Катарокрус.
"Весь Петербург болел насморком".
Ю. Тынянов.
Когда Микола Козубенко, ученик восьмого класса 35-ой средней школы города Киева, по стечению обстоятельств превратился в Николая Козубенко, ученика восьмого класса 67-ой средней школы Ленинграда, в граде Петровом стояла типичная слезливо-гнусноватенькая весна. Подчиняясь неумолимому обычаю болотистого края, мартовская слякоть проникала не только на улицы, проспекты и бульвары, но забиралась в тела Питерских жителей, где, сладко мурлыкая, бесцеремонно обосновывалась, превращаясь в разнообразные коки и вирусы. Ленинградцы начинали чихать, кхекать, хрипеть, сморкаться, харкать.
Трамваи города атаковали, выбравшиеся после зимней спячки, старухи в капотах, кринолинах и чепцах конца какого-то века. Они упрямо не желали покидать этот мир, занимая все подходящие места "для пассажиров с детьми и инвалидов", и злобно шипели, раскатывая из одного конца города в другой. Старухи наносили весенние визиты. Они были одинокими, покинутыми детьми и внуками, сварливыми сплетницами-аристократками и, посему, всем видам транспорта предпочитали трамвай. В автобусы и троллейбусы набивалась неоднородная пестрая толпа бабок, эти - долгожительницы города на Неве, не были ни коренными, ни аристократичными, но у них имелась врожденная хватка людей вездесущих. Заставив проходы и билетные кассы кошелками, сумками, баулами, авоськами, методично поругиваясь, урезонивая молодежь, вспоминая былое, бабки двигались в направлении крытых рынков, магазинов общепита и универмагов. Городской транспорт попадал под долгую, непрерывную осаду старушечьего войска, сидячих мест не оставалось до самого лета, то есть до поры отбытия на дачи. Ленинград стоял, качался, чихал и кашлял. Старухи не болели, феномен их иммунитета оставался неизъяснимой тайной. С точки зрения этих неизменных пассажирок основным недостатком Николая Козубенко была любознательность, внедрявшая его в объятия разнообразных транспортных средств. Своим неумением, незнанием этикета, юноша вызывал неумолимую ненависть и неутолимое негодование пожилого отряда. На него смотрели, как, должно быть, смотрели на Раскольниковых в оные годы. Вот так киевский провинциал, жадно поглощая красоты Северной Пальмиры, параллельно познакомился с обратной стороной медали. Подытожила впечатление обстановка в столь хорошо знакомом школьном мирке.
Школа была такой же, преподаватели на том же уровне, оценки ставили те же, но одноклассники... Приходилось молчать, приглядываться, таиться. Школа считалась специализированно-элитной. В ней со второго класса обучали испанскому языку, и у входа сияла табличка: "Средняя школа №67, с преподаванием отдельных предметов на испанском языке". Здесь изучали испанскую и латиноамериканскую (в основном кубинскую) историю и литературу, военный перевод, географию. Поэтому учившаяся в школе публика слыла особенно одаренной.
Выглядело это так. Мужская половина класса делилась на четыре группы: интеллектуалы с музыкальным уклоном, вундеркинды, потомственные аристократы, аристократы по винно-водочной части. Интеллектуалы с музыкальным уклоном разбились на два соперничающих рок-ансамбля, отличаясь вызывающим видом, рыжими волосами и атрибутикой суперзвезд. Вундеркинды прерывали на уроках учителей, подавляя авторитетом и выказывая стихийные знания. Они держались, подчеркнуто неряшливо, гениально зачесывались и сморкались. Потомственная аристократия вне школы носила самодельные мундиры 19 столетия, распевала под гитары романсы и горевала об ушедшем, ничего о нем не зная. Аристократия по винно-водочной части, интеллектуально напиваясь, крушила все подряд, давая понять при этом, что значит не менее прочих, но не желает уподобляться. Девичьи стаи порхали вокруг этих групп, пробуждая и побуждая.
Николая приняли вяло. Смотрели свысока, затем наискось. Николай "гакал", говорил "ще", "це", да и, вообще, выглядел провинциально. Пришлось совершенствоваться. Козубенко за пять месяцев, благодаря целенаправленным занятиям, усвоил основы испанского языка и заставил себя позабыть украинские привычки. Маневр возымел успех, его поддержали "дамы", отметив: "Весьма недурен". Украинские брови и стать сделали свое дело. После этого его окружили вундеркинды, но он им не подошел из-за излишней скромности. Таким образом, сформировалась независимая фракция, получившая крылатое имя "Прованс". Учителя оценили радивое трудолюбие нового ученика, в девятом классе он вышел в твердые отличники. Но затем все развеялось прахом.
