– Тише! Не ровен час, разбудишь Гудмончика!
– Не шикай на меня, грун. И что тогда будет, коли разбужу?
– Говорил же уже: конец тогда нашему походу настанет. Проиграем войну, боя не начав.
– Смотри, какой войнер выискался!
– Ну ладно не злись, Сутуня, – Аобрик порылся в суме и вынул продолговатый кусочек янтаря, перехваченный кожаным ремешком:
– Стой-ка, да не крутайся ты так. Сутуня, я должен обезопасить нас от злостья.
– Я по твоей милости стану как обрядовое дерево. Нешто после каждого худого слова ты будешь обвешивать мою накидку этими побрякушками?
– Это не побрякушки. И без них мы не протянем здесь и двух мигов. – В голосе Аобрика звучала непреклонная убеждённость в своей правоте. Затем он поднялся с камня, на котором они отдыхали и огляделся с видом как бы говорившим о том, что он, Аобрик – единственный грун, который способен озабочиться о своих спутнях и о себе. Тряхнул головой, всколыхнув гриву светло-розовых волос и пробормотал, глядя куда то вдаль:
– Ну что, троги лопастые, чья дудка кривее?
Потом окинул потеплевшим взором своих спутней и бодрым голосом спросил:
– Отдохнули? Может двинемся дале?
Сутуня в это время, делая вид, что заинтересовался соседним камнем, прятал ироничную ухмылку – «ГРИДЕНЬ!». Они отдыхали на большой массивной базальтовой плите, покрытой ковром из мха белого и сиреневого цветов. Эта плита располагалась в стороне от еле заметной тропы, по которой пробирались путни, и была окружена редкими, чахлыми, причудливо изогнутыми деревцами сиренево-зелёного цвета. Огромный каменный блин был почти идеально круглым, с небольшим углублением в середине и был тёплым на ощупь.
Будто живые, матового цвета полосы тумана, постоянно перетекающие с места на место, не позволяли видеть окрест. Это с самого начала беспокоило Сутуню, ибо в случае прямого нападения он станет единственным из этой немногочисленной компании, кто сможет сделать что-то более или менее путное, чтобы все они остались в живых. Аобрик тоже это знал, но не на секунду не выказал сомнения, что тоже сможет постоять за спутней. А насчет того, кто более полезен в этом путешествии, можно было и поспорить.
Сутуня, осторожно взяв на руки Гудмончика, положил его в плетеную корзину, на дне которой лежала мягкая подстилка. Закрыв корзину крышкой, он одел ее на спину, ловко перевязав на груди ремни из кожи. Корзина держалась на спине очень удобно и в случае атаки не помешала бы отражать удары и быстро передвигаться.
Аобрик достал из кожаного мешочка острый продолговатый камешек на ремешке и проверил направень. Сутуня не видел в этом никакой надобности: он наверняка знал, куда нужно идти и не мог ошибиться. Однако спутень его предпочитал во всем, что касается путешествия, полагаться на себя.
Гудмончик издал со дна корзины глубокий вздох, похожий на дыхание ветра, и Аобрик вздрогнул: вздох означал, что пробуждение близко, и любое неосторожное слово или движение могло нарушить сон Гудмончика. Нужно было спешить. Путь ждал нелегкий, и хотя большую часть расстояния они покрыли за какие-нибудь три седьмицы, впереди было самое трудное.
С самого начала Аобрик знал, что им придется пересечь высохшее русло реки Ишь-Ты, а затем и Залес Груидов, но надеялся, что им не придется делать это в спешке. Теперь, видимо, придется. Сколько Гудмончику осталось спать, Аобрик не знал, и будь хоть какая-то надежда, что они успеют дойти вовремя, не сунувшись к реке и Залесу, Аобрик так и сделал бы. Особенно смущало пересохшее русло. За этим местом, по словам Дымчатого Глибола, распространялась дурная слава.
… – Так что это за положень такая? Неужто так гибельно и жутко?
– Зачем знать тебе об этом? Защититься не сможешь ты там ну ничем. Меч там изгибается, что твой ивовый прут и не разит местных жителей, а колдовство может только навредить. И вообще, чем меньше ты привлечешь внимания, тем сохраннее будешь. Если доберешься туда. Главное, грунчик, ничего не страшись!
– Благодарень тебе, достойный Глибол Затуманистый, но не называй, прошу, меня грунчиком. Мне уж два с лихой века минуло, не вчера из сумки матининской.
– Ну, для меня все вы щенятки неразумные. Ты не обижайся. Так уж давно не говорил со смертными…
Разговор этот всплыл с памяти Аобрика ясно-ясно. И дупло Глибола на заоблачной высоте вековечного ясеня. И сам Дымной Глиболище с его вечно меняющимся телом. И путь наверх и обратно. И как обратились к нему волховые ведуны с просьбой-повелением отправляться в дорожень…
– Аобрик, ты чего загрезился? Того и гляди, ушагаешь в этот треклятый туман, ищи тебя в послед! А-а, не нравится мне этот кисель плавучий!
