, присвоили звание генерал-майора и дали назначение в Столицу. Бывший зам отхватил долгожданную третью звезду, и его утвердили командиром истребительного полка. Соответственно, продвинулись и еще офицеры - в общем, не отметить капитально ТАКОЕ событие – грех незамолимый.
 Готовили мероприятие основательно и со вкусом, хотя и по-военному быстро: поджимали сроки. Пригашалось краевое военное и штатское начальство, соседние руководители кооперативов и еще не перестроившиеся председатели колхозов, заведующие охотничьими и рыболовецкими хозяйствами.
 Естественно, все приглашенные (кроме разве что самого высшего звена) свою лепту в снабжение Банкета вносили. Сколько раз и куда за последние дни летал для "материального обеспечения" предстоящего торжества начальник АХЧ, знал только он один.
Для питания гарнизона соорудили здоровенную времянку, а стационарную столовую за три дня до СОБЫТИЯ закрыли и приводили в божеский вид.
 Запахи, доносившиеся в последние день-два из кухни, приводили летный состав в состояние почтительного экстаза, а на еще вчера казавшуюся вкусной повседневную кормежку смотрели довольно презрительно. Однако лопали хорошо.
Короче, в пятницу к вечеру народ слетелся и съехался, все нужные распоряжения были сделаны, и торжество началось.
Не имеет смысла загружать читателя описанием самого процесса обмывки званий и проводов отбывающего - каждый сам наверняка побывал на подобных "фуршетах" и хорошо знает, как все это происходит.

* * *

Но кто бы мог предположить, что в распланированный ход доведения участников до "нормативов" вмешается непредвиденное обстоятельство и чуть не испортит Праздник Души...
Где-то в два-три ночи нового командира гарнизона потихоньку, стараясь не привлекать внимание, вызвал за дверь начальник караула. Молодой лейтенантик, вынужденный в эту пору сохранять трезвость и нести службу чуть не за весь офицерский состав, запинаясь, волнуясь и, казалось, сам не веря себе, доложил о ЧП.

В расположении их части, в непосредственной близости от замаскированных сверхновых летательных аппаратов, обнаружен посторонний человек.
 Тройное заграждение колючей проволоки разорвано, сварная мачта прожектора освещения выломана с корнем, чехол с одного из самолетов содран и на нем валяется в бессознательном состоянии какой-то штатский.
 - Куда смотрели часовые?! - рассвирепел полковник.
- Вот тут-то самое странное, - продолжал докладывать лейтенант, - часовой или врет, или чокнулся, а только уверяет, что когда он подбежал на грохот упавшего прожектора, увидел вроде бы дрессированного медведя.
 Огромный зверюга, стоя на задних лапах, рвал передними колючую проволоку. Солдатик схватился было за автомат, но медведь протянул к нему когтистую пятерню и взглянул светящимися красными глазами, отчего часовой онемел. Не в силах двинуться с места, наблюдал он, как, распотрошив заграждение, "медведь" ушел в темноту и тут же вернулся, держа, как младенца на ручках, оборванного мужика. Положив человека на землю, зверь уцепил чехол, легко, как нитки, разорвал толстенные капроновые стропы, сделал из материи подобие постели и переложил своего подопечного на мягкое.
 По-прежнему, стоя на задних лапах, "медведь" долго смотрел на лежащего, затем повернулся, опять страшно взглянул на часового и медленно ушел в Тайгу.
Бедный парень минут двадцать вообще не мог пошевелиться, а затем поднял тревогу.
Как ни был пьян полковник, но эта путанная история показалась ему невероятной, однако разбираться и принимать меры надо было немедленно.
Позвав еще двух-трех надежных офицеров, он направился с ними к месту происшествия. Все оказалось, как и докладывал лейтенант: следов на опавшей листве нет, нарушение налицо, а сам нарушитель на вид почти мертв.
- Его в санчасть, приставить караул, башкой ответишь! - командовал шеф. - Врача доставить из столовой хоть на руках, и никому ни звука!
 Полного соображения развеселый генерал не терял при любом количестве выпитого. Такое ответственное застолье Хозяин без веской причины может оставить разве что на пять-десять минут, а тут как провалился. Свеженазначенный лампасник не зря командовал этим гарнизоном несколько лет... "От меня секретить?" … Чуть не раньше посвященных в тайну он оказался в санчасти.
Кучка офицеров с крупными звездочками на погонах толпилась вокруг кровати, на которой, вытянувшись во весь немалый рост, лежал грязный, истощенный обросший человек, казавшийся мертвяком. Военврач неохотно хлопотал возле.
- Делай что-нибудь! - рявкнул генерал. - Хоть на несколько минут разбуди его! Откуда он свалился? Допросить!
Врач понятливо закивал головой, достал какие-то ампулы, набрал шприц, сделал укол. Протрезвевшие офицеры следили за его манипуляциями и через какие-то секунды увидели, как человек заметно задышал грудью, задрожал веками, раскрыл глаза, огляделся и уставился на одного из них.
 Он с трудом разорвал спекшиеся губы, и офицеры услышали всхлип: "Леш-ка, за-греб-ной". Глаза закрылись.
 И еще увидели вояки, как их бывший командир, а теперь великолепный генерал-майор Орлов трясет безвольное тело нарушителя и кричит-шепчет: "Женька? Ломов Женька! Как? Откуда... Это же Женька, мужики!
 Дыши, зараза, дыши, убью!"
Военврач разобрался быстрее всех:
- Товарищ генерал, Алексей Никитич, не волнуйтесь, сделаем, что можно, сделаем все... Я сейчас, я вызову своих, мы консилиум, мы рентген, процедурки, укольчики! - трещал он, выпроваживая народ из санчасти...
- Никакого ЧП нет! Полный ажур! - громогласно объявил полковник. - Все к столам.
Через минуты веселье продолжалось, чокались, целовались, орали песняка, плясали, и мало кто обращал внимание, что к генералу каждые минут пятнадцать-двадцать подбегает порученец и что-то шепчет.
 А главный виновник торжества как-то странно хмыкает, озадаченно трясет головой, а то и вообще выключается на время, глядя куда-то в Прошлое...

