От нее пахло ванилью и кокосовой стружкой. Она пробегала мимо него, к морю, обдавая его сладкой вкусной струей аромата, легко ступая по едва шуршащему песку и вереща от предвкушения прохлады воды. Потом он слышал, как она где-то сзади него играла с подружками в мяч, канючила у матери мороженное и мурлыкала песенки. Но особенно завораживал его именно волшебный сдобный запах.
Он сидел лицом к живой колыхающейся бесконечности, дышащей на него пряным соленым запахом водорослей и медуз, и слушал легкий плеск волн, лижущих берег и бьющихся о волнорезы, вскрики чаек. Среди гомона отдыхающих и продавцов горячей кукурузы и прочей снеди его слух выбирал звуки стихии, складывавшиеся внутри него в мелодию.
Третий день его оставляли тут одного с бутылкой лимонада, парой бутербродов и пеленкой от зноя. Они знали, что без трости он никуда не денется, а солнечные ванны были ему полезны. И он наслаждался одиночеством, покоем и запахом незнакомой девочки, все эти три дня приходившей с семьей на этот же пляж. Вечером его забирали в санаторий, предварительно бегло окунув разок-другой в упругую живую толщу, от чего он замирал от восторга и беспомощно размахивал руками и ногами, бултыхаясь. И ему всегда казалось, что это было лучшее воспоминание его детства.
На третий день внутри него прекрасные звуки волн, чаек и песка, а так же детский смех перебродили в какую-то нехитрую мелодию. Он негромко попробовал напеть ее, помогая себе постукиванием по бутылке лимонада, ища более точного выражения своих чувств. Пробегавшая мимо ванильно-кокосовая девочка, услышала ее, обратила внимание на одиноко сидящего мальчика и беззаботно шлепнулась рядом.
Энергия била из нее ключом. Она живо заинтересовалась мелодией, попробовала ее повторить. Не очень точно, но весело, аккомпанируя себе барабанной дробью по голому пузу и коленкам. Потом они вместе спели несколько песенок. Он чувствовал сладкую радость от неожиданного внимания, от пьянящего аромата ее тела. Всегда застенчивый, он открыто смеялся, и они ели на двоих его бутерброды и ее яблоки.
А потом она спросила, отчего он не купается и не снимает темных очков. Он смешался, сказал, что ему нельзя этого делать, но он точно не мог объяснить, почему. А когда она в следующий раз бежала с купания, то кинула в него скользкой желеобразной студенистой лепешкой и, пока он в ужасе отбрыкивался от медузы, со смехом стащила с него очки.
Этот вопль долго стоял у него в ушах. Он сначала сам не понял, визжит ли она оттого, что с ним из-за лепешки происходит что-то непоправимо страшное, или потому, что она нарушила запрет и сняла с него очки. Он просто замер от страха, дико ворочая слепыми белыми глазами. Девочку быстро увели родители, успокаивая ее, объясняя, что это просто слепой мальчик и ничего страшного нет. А его сердце бешено колотилось от одиночества и вины. Он не мог даже плакать. И у него не было сил радоваться водным процедурам, когда за ним пришли. Осознание того, что он чудовище, и только очки скрывают это, глубоко потрясло и ранило его.
Потом он не помнил, увезли ли его на следующий день, купив все же билеты на поезд, или через день, а на следующий день она просто не пришла больше на пляж. Но он надолго вбил в себя понимание, что ему ни за что нельзя снимать очки, если он не хочет быть отверженным.
Тогда его брали на какой-то конкурс юных музыкантов. Еще в 3-4 года он в детдоме на ощупь пытался найти старенькое пианино в холле, и долго, внимательно слушал звуки каждой клавиши, изучая их и наслаждаясь ими. Он трогал клавиши одним пальцем, а не ударял по ним сразу всеми десятью, как прочие дети. Но он довольно быстро понял, что можно нажимать сразу двумя, и что если не брать соседние клавиши, звук будет благозвучнее. А 5 лет он мог повторить любую мелодию, не требующую для исполнения большой пятерни. И не было ничего удивительного в том, что, слепой от рождения, он воспринимал и запоминал мир на слух и нюх. Так, пианино пахло пылью и медью. А еще воском, потому что в холле иногда устраивались вечера при свечах со старшими воспитанниками. Кухня пахла жаренной тухлой кислой капустой и вареным рисом, окна пахли какой-то специфической грязной пылью, а кровати мочой. Так вот, в один из новых годов, куда пришли какие-то важные люди, для деда Мороза мальчик, вместо стихов и песен, сыграл собственный несложный мотивчик. Важные люди сказали директору, что ребенка нужно передать в детский дом для музыкально одаренных детей-инвалидов. И вот, после года занятий там, его привезли в Сочи на фестиваль.
А теперь он сидел в переходе метро в обнимку с потрепанным баяном, слушал похожий на вздохи моря гул метро и самозабвенно импровизировал. Ведь не всем людям так везет, попасть в оркестр или играть в кафе. И он каждое утро шел, постукивая белой тонкой тростью, к вестибюлю, спускался на грохочущем эскалаторе вниз, садился на скамеечку, вынимал своего тяжелого друга и ставил футляр от него перед собой, предусмотрительно примотав ремень к ноге. Метро пахло мазутом и деньгами. И иногда оно пахло ванилью и кокосовой стружкой, если мимо пробегал ребенок со сладостями в руке, или проходила надушенная девушка. И тогда он безотчетно начинал играть свою детскую простенькую мелодию, приобретшую с момента сочинения неожиданное пронзительно-тоскливое завершение. Он уже не боялся показаться кому-то чудовищем. Может быть, не верил, что кто-нибудь еще попытается с ним поиграть, а может быть просто стал мудрее.
Как-то в детдоме им давали конфеты. Они имели именно тот самый аромат. Ванили и кокосовой стружки. Так он узнал, как называется то, чем пахла тогда девочка, и что это – съедобно.
А еще ему казалось, что рано умершая мама, должно быть, пахла вот так же. Он не помнил ее. Но ведь откуда-то должен был прийти в его сердце этот пленительный запах, от которого появлялось ощущение радости и дома.
Был день матери. Воскресенье. Мои подарили мне коробочку «Рафаэлло». Большую часть мы съели вместе, а несколько шариков я бросила в сумочку, для повышения рабочего настроения понедельника. Заезжая с утра по работе на станцию N, я услышала, а потом увидела, его, играющего на баяне. Мелочи в кармане не оказалось, но его мелодия почему-то меня тронула. Я кинула ему в футляр свои шарики и, т.к. поезда еще не было, присела рядом. А он неожиданно сказал, не прерывая мелодии, но меняя мотив: «От Вас пахнет ванилью и кокосовой стружкой, очень люблю этот запах…» И я почему-то ответила, что тоже люблю его… Разговорились...
Я редко бываю по надобности в тех краях. Но, когда бываю, мне нравится брать с собой «Рафаэлло», «Баунти» или что-то такое кокосово-ванильное и угощать слепого музыканта. А еще мне хочется найти духи с таким ароматом. Почему-то мне кажется, этот запах даст ему много больше моих червонцев. Ведь надо же, он, музыкант, начал свой неожиданный рассказ со слов «она пахла ванилью и кокосовой стружкой». Может быть и правда, так пахла его мама…
15.01.07