Сказка о романе
Отправитель: Элли Штейн
Тема: Хочу живьем!
Дата: Mon, 09 Jаn 2005 09:34:39 +0400 (MSD)
Спасибо за ответы, но мне… Простите, Бога ради, если Вам это сколько-нибудь в тягость! Но мне хотелось бы получить настоящее интервью. Живьем! Это возможно? Можно, я Вам позвоню?
* * *
- Здравствуйте, Влад! Это Элли Штейн.
- О-о!!! Да-да, конечно же, я вас узнал! Вы где?
- Я? Вы простите меня, Влад, так получилось…
- Господи, что стряслось? Вы не сможете приехать?
- Да нет, наоборот. Понимаете, так сложилось… Самолет из Гамбурга летел сегодня, а следующий только через три дня.
- У-у, еще три дня?
- Нет-нет! Я уже здесь.
- Да? Здесь? Ур-ра!!! Где?
- Ну вот… Я подумала, а вдруг вы… А телефон… Карточку я смогла купить только в аэровокзале, звоню – вас нет…
- Вы где?
- Я и приехала.
- Вы в городе?
- В общем, да.
- Так это же прекрасно!!! Когда сможете подъехать? Где я вас встречу?
- Да я… Просто, может быть, вы заняты…
- Да ничем я не занят – я вас жду! Ничего более важного не может быть на целом свете! Скорее приезжайте!
- Да я здесь.
- Где?
- Я дала адрес таксисту – и он… Ну, в общем…
- Где здесь?
- Возле вашего дома - вот табличка: 68-бе…
- Что??? Бегу!!! Черт побери!- Я заметался по комнате.- Элли, не бросайте трубку… Ой, что я несу, зачем же она станет выбрасывать мобильник? Заходите же скорее! - Трясущимися руками я отпирал дверь, трясущимися ногами подцеплял удирающие тапочки,- я иду! Как же я вас узнаю?
- А здесь, перед вашим подъездом, больше никого нет, - улыбаясь, говорила она в свой неброшенный мобильник, а я уже слышал ее не только у себя в трубе, я уже выскочил из подъезда и увидел молоденькую девушку в распахнутой курточке и лыжной шапочке.
- Заходите же скорее! Замерзнете.
- Эй-эй-эй,- встревожено забормотал таксист, видя, что она и правда собирается войти.
- Ах, да,- она раскрыла свою сумочку, таксист задрал крышку багажника, достал ее чемодан.- Достаточно?- протянула она ему пеструю бумажку.
- У меня сдачи не будет, – с радостным злорадством заканючил таксист.
- Не надо,- рассеянно отмахнулась она и подняла глаза на меня.- А я вас таким и представляла.
- Так вот вы какая,- одновременно с ней заговорил я,- Элли Штейн!
- Влад Лен!
- Заходите же!- Я подхватил чемодан.- Ух ты, какой тяжелый,- и в голосе моем, видимо, засквозило разочарование.
- Сюда?- с сомнением переспросила она и брезгливо принюхалась. Еще бы! В нашем подъезде клубился неистребимый запах старости и паршивого алкоголя. Мы-то давно принюхались к обшарпанным стенам, в штукатурку которых навеки въелись эти миазмы.- - Вы…- с интонацией «только не такой хороший человек, как вы»- здесь…- «только не здесь!!!»- живете?- «разве ЗДЕСЬ (!) МОЖНО (!!) ЖИТЬ???»- Сюда?
- Сюда, сюда, куда ж еще,- и на первую волну моего разочарования наложилась вторая – резонансно усиленная волна ее разочарования. «Зачем я тащу ее к себе – у меня же не прибрано»,- проходите, проходите, не пугайтесь. Это вам не Швейцария.
- Да я, в общем-то, не планировала… Я думала, мы условимся о встрече… Такси уже уехало?
А такси уже секунд пятнадцать на полной скорости, с ревом изнасилованного двигателя и кучевыми облаками дыма из выхлопной трубы, металось по двору в поисках выезда на магистраль – стоевровая бумажка выжигала дырку в кармане таксиста, надо было смываться, пока эта дамочка не передумала.
- Никуда я вас не отпущу – и не надейтесь!- запирая дверь на засов, говорил я.- Проходите, располагайтесь, не обращайте внимания на бардак.
- Бардак? Что это – бардак?
- Бардак – это беспорядок.
- А-а… А я подумала…
- Я как раз сегодня планировал генеральную уборку.
- …бордель.
- Бордель?
- Извините,- почти как Слоненок из «38 попугаев» смутилась она.
- Почему бордель?
- Ну, я подумала, что бардак – это…
- А, вот вы о чем? Нет…
- Я уже поняла.
- Ю андестенд? Нет, это всего лишь беспорядок! Я же не мог надеяться, что вы так скоро соберетесь.
- Я не могла больше ждать!
- Так это же прекрасно! Снимайте скорее свои промерзшие сапожки, вот, наденьте тапочки.
- Правда? Вы мне рады?
- А вы не видите?
- Да нет, просто мне показалось…
- Ничего вам не показалось – просто вы разочарованы.
- Нет, что вы! Я? Нет, я не разочарована…
- Конечно! Как же! Еще бы!
- Да нет, вы не подумайте…
- А чего мне думать? Из цивилизации в дикость… Снимайте свою курточку! Господи, да как же вы могли? Вы, что, не знали, куда летите? В такой куртешечке – в Сибирь!
- Нет, я вас примерно таким и представляла.
- Дикарем в тайге?
- Да нет же, Влад. Это я свалилась, как голова на снег…
- Как голова на снег?- хохотнул я.- Милая девочка! Ну, здравствуйте же, наконец! Слава богу, вы приехали! Вы – дома! Все! Долой всяческие сомнения, располагайтесь в этом кресле, сейчас согреетесь.
- А что не так? Я что-то не так сказала? Разве Урал – это Сибирь?
- Еще какая Сибирь, котеночек вы мой маленький! Еще похлеще, чем Сибирь, голова ты моя на снегу!
- Я ничего не понимаю,- обескуражено бормотала она, пока я снимал с нее курточку, подавал тапочки, легонько подталкивал к креслу, усаживал и заворачивал в плед.- Что я не так сказала?
- Вы свалились в мой бардак, как снег на голову, понимаете? Сейчас я поставлю чай – и вам сразу же станет тепло. А бардак – это всего лишь веселый беспорядок – такой же шкодный, как… Ну, вы сами все увидите! Когда дети бегают по лесу… Ну, или по парку, балуются, бесятся и стряхивают с веток снег друг дружке на головы – пищат, визжат, буцкаются, а снег попадает к ним за шиворот, обжигает… Понимаете?
- А я как сказала?
- А вы сказали «как голова на снег» - эт’прям зловещая какая-то метафора получилась!
- Простите! О-о, Влад, я не хотела!
- Да бросьте вы!
- Нет, правда! Ужас какой!
- Да нет никакого ужаса – все прекрасно!
- Нет, ужас! Не успела приехать – уже обезволосилась, как последняя дура!
От смеха я чуть не уронил пиалушки, которые нес из кухни, уже подключив чайник. Поставил пиалушки на столик, приобнял ее за плечи, расцеловал в обе щечки, подоткнул плед.
- Вы – просто прелесть!- Она ошарашено растопырила глазки, откинулась в кресле.- Не пугайтесь – я вовсе не сумасшедший! Это вы так забавно путаете русские идиомы, что просто невозможно не умилиться! Обезволосилась – надо же до такого додуматься!
- Опять???
- Ну конечно! Обезволосилась – это облысела, что ли? Это и правда было бы ужасно!
- А как правильно?
- О-ПРОСТО-волосилась! Опростоволосилась – это всего лишь «распустила волосы». Если у женщины длинная коса или там прическа на голове сооружена в парикмахерской с помощью всяческих ваших этих приколок, заколок и прочих причиндалов – да? И вот вы эту прическу разрушаете и выпускаете свои волосы на свободу – становитесь простоволосой. Простоволосой, а вовсе не лысой на все три свои головы!
Теперь уже расхохоталась она:
- Почему на три?
- Ну я не знаю… Наверное, просто по привычке, потому что я же – все-таки Дракон по гороскопу, меньше трех голов иметь мне как-то скучновато.
- Да? И вы тоже – Дракон?
- А что, здесь есть место для еще одного дракона?- Я «грозно» подбоченился.- Не потерплю!!!
- Даже если второй дракон – я?
- Правда? Не может быть! Вы – Дракон?
- Да.
- Стало быть, вы моложе меня на… ух ты… ажно на 24 года, то есть почти в два раза.
- Надеюсь, это не помешает мне выполнить свою работу.
- Ну, молодость, как говорится, не из тех пороков, от которых стоит избавляться добровольно.
- Тем более что она быстро проходит.
- К сожалению.
- Вы за мной ухаживаете, как за ребенком.
- А вы – кто? Элли из сказки про Изумрудный город.
- А вы – могучий, великий и ужасный?
- А что? Давайте поиграем в эту игру. Правда, я не шибко великий, еще менее могучий – но зато жутко ужасный, правда? А вот и чай!
Она с сомнением поджала губки, склонила головушку, как бы оценивая кандидата в претенденты:
- М-м-м, ужасный? Да еще и жутко ужасный?
- Еще какой! Драконоящер ископаемый! Старый, немощный и пыжащийся.
