Эпоха «застоя». Середина семидесятых. Когда уже инакомыслящих не отправляли в концлагеря. Но особо выделяющийся из существующей системы запросто мог занять место в психушке, рядом с физическими психами. И выйти уже от них «перевоспитанным» убойными дозами наркотиков. Не опасен для системы, но на горе собственной семье. И за рассказанные ни в том месте и ни те анекдоты тоже могли очень жестко по головке «погладить». Но уже не было заметного ограничения по социальному статусу при поступлении в институт. И стипендию давали по отметкам, не смотря на то, что ты принадлежал по происхождению к «прослойке», а ни к «гегемону».
В школе, как почти отличница по всем предметам, кроме пения и физкультуры, да еще дочь учителей, я прошла все этапы активистки, от командира звездочки, через председателя отряда до комсорга. Как я не любила быть выдвинутой, пыталась себя задвигать, но у меня ничего не получалось. Стихи не писала, но на каждый праздник вручали мне очередной стих и на публику. Я краснела, дрожала, как лист осиновый от страха. Но, видите ли, чужие стихи я читала, как говорили, с выражением и от души, что у слушателей кожа мурашками покрывалась. Рисовала неплохо и сочинения писала так, что даже куда-то там их на конкурс посылали. Вот и была «награждена»: быть несколько лет подряд редактором стенгазеты школьной. А в походах, за мою патологическую щепетильность к чужим деньгам - еще и бессменным казначеем.
А мне так хотелось быть не заметной и время это тратить на погружение в мир книг. Закончились годы школьные. Пришло время дальше учиться. Любимым предметом была древняя история. А вот учителем быть не хотелось. Поддавшись стадному чувству, приобрести мужскую профессию, подалась я в политен, где конкурс был всего четыре человека на место. На свободу от родителей и от общественных нагрузок.
В пакет обязательных документов входили не только паспорт и аттестат о среднем образовании с отметками, но и характеристика и автобиография, где отражалась вся общественная активность. Потом по этим документам и выбирали, в основном, старост, комсоргов и так далее. И я, глядя далеко вперед, совершила «аморальный» поступок. Так как последние пол года я училась в другой школе, то меня не успели «нагрузить» и характеристика получилась скромной. Вот под эту скромную характеристику я и состряпала автобиографию, сокрыв от общественности институтской все свои прошлые школьные нагрузки и «таланты».
Так скромно продержалась до пятого курса. Отличницей не была, но наукой начала заниматься с третьего курса. И больше всего боялась быть активисткой, чтобы ненароком не привлекли к обязанности рассказывать партийным начальникам, чем живут и о чем говорят товарищи в не формальной обстановке.
А тут комсорг наш заболел и ушел в академку. Народ меня уже знал. И принцип был не только у меня: лишь бы ни я. И все дружно выбрали меня, как самую правильную. Основной их довод был: вон у тебя единственной по гуманитарным предметам пятерки в группе. От этой «свиньи» мне не удалось отбиться.
И то мизерное время, которое мне удавалось тратить на чтение настоящих художественных книг, теперь уходило на проведение обязательных собраний, политинформаций. А «Малую Землю» нашего генерального секретаря представлять, как литературный и исторический шедевр. С обязательным присутствием всех комсомольцев группы. А потом отчитываться, кто и почему пропустил такое важное политическое мероприятие. Благо, ко мне хорошо относились и не подводили, коль сами выбрали быть козлом отпущения.
Как-то вызывает меня к себе в кабинет партийный начальник среднего звена и говорит:
- Так, надо провести комсомольское собрание и заклеймить позором писателя Солженицына за его грязные труды, идеологически вредные для нашего самого гуманного строя.
Еще что-то там говорил. Я сижу так скромно, слушаю его, потупив глаза. Мы уже слышали о Солженицыне, передавая осторожно из уст в уста содержание книг, не читая его, конечно. А где мы его могли прочесть, если его в библиотеках, естественно, не было? Кто-то прочел в самиздате и далее, как устное народное творчество, пошел Солженицын гулять среди студентов.
- Ты меня поняла?
Тогда у них было принято «тыкать».
Конечно, поняла. Только скажите: «Он уже в нашу библиотеку институтскую поступил или в городские? Может быть, Вы мне дадите несколько экземпляров? Я раздам некоторым комсомольцам, они прочтут, выступят и заклеймят. А то, как они будут говорить, если не читали и не знают, о чем надо говорить? Я тоже не читала». И подняла свои наивные глаза на партийного босса. Такая скромная серая мышка.
Идеологический товарищ посмотрел на меня, как на не проходимую тупицу, только что у виска не покрутил. Махнул рукой.
- А, я сам выступлю. Ты только обеспечь 100% явку, договорись с аудиторией и время согласуй со мной.
- Да, конечно, обязательно.
Потом этот босс пошел «наверх» и, слава богу, про меня забыл.