ЦИРКАЧ
Памяти Цветного бульвара дом 2
1.
Женька Карманов был лимитчик и пьяница. Числился он дежурным электриком в Доме политического просвещения, в многоэтажном здании, что в самом начале Цветного бульвара и Трубной улицы. Одни называли это учреждение «вторым цирком», другие расшифровывали название как Дом пьяных прапорщиков. Прапорщиков в здании действительно было много: прапорщики из 9 управления КГБ и прапорщики из пожарной охраны. Малый объём работы естественным образом восполнялся обильными возлияниями.
Видимо, вследствие этого прапорщиков из здания постепенно убрали. Сначала пожарников, простив им едва ли не тысячный счёт за междугородние разговоры, которые прапорщики вели долгими рабочими ночами едва ли не со всеми уголками Советского Союза. Потом убрали и комитетчиков из «девятки».Чекисты были слабы не только на водку, но и на девочек.
Оставили в организации на ночное дежурство только отставников-вахтёров с диспетчером, да сантехников с электриками. Пить стало не с кем, пить стало скучно. Выпивали, правда, только последние, первые же их периодически закладывали. Женька Карманов был как раз из последних.
Потреблял он не меньше, но и не больше других. А сидеть наедине с посудой тягучими рабочими сменами становилось гадко. Женька был по природе коллективист, и пить в одиночку не умел. Сантехник Толик, его напарник по смене, мужик уже в годах, выливал в себя стакан жидкости, занюхивал горбушкой хлеба и отваливался на диван до окончания дежурства. Электрику такой финт не нравился, потому что поговорить и пообщаться было не с кем.
У Карманова был дружок в первом, настоящем цирке на Цветном бульваре, его землячок, из тамбовских, по имени Кирюха. Девкам Кирюха заливал, что работает артистом. Женьке он путано говорил, что ассистирует не то Юрию Никулину в виде бревна, не то Игорю Кио в качестве пилы, когда тот баб на чём свет пилит. Кем же на самом деле был Кирюха – то ли хвосты тиграм заносил, то ли клизмы обезьянам ставил – нам доподлинно не известно…
В тот день они начали как обычно. Сантехник Толя осилил свою норму, закусил бутербродом с «Любительской» колбасой, надкусил плавленый сырок «Дружба» и – отвалился к стенке. Дежурному электрику политпросвета стало грустно. Он снова остался один на один с едва початой «Пшеничной». Под столом стояли портвейн «Агдам» и пара «Жигулёвского».
Женька набрал цирковой номер. Ассистента шпагоглотателя и верблюжьего дрессировщика отыскали не скоро.
– Кирюха, ты мне друг? – твёрдо спросил электрик Карманов. – Давай, земляк, в гости. Я по тебе соскучился. Посидим, поговорим, колхоз родной вспомним. Встречаемся на углу, у Сергиевского переулка…
А надо сказать, что режим в пропагандистской организации, несмотря на исчезновение прапорщиков, оставался по-прежнему строгим. Кроме дежурной смены никому после окончания рабочего дня оставаться не позволялось. Даже бойцам идеологического фронта. Пройти же постороннему человеку в гости было практически невозможно. Часов в 8 вечера вахтёры вешали цепь на входную дверь, закрывали её амбарным замком, и отправлялись на обход здания. Незапертая комната, не выключенный в кабинете свет, припозднившийся сотрудник и прочие неположенные факты, всё фиксировалось в толстый журнал и наутро докладывалось начальству.
Пьянка на рабочем месте в те времена считалась событием чрезвычайным и весьма романтичным. Но даже в те славные времена для человека русского, к тому же лимитчика, ничего невозможного не существовало. И когда старые отставники усердно бдели и добросовестно несли службу на первом этаже, на этаже третьем, в комнатах дежурных, протекала своя, незримая постороннему глазу жизнь. По отлаженным маршрутам нередко поднимались друзья и приятели, приводились подруги и малознакомые девицы, заносилось спиртное, и устраивались тривиальные пьянки, а порой и сексуальные оргии.
