Я уезжаю на очередную стройку. Буду строить новый дом в далёком городе. Меряю время построенными домами.
- Когда ты вернёшься, давай коллекционировать прищепки, - младший брат был под дозой.
- Ага, и все такие разные, - хорошо, что я опять уезжаю, и не буду видеть, как он себя убивает.
- Точно, кайф для любителей стирки, - у него страшный смех.
Пьяная атака на ночной поезд. Жирная проводница, алчная таможня и чужая страна. Мы на месте.
Через десять лет после школы, когда мы встретились с одноклассниками, мне, кроме стройки, нечего было вспомнить. Нет, ну… одни учились, а потом работали, другие работали, а потом учились. Кроме того, они женились или разводились, или…. А я только строил, строил и строил. В отпуске не был ни разу. Родители видели меня по недели за полгода, видели постоянно невменяемым. А я пил, чтобы не видеть их.
Кого я тут только не встречал. Мастер наш по разнарядке читает фамилии, а где сами людишки работают, не знает. Подымаешься на этаж, а говорят уже на другом языке.
В бригаде я сейчас отвечаю за общак, то есть за деньги на питание. Хожу, покупаю и то и это, на рынках меня уже узнают. Одна молочница даже строила глазки, но не люблю я этих русских. Не буду объяснять. А ведь её прописка дорогого стоит.
Кстати, сколько бывал на стройках, ни одного русского не встречал, если не считать боссов. Боссами они умеют. Как это относится к молочницам? Не знаю, да и не важно это. Классовая ненависть перерастает в национальную.
- Я вас, бродяг-работяг, так уважаю, так уважаю! Вы, ведь своими руками жизнь создаёте! – повиснув на мне, плёл однажды один из пьяных боссов.
- Ну и давай к нам, - ляпнул проходящий мимо плиточник, а назавтра его уволили. Тут без комментариев.
Азаматов и Талипов - крымские татары, и поэтому называют меня земляком. Иногда с удовольствием едят свиное сало, но всегда, только в помещении. Мол, под крышей Аллах не видит, хитрый народ.
Сейчас они сидели на крыше, пили водку из шкалика и закусывали плавленым сырком. Азаматов постирал свою кепку и одел её на голову ещё влажной. Стояла жара и кепка парила.
- Задумался? - зная умственные способности собеседника, спросил я.
- Мечтаю, - татарин не понял моей издёвки.
- О чём? – я присел к ним.
- Эх, конечно же, о мире во всём Мире, - на ноже он протянул мне кусочек плавленого сырка.
- А серьёзно? – я налил себе водки. Через пять часов уже в смену, ну да ничего, я ведь немного налил.
- Я мечтаю, чтобы моя такса научилась приносить мне тапочки, а потом шла гонять соседских кошек, а то они меня уже достали, - меньше всего татарин ассоциируется у меня с таксой.
- Понимаю, - я громко чихнул. Второй раз. Пусть я буду здоров – это всегда вовремя.
- Ничего ты не понимаешь. Нет у меня таксы. Нет, и не будет. Нет у меня дома, тоже никогда не будет. Строю тут, а дети там строят, в школу не ходят. Потом они будут строить тут, - Талипов молчал, а я опешил от такого резкого поворота разговора.
Мне пора спать. Мы жили в двухкомнатной квартирке на окраине мегаполиса, которую нам снял хозяин. Ведём себя тихо, соседи в милицию пока не настучали. Двухкомнатная квартира это не вагончик, но нас девятнадцать, и от смрада можно задохнуться.
Из трёх сот шестидесяти пяти ночей года, примерно триста сорок, я провожу спящим на полу. В квартире нет ни кроватей, ни диванов. Так надо, чтобы больше помещалось на полу строителей. Тут есть только четыре стола с обрезанными ножками.
Перед тем, как лечь спать, я посмотрел на бугра. Бугор похрапывал с полуоткрытыми глазами. Странное дело – спать с полуоткрытыми глазами. Я нагнулся и заглянул в его глаза. В них читался покой его будущей жизни. Жизни, в которой он подбирает мебель в свой дом, выращивает куропаток и отправляет детей в школу, а не на стройку. Жизни, в которой он приглашает меня в гости. Он говорит мне: «Заходи в мой дом».
- Тебе сегодня, как обычно? На всю бригаду сметаны? – весёлая такая. Почему она всегда такая весёлая, как молочница из детской сказки.
- На всю, - не спеша укладываю бочонок в рюкзак, и собираюсь уходить, но что-то держит меня, - а ты когда сегодня торговать заканчиваешь?
07.01.07.