– Да, ты прав, Сутуня, это очень подозрительно. И звуки здесь словно сонные какие. – А Сутуня про себя отметил: самое удобное место для нападения.
По мере приближения к руслу реки туман сгущался все более. Хотя ему следовало рассеяться тогда, когда они еще покинули долину фрогов. Сутуня устроил им веселый праздник Урожая, разогнав всю деревню и шутя разломав несколько приземистых хижин. Впрочем, они были сами виноваты: кто же знал, что фроги в самый канун праздника Урожая захотят съесть своих гостей, вместо того, чтобы накормить их, напоить, да спать уложить. Фроги, конечно, никогда не славились гостеприимством, но ведь всем известно, что волхвы запрещают им трогать чужаков в месяц Последнего Колоса, а иные даже вынуждены оказывать гостям чуждое фрогам гостеприимство. За время прошлых визитов в это бытье Сутуня достаточно тщательно изучил местных жителей и все, что могло бы ему помочь. Теперь он боялся, что сделал это недостаточно хорошо, потому что была вероять, что это треклятые фроги в отместку несъеденным гостям напустили туману.
Сгущался завораживающий душу туман, и таяла уверенность Сутуни в том, что он знает, куда делает следующий шаг. Теперь он с уважением поглядывал на путеводный камень, который доставал из сумы Аобрик. Окрест, которым они проходили, не менялся: те же редкие деревья и кустарники среди каменистых холмов под тусклым зеленым небом. Разве что некоторые большие разноцветные каменюги проявляли удивительную для столь меланхоличных сородичей активность. Причем они проявляли к гостям опять же интерес явно гастрономического характера. Имея довольно хорошо подвешенные языки, твердолобые валуны от скуки перекликались друг с другом по ночам, мешая путням спать. Каких только небылиц и сплетней не пришлось выслушать друзьям. Днем каменные болтуны утихали, пряча с рассветом внутрь себя мягкие слоновьи уши. Оглохшие, они теряли всякий интерес к полемике и занимались насущными делами, то есть тащили в рот, все что шевелилось, тем же языком, каким недавно болтали. Аобрик с тревогой вздыхал:
– Если тут камни такие жизнерадостные, то что нас ждет дальше?
Сутуня считал, что это несолидно для почтенных лежебок: камень есть камень. Лежишь себе, и лежи. Чего егозить-то? Несерьезно это.
Из беседы с одним таким небольшим валуном, решившим позабавиться беседой с гостями в дневное время, спутни узнали, что тутошнее племя болтунов относится к молчаливым сородичам с презрением.
– Конечно! Будешь молчать, когда сказать нечего! Пустоголовые бездари они, вот и молчат в тряпочку! – разорялся камешек высотой Сутуне по плечо и покрытый ярко розовым лишайником. Сверкая глазками, он яростно поливал из общего котла своих молчунов-сородичей.
– Да у нас с этими олухами ничего общего-то и нет! – повизгивал Скрань. Одновременно со своими словесными выпадами этот хитрец приглядывался к расстоянию до путней. Друзья, заметив эти поползновения, благоразумно отошли на пару шагов.
– Вы чего это? Думаете, я съесть вас собираюсь? Нужны вы больно! – увидев маневр гостей, обиделся Скрань. – Я и не голоден совсем! Только поговорить надумал, как эти в кусты!
– Ну ладно, не обижайся, Скрань, - примирительно произнес Аобрик, и тут же был отброшен какой-то молниеносной волной. Вскочив на ноги, он увидел как вспышку картину обмана. Сутуня, вцепившись одной рукой в дерево, тщетно пытался освободить вторую руку из петли Скраневского желтого языка.
В этой безмолвной схватке Сутуню ждало бы неминуемое поражение. Несмотря на свою недюжинную силу, тягаться с валуном было все равно, что пытаться мечом остановить Сигральский черный водопад. Язык, хотя и был довольно тонкий, тянул с необратимость Сутуню в пасть камню.
Мгновенно среагировав, Аорик подбежал к середине живого каната, шепча что-то на незнакомом языке. Глаза его вспыхнули живым, голубым светом, а выражение лица изменилось. Аобрик стал торжествующим хищником. В ладонях возникла искрящаяся лента. Зловеще улыбнувшись, Аобрик выбросил ее ударом ладони вперед и послал шевелящуюся ленту на язык. Обернувшись вокруг языка, лента впиталась в него и окутала язык туманом. Следом раздался визгливый, срывающийся крик боли.
Все случилось за какой-то миг. Сутуня наблюдал за всем как во сне. Почувствовав ослабление хватки, он сбросил свою путу и молча встал. Растирая затекшую руку, он с изумлением взирал на преобразившегося Аобрика. Из вежливого и спокойного груна Аобрик обратился в хищного охотника, с ликованием осознающего свою дикую волшебно-физическую силу. Не успел Сутуня толком подивиться, как снова заметил перемену. Возвращался прежний Аобрик. Растерянный, уставший, встревоженный, но все же прежний Аобрик. Погас огонь в глазах, ушла стремительность и стать. И Сутуня отметил про себя, что не рискнет напасть и сражаться с Аобриком в таком состоянии. Он с облегчением перевел взгляд на валун. Тот окаменел от шока.
