Это любительское творение и полный вымысел
Надеюсь, что может даст возможность задуматься кому-то…
Делать добро сложно. Оказывать помощь нелегко. Я много раз задумывался, что жалко было бы выбрасывать старые, но еще нормальные вещи, которые может быть кому-то нужны. Особенно, если этих вещей много. Но куда их отправить, никто не знает, поэтому приходится нести на помойку.
Детские дома просят о помощи и объявляют списки нужных вещей, но нет нормальных расчетных счетов, чтобы просто перевести деньги в сберкассе. На усыновление в нашей стране можно собирать документы годами.
Творить добро – очень сложно. Для этого нужно иметь массу свободного времени и располагать всей информацией, которая может потребоваться.
Народ в своей массе считают черствым, но никто не думает о том, чтобы упростить людям процедуру творить добро. Поэтому все живут для себя. Об этом можно много и сложно говорить, уходя в пространные беседы и можно даже призадуматься, что все нищие, которые жалко просят подаяние в каждом из переходов – своеобразная отдушина для человека, то есть возможность сделать добро моментально. С минимальными затратами денег и времени. Конечно, можно поставить вопрос о качестве, но… Можно заменить и массовостью.
Если бы в банке попросили бы с каждого вкладчика дополнительно бы по десять рублей на перевод какому-нибудь детскому дому, думаю, через недели две он бы мог получить несколько миллионов. А если бы Сбербанк сделал подобную акцию… Я уверен, что сдали деньги 99% и много людей можно бы сделать счастливыми. Но не так все просто.
Я решился на сложное добро. Идея, промелькнувшая в голове на секунду и уже неважно, как она там оказалась, но важно, что она решила остаться. Я пошел на станцию переливания крови, чтобы сдать кровь, стать донором и совершенно бесплатно попробовать помочь человеку, который в этом нуждался.
В городе несколько станций. Я выбирал адреса по Интернету, потом звонил и уточнял время работы. Так я узнал, что первая процедура займет несколько дней, так как вначале сдаются анализы. Потом анализы сдаются по мере сдачи крови и в-принципе, с собственной крови даже можно что-то зарабатывать, вернее попытаться. Но это было второстепенной информацией, так как я шел из-за идеалистических чувств и стремления совершить что-то хорошее.
День был полностью серым. Тяжелые тучи плыли по небу, выбрасывая на город противный моросящий дождь вместе с мокрым снегом. Ботинки месили кашу у краев проезжих дорог, прохожие плотнее кутались в свои куртки и пальто и с зонтами вперед быстрой походкой спешили под ближайшие крыши. Черные голые деревья качались от порывов ветра, а серые дома с темными глазницами окон жалостно смотрели на улицу, сочувствуя тем, кто не смог остаться дома.
В метро все толкались и ругали друг друга. Вы никогда не замечали, что летом, при солнечном рассвете и долгом дне, при отсутствии изнывающей жары, работоспособность человека намного выше зимних периодов? В холодное время бедные люди вынуждены вставать когда за окном еще черно, одеваться и выходить в холод и дождь, кропотливо осматривать свою одежду и очищать от засохшей грязи и зная, что выходя на улицу, все повторится снова. Невежественные водители, мешая друг другу корпусами своих машин, наседают на пешеходов, спешащих перейти на желтый, и срываются с места, окатывая ботинки самых неудачных водой из ближайшей лужи.
Трамваи, на которых белое уже стало темно-серым, раскачиваются и хрипло трезвонят, страдая от смешавшейся кучи внутри, где вокруг все охраняют маленькие сантиметры пространства локтями и не пускают уставшую женщину-кондуктора, отчего та кричит и заставляет огрызаться других.
Я шел пешком, думая, когда же настанет зима и покроет белой пеленой все это черное невежество, выпускал табачные клубы в ноябрьский воздух и аккуратно перепрыгивал лужи, что впрочем, совершенно не делало чище мою обувь.
