ПИЛА В МЕШКЕ
Когда Лёвку Альпенштока выкупили у израильских евреев, перед ним остро стал вопрос с московской жилплощадью. В итоге манипуляций он оказался в малогабаритной квартире одного ветхого здания, в котором до него проживали московские лимитчики с соседнего завода. Квартира эта была, по сути, не квартирой, а одной малогабаритной комнатой, настолько габаритной, что в ней с трудом умещались: стол, стул да раскладушка на стенке. Справа от двери висела дверца в туалет, с большим вырезом внизу, потому как без этого выреза она не проходила над унитазом.
После иерусалимских мытарств, Лёвка и это почитал за счастье и иногда даже благодарил за это Бога, которого до этого не очень любил – за понесённые им страдания. Но всё было в прошлом. Жизнь налаживалась. В комнате постепенно появилась полка для книг, а затем даже и кресло, занявшее полкомнаты. И тогда в альпенштокову голову внезапно пришла мысль купить шкаф. Под рукописи.
И купил таки Лёва шкаф для своей малогабаритной комнаты. А шкаф оказался крупным и в альпенштокову комнату вписываться не захотел. Встал поперёк комнаты, и не вздохнуть, ни обойти. Только перелезть, плотно ужавшись, потому как потолок тоже был ещё с теми габаритами. Подумал Лёвка, почесал залысину и решил шкаф таки распилить.
Распилить, значит, так аккуратно и ровно посередине. Одну половину в комнате оставить, в стену вжать, чтобы обои старые прикрыть, а вторую – тоже в комнате, потому как комната-то всего одна, но в стену напротив. А между ними проход оставить – от двери к окну. В проходе же этом – стол, стул и кресло. А раскладушку выкинуть на фиг, чтобы место не занимала.
Дело оставалось за пилой. Конечно, самое удобное – это бензопилой «Дружба», которой валят сосны в тайге. Лёвка наблюдал такое в кино, и процесс распиловки ему очень даже нравился. Но «Дружбы» не было. Двуручной – шкаф пилить как-то не солидно, а ножовкой – утомительно. Ножовкой Лёва работать не любил. И тогда он решил пилить шкаф электрической пилой с диском.
Но где достать дисковую пилу? Все лёвины знакомые были, по большей части, люди интеллигентные, даже в чём-то интеллектуальные, и с пилами дел не имели. Оставался только Дима Нижегородский.
Дима был ещё тот. Но уже из «новых русских». Пил он водку «Смирнофф», запивал её ромом «Малибу», курил что-то ментоловое, имел фирму и секретаршу, которая носила оправу за 350 баксов. Кроме всех этих неоспоримых достоинств, Дима ещё играл на фортепиано и поддерживал связи с рабочим классом, потому как успел побывать за колючей проволокой, на зоне.
– Лёва, друг, да об чём речь! – радостно сказал Нижегородский Альпенштоку. – Ну, конечно!.. Сделаем тебе пилу. Конечно, с диском!.. И ты ещё будешь мне объяснять, какие бывают пилы?.. Я тебя умоляю!.. Да когда я срок мотал, в натуре, через меня, знаешь, сколько пил прошло?.. Сделаем всё в лучшем виде, по высшему классу!.. Это я тебе говорю!.. Ну, если не «Бош», то нашу, родную, советскую… Конечно, дисковую, в натуре!.. Будь спок, брателла! У меня всё схвачено… Друзья на стройке. Короче, через неделю заезжай, всё будет в ажуре!..
Неделю Лёвка Альпеншток томился ожиданьем дисковой электропилы, словно ожиданием свидания с прекрасной мамзелью. Он педантично размерил шкаф на части, прочертил линию распила и даже прибил направляющие, чтобы пила шла ровно и аккуратно.
Целых семь дней шкаф стоял в комнате, как Батый под Козельском, и не давал продыху. Лёве даже казалось, что зря он затеял дело с пилой, что за это время шкаф можно было спокойно разделать с помощью обычного перочинного ножика. А однажды он даже психанул и хотел порубить шкаф на щепки, чтоб не мозолил глаза и прочие органы… Но топора тоже не оказалось.
Наконец, в назначенный срок, заблаговременно созвонившись с Димой, Лёва поехал за долгожданной пилой.
– Жду тебя, дружище! – весело сказал ему Дима. – Пила у меня. Всё на мази, как и обещано. Бери тачку – и ко мне!
Но брать такси Лёвка не стал. И хоть Дима жил на другом конце города, Альпеншток ехал сначала на метро, а затем терпеливо трясся в автобусе , потому как, рассудительно считал Лёва, в то время дешевле было купить пилу, чем заплатить таксисту за один конец. В чём, в чём, а в арифметике Лёвка толк знал.