Две Шкуры

Вот ты, Лысина, в больницу пристроилась раньше меня, больше в психиатрии разбираешься, скажи-ка: что такое шизофрения?
Говоришь, "болезнь", ну это понятно, а только переводится-то словечко мудреное - РАСЩЕПЛЕННЫЙ РАЗУМ!
Ты вдумайся немного - ученые люди атом расщеплять научились всего-то лет 60 назад, а болезни этой веков сколько?
Синхрофазотроны всякие, тяжелая вода, масса критическая... А вот как новенький выступать за права начал, его сходу "серой" - сульфазинчиком - в четыре точки вкололи... Орал двое суток, температура, вязки, пить не дают... А Калмык... втихаря поил, рисковал... Больной...
Ну а этот очухался - как атомный распад пережил, а ему диагноз - "распад личности, психатоподобный...".

* * *

Или вот Макарону, из третьей палаты, жена через уборщицу денег малость передала. Он санитара и попроси бутылку купить - заплатил аж втройне.
Ну, тот купил, принес, передал - а сам своего дружка-напарника отобрать послал. Тут же, за дверью, считай при больных, распили и говорят еще: "Вам, ненормальным, алкоголь и таблетки совмещать нельзя, захвораете... Гы-гы..."
И деньги сорвали, и водку выпили - и мозги у них в порядке полном.
И ведь никакой реактор ядерный у ЭТИХ болезнь душевную не произведет.
А почему?.. Да, знать бы...
Картинка... Шизобра жение...

Все переживем

Еще ХХ век. Конец ХХ века.
Средиземное море.
Город Бат-Ям.
Октябрь месяц.
На многолюдном ухоженном пляже, с утра до поздней ночи, обретается высокий, сутуловатый, худой мужчина с изможденным лицом, подолгу остающийся под палящим солнцем и часами не выходящий из моря.
 Он прожаривает изъязвленную и искусанную кожу, блаженно улыбается всему и всем, явно не думает ни о чем конкретном и выглядит абсолютно счастливым - по крайней мере так со стороны кажется.
 С удовольствием слушает он полузабытый иврит, охотно отвечает, если с ним заговорят, но больше смотрит на море.
Воздух чуть солоноват, прогрет и не обдирает легкие... Волны ласковы, и от их нежности голова кружится... Красивы, прихотливы изгибы каждой волны, изящны завитки, пушисты гребни... Нежным теплом омывают все тело солнечные лучи... Вдали пирамидками маячат паруса яхт... Хорошо...