- Что это – пыжащийся? Как меховая шапка?
- Х-ха! Молодец, умничка. Нет, не как шапка.
- А-а, знаю: «Чижик-пыжик, где ты был»? Так?
- Нет, это как бы… Ну, не напыщенный и не надутый, а вот из последних сил делающий вид, что он еще чего-то там стоит.
- Вот это и есть самое сложное в русском языке – метафоры, метонимии, синекдохи, идиомы…
- Ух ты, какие слова она знает! Я уже забыл.
- Так у вас это каждый день, лингвинистическая среда, а я же сравнительно редко говорю по-русски. Грамматику, похоже, осилила, а вот…
- Нет, вы прекрасно говорите по-русски!
- Как мне представляется, понимаю-то я все, ощущение такое есть. Для меня же это родной язык.
- Да?
- Да! Я же наполовину русская!
- Ах вот оно что – ну, тогда понятно. Тогда я вам дам почитать свой «Идиоматический словарь остерушек».
- Ух ты!
- Ой, что это я? Совсем из ума выжил! Ни за что!
- Почему?
- Ой нет! Тьфу, дурак старый!
- Вы написали идиоматический словарь к своему сборнику «Если»?(*)
- Эй-эй-эй! Вы слишком много знаете! Пора вас… обедом кормить! Согрелись?
- Да, спасибо, чай очень ароматный. А почему его нет в публикациях?
- Кого - чая?
- Словаря.
- Так. Элли. Вы меня повергли в смущение. Я вас боюсь. Вы меня поймали на слове.
- Ой-ой-ой, какой трусливый дракон попался! Все! Теперь уже рассказывайте!
- Что рассказывать?
- А все! Правду, одну только правду и ничего, кроме правды! Клянетесь?
- Ай-я-яй! А привирать чуть-чутеньки можно?
- Чуть-чутеньки? Какое ласковое словечко… Можно, только чтобы я знала, что вы привираете – ладно? А я сразу начну записывать – можно?- она выбралась из-под пледа, подхватила свою сумочку и достала диктофончик.
- Ну-у, так не интересно, так я не играю – какое же это привирание, эт’сплошное саморазоблачение получится.
- Боитесь саморазоблачаться?
- Цхэ! Какой же черт боится саморазоблачения? Наоборот! Чуть ли не главное стремление каждого уважающего себя дьявола – это как раз само- и всех-разоблачение! Вспомните Воланда! «Раздеть же – не поймите ложно – он хочет, чтоб увидеть хвост»(*) - помните?
- Нет, что-то не припоминаю, где это Воланд такое говорил.
- Про хвост? Это не Воланд, это другой симпатишный такой Сатана-Статир говорил… Ну да ладно. Вы хотите правды? Вы ее получите. Обещаю. Ай промис. Тем более что я вам это и раньше обещал.
- Замечательно!
- Только знаете ли вы разницу между правдой и истиной? Да, и вот еще что. Вы мне ответите тем же – баш на баш. Согласны?
- Око за око?
- Нет, «зуб за зуб» – это скорее формула мести, а «баш на баш» – это «услуга за услугу», «ты - мне, я – тебе»… Андестенд?
- Вам бы лекции читать – так четко все разъясняете… Хотите, я вам устрою гастроли по русским кафедрам европейских университетов?
- Вы давайте от ответственности не уклоняйтесь! Вы согласны на мое условие?
- Шабаш на шабаш?
- Элли, вы – прелесть!
- Согласна! Режь последний ананас!
- Я вас люблю!
- Ну, наконец-то! С этого же надо было начинать!
- О, господи, можно подумать, вы этого не знали еще до того, как решились ко мне ехать.
- Ну-у… Знать, может быть, и не знала, но догадывалась.
- Ой, уж прям! Я же вам по электронке сто раз в любви объяснился!
- Так то – по электронке…
- Мало комплиментов навалил?
- Ну-у… мало-много… Сами же говорили, что в таких делах мало не бывает.(*)
- А что, и западные женщины тоже падки на комплименты?
- Безусловно, чем они хуже ваших?
- Не хуже – другие.
- Чем это?
- Более прагматичные, более самостоятельные, более избалованные, а потому менее приспособленные, более зависимые от всяческих бытовых удобств – от унитаза, например…
- Фу, Влад…
- Во-от, видите? А если я вам скажу: «Быт и Е определяют сознаниЕ» - вы меня и вовсе в пошлятине заподозрите, да?
- Я плохо поняла – почему в пошлятине?
- И я про то же: рано вам еще читать «Идиоматический словарь остерушек», потому что там с ханжеской точки зрения – сплошная пошлятина.
- Так я, по-вашему, ханжа?
- Да нет, лапа моя, вы просто русская всего лишь наполовину. А стало быть, и половины по-нашенски не разумеете. Впрочем, точно так же, как мы – по-вашенски. Не знаю, как в английском и прочих великих языках, а в русском меня всегда поражало, что одна буква меняет смысл целой фразы. «Не верь, не бойся, не проси» - принцип жизни в ГУЛАГе; «Мне верь, не бойся, не проси» - одна из формул любви.
- Странный у нас разговор – вы не находите?
- Сегодня на углу Ленина и Гагарина я наблюдал странную акцию… Сначала навстречу мне протопала колонна взрослых дяденек и тетенек, которые маршировали строем и скандировали пионерскую речевку: «кто шагает дружно в ряд? Это наш какой-то там отряд!» Ну, знаете, да? У вас так скауты маршировали когда-то. А еще раньше – гитлер-югенд и штурмовики… Я понимаю: эти – шутят, балуются, публику на морозе эпатируют. А все равно страшно. А через двадцать метров такие же дяденьки и тетеньки собирали подписи под плакатиком «Сексуальность не знает национальности». В этот же вечер владельцы автомобилей с затонированными стеклами устроили акцию протеста против произвола гаишников…
- Гаишников?
- Дорожная полиция у нас называется ГАИ или ГАИ-ГИБДД… Недели две по всей России бунтуют пенсионеры – перекрывают проезжую часть автомагистралей, пикетируют мэрии в крупных городах… А рабочие в малых городах Свердловской области устраивают голодовки – требуют отдать им зарплату за полгода, за год – кто как… Вы понимаете, зачем я вам это рассказываю?
- Чувствую, что не без подтекста, но не понимаю.
- Уже хорошо: хоть в психи меня не запишете.
- Мелькнула такая мысль.
- Поэтому давайте-ка так: мы с вами сначала договоримся об основных принципах – а уж потом только приступим к работе над интервью. Договорились?
- А вот теперь вы меня начинаете пугать.
- И вот еще что: вы мне тоже дадите интервью – я ведь не менее профессиональный журналюга. О-кей?
- А то и более.
- И я вам гарантирую стопроцентную откровенность только в обмен на ваши сто – не меньше. Согласны?
- А у меня есть выбор?
- Пожалуй, нет.
- По-вашему, это честно?
- По-моему это – шанс. Мой шанс взять интервью у такой прекрасной и чрезвычайно интересной девушки, как вы.
- Ах вы хитрец, ах коварный, обольстительный, вероломный…
- Как и положено Змею-искусителю.
- Так вы еще и кусаетесь?
- «Не искусай меня без нужды – Не стану я тебя кусать!»
* * *
- У вас фигурка – как у моей дочери.
- Старшей?
- Нет, младшей.
- О-о? Спаси-ибо.
- Да за что спасибо-то? Это тому, который СПАСИ, благодарность выносить надо.
- А поскольку в данном конкретном случае в роли Создателя выступили вы, то я за свою приличную фигурку должна быть благодарна кому?
- Жаль, что лично не могу претендовать на вашу благодарность.
- Я ее увижу?
- Благодарность?
- Нет, к сожалению. Дочу.
- Дочу? Нет, к сожалению.
- Вы же говорили, что она с вами.
- Со мной, здесь. Это, в общем-то, ее квартира, я тут, вроде как, сторож, но она… скажем так, в длительной командировке.
- Жаль.
- И мне жаль – вы бы подружились.
- Так она же существенно моложе меня – разве нет?
- Ну, по биологическому возрасту – не так уж и существенно, к тому же, она у меня – само обаяние, в нее невозможно не влюбиться. И в вас тоже.
- А знаете ли вы, как я себе рисовала нашу встречу?
- И как же?
- Два варианта, нет, даже три.
- Ввай!
- Первый: вы немедленно влюбляетесь в меня. Второй: я немедленно влюбляюсь в вас. И третий: мы немедленно влюбляемся друг в друга.
- Ауффф… то есть, без любви – ну никак, да? И как же стало быть на самом деле?
- Нну, не знаю пока…
- Нет уж, нет уж, сто – так сто. Я не оправдал ваших ожиданий? Как вы хотели бы развивать события дальше? Не отвиливайте! Я разочаровал вас?
- А вы пообещаете мне адекватную откровенность?
- Уже обещал.
- Тогда ответьте сначала вы мне: а как вы себе представляли нашу встречу?
- Милая, милая, милая девочка! Ай, какое разочарование! Я же старый, Элли, малышка! Да никак я себе не представлял! Я думал исключительно о деле… Знаете, есть на нашей эстраде такая песенка: «Все время говорил «душа моя», а думал исключительно о теле – моем невинном теле»…
- Шкодно!