– Ну, что, больно, булыжник треклятущий?!
– А-а-о-о-у!! Ааа-ы-х-ы!! Фноначи!! Нады!! У-у!!
Горю скраньскому не было конца и края. Из маленьких глазенок катились крупные песчинки.
– Смотри-ка: лежень, а то же слезы есть, - пробормотал Аобрик и поднял с земли бесполезную для Скраня часть языка. И тут же накинулся на Сутуню:
– Ты, варвар, какого лиха камню в пасть лезешь?! Не один же ты! А коли случись что? За Гудмончика в заботе и жизнь моя не стоит риска!
Сутуня знал, что неправ. Но просто так он все оставить не мог. Чтобы его, Сутуню, опытного войнера, учил сражаться какой-то мыслень!?! Потому и ответил:
– Ну, ты-то хорош, умник! Равно как ребенок-рожденец! На такую ловушку попался! Не я, так болтаться тебе сейчас в пузе этого троглодита каменного!
Не мог Сутуня объяснить Аобрику, что в тот миг он, Сутуня, вовсе не думал, а действовал. Вроде как руки сами махались, ноги сами ходились. И получилось все само собой. Уж Аобрик точно обозвал бы это каким-нибудь непонятным, и от того обидным словом.
И тут же вспомнил разительную перемену Аобрика. Надо же! Учень-учнем, а как собрался! Будто подменили! Надо будет попущее за ним приглядывать.
«Скорей бы уж до русла добраться», - с тоской подумал Сутуня, оглядываясь на поляну, облюбованную ныне уже не таким болтливым как Скрань валуном и только что исчезнувшую в тумане у них за спиной. Близлежащие валуны со смаком пересказывали друг другу подробности произошедшего на поляне, добавляя от себя разные кровавые или пикантные факты. Аобрик и Сутуня с долей удивления узнали, что Скрань съел всех шестерых спутней, попытавшихся отрезать его длинный язык, но один из них оказался выходцем из Ядовитых Болотищ. Потому бедный Скрань отравился и отправился в Бесконечную Пустыню почивать до конца Света. Все это было выдумью от первого до последнего слова, потому как всем известно, что валуны не умирают, а замолкают навек, или же до следующего жизненного цикла. Ничуть их не смущали и стенания живехонького Скраня, время от времени доносившиеся из гущи тумана.
Все это порядком поднадоело Сутуне, особенно то, что места были ему отчего-то незнакомы – даром он бывал здесь столько раз. Оставалось надеяться, что это туман меняет очертания окреста до неузнаваемости. Сутуня постепенно прогнал от внутреннего взора очертания лица Аобрика, скривившегося в полузверином оскале, и заставил себя думать исключительно о дороге. Впрочем, теперь это получалось неплохо, ибо валуны становились все бойчее, туман гуще, а мысли путаней.
Что происходило? Сутуня мог поклясться, что идет верной направью, а если и сбился с прямой, то на два-три скоса, не более. Кроме того, Аобрик постоянно доставал путеводный камень, указывавший тот самый путь, которым вело чутье Сутуни. Однако местность вокруг была почти полностью незнакомой. Здесь Сутуня бывал, он нутром чуял, что был именно здесь, в этих самых местах, но все каким-то непостижимым образом изменилось. Если бы не кое-какие признаки, вроде брань-дерева, высохшего еще в незапамятные времена, и теперь почти окаменевшего, Сутуня уже давно заставил бы спутня вернуться и узнать, чей морок заплел им ноги и мысли. Да, брань-дерево он запомнил очень хорошо, его огромные ветви, вздымавшиеся ввысь и дарившие тень на многие верстицы вокруг. Что за существа жили у самой вершины, трудно было предположить: их голоса доносились сверху даже в самые солнечные дни, но похожи они были на скрипучий кашель столетнего старика и вызывали глубокое нежелание знакомиться с его обладателями. У корней дерева жили все те же разговорчивые, но очень голодные валуны, целое семейство – даром, что по большей частью каменюжки живут по одиночке…
Когда дошли до брань-дерева, Сутуня более или менее вздохнул с облегчением: этот ориентир говорил, что направь все таки верна. Правда пейзаж все равно изменился, но мало ли что. Валунов у корней брань-дерева стало в несколько раз больше, вокруг появилось много густой зеленой травы, на которую росой лег туман, сгустившийся до плотности киселя…
… – Сына! – раздался в теплом сизоватом воздухе помещения родной и до щемоты в сердце знакомый голосок.
– А? – в сладкой полуистоме отозвался Аобрик, и дух зашелся от щенячей, счастливой и немой радости. Аобрик тут же зажмурился и открыл глаз. Солнечный свет пронзал синеватый дым и грелся на полу ярким пятном. Воздух, почти осязаемый, наполненный добрым запахом печева.
– Иди, попробуй-ка! Как получилось!
Аобрик встрепенулся, заторопился скорее к голосу, захлебываясь нахлынувшей тревогой: быстрее!!!...
