"Мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами."
А.П.Чехов
... Екатерина нервничала, и её каблуки возмущено, и быстро цокали по мостовой. Мостовая блестела на ласковом солнце после лёгкого летнего дождика. Их, кажется, ещё называют грибными… Но какие, право грибы в мегаполисе? Разве, что иногда встретишь то тут, то там вспучившийся и потрескавшийся асфальт. Он как укор и напоминание зарвавшемуся человеку, что выживают иногда наперекор всему. Пусть даже под слоем асфальта… Впрочем, всё это сейчас только отвлекало. Катя торопилась. Она знала: Андрей ненавидел, когда она опаздывала. Хоть и не говорил напрямую. Милый Андрей... Она не любила, когда он расстраивался. Она всегда была очень внимательной и понимающей. Она помнила. Она помнила его нежность, касания любимых рук… Взгляд же радужки его неземной чистоты глаз затмевал для неё собой весь этот блёклый мир. К тому же скоро у них свадьба. И вот он недавно позвонил и сказал, что ждёт её у метро у их обычного места. Наверное, очередной сюрприз! Весело подумала Катя и, насвистывая, лёгкой походкой пошла собираться. Чуть позже стройная и красивая девушка, со светящимися глазами, свойственными только влюблённым в двадцать лет, выпорхнула из подъезда. Да, Екатерина Головина спешила... Нет. Рвалась навстречу с любимым! Проходя через очередной переулок, она решила сократить и пройти дворами, которые сосудами опутывают сердце Питера. Войдя, во двор она....
Двор, куда приходил Виктор Семёнович всегда был более чем чистым. Он всегда приходил рано. И двор ВСЕГДА БЫЛ опрятным. Отдав имперской армии двадцать лет и, выйдя в отставку, он ничуть не изменил дисциплине. И это очень отличало его среди братьи дворников. Всегда уважаемая и гордая в великом государстве профессия в 80-ые уже порядком отличалась внезапно проросшей недобропорядочностью. Естественно по части алкоголя и, как следствия отношения к работе и окружающим. Ну а что делать - время такое… Однако Семёныч, как прозвали его старушки, с которыми он всегда радушно здоровался из близлежащих домов, хоть и выглядел, как большинство дворников – добродушное лицо с гордо распушенными седеющими усами, но алкоголь не употреблял категорически. Впрочем, его мудрый, чистый и честный взгляд умудрённого опытом человека всё же не всегда можно было различить из-за сизого дыма неизменной беломорины. Но добропорядочности и трудолюбия Виктору Семеновичу было не занимать. Жизнелюбие и доброта этого простого человека, давно была известна и начальству и воспитателям детского садика и, куда ж без этого, в партии! Там знали, что дворник Воронин каждый будний день, как по часам приходил во двор в 8 часов утра и старательно и неспешно мёл или убирал снег. Знали это и детишки садика номер 12, спрятавшегося в том дворе. Дворник не упускал случая порадовать гуляющую по утрам детвору интересной историей из прошлого. А их у, некогда первого пилота – настоящего вертолёта(!), было бесчисленное множество... Он частенько шутил с ними и беззаботно улыбался, а детвора неизменно радовалась при виде доброго дяди Вити, и делилась с ним собственной карамелькой. Ведь у него такие лучистые голубые глаза и смешные усы! Виктор Семёнович жил один. Жил скромно, но в достатке, в квартире пожалованной государством. Жена его умерла не совсем давно, однако, тех пор Виктор Семёнович стал верующим. Ходил в храм, исповедовался и слушал советские новости по приёмнику в своей дворницкой каморке… А ещё он гордился сыном Сашей, продолжавшим семейное дело. Сын сейчас прославлял фамилию Ворониных в войне за страну, в Афганистане, он стал, как и отец, первым пилотом.
Так было, пока прохладным и сухим сентябрьским утром, диктор на радио не сообщил ровным, профессионально поставленным голосом: ”Сегодня из ночной вылазки в горы в Кабул не вернулся экипаж Ми-8… под командованием первого пилота Воронина Александра…”. Приёмник обиженно просвистев в дребезги разлетелся о стену… Всё потонул в океане горя.