- Ну вот, а тут как раз наоборот. Девулечка, малёха! Да мне ли рассчитывать на… уф, черт побери… ну… на особое отношение ко мне столь юной красавицы, как ты? Мы же выяснили уже: я ровно в два раза старше тебя!
- И – что?
- Ну как так что? Да очень просто: Природа-мать не допустит такого мезальянса! Это не может кончиться добром – только трагедией или…
- Или?
- Или постыдным жалким фарсом! Есть у меня романчик – «Универсальная формула греха»(*) называется…
- Я читала обрывки.
- Да-а?! О-о! Обрывки…
- Что опять?
- Не оБрывки – оТрывки правильно.
- Простите.
- Да ладно, все, прекратите извиняться – хорошо? Мы же договорились…
- Я вообще очень основательно подготовилась к этому интервью – как никогда.
- Вот как? М-м-м, уважаю. Благодарен. Спасибо. Да. Честное слово, не ожидал. Польщен.
- Влад, а вы… Вот это еще более важно, чем про любовь. Вы мне можете сказать откровенно: вы, что, и правда не ощущаете себя пророком, мессией… Да-да, я читала, что-то такое у вас есть в «Предисловии к предисловию»(*), кажется. Но мысль записанная – всегда еще большая ложь, чем изреченная – верно?
- Черт побери, я начинаю и правда влюбляться в вас по самые помидоры!
- Почему помидоры?
- Глупости это – потом как-нибудь. Верно! Про мысль изреченную. Но разве я там же не сказал, что ощущаю себя человеком, который в течение фотовспышки увидел в бездонном космосе кусочек Святой Истины – бесконечной, прекрасной и бесконечно-прекрасной?
- Д-да, кажется, есть.
- И мне теперь всей жизни не хватит, чтобы обрисовать это ощущение, это счастье… Тем более, что жить-то осталось – совсем ничего.
- Не смейте так говорить!
- Ух ты!
- Вы проживете еще сто лет!
- Ты чего на меня кричишь, девчонка?
- И еще тысячу! Мы с вами брудершафт еще не пили…
- Ой, извините.
- Да нет, ничего, вы ведь действительно много старше меня. К сожалению. Простите и вы меня.
- За что?
- Накричалась на вас.
- Балда смешная.
- Что теперь?
- Накричала или раскричалась.
- О, как я была бы вам благодарна, если бы вы поправляли мой русский.
- Ой, господи, да пожалуйста - жалко, что ли? Стоп! Начинаем все сначала, а то нарубим дров, а печку так и не растопим.
- Какую печку?
- От которой плясать можно было бы.
- Как это – плясать?
- Уфф… Итак! Сколько у вас времени на интервью? Вы обратный билет купили сразу?
- Да, вот… Где же он?
- Да не ищите – когда?
- 26 января.
- Послезавтра? Ага. Утром или вечером?
- 11 часов 40 минут афтэ меридиум.
- Ага. Чуть больше суток получается. Цхэ! Пуд соли не съедим, две щепотки – максимум.
- Что не съедим?
- Чтобы узнать человека – пословица такая – надо с ним пуд соли съесть. Пуд – это 16 килограммов.
- Оу?
- Вот тебе и оу… Ой, то есть, вот ВАМ, бабулечка, и юрьев день!
- Я ничего не понимаю, какая бабулечка?
- Да это присказка такая: «Вот тебе, бабка, и Юрьев день!» Ладно, все это неважно, не до фамильярностей. Времени – в обрез, интервью делать надо, а то девушку уволят с работы, поэтому предлагается следующий порядок. Мы с вами распланируем интервью, разобьем его на возможные блоки, отберем главное – согласны?
- А вот это, по-моему, моя работа…
- Ага, как же! А ответное интервью? Вы же обещали!
- У меня и вопросы заготовлены.
- Да-а? И вопросы? А, ну тогда – валяйте, вываливайте на меня свои вопросы.
- И предложения есть, но это попозже.
- Ишь ты, и предложения?
- Но меня проинструктировали так: сначала как следует изучить объект, а уж потом только…
- Ну вот, слава богу, наконец-то, вот я уже и объект?
- Да. Мне приказано обольстить вас так, чтобы вы согласились на все.
- Ах вот оно что? Обольстить, значит? Во-от что, да? А я-то - про любовь! Ой, дурак старый!
- Нет-нет! Стоп-стоп! Про любовь – это отдельная тема, это помимо инструктажа.
- Ой, девушка, не морочьте голову старику – все с вами ясно!
- Нет-нет, вы не подумайте, влюбиться в вас я с самого начала хотела – прежде чем добилась командировки.
- Добилась?
- Про вас же там ничего никто не знает. Не знал, пока я не рассказала.
- Так?
- Ну вот, я прочитала все, что нашла, написала вам, вы ответили, я пошла в редакцию, долго их там уговаривала.
- Так-так?
- И вот я здесь.
- Ага, значица так, да? Сначала вы меня открыли исключительно для себя, потом про меня узнали в вашем этом «Юропиан ревю» - да? С вашей подачи – да? А теперь они послали вас в командировку, чтобы обольстить и заставить согласиться на грабительские условия – так?
- Почему грабительские? Мы предлагаем вам издать книгу на английском и французском одновременно – в Париже и Лондоне, по сто тысяч, а параллельно готовить переводы на испанский, итальянский и немецкий. Это – через год приблизительно.
- Ни фффига себе!
- Что? Я просто не успею одновременно, испанский и немецкий знаю плохо – придется специалистов привлекать. Вы же должны понимать: это не так просто! Тем более что ваш язык перегружен вот этими всеми синекдохами да метафорами, которые и я-то не все понимаю. Пока разберемся… Раньше никак не получится.
- Н-да-с…
- Я понимаю, вы разочарованы…
- Это я-то?
- Ну да, но вы же должны понять и меня тоже – я же не компьютер, хотя подстрочник, конечно, сделаем, но вы же знаете, наверное, какие машина переводы выдает – это же никакими воротами не закроешь… Или не запрешь?
- Та-ак…
- Вы не согласны, да?
- Я чувствую себя полным идиотом.
- Почему?
- Потому что есть такая синекдоха… Или метонимия идиоматическая: «Сбылась мечта идиота».
- Я не понимаю.
- Ага, а перевод, значица, будете осуществлять вы? Лично. На английский и французский? Одновременно, что ли? Вы, что ли, оба языка знаете в совершенстве?
- Еще итальянкий.
- Ах та-ак? Италья-анский? Ишшо? А русский?
- И русский… Считается… Ну – по диплому.
- Дэ-дэ-дэ… Не шибко много?
- Я могу показать, у меня сертификаты с собой.
- Да-а-а, Элли… Как вас там по отчеству? Ай, у них же нету отчеств – фест нэйм, секонд нэйм…
- Элли Штейн – это, между прочим, такой же псевдоним, как Влад Лен. Точно такое же сокращение имени и фамилии. Вообще-то при крещении меня нарекли Еленой.
- Так что же вы мне голову морочили все это время?!!
- Я?
- Как вы посмели столь коварно обдуривать меня все эти дни?!!
- Я-а?
- Или недели – сколько мы с вами виртуально знакомы?
- Десять дней. Да в чем же я вас…
- Это же мое любимое имя – Елена! Я же… «Я обречен любить Елен – Елен божественно прекрасных, хоть это труд и стыд напрасный…»
- Ну почему же так сразу напрасный?
- «А. Пушкин. Точка. Ниже я – Влад Лен». (*)
- Так вы мне отказываете?
- Вам? Я?
- Хоть интервью дадите?
- Интервью? Еще чего!
- Ну вот, меня же предупреждали…
- О чем предупреждали?
- Чтобы я сначала интервью взяла, а потом уж про авторские права…
- Н-да-с, авторские права – это вам не халам-балам, тут, понимаешь ли, пудом соли не отделаешься, тут никаких дров не хватит, чтобы от печки плясать, тут каждый день у бабки будет засчитываться за три юрьевых, а Пушкин разлюбит свою Наталью Гончарову и полюбит Елену – только не божественно, а чертовски прекрасную!
- Я ничего не понимаю - вы надо мной издеваетесь?
- Конечно!
- Так вы согласны?
- На что?
- Ну хоть на что-нибудь?
- Глупая девчонка! Да я не просто на все согласен – я с восторгом юного дебила сейчас кинусь к вам на шею и задушу от избытка благодарности.
- Правда? На все?
- Конечно! Где расписаться?
- Да ну вас! Напугали до смерти. Вы правда согласны?
- Гос-споди, ну разумеется! Кто же от такого откажется? Ну, ясное дело, надо будет контрактную документацию согласовать, условия обсудить – это же все волокита. Я правильно понимаю?
- Да-да, конечно. Но главное – в принципе. Издательство предлагает сто тысяч авансом, а остальные – в зависимости от продаж.
- Нечто похожее было у меня лет семь назад. Ко мне пришли ребятушки и сказали: «Тебе сколько денег надо, чтобы издавать твою газету?» Сбылась мечта идиота! Профессиональная мечта. Я думал, так бывает один раз в жизни.
- И что было дальше?
- Эй-эй-эй, это не надо записывать!
- Почему?
- Э-хой… Ну, Элли… Ой, какая Элли – Лен-еночка! Ленно-очек, Ле-еня-Ленюля! Понимаете…
- Как ласково – так меня еще никто не называл.
- Нравится?
- Очень.