– И-и-и-ы!... – вдыхая рывком сирый воздух в легкие, Аобрик проснулся, дико озираясь и не узнавая ничего вокруг. Он сидел у погасшего огня с вырванным с кровью сном. Остались голые кости реальности. Сиротская бездонная тоска скрутила и сплющила душу. Аобрик невидящими глазами уставился в туман, силясь разглядеть то, с чем его так немилосердно разлучили.
В такие минуты, наверное, исчезают некоторые груны. Потеряв голову, они срываются среди ночи и рвутся в темень, не разбирая ничего. Лишь бы догнать, успеть, достичь! Вернуть!! Сжавшись в ком, стиснув зубы, Аобрик изо всех сил держался на грани. Но постепенно наваждение слабело, и Аобрик обнаружил, что мертвой хваткой сжимает в ладони путеводный камень. А над головой, странно высвечиваясь, бледнело брань-дерево.
Аобрик не помнил Мати, он вырос в Лирове, где отича и матинь заменили волховые ведуны братовства Лировского. И хотя все братья относились к нему, как к родному, Аобрик запомнил особенно брата Суразня. Добрый, веселый, отзывчивый. Он никогда не отмахивался от Аобрика, и на все вопросы у него был интересный ответ. А сколько легенд он знал! Суразень стал Аобрику старшим братичем и занимался его обучением. Это потом Аобрик узнал, что в его роду малышей отдавали старшим братичам и сестриням на воспитание, в то время, как родители пеклись о доме. Род грунов, некогда малочисленный, размножился и расселился по Призрачным полесьям на многие дни похода. Прирожденные охотники и воины неизвестно почему стали селиться все ближе к краю леса, а иной раз и вовсе на открытом месте, на пригорных полянах, не отходя однако далеко от леса. В случае грозящего всему роду лиха спасались под сенью Призрачного Леса.
Груны – спокойный и жизнерадостный народец. Любят песни, сказы и праздники. В лесу как птица в поднебесье. А все потому, что есть у грунов дар особый. Некоторые их причисляют к нежити, дескать, духи они лесные. Но кто узнает поближе грунов, разумеет: могут они душой видеть мир, и если что случится надобность, управлять и изменять обстоятельства вещей. Кто-то называет это колдовством и магией, а кто-то ведовством.
Волховые ведуны несказанно обрадовались, когда родичи привели им на воспиту еще совсем юного Аобрика. Красная шевелюра с проблесками солнечно-желтых пятен, которая спустя время покроет его голову, тогда еще только пробивалось. Это были те самые времена, когда ведуны поделились с народом Откровением, пришедшим к ним ответом на вопрос, отчего груны перерождаются. Аобрик тогда мало что понял из объяснений волхвов. Но более старые и мудрые груны уразумели, что особой опасности в том, что их народ перерождается в нечто новое, нет, и это скорее дар, нежели проклятие.
«Таков Поряд Вещей», - сказали ведуны, и все, кто понял, вздохнули с облегчением, те же, кто не понял, предпочли просто поверить.
Волхвы радовались появлению Аобрика, ведь он был груном третьей, последней на то время ступенью перерождения…
… Обрывки видения гасли одно за другим, как островки на воде, покрываемые наводнением. Аобрик еще цеплялся за них, пытаясь ухватить, откуда пришли. Видение не было из детства, бывшего хоть и не одиноким, но сиротским. Вскоре у него не осталось ничего кроме ощущения потери, которое с утратой образов стало еще более острым и нестерпимым.
Сутуня с тревогой глядел на спутня, чувствуя, как липкое чувство, тихое, но неотвратимое, закрадывается в его душу. Он не любил бояться, это было несвойственно его племени, но страх все же брал свое. Сутуня не хотел оставаться один перед лицом грядущей опасности, а состояние Аобрика тревожило его все больше и больше. Раньше он был уверен, что Аобрику так же нужна его сила, ловкость и выдержка, как Сутуне нужны мудрость и ведовые силы спутня, но происходящее подвергало это сомнению. Да, Сутуня прекрасно знал, что в устье реки Ишь-Ты сила не нужна, именно поэтому Аобрик нужен был ему. Но после устья их ожидал Залес Груидов, где Сутуня собирался проявить все свои уменья. Теперь же, после того, как ведун спас войнера от болтливого валуна, самолюбие этого самого войнера весьма пошатнулось, и он был не уверен, что Аобрик чувствует себя в безопасности с такой «охраной». Более того, он впервые увидел отчуждение и тоску на лице груна, и от этого ему становилось совсем не по себе.
– Пора, - произнес Аобрик, поднимаясь и завязывая на груди путы накидки малахитового цвета. Взгляд его перестал быть растерянным и чужим, он снова наполнился заботой и теплотой о спутнях и решительностью.
Сутуня решил переждать с выводами, тоже поднялся с земли и цвет его кожи из синего, означавшего тревогу, вновь стал бледно-розовым, выражавшим средоточень и спокойствие. В минуту реальной напасти кожа его принимала цвет окреста, такой же она была, когда он спал. Аобрик обзывал эту способность каким-то непонятным словом, которое Сутуня и запомнить-то не соизволил. Защитная функция кожи была для него такой же обычной вещью, как рыжие воды Долины Ручьев или малахитовое небо той же долины осенними ночами.