Станция переливания крови, находившаяся в маленьком переулки была похожа на все остальные строения, доставшиеся нашей бедной медицине. Серое невзрачное здание с грязными окнами и тяжелыми ржавыми решетками на первом этаже, две видавшие виды «Газельки» у подъезда темно-желтые стены, наводившие мысли на тоску и уныние.
Мне дали пластиковый номерок, записали в регистратуре и дали направление на анализы с кучей граф, которые определят меня потенциальным донором.
Видимо, с утра во всех медучреждениях повышенные очереди и станция не была исключением. Помимо меня, сдавать анализы стояло человек пятнадцать самых разных возрастов. Многие из них сидели, уставившись в потрепанные книжки, а остальные разглядывали направление и окружающих. Периодически из кабинета выезжала тележка, которую толкала полная некрасивая сестра в халате с несколькими желтыми пятнами, и колбы с кровью позвякивали, стукаясь, стеклом друг об друга. Я был четырнадцатым в очереди и лениво зевал, когда какой-то тщедушный мужичонка к ватной рубашке пытался проскользнуть в дверь со словами, - «Мне без очереди, у меня четвертая группа, в регистратуре сказали…», но вся очередь зашипела, закричала, ощетинилась, словно рычавшая собака и от ревностной защиты очередности мужичонка сдался, занял за мной место и тихо присел в углу.
Я ждал больше часа и весь издергался от голода, так как пришел натощак и больше всего хотел закончить поскорее и что-нибудь съесть в кафе, напротив станции.
«Стань донором!» - гласил плакат на стене и добавлял крупными буквами – «Сдача крови два раза за три года значительно снижает риск инсультов, сердечно-сосудистых заболеваний, способствует к уменьшению концентрации железа и приводит к внутреннему омоложению организма».
- Раньше рубль шестьдесят платили, а обед с двумя вторыми стоил пятьдесят три копейки, - втолковывал грузный мужчина в вязаном свитере маленькой женщине в больших очках с роговой оправой. Она держала на коленках книгу, оправляла юбку и тихонько кивала. – А теперь, - продолжал он, - двести пятьдесят рублей за один раз, и не больше пяти в год, да еще перед каждым еще такую очередь отстоять, - он покосился на окружающих тяжелым взлядом.
- Второй раз уже пятьсот рублей, - тихонько ответила ему женщина.
- Ааа, ну пятьсот, уже ничего. А про плазму ничего не знаете?
- Да вы в регистратуре спросите, там висят цены…
В стерильной обстановке кабинета приема анализов сильно пахло спиртом. Некрасивая сестра, толкающая тележки, облизывала губы перед зеркалом, сжимая в руке огрызок губной помады, а вторая, натянув на лицо повязку оставила открытыми только тускнеющие голубые выцветающие глаза, - Натощак пришли? Давайте направление.
Она что-то черканула, схватила меня за локоть руки и выдрала из упаковки шприц.
Я отвернулся – не люблю смотреть на кровь, которая была в кабинете везде – в мензурках на столе, в колбах в шкафу, в банках на полу, в шприцах, сваленных в качестве мусора в углу.
На скелетном черном дереве сидели три больших вороны и, не переставая, каркали друг на друга. Вдалеке на старой пятиэтажке на крыше я разглядел несколько человек, энергично стучащих лопатами, и, время от времени, посматривая вниз. Странно, зачем, снега-то и не было.
- Завтра позвоните по этому телефону после двенадцати для результатов анализа, – сунули мне в руки маленькую бумажку с телефоном, ватку в локтевой изгиб и я вышел из двери.
- Алкоголь не принимайте, если сразу собираетесь сдавать, - донеслось мне вслед.
Я позвонил в полдень, стоя на балконе и провожая глазами выброшенный с девятого этажа окурок.
- Да, анализы готовы, - выдал мне скучающий женский голос, - Можете приезжать.
