За маральим корнем
Чар прямо-таки гарцевал на своём жеребце по кличке Буран! И поклажа охотничья ни по чём! Высокий, статный, правда, для своего роста немного жидковат в лошадином теле, но резв и порывист. Поэтому Чара пустили вперёд, чтобы Буран не тыкался своей чёрной мордой в зад впереди идущей лошади.
Шурик на Стюардессе ехал предпоследним, шествие замыкал Васька на своём Вороном. Наша Стюра в то лето ходила с жеребёнком, поэтому мы переживали, как она одолеет путь, длиною в два дня. Папа нас успокоил: «С её то упитанностью, да спокойным нравом – не страшна ни какая таежная дорога, вот как остальные придут – вопрос».
На что мой муж, усмехнувшись, возразил, обратив внимание на Бурана и других, не менее статных коней трёх остальных охотников.
Впрочем, время показало, насколько прав был мой отец…
За маральим корнем ходили в дальнюю тайгу один раз в году. Во время гона маралы-самцы, для увеличения своих сил в борьбе за обладание понравившейся самкой, копытами вырывали его из земли и ели.
Больше половины пути охотники ехали по узкой таёжной тропе.
Осень в Саянах – это … что-то… от волшебства.
В какие только цвета не наряжались горные сопки и склоны: от тёмно-зелёных до оранжево-малиновых! Среди кедров, с их благородной сдержанной красотой, выделялись золотом стволов вековые сосны; устрашающе выставляли свои мохнатые древние ветки старые- престарые пихты, как бы прикрывая и загораживая от чужого глаза молодняк – стройных красавиц ёлочек – юных пихточек.
Изредка попадалась ель, топорщась короткими колючими иголками. Часто полыхала у тропинки красная рябина, иногда чернела черёмуха, или отливала синевой бузина. Кедровки трещали непрерывно, не уступали им другие, поющие птицы.
У подножия Языха расположились на ночёвку. Сначала сварили ужин в котелке, в нем же заварили смородиновый чай, ополоснув его после супа. Долго сидели, курили, ждали, когда прогорит костёр, чтобы разгрести золу, на которую настилали толстый слой пихтовых веток, сооружая на них общую постель – мягкую и ароматную.
Небо в тайге – чёрное-чёрное, а звёзды - ярче. Каких только ночных звуков не наслушаешься, пока не заснёшь: от лёгких скребков мышки-полёвки до рыков горного козла и протяжного трубного зова марала.
К утру похолодало, а с рассветом пришёл белесый туман. Чайник в верховьях вскипал быстро. Попив чайку, двинулись к горе, разбившись на две группы. К началу подъёма туман заторопился вверх, сразу повеселели крылатые обитатели горного леса, радуясь новому дню; таёжная жизнь оживала после затишья короткой ночи.
Васька призадумался, покачиваясь в седле, двигаясь следом за Абрамом – охотником хакасом, что даже вздрогнул, когда его Воронец дёрнулся и остановился, уткнувшись в хвост Абрамового Карьки. Что за Чёрт? Оба коня, постояв несколько секунд в оцепенении, начали пятиться, фыркать, трясти мордами.
Охотники быстро спешились, молча переглядываясь друг с другом, понимая, что где-то рядом большой зверь. Вдруг кони разом начали рваться из поводов, и Васька с Абрамом услышали хруст веток. Они повернули головы и… похолодели: в ста метрах от них во весь рост стоял медведь и фыркал, мотая лохматой головой в разные стороны. Затем двинулся к ним на задних лапах, продолжая разбрасывать вокруг себя белую слюну, вылетающую из полуоткрытой пасти. Первым опомнился Абрам, вскинув в руках свою «Белку».
Хлоп! – осечка. Он нажал снова курок,- оба ствола были заряжены.
Хлоп! – снова осечка.
Не поворачивая головы, глядя только на медленно приближающегося огромного зверя, Абрам тихо и медленно проговорил.
- Вася, стре-ляй!
- Вася, стре-ляй.
А бедный Вася и не думал стрелять. Трясущимися руками шарил он по своим карманам, ища папиросы. Страшно подумать, что бы могло быть, не передумай косолапый нападать на людей. Что заставило его неожиданно опуститься на все четыре лапы и, свернув с тропы, углубиться в высокий кедрач, осталось для охотников загадкой.
- Ты чего не стрелял? – медленно выпустив зажатый в легких воздух, спросил Абрам Ваську, повернувшись к товарищу. Тот не отвечал, пытаясь извлечь трясущимися руками папиросу из смятой пачки. Засунув её в рот, он еле выудил из нагрудного кармана спички. Пальцы его не слушались, спичка пролетала мимо коробка, или ломалась, не вспыхнув. Еле справившись с этой задачей, Васька сделал несколько судорожных глубоких затяжек.
- Какой, к чёрту, стрелять, - наконец произнёс бедный охотник, пустив струйку дыма. Всё ещё крупно дрожащими руками, снял он с разом вспотевшей головы кепку и повторил, - какой там стрелять, если у него голова, как у Стюардессы задница!!!
- Не зря, значит, ты, Васька, обозревал упитанный зад Стюардессы несколько дней, - смеясь, заключил Шурик, когда вечером за ужином об утренней встрече Абрам поведал остальным охотникам.
Вернулись в деревню с мешками, наполненными корешками целебного корня, известного местным жителям с древности, как средство, дающее силы и продлевающего жизнь. Да только одна Стюра пришла в таком же виде и состоянии, в каком уходила, что не скажешь об остальных конях: Буран – сбил все ноги и еле приволокся, Васькин Воронец тоже не блистал походкой, подходя к дому.
- Я же говорил: кормёшка – вот главное! – удовлетворённо заметил папа, похлопывая большой ладошкой по шее нашей общей любимицы. Та потерлась, как всегда, своей мордой о плечо отца и замерла в ожидании.
Папа полез в карман за кусочком хлеба…