В Ы С Т Р Е Л
Раннее зимнее утро пощипывало щёки и обжигало ноздри. Лука шел из конюховки домой завтракать. Снег легонько и коротко похрустывал под валенками, подшитыми
прорезиновым полотном. Темень начала уже жижеть, вырисовывая дома, деревья, палисадники. Некоторые окна уже светились, - кому-то не спалось в воскресное утро, - может, корова с новотёлу, или ещё какая живность просила ухода…
Вот и Таины окна ярко выделялись в их доме, который они делили пополам.
- А этой-то чего не спиться? – подумал Лука, проходя мимо, и… неожиданно вздрогнул от громкого хлопка, как ему показалось вначале, прозвучавшего где-то рядом. Он замер, уставившись на потухшие вмиг, окна соседки, понимая, что это был обыкновенный выстрел. После секундного замешательства, Лука рванул во двор Таисьи, предчувствуя, бешено заколотившимся сердцем, неладное. (У Таи – жены дяди Ивана, сын Васька, 17 лет отроду, был заядлым охотником).
«Ни в отца, - ворчала она часто, собирая ему провиант, - а в дядьку Николая, у которого на уме были только собаки, гривки, да сопки; маралы, да лисы…»
Вот и в это утро, стряпала сыну пироги, стоя у стола, а за её спиной, у противоположной стены, на пороге сидел Васька и чистил ружьё.
- Хоть бы одно воскресенье дал матери поспать, - отводила она душу, - вон дядькины сыновья, ни Лука, ни Степан с Василием не охотятся, один ты шастаешь по тайге. Хоть бы раз меня досыта козлятиной накормил, а про маралятину уж и не говорю. Правду ранешные люди говорили: кто охотит, да удит, у того ни хрена не будет! Видано ли дело, по морозу по горам-по снегам лазить?
Васька, сопя, возился с ружьём, не возражая матери: эту тираду он слышал каждое воскресенье, когда собирался на охоту.
Берёзовые поленья в русской печи сухо и весело потрескивали, посылая жар в избу, - Тая спиной ощущала приятное тепло, ловко орудуя с тестом. Пузатенькие пирожки чинно выстраивались друг за другом, теснясь на белом мучном столе. Поворошив кочергой в печи, она нагребла поближе к шестку углей, поставила на них большую сковороду, положила сала и направилась к столу за первой порцией пирожков. И тут прогремело…
Лука рванул на себя двери сеней и в нос ему резко ударил пороховой запах. Он едва успел схватить Ваську, вылетающего на улицу. Глаза парня округлились от ужаса, лицо застыло. Он еле произнёс: «Лука, я мамку убил!» - и, вырвавшись из рук брата, со всех ног кинулся в огород. Лука поспешил в избу. Она была полна дыма. Ничего не видя, он стал звать Таю по имени.
- Тая, Тая, ты где? Отзовись!
- Зд…е...е…сь…, - тихо раздалось в глубине комнаты.
- Живая?
- Не зна…а…ю...
- Стоишь или лежишь?
- Стою…ю…
- Раз стоишь, значит живая, - изрёк с облегчением Лука, всматриваясь в очертания
комнаты. Дым почти весь вышел, и он увидел страшноватую картину: у стола стояла женщина, обеими руками упершись в столешницу, с ног до головы обсыпанная мелким стеклом.
На столе вообще была жуть: исковерканные пироги лежали вперемежку с зеркальными осколками, напоминая «Ледовое побоище». Лука отцепил руки Таи от стола, усадил её на стул, осмотрел, нет ли где крови. Поняв, что Васькин выстрел сразил наповал только электрическую лампочку и зеркало, висевшее над столом, пролетев над головой матери всего лишь в нескольких сантиметрах, Лука побежал догонять горе-охотника, боясь, что он натворит теперь с собой что-нибудь пострашнее, чем эта утренняя канонада.
Увидев парня, сидевшего, уткнув лицо в ладони, под огромным кустом черёмухи в конце огорода, он перевёл дух и громко позвал брата.
- Васька, мать жива и невредима! Пошли, не то простынешь, мороз то не шуточный!
На заплаканном лице Васьки, приподнятом к Луке, промелькнула улыбка облегчения, смягчив сведенные судорогой страха, юношеские черты…