Мне опять предстояла поездка вчерашнего дня. Правда, в этот раз я сделал по городу крюк, заехал за книжками для учебы и прошелся по мокрому Арбату, где одиноко перескакивали с одной ноги на другую торговцы многочисленными сувенирами. Я был одним из единственных, потому что на всем пути встретил лишь маленькую компанию, которые оживленно жестикулировали, бормотали по-английски и указывали руками каждый в своем направлении. Потерялись, наверное.
Ко второй половине основная масса народа на станции уже спала. Два студента в мокрых пуховиках топтались у входа и участливо спрашивали у всех входящих, - Кровь не нужна? Они хотели сдать кровь не для банка крови вообще, а под конкретного пациента, которому нужно срочное переливание. Такие парочки есть практически у каждой станции. Сколько они просят, интересно…
Я вошел в регистратуру и спросил про результаты анализов. Старая женщина в халате с дыркой на плече намеренно напускала на себя серьезный вид и очень долго копалась. Она ворошила два своих ящичка на столе, перебирая бумаги, которые вероятно, были разложены без какого-либо порядка. Наконец, она вытащила листик, который должен был быть моим, с другого конца стола взяла чистую донорскую карту, но потом подумав, отложила его обратно, - Отказ у вас, молодой человек.
Я начал пробегать глазами все графы и в ужасе остановился. Какая последняя мысль у боксера на ринге, которого через долю секунды отключат мощным хуком или апперкотом. Что проносится перед глазами у того, через секунду в голову которого влетит пуля и оборвет все нити жизни. Что видит тот, кто падает с высоты и спустя мгновение соприкоснется навечно с землей. То же самое состояние испытал и я. Оно не передаваемо словами, да и не нужно его передавать.
«НАЛИЧИЕ АНТИТЕЛ К ВИЧ: СТАТУС ВИЧ-ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ».
Глаза заволокло матовой пленкой. Все тело тряслось, а челюсти ударялись друг об друга, как от холода. Я не смотрел все остальные графы, потому что этой было достаточно.
Шатающейся походкой я дошел до скамейки, а старая женщина удивленно провожала меня взглядом. Может она и не смотрела что там, а может просто не понимала, что меня так потрясло. Ведь инфицированные не идут в доноры.
О господи, если бы я искал для себя самого коварного потрясения, я не придумал бы хуже! В один миг мне на голову упал терновый венок, вырезающий на коже мой остаток жизни и бремя, которое будет неотступно преследовать. В один момент вся жизнь перевернулась и сделала не просто крюк на девяносто градусов, а загнулась в дугу, выгнулась колесом, завязалась в узел и осталась в таком состоянии. Меня расстреляли. Я плакал в душе, но в глазах не было слез, лишь сотрясалось тело и мысли приготовились медленно умирать. Я сидел и отрешенным взглядом смотрел на проходящих мимо, на сестер, на розовощекую пухлую даму, которая усмехалась, разговаривая с сидевшим рядом мужчиной такой же комплекции, на окно за их спинами…
Я сидел, а надо мной возвышался постер в деревянной рамке – «Профилактика ВИЧ-инфекции» - какая ирония. И если я мог раньше сказать про судьбу, что она сыграла шутку, то сегодня она просто меня отпинала ногами. И медленно оставила умирать, так правильно.
Очень трудно посчитать, сколько мыслей промелькнуло в моей голове. Я еще раз увидел все подъезды и уколы, от первого – по жадности, когда чтобы занюхнуть героина просто осталось очень мало, до последнего – из чувства коллективной солидарности, хотя я знал, что прекрасно могу от него отказаться. Но не тело, а разум или психика точнее, одержала верх. Я видел картины своего вульгарного секса и дешевого наслаждения, проходившего временами в тех же подъездах, на темных кроватях родительских спален, жестких сидушек бань и абсолютно случайный секс на кафедре. Все проносилось и я, как отчаянный, как свидетель, опознающий преступника из трех, возвращал в памяти каждую картинку и внутренний голос шептал «Когда, когда?». И я искал, думал, проворачивал снова, устремлял голову к потолку и ронял на колени, бил себя по лицу и до крови ногтями впивался в ладони, но ответа не было, да и важен ли он.
