Прощай!
- Так вот, расскажу я тебе, почему я вернулся. Ты мне можешь почти не поверить. Приехал я в Тулу. Ну, конечно, там тоже базар. Ну, что это за базар, это - срам, а не базар. Это - рынок.
Стою, продаю синенькие. Подходит одна:
- Это что - овощи или фрукты?
Я говорю:
- Это - овощи, потому что я уже сам лысый, а моей покойной мамы уже давно нет, но она говорила, что это овощи.
- А как их зовут?
- Я не знаю, как их зовут у вас, в этом грязном городе, но у нас, их зовут синенькими, потому, что они фиолетовые, а, таки, я слышал, что один почтенный человек, большой ученый, зоотехник, называл их баклажаны.
- А как же их готовить?
- Э, - говорю, - ша, мамаша, я их только продаю, я не кулинар и не домохозяйка, я - честный человек, возьмите книгу.
- А сколько стоит?
- Мне не жадно, берите все, три рубля килограмм.
Она на меня дико посмотрела и ушла.
Еще одна подходит:
- Это что у вас?
- Баклажаны, - говорю, - овощ.
- Я куплю, сколько стоит?
- Мне все равно, если даже и не купите, уже покупали, но меня тоже понять еще надо. Дома пусто, голодные дети. Что делать? На вот кулак - соси, трое рублей.
Фыркнула и отошла.
Ты мне можешь не верить, мимо меня прошла вся Тула и ее мелочи. Они все говорили мне "Да". Никто не знал, что такое синенькие, и никто не хотел купить.
Ты меня знаешь. Я посмотрел в чемодан. Они начинают гнить у меня на глазах. Шо же это? Это - овощи, а не блохи, я бы их у себя продал.
Моя голова еще кое-что носит, а не только шляпу. Я хватаю чемоданы. Этот поезд. Эта жара. Этот запех туалета. Меня всегда тошнит от дороги. Но, что сделаешь, все мы, таки, люди, все хотим немножечко разбогатеть, всем нам нужно продать товар. Я вылез в Харькове. Я продал прямо на вокзале. Правда, по рублю, но все же. Мама дорогая, стоило ездить за вашей Тулой?!
Слегка раздосадованный неэмоциональным приемом его рассказа Яков Наумович Жогельман, многоуважаемый отец семейства, житель города Кременчуга, в народе известный просто, как Яшка Жог, продавец пива ресторана речного вокзала, отворачивается и, махнув рукой, говорит: "Тебе это просто не понять, ты не имеешь заботы с товаром".
Сегодня четверг, и в ресторане тихо. На завтра ожидается свадьба. Женится Лева Фильштейн на Анне Визерман. Будет играть местный оркестрик, сначала Мендельсона, затем "У самовара я и моя Маша", потом фройлах, после весь одесский репертуар. Яшка Жок выйдет в черном смокинге и котелке, чтобы станцевать фройлах со старой Розой Мордухович. Они чинно отделают все незамысловатые па этого "лучшего танца мира" и, раскланявшись, разойдутся. Роза закажет водки и будет ждать конца свадьбы. Когда по традиции заиграют "Дерибасовскую", она встанет с бокалом, и со словами: "Красотка Роза танцевать с ним не хотела", - звучно осушит бокал и разобьет его об пол. Это - традиция. Бокал покупает мать невесты, иначе счастью не бывать, Роза - фигура влиятельная.
Яшка Жог, если в конец не упьется, выйдет на сцену для того, чтобы произнести краткую речь. "Кременчуг - это маленькая Одесса, - скажет он, - у нас нету моря, но, зато, есть Днепер. У нас нету Дерибасовской, но, зато, есть Первомайская. Я клянусь мамой, и вы это видите, у нас есть кладбище, на котором покоится прах Оси Бендера, в Одессе, таки, такого нет. Кременчуг - маленький, но гордый сын большой мамы Одессы. Он - маленький потерянный мальчик, но в его груди сердце льва. У нас работал Утесов, еще тогда, когда его не знала Одесса. У нас..." - здесь от избытка чувств он, как обычно, захлебнется и начнет мурлыкать: "У Черного моря". Оркестрик подхватит мелодию и, заглушив Яшку, выдаст одну из невероятнейших еврейских импровизаций.
Но сегодня в ресторане тихо. Четверг.
Днепр темно-синий, вечерний просвечивает сквозь увитую диким виноградом террасу. Справа - речной вокзал, ожидающий последнюю "Ракету". Слева - каменный мол, по которому спешит к рыбакам с удочками за плечами миновавшее детство. Днепр - гладкая, широкая дорога в мой особенный мир. Встречаю? Провожаю? Возвращаюсь?
А может, его уже нет, речного ресторана и Яшки Жога, и пива, традиционно разбавленного на две трети, как говорит Яшка: "Это все из-за мамы, она была дешево жадной, и, когда кормила меня грудью, разбавляла водой". Ничего нет. План реконструкции преобразил город. Снесли все старые постройки, вырубили дикий виноград. Новый, каменно-стеклянный вокзал встречает заезжего гостя: "Добро пожаловать в четырехсотлетний и всегда молодой Кременчуг!"
Яшка Жог бежит по улице. У этого пожилого человека - серьезная отдышка, но он явно не думает о ней. Голова без шляпы, волосы разлетелись, глаза на выкат. Он подбегает и дергает мою руку куда-то вниз.
- Боже, что за день! Это не можно! Мне трудно жить. Ты не представляешь. Ну, куда тебе понять, ты же не наш, ты - совсем русский, у тебя от этого не заболит сердце. Ой, ты почти простил меня? Ну, тогда, таки, продолжим, - он вытирает лоб платком, после столь долгой и бурной тирады уставши не меньше, чем после бега.
- Умер Ледя Утесов. Пора одеть траур.
А ты мне вчера говорил про Христа. Я тебе скажу: "Ха!" Сегодня спал спокойно, вдруг под утро просыпаюсь: Он стоит надо мною. Ты же знаешь, я в него никогда не верил. Ну, в синагогу иногда ходил даже, но это же - ваше, это - православие, помилуй мама. А Он стоит и тихо так намекает: "Прекрати жизнь торгашескую, живи мирно, люби жену, маму, папу, деток, купи костюм новый, выкинь смокинг, ты же, вже, не мальчик, надо иметь фасон!" Рукой до меня коснулся и поглядел. Я чуть не помер со страху, у меня колени тряслись, как у старой Розки Мордухович, после третьей стопки. Ровно так зову жену: "Рая!" Она вбегает и нецензурно выражается по мой адрес, что я ору, как идиот. Еще, и я бы лишился ума.
Потом читаю газету, и что в ней пишут. Умер Ледя Утесов, совсем умер. Мама, что же мы будем делать? Мы же полностью осиротели! - он хватается за голову и падает на скамью.
Так начиналась новая эпоха. Так уходил, чтобы никогда не вернуться, старый, за чертой еврейской оседлости городок на берегу Днепра. Так теряли последние надежды. Так исчезали былые кумиры. Над городом, который уже давно завоевала мощная индустрия, загоралась молодая заря, окрашенная кроваво ярко, подобно асфальту у дворца Петровского, после субботней драки на танцах.
Что-то покинуло нас навсегда, уступая место юному, полному жизни и трепета радости рассвету. Прощай! Прощай!
12-13.3.1982 - 05.08.2003 г.