Ветер растормошил ее длинные волосы, все вокруг казалось серым, неживым, деревья внизу были маленькими кустарниками, с изжелто-серыми листьями, маленькие игрушечные машинки с бешенной скоростью обгоняли солнечные лучи, солнце вдалеке стало холодно красным, оно двигалось медленно и равноускоренно, садилось за высокий посеревший холм, а за тонкой синей полоской речки виднелись вспыхивающие огоньки романтиков-туристов, и казалось ветер доносил мелодии их гитарных напевов, мелодично суровых и немного смешных. Она чувствовала что, если выставить вперед ладонь, прищуриться и взглянуть на нее – можно увидеть весь этот город, со всеми красотами, со всеми мусорными баками, и пожарными вышками прямо у нее на ладошке. Городу было много лет, он видел за свою жизнь то, чего не видела ни столица, ни все великие города мира. Видел город и предательство и геройство, и коварство и милосердие, видел такие подвиги, совершавшиеся из-за слепой любви, и такие безрассудные поступки, что кружили голову молодым юношам и девушкам. Но больше всего город любил когда к нему приходила осень, осень всегда наряжала город в разноцветные костюмы, красные, как пламя, желтые, как одуванчики, коричневые как ночной песок и рыжие как счастье. Сейчас тоже была осень и город казалось бы должен радоваться своему наряду, но вместо этого он обернулся серым смоком и потерял лицо в потоке машин.
Она стояла без обуви на холодной железной крыше и ее ноги мерзли, они всегда мерзли, но он согревал их теплыми руками. Ее губы посинели, то ли от дрожи толи от холода. Глаза…глаза были пусты, через увеличительную силу слез было видно бездонную пропасть. Зрачки немного расширены, их цвет казалось дышал. Небесно голубой, он из центра зрачка наполнился багряно-красным, как хорошее французское вино. Ее сердце билось в унисон ее дыханию – медленно, размеренно, отстукивая ритм спокойной джа-композиции. Легкое платье было дополнением к ее образу - романтично нетрезвому.
Она редко носила платья, а сегодня надела, почему?
Она терпеливо ждала когда солнце сядет за этот проклятый холм, и зажгут уличные фонари, тогда она станет невидна, где она сядет на край крыши и разревется, о Боже как она давно этого не делала, как давно не сотрясались ее плечи от рыданий, исходящих из самой-самой глубины ее души.
Солнце зашло, фонари зажглись, ее крыша погрузилась во мрак, только там в низу под ногами было по-прежнему жизненно живо и люди по-прежнему бежали на свидание, и по-прежнему дрибизжали трамваи и город провожал поезда.
Она села, скрестила ноги и приготовилась рыдать, выплакать всю боль и вернуть в жизнь. Это был своеобразный ритуал. Но боль не выходила, она рыдала уже несколько часов, но боль не выходила. Уже опустели улицы, город приготовился пускать сновидения по квартирам и домам, а боль не выходила. Боль давила еще больше, как будто от слез она набухла и стала необъятных размеров, своей тяжестью мешала дышать. Наверное она не уйдет никогда, наверное с ней придется жить. И выхода нет.
Выход есть – промелькнуло у нее в голове, когда она посмотрела вниз, дорога из серой стала ярко желтой под светом фонаря. Заканчивать жизнь, прыгнув с крыши девятиэтажки – это глупо, это не серьезно, это по-детски, надо найти крышу повыше. Хотя наверное это всего лишь предлог. – мысли пролетали у нее в голове с бешеной скоростью, но пунктом их назначения было одно – вниз!
Теперь осталось встать и шагнуть – всего лишь встать и шагнуть и больше не будет боли, не будет печали и глаза ее закроются и поменяют свой цвет навсегда. Но сделать шаг, один шаг, маленький но очень серьезный иногда бывает трудно, особенно когда крылья за спиной так слабы и не выдержат тебя. Она вытерла раковом слезы, долго растирая их по горячим щекам, поднялась на ноги, и медленно подошла к самому краю, голова немного куражилась и казалось что если она сделает хоть шаг, хоть полшага, тог точно полетит вниз тяжелой стрелой об асфальт.
Ветер играл ее волосами, мокрые от слез ресницы чувствовали каждое дуновение, ее рот исказился в какой-то мерзкой и злой улыбке, крылья задрожали и сделали взмах и БАХ
Он шел по проспекту, по которому они часто, прижавшись друг к другу, бродили и заглядывали в горящие окна теснящихся многоэтажек, за каждым окном своя жизнь, течет свое время и нет как будто другой – в каждом окошке свой мир – а это безумно интересно – путешествовать по мирам. Его руки почему-то замерзли, это случалось очень редко, обычно мерзла она, он же всегда был горяч, от него исходило такое тепло, которое способно согреть их двоих в самый сильный мороз. Но сейчас была осень, не так уж холодно, но пальцы немели на ветру. Он пошарил в карманах, нашел зажигалку, закурил сигарету, посмотрел на тлеющий пепел и края обожженной папиросной бумаги и почему-то затушил сигарету. Мир перевернулся, его маленький мир перевернулся, он перевернулся и она ушла из него, из их мира, мир осиротел, в нем стало тоскливо и холодно, вот откуда этот ветер, это сквозняк, парашют порвался и дыра пропускала холодный ветер сентября. И нет больше его, его больше нет. Кто же тогда курит? Он? Он, но зачем? В его мире больше нет воздуха, значит сигарета заведомо не должна была зажечься.
Вой сирен оглушил его размышления, и он машинально потянулся за другой сигаретой. Закурил. Мимо промчалась скорая. Как он боялся этой машины, она всегда ассоциировалась со смертью, хотя должна нести жизнь, ведь она едет спасать человека от смерти, едет облегчить человеку боль. Почему, когда на душе так скверно и ноет где-то в районе солнечного сплетения, нельзя набрать 03 и вызвать исцеление?
Вой сирен остановился где-то за углом и где-то не стих, а продолжал свой оглушительный крик о помощи. Он поспешил туда, откуда кричало «на помощь».
В половине первого ночи на улице две заблудившиеся пьяные женщины, прижавшись друг к другу причитали что-то религиозное. Два темных мужчины взявшись за носилки понесли накрытое простыней тело.
«Бедная девочка, зачем же она так, наверное у нее не было выхода, но ведь у нее вся жизнь была впереди» - причитали старушки. Одна из них даже достала платок и принялась вытирать слезы другой.
В его груди по-прежнему было холодно, пусто, темно и страшно. Милиционер подошел к нему и спросил «вы ее знали?». Он машинально ответил «Да». Милиционер похлопал его по плечу и предложил сигарету. «я не курю» - снова как во сне пробурчал он. И в тот момент он все понял, ее любимая крыша, ее любимый проспект, ее любимое время года и ее любимая подруга ночь, «у нее вся жизнь впереди» «бедная девочка» «не было выхода» «не было»- мозг грузился с высокой частотой, процессор работал на полную мощь – чайник кипел, утюг прожигал тонкую ткань его души. Теперь мир совсем порвался. Достал третью сигарету, закурил.