Аобрик не мог объяснить Сутуне, что с ним произошло. Он и себе-то это с трудом мог объяснить. Чуя, что его состояние тревожит спутня, он пытался распространить вокруг себя добро и заботу, и, судя по цвету кожи Сутуни, у него получилось. Похвалив себя за умелое использование Дара Дымчатого Глибола – Дар был единственным для каждого отдельного груна – Аобрик еще раз проверил направь…
… Во время перехода от брань-дерева на них напали. Уже смеркалось и поднялся холодный ветер. Угнетающая обстановка усиливалась в своей мрачной тревожности еще одним ужасным элементом. Внезапно взорвавшийся шквалом ветер принес целую стаю леденящих душу звуков, криков, стонов и рычаний. Казалось, сильный ветер или тот, кто им управляет, разворошил недра Креаны и зачерпнул горсть, полную вопящих душ грешников, мучимых демонами. Путни напряженно всматривались в туманную мглу и вздрагивали при каждом жутком и зловещем звуке, хватаясь за оружие. Сутуня потемнел, с тревогой ощущая, как беспокойно ворочается в корзине за плечами маленький Гудмончик, видимо также чувствовавший себя крайне неуютно. Аобрик бормотал охранительные заклинания, теребя в руках обережное ожерелье. Недалеко впереди замаячил высокий холм, усеянный темными глыбами камней.
Необъяснимым образом Сутуня и Аобрик разом направились к холму. Возможно, это их и спасло от участи быть может гораздо более ужасной, чем просто смерть. Уже на подступах к холму, прорываясь сквозь стену ветра, Аобрик заметил краем сознания в стороне зловещее движение какой-то тени. Аобрик окликнул Сутуню, чтобы предупредить о возможной опасности, и вынул меч из ножен. Но Сутуни уже не было рядом. Оставшись в одиночестве, Аобрик почувствовал, как шевелятся волосы на голове. Сжимая рукоятку меча, он сделал шаг на ватных ногах в направлении холма и споткнулся. Падая, Аобрик выпустил руки вперед, не выпуская меча, ударился локтями и коленями об острые и очень твердые камни, как будто специально собравшиеся тут накануне.
– Сутуня! – закричал Аобрик, стараясь перекричать рев ветра. Внезапно он услышал громкий издевающийся хохот. Страх предал ему сил, он поднялся и взмахнул мечом.
– Кто здесь?
В ответ раздалось угрожающее рычание, и перед Аобриком возникло чудовище. Невысокое, но длинное, наверняка обладающее ужасной силой, передвигалось оно на нескольких суставчатых ногах с невероятной скоростью. «Ну вот и все, – подумал Аобрик. – Лишь бы Сутуня с Гудмончиком прорвались». Держа в одной руке меч, другой рукой Аборик судорожно шарил по карманам. В этот момент появились еще два чудовища, казавшиеся кошмарным клубком из перепонок панцирных пластин и редкого черного меха. «Тараканы», – подумал Аобрик и обернулся кругом как раз вовремя, чтобы увернуться от удара разящей лапы, заканчивающейся огромным когтем, который ударил в землю там, где только что стоял Аобрик.
– Ах, ты троговская дрянь! – закричал он, нанося удар мечом по лапе. В последний миг он заметил, что направлял меч пластью, а не острой кромкой. «Ну и войнер!» – с досадой подумал Аобрик. Но к изумлению лапа переломилась как будто из тростника, и хлынула желтая сукровь, забразгав землю и сапоги Аобрика. В тот же миг раздался крик боли, никак не похожий на крик монстра. Кошмарный вопль перевернул все внутри Аобрика, столько боли и тоски было в нем. Мир вокруг вдруг вздрогнул и покачнулся. Аобрик понял, что падает из кошмара в темноту.
Он открыл глаза. Сквозь защитную пленку подвек, через разноцветные круги над ним проплывали какое-то тени, мельтешили силуэты, и вдруг появился монстр с двумя головами, он протянул к Аобрику щупальца и угрожающе промычал. Аобрик вновь упал в темноту.
… – Подумать только! Какие люди! Точнее груны. Сам наследник Связи. Какими ветрами ко мне?
Аобрик обнаружил себя сидящим на зеленом ковре, в некотором светлом пространстве, наполненном безмятежностью и тишиной.
– Долго я к тебе прорывался, Аобрик. Не думал, что наследник Связи настолько заблокирован. А может быть оно и должно так быть? Так и есть! Ты прав!
Аобрик огляделся – вокруг никого не было.
– Кто здесь? Кто говорит со мной?
– А ты разве не знаешь? И не видишь? Вот это уже труднее, – ответил голос и послышался плеск воды.
– Очничь, Аобрик! – в лицо попали брызги. Аобрик вздрогнул и отшатнулся. Ковер под ним закачался. Он вгляделся в него и понял, что это огромный лист кувшинки на озерной воде.