- Так вот, понимаете ли, милая Леночка… Вы ведь не знаете толком, с кем связались. Вы думаете – или должны думать – что я сейчас, конечно же, больше всего заинтересован в том, чтобы не упустить гонорар. А потому стану изо всех сил стараться вам понравиться. А это плохо.
- Почему плохо?
- Ну, врать же начну, хвост павлиний распускать – я это умею. У-у-у, как умею – перед девушками особенно. У меня в Алма-Ате есть две девуленьки… Впрочем, и это тоже неважно…
- Так ведь я – хоть и моложе вас – но тоже не девочка уже, кое-что понимаю.
- Эхой, Леночка, Леночка! Надеюсь, профессиональное мое преимущество вы отрицать не станете? Гут. Я взял десятки тысяч интервью и хорошо знаю, что за один присест можно сделать, разве что, газетную халтуру – ну, родился-крестился-учился-женился-помер. А чтобы настоящее интервью сделать – о-о! Даже такое крепкое, как у Константина Борового – читали?
- Нет.
- У него недавно книжка вышла – «12 самых успешных» называется. Для журналистов это образец и почти неосуществимая мечта.
- Почему неосуществимая?
- Ну, видите ли, не у каждого журналиста есть возможность приглашать в фешенебельный ресторан самых богатых женщин Москвы и выворачивать их наизнанку системой заранее разработанных по научной методике вопросов. А еще раньше – нанимать специалистов для разработки этой системы. Константин Боровой – один из богатейших нуворишей России, один из самых загадочных… Интереснейший парень!
- И что это за система?
- Могу показать – у меня она где-то есть…(*) Только я вот о чем: даже Боровой со своей системой докапывается далеко не до всех глубин, исследует свой объект, ну, процентов, может быть, на шестьдесят. Я так думаю. Это, конечно, невозможно вычислить, но у меня такое вот впечатление. Я же все-таки профи, при всем восхищении, уважении к автору…
Во-от… А вы хотите за один-два разговора записать на пленку столько материала, чтобы хватило для полного исследования такой вот гнилой личности, как я?
- Ну я не знаю… А почему гнилой?
- Да так – для красного словца. Личность, конечно, замечательная – пророк, мессия, гений, злодей, павлин, идиот, враль…
- Да ну вас!
- За 30 лет в журналистике я не взял ни одного настоящего интервью – только газетные суррогаты. Но вы не расстраивайтесь: вам сделаем! Крепкое, журнальное, по всем канонам.
- Обещаете? (* «Вернисаж»)
- Так я же в этом заинтересован не меньше вашего.
- И все же, какая такая мечта сбылась у вас лет семь назад?
- Э-эх… 15 декабря 97 года я в очередной раз сбежал из дома – удрал от жены.
- Очередной? Жены…
- А? Нет. Жена у меня – ну, фактически – была только одна.
- Как это – фактически? А не фактически?
- А практически – или точнее юридически – я был женат дважды, но первый раз не в счет.
- Почему?
- Ну, первая любовь, дурь в голове, экстремизм в генах… Несерьезно.
- Ладно, к этому мы еще вернемся. Сбежал – дальше?
- Сбежал без копейки денег – это надо бы подчеркнуть. У меня вообще традиция такая сформировалась: я всегда уезжал из дома без копейки. Вот, значит, занял я у соседей тысячу теньгушек – как раз на билет до Алма-Аты - и уехал. Зима, холод, ни друзей, ни жилья…И в течение следующего года ухитрился поработать главным редактором двух столичных газет – «Иммигрант» и «Время ЗЕРО».
- Та-ак…
- Видите ли, чтобы вам было понятнее, 98-й – пик предвыборной борьбы в Казахстане. Тогда еще была надежда, что там может случиться демократия. Там в это еще верили совсем даже не дураки. Бывший премьер-министр Акежан Кажегельдин не в счет – он делал свою игру и был единственным реальным конкурентом Назарбаева.
- А сейчас?
- А сейчас – как в России. Альтернативами даже не пахнет. Казахстан вообще всегда шел в фарватере российской политики и экономики. Всегда и во всем. Но после свадьбы президентских деток – Акаева и Назарбаева – в центральной Азии возникла реальнейшая угроза нурсултаната. Алиевы - отец и сын - в Азербайджане, Ислам (не халам-балам!) Каримов, ТурменБАШИ – понимаете? Все это вовсе не случайности… Ай, вам это, должно быть, не интересно?
- Ну почему же…
- Ага, понимаю.
- «Ага», между прочим,- мое любимое словечко. Папа меня с детства за него ругал.
- Почему ругал?
- Просторечие.
- А-а? О-о-о, просто, понимаете ли, речие, да? Во-о-о как? А знаете ли вы, что на тюркских языках «ага» - это дядя? Старший брат, уважаемый…
- Да? Интересно. Нет, «ага» - это «да», только не официозно, а так – по-свойски. И еще «ага, мол, попался!» Вкусное словечко.
- Леночка, вы – прелесть. Я в вас влюбляюсь окончательно, бесповоротно и стремительно. «Ты хочешь, чтобы я сошел с ума И наплевал на божие запреты?»(*)
- Хочу.
- «Да я уже почти что сделал это, Но! Виновата только ты сама». Э-э-йех!
- Что это?
- «Не и Но» - не читали?
- Ваше?
- Ну конечно: я чужих не цитирую, на себя-то едва ума хватает.
- Не читала – где это?
- Да я не помню.
- Почитайте!
- «Прости-прости, конечно же, я вру – Перед собой пытаюсь оправдаться, Но! Только ты мне можешь НЕ отдаться… А я… И что с того, что я умру? Подумаешь – помру, большое дело! Гораздо хуже тем, которые живут, НО каждый день вот так, как я, НЕ врут…» Нет, это не ко времени и не к месту.
- Как? Это же не все? Что там дальше? Это же… А в чем она виновата? Как здорово! Я сначала и не поняла, что это стихи – у вас вообще… Все так естественно, «пишет, как дышит». Что там дальше? Читайте сейчас же!
- «И что с того, что я тебя люблю? Скажи: тебе-то разве лучше было, когда и ты меня бы НЕ любила? И НЕ губила – как я сам себя гублю».
- Это – про нас?
- О-о, Леночка! Как вы могли подумать?
- «И наплевал на божие запреты… Но виновата только ты сама…» Как сладко в груди! О каких запретах идет речь?
- Она – девчонка, он – старик.
- Вы не старик.
- Увы, Леночка.
- Вы еще какой НЕ старик!
- Леночек! Тормози! Щас по носу щелкну!
- Ой, напужал!
- Девчонка, Леночка, увы – не вы.
- Да-да-да… Что? А кто?!
- Честно, да?
- Сто процентов – не меньше!
- Ирочка Лелявская, 20 лет, Алма-Ата, 2002-й год.
- И она…
- Не-ет, Леночек, ну! За кого вы меня…
- Знаю я вас!
- Эй! Эдак я и правда поверю: вы, что, ревнуете?
- Да! Еще как!
- Где ваша европейская сдержанность? Ведите себя прилично!
- Не стану! Скандал!!! Сцена!!! Где мой мавританский кинжал?
- Слава богу – я чуть было не поверил.
- И чего это он в ней нашел? Ирочка! Ирокезы, курочка, мурочка, ирод, ириска – фу! А фамилия!
- Ну-у, Леночек! Фамилия прелестная, ласковая какая: Лелявская.
- Ладно уж, забыли, проехали: где Алма-Ата и где 2002-й год. Нету? Нету. А – правда – что в ней было прямо уж такого?
- О-о! Глаза! Глазки – о-о-о! Знаете, я выступал перед небольшим таким зальчиком – человечков эдак на пятьдесят – так только ее глаза и видел. Фары! Светятся – аж слепят. Такое удовольствие! И вообще – это так прекрасно, когда на тебя устремлены вот такие вот лучистые глаза! Автору больше ничего и не надо – одна пара таких вот глаз.
- И все? Фары?
- Ну, Леночка, вы меня застали врасплох… Фары – надо же… Нет, Ирочка… Она прекрасна. Знаете нашу Ирину Алферову? Констанция в «Трех мушкетерах»?
- А, ну-ну?
- Вот! Типаж! Такое же светлое - просветленное, светящееся в сумерках – лицо, чистое, прелестно вылепленное, носик, губки… И – глаза!
- Ну ладно уж… Но у вас с ней – точно - ничего?
- Да перестаньте вы! Я же вам говорю: ей двадцать лет, а мне – тогда уже – полтинник. Ну?
- Вы – ловелас? Влад, признайтесь!
- Да признаюсь – чего там, жалко что ли? Ну, правда, не так чтобы уж очень, но грешен, чё там скромничать зазря.
- Я так и знала. Вот я вли-ипла! Всё. Спасибо за чай – мне пора. Завтра утром…
- Эй-е-ей! Я пошутил! Я девственник! Престарелый.
- Х-ха! Вы? Ой, я не могу! Итак, завтра утром…
- Погодите, а как же борщ?
- Борщ? Какой борщ?
- Ну, как же – я обед разогреваю…
- А я-то думаю: чем это так вкусно потянуло – откуда это? Вы, что умеете сляпать?
- Сил моих нет! Можно я вас поцелую?
- С какой радости?
- Сляпать – это тяп-ляп, как попало. А в кухне можно стряпать.
- А стряпчий – это повар?
- Нет, повар – это кок…
- Которого сожрали дикари…
- После того как адвокат состряпал неудачный приговор!