– О, Лёва! Здравствуй, здравствуй… Рад тебя видеть, – приветливо и радушно встретил Альпенштока Нижегородский, – заходи, дорогой, раздевайся, будь как дома. Тапочки в углу. Сейчас мы с тобой чай попьём, за жизнь поговорим, «смирнофки» пригубим…
– Здравствуй, Дима. Я тоже рад тебя видеть,– отчеканил Лёва вежливо и по-деловому. – Но, во-первых, я к тебе приехал по делу. Ты это знаешь. Во-вторых, я водку не пью. В-третьих, время у меня расписано. Мне роман надо заканчивать. Чашку чаю я могу выпить. Сигарету одну выкурить. Но сначала покажи мне пилу.
– Ну, Лёва, какой ты, ей богу, серьёзный! – развёл руками Дима Нижегородский. – Не уважаешь меня, брателло? Пила вон, в мешке стоит. А ты у меня в гостях. Мы с тобой, почитай, полгода как не виделись. А ты торопишься. Давай поговорим, покурим, молодость нашу вспомним, а? Чайку попьём английского… Тапочки в углу.
– Какой чай, какие тапочки, – упрямится Лёва, – мне бы, Дима, пилу забрать да шкаф распилить. А поговорить и по телефону можно.
– Экий ты, право, Лёва, некоммуникабельный! – обижается Дима. – Я для тебя старался, пилу доставал, а ты моим чаем брезгуешь…
– И ничем я вовсе не брезгую, Дима, – парирует Лёва, – но мне со шкафом разделаться надо, понимаешь, потому, как я роман снова гениальный пишу. Ну вот, скажи Дима, кто, кроме меня, роман напишет? Может Желтушников с Гречишкиной? Или Пустырников с Шалфеевым? Кто?
– Да никто, Лёва, никто, – соглашается Нижегородский, – даже Астраханов твой роман не напишет. Если не ты, то никто, Лёва, я согласен. А тапочки в углу.
– Так. Хорошо, Дима, – вздыхает решительно Лёва. – Хоть я и спешу, но ты меня уговорил.
И Нижегородский идёт на кухню заваривать чай, а Лёвка Альпеншток садится расшнуровывать ботинки.
– Димочка, Дима, послушай, – доносится до Нижегородского жалобный голосок Альпенштока, – ты мне объясни, пожалуйста, ну почему у тебя, Димочка, тапочки… э-э-э… мокрые?
– Мокрые, говоришь? – задумчиво переспрашивает Дима, выходя в прихожую, и стараясь найти ответ на неожиданный вопрос.
– Мокрые, Дима, мокрые, – растерянно отвечает Лёва и протягивает ему стоявшие в углу тапочки.
– А-а, да это, наверное, кот нагадил, – с облегчением отвечает Дима, найдя ответ на мучительный вопрос, и уходит на кухню.
– Да, конечно, кот нагадил, – хмыкает обиженно Альпеншток, недоуменно разглядывая тапочки, – коты гадят, а Лёва расхлёбывать должен…
– Что за беда, право, – невозмутимо рассуждает на кухне Дима, – ты тапочки сними, другие надень, и пойдём, посидим, чайку английского попьём…
– Да, конечно, чайку английского попьём, – едва не плачет в прихожей Лёва, – тебе хорошо рассуждать, Дима. А у меня носки сырые и пахнут…
– Ха, да что за вопрос, Лёва, – снисходительно отвечает Дима, – носки у всех пахнут. Ты не обращай на это внимание, кинь их в угол…
– Да, конечно, у всех пахнут, – едва сдерживая благородное негодование на паршивого кота и невозмутимого Диму, логически раскладывает Лёва. – У всех носки пахнут потом, а у меня они пахнут мочой!
– Ну что ты, переживаешь, Лёвушка! – успокаивает друга Нижегородский, выходя из кухни и размешивая ложечкой сахар в чашечке. – У одних – потом, у других – мочой. Какая разница? Не бери в голову! Чай на кухне стынет.
– Димочка, дружище! – стонет от такого непонимания Лёва. – У людей носки пахнут своим потом, а у меня – мочой твоего кота!
– И дался тебе этот кот, Лёва, – недовольно говорит Дима, – он же у нас не кастрированный, понимаешь? Он же кошку хочет, мается бедняга. Ты войди в его положение, Лёва. Прости паршивца по-христиански.
– А в моё положение кто войдёт? – отбивается Лёва. – Разве я без женщины не мучаюсь? И мучаюсь, и страдаю. Но в тапочки, однако, не писаю.
– А ты, Лёва, пописай, может, и полегчает!
– Но я же, Димочка, не твой кот, чтобы в тапочки-то писать!