– Надеюсь, мы скоро увидимся, – послышался тот же голос. – Да не забывай про ясный камень. Он поможет нам. Надеюсь…
– Очнись, Аобрик! – опять кто-то плеснул ему в лицо воды. Он открыл глаза, но кроме зеленого тумана в свету, он не увидел ничего.
– Наконец-то очнулся. Мы уж думали, не вернется твой друг, – послышался незнакомый голос.
– А я знал, что он крепкий. Не зря мы с ним столько прошли вместе. – А этот чей-то знакомый.
– Сутуня! Где я? Гудмончик цел? – услышал Аобрик свой голос.
– Ишь ты, какой прыткий! Лежи спокойно, ты у друзей. Гудмончик в норме. Ну и задал ты нам креку!
Картинка наконец-то прояснилась, и Аобрик обнаружил себя в небольшой каменной комнате, освещенной несколькими факелами. Перед Аобриком стоял Сутуня и улыбался очень странно и весело. А рядом были еще более странные существа, чем улыбка Сутуни. Он лежал на каменном ложе, искусно выточенном из черного камня. На ложе постелена была мягкая постилка из трав, поэтому Аобрику было чрезвычайно удобно лежа разглядывать странных и явно мирно настроенных существ. Богомолы. Богомолы с гибкими руками, заканчивающиеся целыми венчиками длинных, тонких пальцев, которые беспрерывно двигались, словно подводные водоросли. Богомолы оранжевого цвета с лиловыми маленькими, но живыми глазами.
– Мы чуть тебя не потеряли. Мы дреи. Первые из нашего рода. Ты будешь с нашими потомками.
– Сколько я пробыл без сознания?
– Почти три солнца. Твое тело меняется, но изнутри.
– Я внешне не изменюсь? – отчего-то захотелось спросить Аборику.
– Слушай, Аобрик, да что с тобой? О чем ты говоришь вообще?! Ты чуть не угробил одного из наших друзей!
– Он не виноват. Это заклятья морочьи, их напустили слуги наших врагов, – ответил один из дреев. – Тебя самого, Сутуня, спас от безумства твой «старший брат», иначе ты бы здесь не стоял. К нашему горю, мы вынуждены убивать слишком опасных одержимых.
– Какой еще брат? Аобрик, что ли? Да я его в три раза старше! Да и поумнее!
– Нет, – перебил Сутуню дрей. – Он. – И показал на корзину, стоящую в отдалении на другом ложе.
– Гудмончик? Этот спящий детеныш?
– Ты, видимо, совсем мало знаешь о нем, раз так говоришь. – Дрей казался огорченным.
– Стойте! Подождите! – вмешался Аобрик. – Какие слуги врагов? И куда девались эти кошмарные тараканы, что напали на меня? И куда подевался в то время Сутуня, и почему я здесь? – вскричал Аобрик и осекся.
– Я был все время рядом, в двух шагах от тебя, Аобрик, – слегка обиженно ответил Сутуня. – А твои «тараканы», как ты говоришь – перед тобой.
– Когда кто-небудь попадает под морочьи заклятья, ему кажется, что вокруг никого нет. Потом появляются чудовища. Все окружающее кажется настоящей Креаной, а все разумные и знакомые существа представляются монстрами, – пояснил дрей, что с ним беседовал. Остальные почтительно стояли в стороне и изредко кивали в знак согласия, не проронив при этом ни звука.
– Ты сломал мечом ногу одному из дреев, – сказал Сутуня. – Но это не страшно, как пояснила Дорт, у них сильная магия и искусные врачеватели. А как ты говоришь выглядели наши дреи? Тараканами? А я как? Или ты меня не видел? – Сутуня весело посмеивался.
– Лучше не напоминай, Сутуня, – мрачно ответил Аобрик. – Да, а как ты перенес колдовство? И вообще, чего это ты такой веселый и разговорчивый стал? – В душе Аобрика все еще шевелилось какое-то подозрение, что сейчас кошмар продолжится, и мирные дреи-богомолы обернутся новыми жуткими и отвратительными монстрами, Сутуня исчезнет, и он опять останется один против всех.
– Это пройдет, – объяснила Сутуне Дорт. – И настроение улучшится. Он сейчас еще под властью заклятий. Тебя спас твой амулет, наследник, – обратилась она к Аобрику.
– А почему вы меня не убили, ведь я угрожал вам мечом и чуть не погубил одного из вас?
– Одержимый уже не может вернуться в наш мир из кошмара. У него нет пути назад, его душе некуда возвращаться, ее место уже занято мороком. Он обречен вечно скитаться по закоулкам ужаса. – Аобрик вздрогнул, вспомнив время, проведенное той ночью у холма. – А ты смог вернуться. Благодари за это себя, свой амулет и Сутуню.
– Сутуню-то за что?
– А кто тебя вырубил, когда ты блажал? – с ухмылкой произнес спутень. Уж не обессудь, пришлось приложить пару раз, чтоб ты угомонился.
– Тем самым он вырвал тебя из кошмара, иначе могло быть уже поздно, – подтвердила Дорт.