Женька провёл циркача через окно женского туалета на втором этаже, со стороны внутреннего двора, тогда ещё не огороженного дверью. Окно выходило прямо на крышу пристройки, на которую они забрались по приставленным заранее деревянным щитам, бесхозным, оставшимся ещё от строителей. Шпингалеты в туалет были предусмотрительно открыты во время обхода. С собой Кирюха прихватил бутыль домашнего самогона, которую он прятал в куче обоссанных опилок за клеткой бурого медведя.
Чокались долго и упорно. За встречу. За дружбу. За тех, кого нет рядом. За баб. Снова за дружбу. За любовь. За родных и близких. За тамбовскую деревню. За тех, кто в зоне. За тех, кто в море. За тех, кто в сапогах. За родину. За ****ей. Снова за друзей…
И тут они вспомнили про сантехника Анатолия, мирно храпящего у стенки. Подняли его и влили стакан азербайджанского портвейна. Толик сначала сопротивлялся, но, выпив, только икнул, упал под диван и затих. Следующую дозу друзья принимали молча, без тостов, потому как никто из них не мог вымолвить ни единого слова и вспомнить что-либо ещё, за что следует сдвинуть стаканы. Сдвигать стаканы стали молча, стараясь не промахнуться…
Женька Карманов поднял мутные глаза на товарища, попытался, было всё-таки что-то сказать напоследок, но только промычал и упал кучерявой головой в кучу дукатовских бычков, как раз между недопитой бутылкой пива, бадаевского разлива, и недоеденной банкой каспийских килек.
Его товарищу падать явно не хотелось. Ему давно уже хотелось облегчить изрядно наполненный жидкостью пузырь.
Политпросветовский гость потолкал упавшего в окурки товарища, сфокусировал внимание на торчащих из-под дивана ногах Толика, подумал-подумал и махнул рукой. Покачиваясь, он встал из-за стола и направился на поиски облегчения.
В полутёмном коридоре синевато мигала лампа дневного света. Циркач раскинул руки в стороны и двинулся на свет, почти так же, как ходят придурки под куполом его родного цирка. Вскоре правая стена кончилась. И Кирюха, обеими руками крепко прижавшись к остающейся опоре слева, продолжил свой путь в никуда. Ему казалось, что он идёт по узкой горной тропинке, над зияющей внизу бездной. Света впереди уже не было. Мигающая лампа осталась где-то позади. Путь его был во мраке.
Все двери, попадавшиеся по ходу движения, оказывались заперты. Кирюха усиленно жал на медные ручки, толкал их плечом, но всё было напрасно. И только одна поддалась на его усилия, но за ней появился не писсуар, а уходящая круто вниз лестница. Приблудившийся бедолага справил малую нужду в урну, сиротливо стоящую в углу, и продолжил спуск вниз, подобно мифическому Орфею, сходившему в ад в поисках несравненной Эвридики. Но ника-кая баба, никакая Эвридика его тогда уже не интересовали. Кирюха хотел только одного – выбраться наконец-то из этого политпросветовского мрака и глотнуть свежего воздуха.
Тамбовский Орфей спускался вниз долго. Он переводил дух на поворотах и не отрывал рук от стенки. Циркач был учёный. В детстве он читал книжки. И из этих книжек он знал, что только так можно выбраться из этого проклятого лабиринта, прибежища горкомовских минотавров, куда он так неосторожно попал, и, по большому недоразумению, так и не запомнил обратного выхода.
И, наконец-то, ступеньки, к кирюхиной радости, кончились. Он толкнул дверь и – увидел свет! Справа уходила в темноту серая безжизненная стена. А вот слева, слева стена была прозрачная. За огромными стеклянными проёмами ходили люди, двигались автомобили, трепыхались листья на деревьях. Там был воздух, там была воля, там были кусты, у которых можно было передохнуть и, по большому счёту, расслабиться…
2.