– Ты на меня бочку не кати, Лёвушка, – осаживает своего приятеля Нижегородский,– кот этот не мой, а матушкин. Я его, паршивца, не воспитывал и ответственности за его поведение, стало быть, не несу. Пойдем-ка, лучше табачку покурим.
– Твой, не твой, Дима, а последствия-то налицо! – продолжает настойчиво гнуть своё Лёва. – Носки мои пахнут мочой кота, который нагадил в тапочки, которые я надел у тебя в гостях. До этого носки не пахли. Мне же надо возвращаться домой. Согласись, Дима, что я не могу ехать в сырых и дурно пахнущих носках…
– И что за проблема, Лёва! – хлопает по плечу хнычущего друга Дима. – Я знаю способ, как избавиться от запаха. Не волнуйся, сейчас мы твои носки сполоснём в водке и повесим на балконе, они мигом высохнут…
Так и сделали. Облили носки водкой «Смирнофф» и повесили на прищепках на мартовское солнышко. Лёвка Альпеншток, не рискуя надеть новые тапочки, с босыми ногами забирается в кресло и продолжает пытать Диму Нижегородского:
– Дима, прежде чем покурить и поговорить, покажи мне пилу.
– Честное слово, Альпеншток, ты меня утомил, – начинает раздражаться всегда невозмутимый Нижегородский. – Пила в мешке стоит, что с ней сделается. Пила как пила. Давай лучше сигарету выкурим и чайку остывшего попьём.
– Нет, Дима, – не унимается Лёва, – ты мне сначала пилу покажи, я её пощупать хочу, потом и чаю попить можно.
– Какой же ты, право, Лёва, развратный человек! – качает головой Дима. – Кто же в наше время пилы щупает, это же не барышни! Тут и пораниться можно. Ну да ладно, развяжи мешок, пощупай, – соглашается, наконец, Дима и уходит на кухню разливать чай.
Альпеншток развязывает мешок и… обнаруживает в нём – рубанок! Хоть Лёва человек творческий и, безусловно, интеллектуальный и, так сказать, далёкий от техники, но всё же пилу с рубанком не спутает.
– Димочка, Дима! – Лёвиному удивлению нет предела. – Нет, ты посмотри сюда, Дима! Это же натуральный рубанок!
– Ну, рубанок… И что с того, что рубанок? – отвечает ему Дима. – Зато он электрический, как ты и просил.
Лёва разводит руками, он просто ошарашен увиденным в мешке, не менее он озадачен ответом Димы и его реакцией. Такого он никак не ожидал от старого институтского товарища.
– Понимаешь ли, Дима, – начинает постепенно приходить в себя Лёва и, осторожно подбирая слова, втолковывает Нижегородскому очевидное. – Я просил тебя достать мне электрическую дисковую пи-лу! А это, прощу прощения, электрический ру-ба-нок! Пила, что? Правильно, пила пилит опилки. А рубанок, что? Правильно, рубанок строгает стружки. Чувствуешь разницу?
– Эх, ну какой же ты, право, Лёва зануда, – вздыхает Дима. – Как тут не понять! Пила пилит, рубанок рубает…
– Так, наконец-то! Но мне шкаф надо рас-пи-лить! – накаляется Альпеншток и правой рукой показывает товарищу на мокром тапочке, как это делается.
– Да за кого ты меня держишь, Лёвочка! – широко улыбается в бороду Нижегородский. – Будь проще, дружище! Возьми рубанок, построгай свой шкаф, какая разница…
Этого воспитанный Лёвушка вынести уже не мог. Ругаться он не стал, да и не умел. Он молча натянул полусырые носки, от которых нестерпимо несло кошачьей мочой, настоянной на спирте, и зашнуровал ботинки. Уже в дверях он обернулся к бывшему другу и холодно спросил:
– Послушай, Дима. Ответь мне ещё на один, последний вопрос – где ты узнал рецепт полоскания носков в водке? Кто тебе сказал, что алкоголь отбивает запах мочи?
– Ну, Лёва, это же все знают, – снисходительно разъясняет своему непонятливому другу Дима, – это русский народный способ. Когда водку пьёшь, чем только не закусываешь, а всё равно водкой пахнет!..
…Лёвка Альпеншток ехал в общественном транспорте, и от него густо несло бомжем. Лёве было нестерпимо стыдно. Но не мог же он каждой автобусной сволочи, презрительно воротящей он него нос, объяснять про паршивого кота и заумного Диму.
Лёвка люто ненавидел всех котов, впрочем, и кошек тоже. Диму Нижегородского Лёва уважал. Дима владел частной фирмой и личной секретаршей. А пила? Ну что за дела… Лёвка относился к вопросу философически. Где-то у него с детства завалялся лобзик. Так что за неделю упорной работы шкаф он таки распилит. Даже без дисковой пилы. Это факт.