Французы говорят: "Ищите женщину", нам ее искать не придется. Мария Ачмидзян ворвалась в класс вместе с третьей встречаемой Николаем ленинградской весной. Это была жизнерадостная восточная красавица. Поэт сравнил бы цвет ее личика с недозрелыми зернами граната, а губы с перезревшими, волосы с трепетом ночи, а глаза с мраком ада. Стройная фигура ее, словно острый кинжал, разрезала пространство школьных коридоров. Горделиво топорщились груди, устраняя идущих навстречу, а умеренное колыхание бедер завораживало глядящих вослед.
Николай влюбился незамедлительно и безумно. Но, как сказал Хафиз: "Там на берегу счастливцы, знают ли, что тонем в море?" Счастливцы, а именно к данной категории людей относилась Мария Ачмидзян, мало внимания уделяют подробностям окружающего мира, зачастую воспринимая его проявления, как должное. Николай в третью ленинградскую весну потерял голову, Мария так этого и не узнала. Виной всему обычный весенний обще - петербургский насморк.
Повальная болезнь творила невероятнейшие вещи. Класс дружно высмаркивался, чихал и гудел в клетчатые мужские и кружевные женские носовые платки. Деву Востока насморк не брал. Николая - тоже. Так они сблизились на почве общих интересов.
- А что же вы не чихаете? - спросила Мария.
- Да, вот, сам не знаю, видимо закалка иная, - отвечал он.
Мария доброжелательно помахала густым веером ресниц и улыбнулась.
- Почему вас дразнят провинциалом?
- Я в Ленинграде лишь третий год, а сам с Украины, из Киева.
- Ах, вы, как это, хохол?
- В некотором роде, да.
- И что же, у вас в роду были запорожские казаки?
- Случалось.
- Ах, как интересно, расскажите.
Тут Микола Козубенко кратко изложил многоликую историю своего фамильного древа, особо нажимая на наследственную казачью шашку, сохранившуюся от прапращура, запорожской сечи атамана.
Дымчатые глаза Армении горели священным огнем.
Через день он ввел Марию в свой дом. Дом представлял собою коммунальную квартиру, где в огромной зале (бывшей спальной комнате) жила семья Николая. На стене висела шашка. Мария с яростью набросилась на реликвию казачьего рода. Ослепленный грацией ее движений, Николай упал в кресло, безмолвно вращая очами, ртом же он испустил некое: "Ух-у-ух!", что незамедлительно вызвало звонкий смех. Опомнившись, Козубенко быстро превратил нелепость в шутку. И, о ужас, тут же в кресле он ощутил легкое пощекатывание в носу. Он тотчас вскочил, принялся болтать, показывать разные книги, журналы. Окружил Марию лаской, заботой, развесил было тонкие сети любви, как, вдруг, зуд в носовой полости стал нестерпимым до крайности, и Николай чихнул.
Сети порвались. Мария глянула подозрительно, настороженно. Он сослался на пыль, завертелся, предложил чай, конфеты, но опять. А-пчхи! Тут же съежился, поник. Мария явно начинала нервничать. Николай еще покувыркался перед гибелью, затем встал, как вкопанный, и разрядился залпом.
Красавица поднялась гордо, уподобившись скале, взглянула на настенные часы, сверила с ручными и отчеканила: "Мне пора!"
Он не сопротивлялся, гадко чихал, сморкался, отфыркивался, провожая гостью до двери. "Дальше я сама!" - сказала она на пороге.
На следующий день Николай пришел в класс, оснащенный клетчатым платком. Директриса, встретив его до урока, изумилась: "Козубенко. Ты никак заболел?!" Он был бледен: "Нет, Надежда Степановна, я здоров. Это - насморк".
Рухнул мир грез и обманов. Опущен был Николай с небес на грешную землю. Здесь не было ни гранатовых деревьев, ни священного огня.
Насморк утих через две недели, оставшись на долгие годы памятью сухого ринита - самой распространенной ленинградской болезни. Стольный град Петров окрестил еще одного из своих новожителей. И имя рек ему "Катарокрус", что значит: "Насморком крещенный". С этим - Амен.
24-25.10.1982 г.