Вахтёр Владимир Иванович, бывший кадровый пожарный, а по совместительству и лектор общества «Знание», раскрывавший на лекциях советским людям глаза на буржуазную науку парапсихологию, – в это самое время переписывал лекцию о невозможности существования привидений и других неопознанных объектов и явлений в нашем развитом социалистическом обществе. Услышав странный звук за спиной, он оглянулся и увидел в мягких горкомовских сумерках некую серую бесформенную тень, медленно перемещающуюся по стеклу в его сторону.
– Господи, спаси и сохрани! – от испуга перекрестился никогда прежде не крестившийся лектор общества «Знание», не веривший дотоле ни в Бога, ни в чёрта, ни в летающие тарелки, а исключительно только в родную коммунистическую партию и ведомость с заработной платой.
Тень в ответ что-то промычала нечеловеческим голосом. Член КПСС с довоенным стажем собрался с духом. Он положил ладонь на партбилет в кармане и закрыл глаза. Усилием воли он стал убеждать себя, что такого быть не может, потому что не может быть никогда. А привидения не существуют, потому как в развитом социалистическом обществе для них нет никаких предпосылок. Да к тому же и у Маркса с Энгельсом ничего про них не говорится. А, следовательно, как разумно рассудил охранник, это может быть только человек.
– Товарищ, вы кто, товарищ? – простучал зубами выходящий из оцепенения вахтёр.
– Уйди на хрен! Замочу, падла! – прорычала тень "товарища". И Владимир Иванович с облегчением понял, что перед ним не пришелец с того света, а вполне свой, родной, живой ещё человек. И вдобавок русский.
– Караул! Пожар! Грабят! – завопил что было мочи, бывший пожарник.
На истошный крик дежурившего вахтёра из диспетчерской выскочил его напарник, увлечённо игравший в подкидного с молоденькой диспетчершей. Мгновенно оценив обстановку цепким взглядом отставного чекиста, он тотчас же юркнул обратно, защёлкнул дверь на задвижку и судорожно стал набирать номер 18 отделения милиции. Дозвонившись до дежурного, он стал чётко называть свою фамилию, звание и адрес, и незамедлительно требовал срочную подмогу «в связи с бандитским нападением на партийное учреждение…»
Вахтёр Владимир Иванович остался наедине с молодым тамбовским волком, страстно желавшим свободы и глотка свежего воздуха. Шатаясь, «волк» продолжал неуклонно и угрожающе двигаться в направление поста.
– Товарищ! Вам здесь нельзя, товарищ! Рабочее время кончилось! Предъявите документ, гражданин! – кричал, пятясь, дежурный Дома политического просвещения, не отрывая, на всякий случай, правой руки от партийного билета.
– Ах ты, сука! Документ, говоришь? – заорал обретший голос Кирюха. – Я те щас на харю документ выпишу, мильтон поганый!
– Документ обязательно нужен. Пропуск нужен, – причитал отступающий, но не сдающийся страж партийного порядка. – У нас без пропуска никак нельзя, мы режимная организация. Мы идеологический отдел горкома партии. Мы вас сейчас в журнал запротоколируем…
– Да я те щас морду запротоколирую, сволочь ты этакая! – продолжал наступление Кирюха, размахивая тамбовскими ручищами. Тут одна из них за что-то зацепилась. Это была стойка указателя с массивным металлическим блином в основании. Легко подхватив подвернувшееся под руку орудие, он стал жонглировать стойкой, подобно китайскому фраеру, суматошно машущему своими деревянными нунчаками.