– Ну что ж, – философски подвел итог Аобрик. – Пусть будет так. Раз все так благополучно кончилось.
– Ты… это, Аобрик, ты… есть хочешь?
– Да! Да, простите, – засуетилась Дорт со своими соплеменниками. – Свал! Бреф! Принесите еды и кувшин ликты!
– Слушай, Аобрик, эта ликта – вещь! Попробуешь – тебе понравится! – шепнул Сутуня.
Принесли еды. Несколько лепешек с чем-то очень похожим на вареньем, но с незнакомым нефруктовым и приятным вкусом. Они были завернуты в лист какого-то растения. Принесли длинную амфору из прозрачного дымчатого стекла, в которой плескалось что-то светлое, желтоватое и светящееся.
Пещера, где спутни находились, была в самом центре высокого холма. Он был испещрен ходами и штреками, уходящими в глубь недр. Там были длинные коридоры и сводчатые залы с резными колоннами, и целые лабиринты переходов. Дреи встречались Аобрику с Сутуней нечасто, и все были чем-то заняты. Дорт рассказывала им о жизни древ, их цели и чаяния были устремлены в будущее. Показывая владения дреев, она обмолвилась, что пещеры уходят не только вниз, но и в стороны, охватывая недра всей долины.
– А почему вы под землей?
– Пока мир не готов к нашему появлению, а мы недостаточно развились. Но это пока. Мы ведаем.
– Интересно было бы на вас поглядеть тогда, – вслух подумал Сутуня, а про себя отметил: «Черт знает, может, это гибель для всех свободных в окресте». И поймал красноречивый взгляд Аобрика, который, видимо, думал о чем-то подобном.
Собираясь в дальнейший путь спутни получили кувшин ликты и приличный сверток съестного, что было совсем не лишним.
– Лепешки наши высохнут в пути, но вы легко размочите их в воде. А если положите их на горячие угли после этого, то получите свежий и вкусный ужин.
– А где ваш княжич? – спросил Аобрик. – Мы хотели бы поблагодарить его за гостеприимство.
Дорт замолчала ненадолго, а потом, гордо вскинув голову, произнесла:
– У нас власть передается от сестры к дочери. Здешняя княжича перед вами, путники! – Затем немного смутившись, смягчилась. – Доброго пути вам. Берегите старшего!
Их проводили к выходу из пещер, который ближе всего располагался к устью реки, куда они держали путь. Спутни поблагодарили дреев и двинулись прочь…
… – Сколько еще? – спросил Аобрик. Он давно не доставал свой амулет, совсем недавно спасший ему жизнь.
– Не больше и дюжины дюжин шагов, - откликнулся Сутуня, хмуро глядя по сторонам. Он уже привык к туману, но местность его все равно озадачивала. Он уже поделился своими опасениями с Аобриком, и тот, лишь неопределенно пожав плечами, ответил, что отступать поздно, и путь в любом случае придется пройти до конца. Сутуня на миг все же уловил в глазах Аобрика блеск, означавший, что ведун знает возможный ответ на этот вопрос, но делиться своими предположениями он явно не собирался.
По прежнему опыту Сутуни место должно было быть самым опасным отрезком пути к устью. В высокой траве, колыхавшейся здесь вовсе не от ветра, жили мерзкие карлики храпы, не знавшие разума, но издававшие страшные и скребущие по сердцу звуки: «Хра! Хра!», пугающие до глубины души. Единственное, что они могли произносить кроме того – это подражание только что услышанного. В подражание это было вложено столько бессмысленности и странной, чуждой интонации, что каждый, кто слышал свое собственное: «Кто здесь?!» в ответ, тут же попадал в объятья страха. Сутуня рубил тогда храпов долго и упорно, но звуки «хра-хра» все продолжали отзвуком далекого эха наполнять высокую, почти по самую макушку Сутуни, траву. Ему пришлось отступить, но перед этим он все же успел взглянуть на Ишь-Ту. Ничего хорошего там не было.
И теперь не было ничего хорошего, ибо местность, которую они пересекали, лишь издали напоминала ту, где они должны были проходить. Трава, достигавшая роста Сутуни, теперь была по пояс, а местами по колено. Эта была та же самая трава, Сутуня мог бы в этом поклясться, но она вдруг стала очень невысокой и оттого незнакомой. Да и старых добрых храпов совсем не было видно. Эх, сколько бы войнер отдал бы сейчас, чтобы встретить этих мерзких стервятников, даром, что ему много порассказывали о тех ужастьях, которые ждут попавшего к ним в плен. Но неизвестность пугала больше, а хорошая заварушка успокоила бы ему нервы.
Сутуня уже пожалел, что не решился поделиться с дреями тем, что его беспокоило. Возможно, они нашли бы простое и внятное объяснение изменениям, произошедшим с окрестом, а то и посоветовали бы, как быть дальше. Но Сутуня так привык никому не доверять, что и в этот раз себя не пересилил.
– Объясни-ка еще раз, пока не дошли, какая там будет местность, - попросил Аобрик, внутренним взором проверяя состояние Гудмончика. О нем Аобрик не забывал ни на миг с тех пор, как понял, что пробуждение близко.