- А-а, поняла: это ваши многочисленные поклонницы – так? Одна – борщ, другая…
- Носки.
- Что «носки»? Варит? Жаркое из носков?
- Штопает. «Если б я был султан».
- Вот-вот.
- Вы меня явно недооцениваете. «Если б я был султан – я б имел ТРЕХ жен».
- И?
- ВСЕГО трех. Навсего.
- Ах-ха? А у вас их?
- Э-э-э, мнэ-мнэ-мнэ… По списку – шашнадцать.
- Сколько? Что? Чего это мы так застеснялись вдруг? Шестнадцать?
- Могу предъявить.
- Живьем?
- Нет, список.
- Ффи! Список…
- Нет, есть и другие документальные доказательства.
- Документальные?
- Ну – литературно-запротоколированные. Правда, там поменьше, но тоже…
- Десяток? Хит-секс-парад?
- Не-е, поскромнее.
- Первая пятерка?
- «Семь жен в неделю». Рассказик так называется.
- Ах-ха? Дадите почитать?
- Только не на ночь.
* * *
- Нет! Мы с вами поступим не так! Где же это? Ага, вот, к примеру, вот этот файл… Открываем наугад и вы читаете эпизод из своей славной биографии, который определил всю мою дальнейшую замечательную жизнь и гениальное творчество.
- Оу?
- Да-а-а, у-у-у как определил…
ДАСТАРХАН
- А мне мамка новое платьице купила!
- А мне – барабан.
- А мне мамка новую куколку купила!
- А мне – барабан.
- А мне мамка новые бусики купила!
- А мне – барабан.
- А мне мамка новые туфельки обещала.
- А ты на стенку писать не умеешь!!!
(Старый-старый детский анекдот)
Обо мне всегда говорили лучше, чем я был на самом деле. Всю жизнь. Нет, хуже тоже говорили, но это-то как раз не удивительно – сплетничают про всех, даже про тех, кто не стоит и сплетни. А вот лучше… Да, я был «хаосий мальцик», не просто симпатичный – ангелочек. Меня баловали, тетёшкали, щекотали, утипуськали и пичкали – пока мне это не надоело. Я потихонечку становился букой и к юности стал почти циником – во всяком случае, насмешливым скептиком. И тогда меня стали считать не по годам развитым, подающим большие надежды умницей, язвительным аналитиком и всесторонне талантливым юношей, от которого никуда не денется блестящее будущее.
И оно от меня никуда не делось.
Но сначала я сыграл роль Буратино и стал легендой школы имени Ленина - лучшей в городе, разумеется. Потом я стал кинозвездочкой… В нашем классе учился родственничек чуть ли не самого Асанали Ашимова – мордастый такой пацан, из тех, которые с детства обременены брюхом начальника и обречены жить по блату. Так вот, он сыграл главную роль в фильме «Меня зовут Кожа», но что с ним стало потом – толком никто не помнит. А вот мою эпизодическую роль запомнили даже конкуренты из школы Кирова и не раз потом переспрашивали: «Так ты – тот самый, который?..»
Ну – да, таки тот самый.
Потом меня чуть не выгнали из комсомола – я «устроил базар» в коридорах райкома. Одноклассники ржали, а девочки визжали от хохота: я пародировал самого Райкина и с удовольствием исполнял весь его репертуар по первой просьбе. Хоть к месту, хоть в райкоме, хоть со сцены актового зала и много потом – в команде КВН МИСИ.
Да, учился я, конечно же, в Москве – где ж еще?
Но сначала меня лишила невинности актриса областного театра.
Х-ха! Строго говоря, к своим четырнадцати годам я уже не был невинным агнцем. Юным развратником? Нет, до этого дело не дошло, но почти трахаться я попробовал лет в пять. Была у нас в старом дворе девочка – рыжая-рыжая. Живого места от веснушек не разглядеть, на голове копна огненно-красных волос. И – запах. Рыжие вообще пахнут иначе, а в те времена, когда шампуни с дезодорантами еще не были известны вообще, когда телевизор смотрели через линзу с водой, когда первомайская демонстрация была вторым главным событием после ноябрьской, когда рубль стоил дороже доллара… Правда, про валюту я тогда еще вообще ничего не знал, а вот зачем люди целуются и почему так громко сопят по ночам, ворочаясь друг на дружке, – вот это до меня уже начинало доходить. Очень смутно.
И Рыжая меня просветила.
- Да ебутся они по ночам!
- Как это?
- Ну так! Батя снимает трусы и ложится на мамку, тискает ей сиськи, возится, сопит, потом стонать начинает, потом они целуются, как дураки сумасшедшие…
Ну, говорила-то она, конечно же, не так складно и выдала мне всю эту секретную информацию, видимо, не за один присест. Но зато с практической демонстрацией. Про то, что письки у нас разные, я тоже уже знал – видел в бане. Не скажу где и когда, но помню, что женщин там было много и всяких – худых и жирных, молодых и старых. Так что когда Рыжая сняла трусики и показала мне свой пирожок, я вовсе не удивился. Смешно было разглядывать ее веснушки – и там тоже.
- А у вас, - говорила она,- вот такая штука торчит,- и вставляла себе между губочек цветную счетную палочку. И начинала вилять своей попкой, чтобы показать, как эта наша штука должна бы некрасиво болтаться. Палочка вываливалась, она ее снова пристраивала, и мы хохотали.
Все это происходило на таком дастархане – приподнятой где-то на метр площадке из досок площадью метра два на три. Со всех сторон дастархан был засажен кустами, сиренью, какими-то деревьями – так что нас не было видно ни из окон, ни со двора. Лет через тридцать я приезжал в тот двор, искал дастархан, искал наш дуб в три обхвата – нашел только пень.
- И совсем не так, - оскорбился я за свое хозяйство, растянул резинку и вывалил…
- Ух ты,- почему-то обрадовалась Рыжая, взяла в руки мой крантик и начала разглядывать. И в этот момент ничего такого постыдного между нами еще не было… Насколько я сейчас припоминаю. Было просто любопытство.
Рыжая терпеливо копошилась в складках вялой кожицы, отделила яички от ствола:
- А как ты через это писаешь?
- Обыкновенно писаю – как все.
- А откуда у тебя струйка течет?- моя мягкая залупка была и правда наглухо скрыта наслоениями кожи.- У меня вот отсюда,- раздвинув свои веснушчатые ножки и не отпуская мой крантик, она расправила пальчиками свои губки,- видишь?
- Не-а,- ее «конструкция» оказалась не менее сложной, чем моя, и так вот, с первого взгляда в ней было не разобраться.
- Ну вот же, пощупай,- взяла она мои пальцы и положила куда надо.- Чувствуешь?
- Не-а,- пальцы у меня были деревянные и не ощущали ничего.
- А давай пописаем и посмотрим.
- Давай.
Мы слезли с дастархана, отошли на несколько шагов в кустики. Она присела, разгладила свою пипиську и пустила струйку.
- Видишь?
- Ага,- я и правда рассмотрел «источник» - какой-то розовый бугорок в самой середке ее пирожка. Он был малюсенький и не внушал никакого уважения.- Фи, подумаешь! У меня лучше,- сказал я, слегка сдвинул кожицу к корню, обнажил наполовину свою залупку и, не приседая, стоя, пустил чуть более толстую струю.
- Ух ты-ы!- еще больше обрадовалась Рыжая, натянула свои трусики и вплотную подошла ко мне сбоку. Я гордо держал свой агрегат на весу и направлял струйку туда, куда хотел.- А можно мне подержать?
- Подержи,- великодушно разрешил я, хотя струйка была уже на исходе. И когда она его взяла пальчиками, струйка неуправляемо метнулась в сторону. Она взяла ствол поплотнее, залупка моя обнажилась вся, а струйка почти иссякла, но я-то знал, что мне надо несколькими толчками выдавить из себя остатки. Писька моя несколько раз дернулась, Рыжая тихонько взвизгнула, но не отпустила, и несколько капель попало ей в ладонь.
- Ты чего меня пугаешь?
- Я тебя не пугаю.
- А чиво он у тебя дергается, как дурак?
- Сама ты как дурак!
- А он у тебя всегда так дергается?
- Ну да, обычное дело.
- А-а… А еще можешь?
- Да нет, наверное, все вылил. А ты разве можешь?
- Не знаю, попробую.- Она опять стянула трусики и присела. И я присел рядом, чтобы разглядеть поближе. Она потужилась, пукнула и выдавила из себя несколько капель. Мы прыснули и она опять натянула трусики.- Нет, не получается.
- Ну вот, видишь,- с каким-то явным превосходством провозгласил я,- и я не могу. А ты стоя можешь?
- Не-а.
- Ну ладно, как захочешь – позови меня, попробуем.
- А ты мне дашь подержать?
- Жалко, что ли…
Мы уже вернулись на дастархан, мне, конечно же, хотелось продолжить знакомство с ее пирожком, но как попросить ее снять трусики? Я же не знал тогда, что она точно так же мучительно томится над решением той же задачки. Да-да, мы, конечно же, не могли за один раз изучить свои конструкции - писать вместе бегали не единожды, а по ходу нащупывали (буквально – тоже) решение куда более сложных проблем.
- А зачем твой батя ложится на мамку?
- Говорю же тебе: ебутся они.
- А как это – ебутся?
- А я знаю? Ебутся и все.