* * *

Слабо помнил Ломов последние дни в России.
 Палата, санчасть, кислород, уколы... Бодрое лицо военврача, присловье его: "Ну, брат, говори спасибо папе с мамой: не медицина, а они тебя вытащили!"...
 И постоянная, женская какая-то, забота Лешки Орлова... "Заплыв-заезд" из состояния смерти в состояние жизни...
А дальше выздоровление плавно перешло в ежевечернюю попойку, в разговоры, воспоминания и рассказы.
 Ломов поведал другу свою тяжкую историю: Израиль, Люба, Менты, Психушка, Елена, Побег...
 Полупьяные реплики лучшего в мире летчика Орлова, его сочувствие, угрозы в адрес "Женьку мордовавших"... Уговоры остаться, обещание устройства всех обстоятельств хорошей жизни, железобетонное ломовское: "Нет... Я, Лёш, теперь гражданин Израиля... Я шел в Иерусалим... Домой шел... Я вернусь..."
 Орлов и ругался, и грозил физической расправой: "В лоб заряжу!"
 А потом самолично бегал по каптеркам в поисках пропавшего ломовского сапога со спрятанным Документом.
 Понял генерал, что не переубедит сейчас Евгения никто - человек выбрал себе Жизнь. А вот чего понять не мог многое испытавший вояка, это каким образом умудрился его интеллигентный друг отмахать больше 400 км по нехоженой тайге? "Ты и пацаном был двужильный, но все равно - без жратвы, без огня, без оружия?.. И что за медведь дрессированный был? Ты хоть что помнишь?"
Пытался Евгений, добросовестно пытался рассказать все, но увидел, что и сам не может отличить, где был бред, а где явь... Ну а связно изложить это... Начал было про Чучану, про Волка - но уловил во взгляде друга опасение обидеть недоверием, жалость... Психанул: "Да не чокнулся я!" - махнул рукой и дальше только мычал: "Не знаю...", "Не помню..." Про Белого Ангела и заикаться не стоило...
 И Орлов, видать, понял что-то свое – к этой теме больше не возвращались...
А уж как помог Генерал!
 "Улететь без "ксив" российских?.. Не твоя забота, на что друзья?.. Главное –«там», примут? Ну и хорошо!" Приодел Друга, собрал в дорогу, проводил, усадил в самолет...
 Пили, обнимались, всплакнули...
У Лешкиных друзей-летунов нашлись свои кореша и в аэропорту им. Бен-Гуриона, они и встретили, и вывели мимо всех контролей, и деньжат подкинули. Все решилось без проблем, как в сказке доброй, будто был он раньше по другую сторону Мира, а сейчас весь Мир на его стороне.
Взял Евгений такси, укатил в тихий Бат-Ям, остановился в маленькой гостинице, где только ночевал и неохотно завтракал - "отвык от еды!" И на берег - горячий песок, солнце, Море...
 Не поехал сразу в Иерусалим.
Надо придумать историю, сочинить грабеж, плен ли, болезнь - ведь правде не поверят ни за что, да и не расскажешь... Прийти в себя надо... Успокоиться, окрепнуть хорошенько...
А если честно, просто боялся Святого Города.
 Так долго идти к нему - и вдруг разочароваться в чем-нибудь, найти не то, что искал... Не то, что хотел... Усомниться... Обмануться...
Судьба, вдоволь наигравшись им, выплеснула его на берег Средиземного моря, как волны выбрасывают на песок медузу, и оставила в покое.
Надолго ли?.. Главное - душе и телу тепло... Что будет? А что-то всегда будет, в этом Мире не заскучаешь...
Вечер. Закат.
Солнце, тоже решившись в конце дня окунуться в море, довольно быстро садилось, а на высоте своего роста-диаметра что-то задержалось в раздумье, приостановилось. Потом, будто кто из купальщиков поднырнул, ухватил этот Красный Шар за ноги, дернул и утащил в воду - только волосы-лучи видны...
Тихо-тихо...
И вдруг, не ушами, не в голове, а всем своим естеством ощутил Евгений отчетливые слова: "Ты услышал меня, Чужак, Ставший Своим... Удача и Мир твоему большому семейству! Будь здоров! Живи долго!"

* * *

Вот и все...
Ну что ж, Евгений Маркович, давай прощаться...
Не обижайся, если что с тобой у нас не так получилось - ты же знаешь, старались мы для тебя, как могли... Если недоглядели что, так не с умыслом, а только по рассеянности.
Одно можем сказать: ты нам нравился... Дай-то Бог, чтоб и мы тебе.

Будь здоров, Ломов!



2001-2002 г.г.