– Ну, сафоновое дерево там стоит, прям возле спуска, – неохотно отозвался Сутуня. – Единственное на весь окрест. Сразу видно. А от корней его тропа, по пологому склону вниз, до самого дна устья. Глубоко там очень и деревца внизу маленькие, словно точки зеленые.
– Тумана ведь не было? – уточнил Аобрик.
– Не было, - подтвердил Сутуня. – Солнце было в зените, как и сейчас должно быть. Устье внизу спокойное и тихим кажется, словно и опасностей никаких там нет.
– Ну, что ж, доберемся, а там посмотрим…
… Туман, окружавший Сутуню и Аобрика, был вовсе не безмолвным. Сквозь плотные ленты белесого движения просачивались и разливались по травянистой местности, проносясь мимо перехожичей, диковинные звуки. Наполняли эти звуки груна и ворпа непонятным, смутным, но будоражащим чувством угрозы. Порой спутни гадали и споры затевали о происхождении этих звуков. Сказать, что эти крики, скрипы и мычания были причудливыми, значит смолчать вовсе. Знакомыми эти звуки тоже никак назвать нельзя было. Сутуня от души веселился, глядя на растерянность Аобрика, который пытался представить описанные Сутуней животинки.
– А это позаконский козлорыл! До жути тупое и свирепое существо. А зловонное! И не дай тебе дух втоптаться в его последку! Хотя по запаху и определить ее нельзя. Место, где обитают эти твари, путний ворп обходит трехсолным чикирём. И без особой нужности никто со светом в голове мирным на земли те не подастся. Разве какой улетящий грунище или еще какой чуднище забредет, заметив, лишь когда самым носом ткнется…
– Что произошло? Сутуня? – тот внезапно замолк, насторожился и посинел в тумане, став похожим на синюю тень.
– Да ничего, померещилось, будто прошмыгнул кто, – ответил синий силуэт, растаяв и вновь возникнув перед Абриком.
– А я так ничего и не заметил, и не почувствовал даже, – нахмурившись, произнес Аобрик. Про тень синего цвета он промолчал. Ему подумалось, что не мог Сутуня, находящийся в шаге от Аобрика, стать настолько невидимым и окутанным туманом, будто он в миг отместился на пять шагов. Эту особенность Аобрик заметил не в первый раз, но сначала отнес ее на счет тумана. Затем, когда это повторилось еще несколько раз, он крепко призадумался и сделал вывод: наверняка эта особенность организма ворпов. Так же, наверное, как у земляных воркухов, ночных созданий и трудяг-землеройцев. Они, как ни странно, кормятся на поверхности, и во время кормежки выбираются наружу. Во время опасности воркухи окутывают себя зеленоватым туманом и замирают. Но туман Сутуни не был защитным, он был угрожающим, похожим на засаду охотника. Какая-то часть Аобрика завидовала такой способности, однако эта зависть была постепенно подавлена.
…Аобрик заметил краем глаза смутное движение внутри, как будто открылось внезапно окно, и ветер тревоги ворвался в душу. Аобрик напрягся и направил внутренний взгляд на поиски опасности. Сутуня произнес:
– Ты тоже это слышал?
Они стояли на каменистой площадке, окруженной густой по пояс травой. Сутуня почему-то сразу вспомнил черный каменный грот с рядом колонн из дерева. На каждой из колонн был закреплен большой горень, отбрасывающий мятежный свет на стоящих вокруг враженей. «Ислиф ты, чужа, одолеешь битня мово, можа отдам Горлинку, шуруй тада с ней»… Горлинкой тогда прозвали вражени Сутунину сестру, похитив её. Он сломал тогда тридцать четыре жизни, когда ворожени бросились на разъяренного ворпа с каменными рубилами. И только отравленная стрела остановила Сутуню. Больше не видел он ни своей сестры, ни странных серых войнеров, которые не убили его, то ли посчитав мертвым, то ли еще почему. И никто не знал, кто это были такие, у кого бы Сутуня не спрашивал. Он исходил Лаковые горы вдоль и поперек, провернул сотни нитей пещер, и увидел такое за девять лет скитаний и поисков, что хватило бы на все тридцать четыре жизни. В конце скитаний Сутуня встретил одного-единственного ведича, который показал ему то, что он давно уже знал из видений. «Сестрица твоя далеко, и не дойдешь, не доедешь на этой земле до нее! Не знаю, где она, и не проси. Может где-то она, может когда-то… Иди, тебя уже ждут…». Все это внезапно вспомнилось Сутуне потому, что напасть, волной исходившая сейчас со стороны устья была ой как сродни той, что он ощутил в тот день. Неужто он не ошибся и пришел туда, куда чаял? Он увидел, что Аобрик, стоя на каменной плите, взялся неизвестно зачем за путеводный амулет. Туман вдруг начал рассеиваться, ветром развевая волосы Аобрика. Сутуня потемнел и взялся за рукоять меча.
Перед ними на другом конце каменного ринга стоял незнакомец. А за ним протянулось откосом русло Ишь-Ты.