Отступающему задом доблестному вахтёру помешала кадка с цветами, и борец с буржуазными предрассудками грузно рухнул на мраморный пол политического просвещения. Всё это время его напарник безостановочно звонил по различным инстанциям, называл фамилию, адрес и звание и требовал вооружённой подмоги от зарвавшихся бандитов, пытающихся захватить Дом политического просвещения МК и МГК КПСС…
Запнувшийся о цветы вахтёр лежал на полу и дрыгал ногами. Он уже ничего не требовал, а безропотно ожидал своей участи. Желая добить поверженного гада, Кирюха замахнулся стойкой, метя опустить железный блин меж рог докучливого хмыря… Раздался звон, и огромный оконный проём медленно, тысячами осколков, опустился на дёргающегося возле цветочной кадки заслуженного пенсионера. Стойка зацепилась за металлическую раму, и рога вахтёра остались целы.
Несгибаемый борец с лженаукой сделал попытку подняться, но тут же получил удар ногою в живот, от которого он проелозил четыре с половиной метра, как раз до книжного киоска, где и, затихнув, пролежал до приезда «скорой помощи»…
В это время его напарник решился лично принять геройское участие в отражении бандитского нападения. Оценив обстановку, он проскочил к входной двери, отомкнул амбарный замок на цепи, распахнул дверь и стал вежливо и убедительно уговаривать заблудшего человека:
– Гражданин! Пожалуйста, вам сюда-с! Дверь открыта, будьте добры! Вам сюда-с, то-варищ!..
Заблудшийся человек двинулся в сторону свежего воздуха и желанной свободы. Но тут в голове циркача внезапно что-то замкнуло, он развернулся и направился к поверженному им вахтёру, решив, вероятно, довести до конца незаконченное дело.
И в эти мгновения отставной чекист услышал вой милицейской сирены. На площадь перед зданием выскочил дежурный «уазик» из 18 отделения. Из него выпрыгнули милиционеры и, придерживая руками фуражки, уже спешили на помощь державшим оборону вахтёрам. Геройский напарник тут же выпрыгнул им навстречу и завопил:
– Товарищи!! Скорее! На помощь! Я держу хулигана!..
А хулиган в это время продолжал, как сомнамбула, неспешно двигаться к бездыханному телу доблестного вахтёра. До тела наивного старичка оставалось не более метра… Но пройти этот метр циркачу не позволили…
3.
Пролежав шесть месяцев в военном госпитале, Владимир Иванович на работу в Дом просвещения так и не вышел. Говорят, его видели в Сандуновских банях, в первом мужском разряде. Там он числился уборщиком и собирал пустую посуду. Место по тем временам блатное и весьма прибыльное. Лекции о привидениях в обществе «Знание» он больше не читал.
Его напарник, бывший чекист-смершевец, ходил гусём и всем рассказывал, как он геройски задержал опасного преступника, совершившего провокационное нападение на партий-ную организацию. Но очередным орденом его почему-то не наградили. И он в душе обижался. Дали ему премию, кажется, рублей тридцать, которую он тут же положил на сберегательную книжку.
Женька Карманов тихо ушёл по собственному желанию, потому что из горкома партии людей за пьянку не увольняли, как и за всё остальное прочее. В горкоме плохие люди никогда не работали. Но это так, к слову.
Судя по всему, Женька даже рад был такому повороту событий – комната, жена и постоянная прописка у него уже были. Так что ему и на фиг не нужны были весь этот драный ДПП с суточными дежурствами и мизерными окладами.
Стёкла и разбитые горшки с цветами убрали поутру уборщицы, тихо про себя матюгаясь. В обед подъехали крепкие ребята в синей цирковой униформе, и аккуратно сняли мерку с разбитого стекла. К вечеру они появились снова, ловко вставили огромное, привезённое с собой, стекло на место, и бесшумно исчезли.
На следующий день в здание Дома политического просвещения в помятом пиджачке и невзрачной кепке, с потрёпанным портфельчиком в руках, скромно вошёл Юрий Владимиро-вич Никулин, директор цирка.