Никогда я не был так пьян. Моя кровь была чиста от алкоголя, но теперь в ней сидел еще более опасный паразит. Как в тумане я добрел до палатки и взял чекушку водки.
- Трудно, брат? Выручи на похмелку, а? – участливо обратился ко мне кособокий нищий с огромным синяком под глазом и опухшим лицом земельного цвета.
Я расплачивался скомканными бумажками, которые еле держались в руках и потом, пошатываясь шел по улице, не обращая внимания на дождь и делая огромные глотки из горла. Водка проходила внутрь, словно вода, а нищий еще долго махал мне рукой, сжимающей голубой полтинник.
Потом был город, мерзкий и холодный, и я ходил по незнакомым улицам, угрюмые прохожие, задевавшие меня плечами и бросающие – Аккуратнее. Я выпил бутылку, так и не почувствовав опьянения, но совершенно бессознательный, если смотреть со стороны, доходил до следующей палатки, комкал в руках деньги и снова пил водку.
О этот мир, призраком которого я стал в одночасье, героем этого рокового дня, который дал мне такой безрадостный перелом. Десятка с двумя молодыми милиционерами преградила мне дорогу и усмехаясь, они потребовали у меня документы, а потом так же внезапно удивленно расступились посмотрев мою бумажку анализа и не оборачиваясь, сели в машину.
К черту все! Стоило бы выкинуть этот диагноз, но теперь это была моя жизнь и какая разница, где он записан, если он клеймом выжжен у тебя в мозгах. У меня вставал перед глазами образ отца, когда он узнал, что я колюсь и его травивший крик – «Ну смотри, доиграешься!». Он грозил мне кулаком, но ничего не мог сделать и лишь с подозрением пристально всматривался в меня, стоило мне оказаться дома.
Проклятый героин, проклятые шприцы, которые мне спустя несколько «сухих» лет дали такой урок, когда уже и мыслей не было и думалось, что все позади и осталось в глубоком прошлом. Но нет, все возвращается на круги своя, хотя я понимал, что лишь я, только я сам виноват во всем этом и не стал тем счастливчиком, который пережил свой период наркомана, не схватив ни одной болезни. Но теперь все гепатиты и сифилисы смотрелись бы, как зубочистки против шпаги, но увы, ничего нельзя изменить, остается только с этим жить. Жить и медленно умирать…
Прошел месяц, изменивший все до неузнаваемости. Город укрыло одеяло белоснежного снега и ватаги ребятишек звонко кричали во дворе, отстреливаясь слепленными снежками.
Все стали готовиться к празднику и наряжать елки, а на улицах вывешивать гирлянды и вставлять в витрины мишуру и ленты цветных огней. Этот месяц я прожил в алкогольном запое, забывая про прошлую жизнь и отключив все телефоны, выкинув из своих мыслей работу, друзей и то окружение, которым я дорожил раньше.
На свою голову, я многим поведал о своем горе. Каждый знает, что очень сложно переживать чужое горе. Вернее невозможно, если только ты не человек-донор (о гадкое слово!) и даешь кому-то подпитываться своей энергией, которую намеренно расходуешь. Я слышал много слов удивления и соболезнования, видел печальные лица своих друзей, слушал пустые слова, но чутко видел и много такого, что раньше бы и не бросилось в глаза, а именно – напряженность общения со мной. Со мной здоровались аккуратно за руку, пили с отдельным стаканом и четко присматривались к каждому моему движению, хотя и было понятно, что так я никого никогда не смогу заразить. Но все-таки, не думаю, что со мной бы стали есть из одной посуды. А потом прошли утешения и я остался один, персоной нон грата в этом обществе, скоротая дни, запершись в пустой квартире и питаясь хлебом и водкой. Я не стал меньше думать, но я научился забывать, отрубаться на часы, а иногда и дни, отключая свой разум и действуя на автоматизме, разливая и занимаясь бытовыми делами. Я ушел от внешнего мира и ни на кого не обижался, потому что нельзя обижаться на инстинкты самосохранения моего окружения и решив избавить их от тягостного общения со мной, которое все равно не принесет никому радостей.