- А мы можем ебутся?
- Не знаю.
- А как он на нее ложится?
- Ну как как… Ложится и все.- Вот где-то тут в ее голосе появилась какая-то хрипотца, тут до нас уже начало доходить…
- Ну давай я на тебя лягу – хочешь?
- Да давай.
- А целуются зачем?- спрашивал я, укладываясь на нее плашмя.
- Не знаю я,- отвечала Рыжая с улыбкой, в которой сквозило уже что-то постыдно-взрослое. Она лежала на спине, заголив юбочку, трусики спущены так, чтобы пирожок было видно. Ей было неудобно, тяжело и жестко – я это отчетливо видел и понимал. Но ей было приятно, когда я разглядывал ее письку и давал потрогать свою – в этом тоже не оставалось никаких сомнений. Я ворочался на ней хоть и осторожно, и с жаром стыда на лице, но все-таки неуклюже – и ей было больно.
- А целоваться тоже надо?- мы тыкались носами, как слепые котята, и стеснялись не столько друг дружки, не своих лысеньких недоразвитых гениталий – мы чуяли, что ДЕЛАЕМ что-то не то, что нельзя, стыдно и неправильно, за что взрослые – точно – накажут, если поймают.
- Нет,- с каким-то радостным ужасом возражала она.- Мамка говорит, от этого дети заводятся.
- Да уж! Дети бывают только у взрослых…
Сколько раз мы так с ней возёкались – тоже не помню, я вообще об этом начисто забыл на те самые тридцать лет. И второй раз вспомнил – вот недавно, когда возникла необходимость проанализировать собственную жизнь. И все наши с Рыжей «любовные свидания» слились у меня в одно. Так что, скорее всего, разглядывали мы наши органы все лето, укладывались друг на дружку еще пару раз, как минимум, а про детей в результате поцелуев заговорили… Хотя – черт его знает, не помню. А пока моя писька вжималась в ее животик и там становилось тепло.
- А сисек у меня нет,- с явным сожалением говорила она и показывала точно такие же прыщики, как у меня.- Мамка говорит: «вырастут, когда положено будет». Скорей бы!
И еще я хорошо помню, что она выглядела виноватой. И это была вина не за постыдное – это была почему-то вина передо мной. За то, что сисек нет, целоваться нельзя, еще за что-то, но встречались мы с ней во дворе уже так, будто она мне что-то задолжала. Будто это я старший, а не она во второй класс перешла.
А я к своему второму классу жил уже совсем в другом городе.
* * *
- Слушайте, это же – рассказ?
- Н-ну, в общем и целом… Маленький такой.
- А может… Знаете что? Давайте… У вас же наверняка есть – я, правда, не знаю, смею ли я претендовать… Слушайте, а вы не возьмете меня на работу архивариусом? Случайно…
- Оп-ля! Не успел я с нее гонорар поиметь – как уже она с меня свой гешефт слупила!
- Вла-ад, ну простите…
- Да я согласен! Ловлю на слове! Беру вас в вечную кабалу и не отпущу со своей каторги теперь уже ни за что на свете! Всё! Вы теперь не сможете выкупить свою свободу ни за какие коврижки!
- Да? Хурррэй, хуррэй! Это я вас ловлю на слове! Берете?
- Беру!
- Честно-честно?
- Клянусь! Хлебом клянусь, кровью расписываюсь, печать… Ой, а чем печать припечатать?
- А я знаю!
- Чем?
- Поцелуем! Можно, теперь я вас поцелую? Припечатаю, а?
- …Мммм-да… Вку-усно… Эдак мне и понравиться может… Так сладко… А еще можно?
- Еще? Не-етужки! Еще – это когда я вас еще на какой-нибудь клятве подловлю.
- Подловлю? Подло так – да?
- Ой, нет! А как правильно?
- Так и правильно, хотя оттенок не совсем… Лучше было бы – подцеплю, подсеку – это как на рыбалке… Или, я не знаю, просто «в сети заманю», например.
- Нет, все это как-то…
- А как вы хотели бы?
- Я бы хотела добровольного рабства, чтобы с удовольствием, с радостью. Вот как я – с удовольствием и радостью была бы вашей секретаршей, архивариусом, биографиней…
- Ого? Био- да еще и графиней?
- Нет, графиней – нет, биографичкой – вот! Писателям вашего уровня совсем негоже заниматься делами, перепиской, контрактами там всякими – не ваше это дело, непроизводительная трата вашего святого времени…
- Ух ты… Леночка, а вы не допускаете такой мысли, что вы… ну… переоцениваете меня?
- Нет, Влад, не допускаю. Я кое-что смыслю в этих делах – смею вас заверить. Университетская специализация, сравнительный анализ, лингвистическая экспертиза, теория литературы, история искусств… Вы уж мне позвольте.
- Кхе… Кха-кха, простите. И вот этот вот пошлый рассказик про детские пиписьки…
- Да при чем тут письки? Нужны мне ваши письки! Хотя… почему нет?
- Ага, попалась? Ну-ка, ну-ка, как выкручиваться будете?
- Да не стану я выкручиваться. Я много чего у вас видела и кроме…
- Лысеньких гениталий?
- Да симпатичные у вас гениталии получились, чего вы мне голову морочите? Не пошлее натуральных, очень даже, я бы так сказала, живописные, с настроением, ностальгией, ароматом детства. Я бы вообще все ваши записи к себе перекачала и спокойно проанализировала. Доверите – нет?
- За поцелуй.
- Всего-то? За один?
- А, да, конечно нет! Как же я мог так продешевить? А какую цену я должен был назначить? Вы же обещали стоять на страже моих интересов.
-О’! Вот теперь я действительно попалась! Здесь я должна бы заявить, что всех поцелуев моей оставшейся жизни не хватит, чтобы компенсировать всю гениальность ваших лысеньких гениталий и недоразвитых сисек…
- Но вы так сказать не желаете?
- И этого я не говорила. Я пока еще не решила. То есть, я-то, пожалуй, уже…почти… ну… Только я не могу это решать одна…
- Пойду покурю с вашего разрешения.
- А можно, я с вами?
- Не-е, Леночка… Разве вы курите?
- Нет, я с вами постою просто.
- Да у меня сигареты такие паршивые, что вы не выдержите.
- Да чего уж теперь… После вашего подъезда мне уже никакие запахи не страшны.
- Хыть, блинский на фиг! Что тут скажешь… Простите…
- Да вам-то за что извиняться?
- За вонь, за грязь, за нищету…
- Так это – не вина, это – беда. А у меня нет времени, чтобы на всю эту чепуху внимание обращать – я бы не расставалась с вами ни на секунду.
- О, Леночка!
- А вы… Вот странный вы человек, Влад! Обычно писатели, художники, музыканты – они все ведут себя… Как это? Как полубоги, понимаете? Это неприятно, смешно бывает… А вы… Вы, что, и правда не понимаете, кто вы такой?
- А кто я такой?
- Бог. Создатель. Черт. Антихрист. Архитектор новых вселенных. Гений.
- Всего-то навсего?
- Да. И нечего корчить из себя институтку.
- Понятно. «Дело – швах: попался я, как курица в рассольник».
- Да ну вас – все бы вам шуточки шутить, а я серьезно.
- И я тоже: в следующий раз попрошу предъявить справочку. От психиатра.
- А почему «как курица»?
- А это – пародия Бориса Брайнина… Дай бог памяти… Я же мало кого помню – ресурса на себя едва хватает… Ага: «Теперь-то мне понятно: дело – швах! Попался я, как курица в рассольник. Чем жить с тобою в четырех углах – уж лучше на Бермудский треугольник! Что мне с того, что где-то там, вдали, где днем с огнем друзей не повстречаешь, куда-то пропадают корабли? Скажи: где ТЫ ночами пропадаешь?» Ну, в смысле – на метле летаешь. Это пародия на стихотворение какого-то известного поэта про жену-ведьму, которая глянет – автомобили останавливаются, подбоченится – ракеты взрываются… Я не помню толком. Это сто лет назад было, в телепередаче «Вокруг смеха», кажется…
- Ну-ну?
- Да я не вспомню… «Ты лишь слегка потупила свой взор – и у соседа загорелась дача, а в гастроном нагрянул ревизор – и там образовалась недостача. Вот улыбнулась ты – и в тот же миг сломалась у соседей кофеварка, столкнулись самолет и грузовик, и крокодил сбежал из зоопарка…»
- Ясно: с ума сойти…
- Именно да-да! «Простите все, кому я задолжал, врач прописал мне семь стаканов брома и вот вчера от койки отвязал. И обещал: все скоро будут дома».
- Так вы хотите прописать мне семь стаканов?
- Д’к, боюсь, маловато будет.
- Да нет, я-то, к сожалению, нормальная… Ну, не без своих скелетов в шкафу, но в пределах примитива. А вот вы – вы, точно, как и все гении… Писатель – одно слово.
- Д’к, писательство – это форма шизофрении. Автор месяцами, годами живет чужой жизнью – чужими жизнями даже, всеми одновременно! Долбанутые актеры по сравнению с ним - вполне нормальные служащие, которые отбарабанили свой спектакль и побежали водку пить, с мужьями лаяться и нормальных детей рожать в настоящих родовых муках. А вот автор может вынашивать свои миры годами и десятилетиями, а может забеременеть и разродиться в шесть секунд – озарением, наитием, вспышкой… успевай только записывать… Я уже прожил все эти жизни и теперь просто вспоминаю. У меня чаще всего так вот и происходит: я вижу сразу всю картину и никаких таких особенных мук творчества не испытываю – мне остается только не выпускать из рук авторучку, жмакать на пимпочки, буковки стрюкать, по клаве тюкать…
- По какой Клаве?