– Здравствуйте, – вежливо сказал он вахтёрам и каждому пожал руку, – мне бы к Константину Васильевичу, поговорить…
Вахтёры расплылись в широких улыбках и, вопреки существующему порядку, не потребовали с посетителя не только пропуска, но и даже документа, удостоверяющего личность.
Расшаркиваясь так, словно перед ними САМ первый секретарь горкома Гришин, вахтёры учтиво довели гостя до кабинета начальника службы эксплуатации К.В. Кирпичёва.
Константин Васильевич, или просто Костя, как он сам любил представляться, был сослан на Цветной бульвар со Старой площади. Послан, как говорится, на повышение, за излишнюю страсть к известному змею, с которым он регулярно и беспрерывно боролся, вплоть до полного истребления последнего. Васильич имел обширные связи, долго вращаясь в известных сферах. Однако он никогда не кичился, относился ко всем с радушием, никому не отказывал в помощи, и откликался на любую просьбу. Был Костя человеком, в сущности, добрым и хорошим. Разговор Ю.В. Никулина и К.В. Кирпичёва длился за закрытыми дверями не-сколько часов.
Поздно вечером, когда уже были готовы массивная цепь и амбарный замок, со второго этажа стали медленно спускаться Юрий Владимирович и Константин Васильевич. Крепко обнявшись, словно родные братья, поддерживая друг друга за плечи, они прицельно и осторожно ступали по красной дорожке и мраморному полу. Они старались идти так, чтобы их не задели каменные колонны, встречавшиеся на пути. Дежурные предусмотрительно распахнули обе двери. Полусогнувшись, они стояли по сторонам от выхода, дрожащими руками показывая направление движения. Больше всего они сейчас боялись, что основательно нагруженные друзья могут попытаться выйти в только что вставленное окно. Но их опасения были напрасны.
– До свидания, товарищи! – прочувственно сказал Никулин и сердечно пожал руки млеющим от счастья ночным дежурным. – Очень рад был с вами познакомиться…
– Пока, – кивнул своим подчинённым Кирпичёв, но не потому, что был с ними суров, а потому, что ничего не мог сказать более.
Заботливо поддерживая друг друга при спуске по ступенькам, они взяли направление в сторону Старого цирка, на противоположную сторону Цветного бульвара. Знающие люди ут-верждали потом, что переговоры в тёплой и дружественной обстановке продолжались за круглым цирковым столом до самого рассвета.
На следующий день циркача из-под ареста освободили. Следы его теряются в истории. Больше нам о нём ничего не известно. Вскоре с работы «ушли» и Константина Васильевича. Одно время его встречали в Министерстве культуры, а потом в театре Станиславского и Немировича-Данченко, что на Пушкинской улице.
Больше ничего подобного в этой организации, кажется, не происходило. Учреждение переименовали в Парламентский центр. После следовавших один за другим путчей, вместо двух ветхих безоружных старичков, здание стали охранять милицейский батальон с автоматами и рота чекистов с пулемётами. Начальники стали совершенно иными. А пьянство узаконилось.
4.
…Тело Юрия Владимировича привезли ночью. Цветной бульвар оцепили солдаты внутренних войск. За помин души раба Божьего Юрия в Парламентском центре стали пить с обеда. И вспоминали. Вспомнили и циркача, и Женьку, и Константина Васильевича, и ещё многих и многих других – живых и почивших…
Ночью ребята пошли искать водку. Их останавливали, грозились забрать в кутузку. Но ребята козыряли красными корочками и продолжали двигаться сквозь ряды оцепления, пока не нашли то, что искали.
Бог с ним, с безымянным циркачом. Дело не в нём. Но вот если бы с ребятами в ту ночь случилась даже маленькая оплошность, пустячная заминка, вздорное недоразумение с представителями власти, ни один, да-да, ни один из сотни больших начальников, стоящих над ними, даже палец о палец не ударил бы, чтобы как-то помочь им.
И это так же бесспорно, что цирков на Цветном бульваре не два, а один.