…Наступил октябрь. Дверь подъезда распахнулась и из неё, спеша на утренний завтрак в детский сад, выскочила молодая мать и маленькая девочка с не по годам задумчивым взглядом. Они опаздывали и уже собирались сбежать по ступенькам лестницы, как их взгляд упал на лежащего в луже у подъезда пьяного. С трудом в нём можно было узнать всегда статного и уважаемого Виктора Семёновича. Волосы его были грязны и запущены, в нос бил стойкий запах спирта, еле перебиваемый табаком. Нос его, похоже, был разбит. Он лежал прямо на улице в одном свитере и брюках. Лежал в луже. И спешащая мать уже думала, как обойти внезапное препятствие, как её смышлёная дочь сказала: ”Ой, мам, это же дядя Витя дворник! Мам, мы ведь его не бросим тут!? Он же такой… Добрый такой всегда!”. Мать, опешившая от этой речи и понимающая, что теперь она опаздывает, и на работу ответила с раздражением: “Катя эта пьянь, как и все дворники не заслуживает нашего внимания! Эти алкаши совсем обнаглели не то, что не убираются - сами валяются под дверьми…! Что за страна?!... Лентяи, да алкаши! И вообще Катя ты – Головина! У нас интеллигентнейшая семья! Запомни это!... А теперь пошли, мы жутко опаздываем.” Катя, которую тащила за собой требовательная материнская рука, ели сдерживала слёзы. Она, вдруг, вырвалась, и под раздражённый окрик матери, успела положить, как всегда выданную бабушкой, конфету… Обречённо волочась вслед за мамой, Катя Головина не оглянулась тогда, чтобы увидеть, как пожелтевший от времени и уставший лист печально накрывает карамельку...
Двор, в который впорхнула Екатерина, показался ей запущенным. Хотя это сейчас, пожалуй, можно было сказать о любом дворе в сердце мегаполиса. Время такое... Мутные лужи и повсеместный мусор вызывал крайнюю степень брезгливости, грязные разводы на старых домах, вводили в уныние и давили, а ветхое здание, выполнявшее функции детского садика, одним только своим обшарпанным видом было позывом к депрессии. Поэтому прохожие старались пройти двор как можно быстрее, чтобы оказаться в следующем, точно таком же дворе. Прохожие старались выглядеть отрешёнными и занятыми. Защититься, не видеть… Они старались ничего не замечать, впрочем, как и жители дворов. Екатерина Головина тоже сделала холодно - деловое выражение лица и брезгливо огибала, наиболее грязные участки на её пути. Она уже пересекла двор и выходила через его проход в переулок когда… Во мгле прохода она почувствовала, что споткнулась о что-то мягкой и упругое. В нос резко ворвался запах матёрого перегара. Она оцепенела. То, что было под её ногами, зашевелилось и издало нечто нечленораздельное. Нечто похожее на хрип: ”Помогите…”. Катино лицо отражало смесь ужаса и брюзгливости. Полумглу прохода прорезал отсвет вышедшего из-за облаков солнца, и она различила тело старика со спутанными грязно-седыми космами и заросшим красным лицом. Он смотрел на неё осоловевшим взглядом, в котором читалось невозможное… Он смотрел на неё как на родную. На миг их взгляды встретились и он осёкся. Не сказал ничего. Слишком много омерзения было во взоре девушки. Просьба застрял у него в горле. Слишком большой оказалась пропасть…
Тут старик спешно прикинулся, будто хотел побирушничать и протянул сморщенную грязную руку. Потом, старательно пряча глаза, видя, как она вздрогнула, при виде его ладони, полубезумно хохотнул и, пытаясь подняться, повернулся к ней спиной.
Екатерина, на миг, опешив, вернула себе отстранённое выражении лица. Смотрелось это на её миленьком личике, как ледяная маска. Она обошла странного бродягу и в испуге заспешила в сторону выхода из перехода. Заспешила, стараясь забыть этот взгляд, унять бешеный стук отчего-то ноющего сердца. Заглушить его цоканьем своих каблучков. Ей это почти удалось. Но, даже через безумный хохот, в голос потешавшегося бродяги, она расслышала, как дворник прокричал с надрывом:
- ”Карахмелька… Карахмелька…Кха-кха…!”.
Екатерина Головина чуть не обернулась… Но подавив это желание только прибавила шаг. “Показалось. Точно показалось.” – подумалось Кате, когда она окончательно покинула двор.