- Да по клавиатуре.
- И – что – и никаких сомнений, никаких кризисов?
- Ну, это… Это от размеров.
- Каких таких размеров? «Размер имеет значение»?
- Ффу, мадмуазелле! От объема произведения. Понимаете, если согласиться, что оно надиктовывается автору сверху, то получается, что модемную связь господь бог знал задолго до ее изобретения на Земле, но не адаптировал скорость передачи к скорости приема. Он вообще кучу таких нелепостей натворил, что просто диву даешься: и за что это его считают умным парнем.
- Кто? Господь?
- Ну да.
- Тьфу на вас, богохульник!
- Нет, ну сами посудите: вот он впихивает мне в мою бедную голову сразу весь роман – миллионы килобайт одних только буковок за пару секунд. И чо мне с ними делать? Сижу вот, расшифровываю, радуюсь, как дурак, когда натыкаюсь на какую-нибудь особо красивую комбинацию – «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» - кричу от восторга. А он спит. Молчит, падла, никакой тебе благодарности…
- Кто молчит? Господь?
- Ну да.
- Ну да, ну да, ага, понятно… Это я, значит, у него семь стаканов брома заработала на архивно-секретарском поприще, а он у нас от скромности - взял и помер. Неожиданно. От внезапной, неизлечимо-безжалостной, испепеляюще-скоротечной такой скромности. Сгорел прям! И даже завещание не подписал…
- Эх, Леночка, если бы я все это всерьез исповедовал, богемного полубога из себя корчил…
- Оно, может быть, и к лучшему было.
- Вы находите?
- Может быть, не прозябали бы в такой… Ладно, это мы уже начинаем исправлять – вы же меня взяли на работу?
- Безвозвратно!
- Я – ваш агент?
- Вы – мое все, что хотите!
- Вы мне доверяете?
- Всего себя без остатка.
- Н-нн-ну, прямо скажем, негусто, но сойдет в качестве сырья.
- Ах-айх-ах-ты-поросенок!
- По всем законам – божеским и человечьим – таланту полагается вознаграждение. Вот я и буду теперь об этом заботиться. Я теперь - ваш приз, если, конечно, меня сочтут достойной…
- Так то по божеским… А мы – среди человеков. На ТАКОЙ приз я не смею…
- Вот этим-то я как раз и займусь – чтобы никто не смог вас ограбить… как это? Объевгенить?
- Объегорить?
- Ну да. На кривой объехать, на повороте обскакать, облапошить, об- чего еще там?
- О, студентка моя, вам «пять» по курсу просторечий.
- Стараюсь, профессор! Влад, вы, значит, и правда из тех, кто слышал этот вот «глас божий», да?
- Пожалуй, Леночка. Ну, то есть, буквально – конечно, нет, никаких таких голосов не существует, все это чушь собачья, шарлатанские байки… Все гораздо сложнее… Как объяснить? Я просто художник, я знаю все, что будет на моем полотне – хоть ты мне положь, хоть поставь, что вниз головой, что вверх тормашками. Вот я один цвет наложил, вот взял другой и знаю как буду смешивать третий. Я все знаю про свою будущую картину, даже если не догадываюсь. Это просто моя плоть, которая где-то гуляла, как то мгновение, и я должен его… или ее?.. остановить, потому что оно прекрасно.
- А можно, это я вас буду обедом кормить?
- Ой, прости-и-ите, Леночка, я и в самом деле забыл – во дурак старый!
- Нет-нет, я совсем не намекаю на свою проголодатось… или проголодалость? Неважно! Я приступаю к своим обязанностям – начинаю за вами ухаживать. Вы позволите, сэ-эр?
- А вы и кухаркой при мне станете служить? И все это – на полставки?
- Почему на пол?
- Так у вас же основное место работы – в «Юропиан ревю»?
- Да бросьте вы! Какое может быть ревю? Да на меня вся юропия будет пахать за полставки!
***
- Доброе утро, Леночка! Как спали?
- Доброе! Прекрасно!
- Жених приснился?
- Почему жених? Кошмар приснился!
- Да что вы говорите? И в каком же обличье?
- А угадайте с двух раз.
- В дьявольском?
- Совершенно верно – в вашем!
- Не может быть! Всё. Я пропал. Меня расшифровали, но не это – самое худшее…
- Куда уж хуже? Всю ночь за мной гонялся усатый-волосатый, кошмарный и ужасный…
- Догнал?
- Я бы здесь не сидела, если бы догнал… Или он бы не сидел, скорее. Нет, как-то, я не помню, что-то я с ним сделала… То был невыносимо страшный, будто… не знаю, непередаваемо опасный, смертельно, до оцепенения – и вдруг, трах-бах – и все, и ласковый, как котенок…
- Он отстал?
- Нет, рядом остался, но уже не страшно.
- Вот это и есть – самое ужасное.
- Почему? И при чем здесь жених?
- «На новом месте приснись жених невесте» - старинная русская присказка.
- Да? Правда? Ну – все! Теперь сопротивляться бесполезно. Это называется «кофе»?
- Да, и сравнительно неплохой.
- Кошмар. Наверное, именно таким напитком я и укротила своего ночного преследователя. Так, стало быть, вы теперь – мой жених?
- Ну, по старинному русскому поверью…
- Отлично! Звоню домой, успокаиваю: я в порядке, у меня жених! Жуткий, как сам Сатана.
- Они там совсем спятят?
- Не то слово! Если они выживут – вам несдобровать! Казнят, четвертуют, гильотинируют, повесят, а остатки сожгут на медленном огне. Живьем.
- Вот и верь после этого людям, давай им интервью живьем!
- Не беспокойтесь: я вас в обиду не дам никому! После всего, что я пережила прошлой ночью, после этого кофе…
- Нет, а если правда, что же, интересно, вы им сказали, что они вас в командировку отпустили? Я бы такую девушку фиг куда от себя отпустил. На ночь – особенно. На ночь глядя – тем более. А?
- Я им? О, я им сказала… Ну, что положено, то и сказала.
- Аха? Что положено? Оч’конкрЭтно. А что положено?
- Ну, я сказала…
- Так-так?
- Нет, это не честно – кто у кого интервью берет? Прямо допрос какой-то!
- Не какой-то, а с пристрастием!
- С чьим это пристрастием?
- Вы не увиливайте! Вы мне тут «моя-твоя-не-понимай» не изображайте! С пристрастием – это без права на враньё. Почти под пыткой.
- Вы меня в лживости обвиняете? Да я на вас в суд…
- Это – потом! Сначала извольте отвечать по всей строгости: какие такие сплетни вы про меня по всей Европе распространяете? Какую такую околесицу несете? С какой это радости ваш любимый начальник отпускает вас на ночь глядя к незнакомому мужчине? С ночевой, почти домовничать – а? На Урал ажно. Чего такого вы ему наплели про меня? Безопасность свою чем обосновали? Старостью и немощностью, небось? Моей…
- Нет, в немощности я вас никак не могла подозревать – наоборот! Я очень надеялась… Правда, напрасно, как показала прошедшая ночь, всуе…
- Что – всуе? Втуне – в смысле? Зазря?
- А, ну да, втуне – в горькой такой, одинокой туне я изливала слезы и жаловалась подушке-подружке на свою унылую, никому не нужную участь групповухи…
- Чего-чего? Какой такой групповухи?
- Ну – которая никому не нужна, которую никто не пожелал.
- Все перепутала: девственница, которую никто не пожелал в ходе группового разврата – это, по-твоему, групповуха?
- А как?
- Вековуха! Век свой женский прокуковала, да так одна и осталась старость коротать.
- Да, правильно, обливаясь всю ночь слезьми горючими…
- Все-все, хватит! Спалишь мне все постельное белье горючими своими! Хорош меня жалобить – рассказывай!
- Что рассказывать?
- Что ты им про меня наплела?
- А вы не лопните от гордости?
- И лопну, и – что?
- Не-ет, этого я допустить не могу, это было бы с моей стороны неблагодарно, жестоко…
- Колись, говорят тебе!
- Ну, я им…
- Ну!!! Не тяни кота за хвост!
- Э, да это очень просто, подумаешь, сказала, что, мол, колорит такой простонародный, глупости там всяческие про «Что делать», «Кто виноват» - ну, мол, извечные интеллигинтские метания…
- Ага. Извечные. И они вам за эти метания сразу командировку выписали в нашу азиятскую тьму-таракань?
- Почему азиатскую? Урал – это разве… Ах, ну да, половинка на серединку? А Екатеринбург?
- Сорок километров до Европы.
- О-о?
- Ты будешь признаваться, шваниш-партизанен? А ну, позвать сюда пыточных дел мастера!
- Не надо пыточных дел – смилуйтесь!
- Не смилуюсь!
- Смилуйтесь со мной, всемилостивейший!
- Ах ты хитруля, все ты прекрасно понимаешь.
- А что я опять не так сказала?
- А то не знаешь?
- Вот вам истинный крест – не знаю, ни в чем не замешана, кругом не виновата!