Я понимал, что рано или поздно мне придется выйти в эту жизнь, войти в то маленькое общество людей, которые отвергнуты толпой и научиться жить с ними, потому что только они смогут меня понять. Я понимал, что теперь у меня будет другая жизнь и мне придется вставать на какой-нибудь специальный учет и вообще по-специальному жить, но я выпивал очередной стакан и гнал прочь эти мысли, отодвигая все на неопределенный период. Быть может, за тот месяц я своим запоем натворил больше зла для организма, чем моя болезнь натворила бы за несколько лет, но мое душевное и моральное непримерение и слишком четкие картины «той жизни» не давали свыкнуться и принять себя в настоящем.
Я медленно угасал и искал смысл жизни в стакане, сравнивая себя со свечой, которая уже догорела до основания подсвечника и иногда подолгу стоял ночью на балконе, всматриваясь в ночное небо и думая, что не лучше прекратить эту боль и страдания в одно мгновение, чтобы не коптиться в этом чистилище еще десяток «специальных» лет.
Надо это прекращать, - говорил себе я, но говорил безвольно и прекращать не собирался, а с трудом натягивал штаны и плелся в ближайший магазин. Как с родным, со мной здоровались местные алкоголики и потом мы стояли с ними у дверей, потому что мне было легко с ними, так как они были почти такими же самыми изгоями, как и я сам. Но за дни отчуждения мне уже порядком надоело человеческое общество и я шел обратно в пустую квартиру, а иногда даже к ночи не включал свет, бродя в кромешной тьме и перебираясь на ощупь…
Письмо пришло к родителям, а ко мне оно попало через друга, так как родители не смогли дозвониться. Он долго барабанил в дверь, которую я не хотел открывать, но вконец измучившись невыносимым стуком, в конце концов пустил.
Письмо было со станции, где говорилось, что произошла ошибка и поставлены неправильные результаты анализов. В результате мне дали отказ, но выявили только гепатит Б. Там прикладывались новые результаты анализов, которые я также принял с глубоким шоком, а друг в тот момент разливал водку по двум стаканам и совершенно не тушевался в моей компании. Это был первый стакан за долгий месяц, который мы подняли по счастливому случаю.
Потом была встреча с родителями, очень долгая и невыносимо драматическая, где мать рыдала, улыбаясь и прижимая меня к себе, растирала слезы по своим щекам, а трезвенник отец первый раз выпил и может быть, впервые поддался «женским чувствам».
Меня колотило от запоя и наступившего похмелья, но я, не обращая внимания, усердно уплетал вкусные мамины котлеты, а после мы разговаривали, я рассказывал про проведенный месяц, снова плакали и я не помнил, чтобы за последнее время так долго общался с родителями.
Меня не смогли простить только на работе и уволили за прогул, так и записав в трудовой книжке, но какой это было мелочью!
В Новый Год я всем сказал, что приеду попозже. Новость распространилась очень быстро, также как и прошлая и меня звали в нескольких шумных компаниях. Но отметил я его наедине сам с собой, сев с бутылкой шампанского на лавочке во дворе и провожая глазами взрывающиеся салюты и мягкие снежинки, кружащие миллионами в воздухе. Я сидел и плакал, плакал по настоящему и не мог остановиться, смахивал слезы и слизывал их языком, ощущая во рту солоноватый привкус. Это был самый лучший Новый Год в моей жизни, хотя радость мне досталась так жестко…