- Так смиловАться с тобой или смилостивиться над тобой?
- И то, и прочее! Испытайте меня лично, самой жуткой казнью покарайте!
- «Убей меня нежно»?
- Да-да, есть в этом фильме парочка удачных сцен, помню.
- Все! Приступаю к пытке… Ну, будешь признаваться?
- Исключительно в результате пыточных мероприятий – в суде я от этих показаний все равно откажусь.
- Ладно… Какие пушистые у тебя волосы – прям китайский шелк, голден силк прям-таки!
- А-а, нравится?
- Очень!
- Ну, так уж и быть, скажу тогда. Я им сказала, что думала. Что это, похоже, революция, что такого еще не было.
- Какого такого «такого»?
- Понимаете, с моей точки зрения, вы – великий человек, а живете… вот… вот здесь вот… я не понимаю… Для меня было бы – ну как для ученого открытие, великая честь… Я влюблена? Да! Я влюблена! Я влюбилась в вашу «Ночь»(*). Сразу! Мне шкодно было читать «романчик в остерушках»(*) - мне все это по душе, понимаете? Ваш «Дурак энд компани» (*www.newpeople.ru)… Вот я абсолютно согласна с этим, как его – Кац, кажется, да?
- Интернет-журнал «Иванов и Рабинович»?
- Да-да! Он сказал: «дурак великолепный» - молодец, здорово! А потом были ваши письма… Вы – маг, и магия ваших писем действует на таких романтических дурочек, как я, безотказно – вы об этом знаете?
- Да знаю я…
- Да? Знаете? Многим головушки заморочили?
- Чё там… Было дело.
- Ах ты… Ой, кобе-ель! Вы – кобель? А ну, признавайтесь!
- Ну-у, так, местами, иногда, кое-где-у-нас-порой маленько случается как бы невзначай…
- О’o’o! Застеснялся парнишечка! Там, в письмах, есть еще что-то… И в текстах это тоже проглядывает. Это даже не просто магия – это, я не знаю, что-то похожее на дьявольщину, только какую-то белую дьявольщину – божественную дьявольщину. Я не знаю, я запуталась.
- А если я вам скажу, что в одной из Алмаатинских газет меня так и прозвали Белым Дьяволом…
- Да? Ну вот видите – и тут я угадала! Мне кажется, я вас знаю сто лет…
- Тысячу.
- Да, или тысячу.
- Это я вас знаю не первую тысячу лет.
- Да? И вы тоже?
- Конечно.
- Берегитесь! Я ведь могу расценить это…
- Малёха моя славная…
- Влад, перестань.
- Чо-й-та я должон перестать?
- Я же могу расценить это как объяснение в любви – я же надеяться стану, поверю, страдать начну, мечтать…
- Дык куды ж ты денисся, милыя? И страдать, и мечтать, и любви алкать! А как ж’ть?
- Да ну вас!
- Если рыбак рыбака видит издалека, так уж Сатана Дьявола – чем дальше, тем дольше.
- Ух ты! Что бы это значило?
- Так это же очень просто, Леночек: если я – Белый Дьявол, то ты – как минимум, Белая Ведьма.
- Ага, это он так от любовной ответственности открутился! Ну – точно – Сатана! И у него в каждом населенном пункте – по ведьмочке. А тут – я со всей своей юропой, мало ему, врагу, заснеженной России с ее просторами – перенаселенный Старый свет подавай.
- Ле-еночка! Ну чего вы, ей богу? Ну, я же должен знать, что вы им про меня сказали – что они вам ответили…
- Они сказали: «О-о? Дай почитать», а я: «Не поймете и оценить не сможете, потому что по-русски вы ни бум-бум».
- А они?
- А они сказали, что у меня очень красивые…
- Что красивые? Признавайся!
- Неважно.
- Нет, важно! Что?
- Ну, словом, я их уговорила…
- Что красивые?
- А всё красивые.
- Ну, это-то верно, но что конкретно? Именно – что?
- Ой, ну просто Хаммерфельд ко мне, скажем так, расположен…
- Вот-вот-вот, я как раз про это, я бы даже спросил, каким именно местом он к тебе…
- Ффу, Владимир! А если я скажу, что он не столько ко мне, сколько… э-э-э… к моим предкам предрасположен?
- Все равно ревную! Я тоже не первой свежести юноша – вы же со мной не чураетесь за любовь гутарить? Почему это я стал вам Владимир?
- А почему это вы на «вы» перешли? Владимир такой! Вот вам!
- К предкам, значит? Я тоже тебе в отцы гожусь, девчонка.
- Не‘а!
- Почему это не‘а?
- Потому что к инцесту я не расположена, а на вас у меня вполне определенные виды.
- Да, деушка… У вас там в Европах все такие несдержанные на язык?
* * *
- Влад, я вам так благодарна…
- Еще чего не хватало.
- Опять я что-то не так сказала?
- Да прощаешься, как навсегда.
- «И, уходя, навек прощайтесь, когда уходите на миг». Но я и правда благо…
- Ты – мне? За то, что сделала для меня больше, чем все оставшееся человечество за всю предыдущую жизнь?
- Смешной! Обними меня покрепче.
- Ура, ты все чаще сбиваешься на «ты».
- Не буду.
- Нет будь.
- Не буду – чтобы позлить тебя. Ты такой смешной, когда кипишь!
- Караул: эмоциональное издевательство. Экспансия! Геноцид! Пытки!
- Нет, правда, мне было так хорошо с тобой, как в детстве. Я и правда, как девочка, а ты – не просто учитель-воспитатель, ты – подружка, друг, брат…
- Э-элли! Тоже мне, «друг, товарищ и брат»…
- Я вам не Элли!
- А кто?
- Я – твоя Леночка.
- Ты знаешь, мне доча недавно такой же титул присвоила.
- Какой?
- Пятый. Соседка… ну – по той квартире… которая заняла мне тысячу теньгушек до Алма-Аты…
- А, ну-ну?
- Вот она мне как-то сказала: «Ты же своим детям – мама, папа, бабушка и дедушка». А когда Владка в Екатеринбург ко мне приехала, добавила: ты, говорит, папа – моя лучшая подружка. Я так горжусь!
- Да, у тебя талант. У тебя талант любви – тебя нельзя не полюбить.
- Уж прям нельзя?
- Прям!
- Ты не замерзла? Так уютно возёкаешься у меня в подмышке – давай я тебя поплотнее закутаю.
- Замерзла. Улетать не хочу. Пойдем домой, а?
- Пойдем.
- Возьми меня к себе жить, а?
- А я разве не взял еще? Или уже?
- Взял? «Заведите меня, как собаку, вместо кошки – я вам отслужу(*)» Нет, я правда спрашиваю: возьмешь?
- А я тебе правда отвечаю: взял уже! Еще до того как ты мне…
- Отдалась? Это я тебе отдалась еще до того как ты меня взял. Тем более что ты меня так и не взял! Враг! Тать! Врун чертов! О-о! Теперь я понимаю всех этих несчастных, которых ты соблазнил! Теперь-то я им всем рога пообломаю!
- Со знанием дела?
- Вот именно!
- Надо говорить: вот-ы-йименно.
- Разве так правильно?
- Так вкуснее.
- Господи, да я бы и правда бросила всю эту несчастную Европу, если бы ты меня позвал.
- Ауф! Ну посуди сама: на что мне такая дурочка в доме? Да еще и здесь – на главном пересыльном пункте Урала. Здесь даже улица есть такая – Сибирский тракт называется.
- Правда, что ли?
- Ну вот не верит!
- Это та самая?
- Конечно! Именно по ней в царские времена каторжников прогоняли.
- Кошмар.
- Ну почему кошмар – история.
- Нет, я бы не хотела, чтобы после меня остался Сибирский тракт.
- Об чем базар, ваше высочество! Где уж какой-то там безродной Катьке до вас?!
- Ну, не такая уж она была безродная, даже по сравнению со мной, но все же. Город – это, скажем так, неплохо, а вот каторжный тракт…
- Хха! А как построить город без подъездных путей? Что-то я прям не охватываю всей гениальности величия вашего замысла…
- Ладно, с этим мы как-нибудь разберемся. Попозже. Сейчас есть дела поважнее: поцелуй меня! Сейчас же! Ой, уже «объявляется посадка»?
- Не паникуй – 25 минут до окончания регистрации.
- «Просим пройти»…
- Без тебя не улетят.
- А давай – улетят, а?
- Да давай – жалко, что ли?
Она вывинтилась из моей куртки и побежала к конторке регистрации…
…
- Можно перенести, билеты на следующий рейс имеются.
- Сумасшедшая.
- Заметно, да?
- Еще как.
- Ты правда разрешишь мне остаться?
- А я могу тебе что-нибудь запретить?
- Ты все можешь.
- И при этом ты все же надеешься совратить старого черта?
- Ага. Сил нет как надеюсь!
- О-ох…
- Да ладно, не бойся, улечу сегодня.
- Ле-еночка…
- Да я и не обиделась вовсе.
- Ле-ен!
- Отстань!
- Иди ко мне в куртку.
- Не пойду… Ой, как тут тепло – ты такой горячий!
- До самовозгорания! Поджигательница! По-моему, у меня теринпатунка под сорок!
- Теринпатунка?
- Это у меня дети так говорили - температурка.
- Хаммерфельд с ума сойдет.
- Ну вот видишь, тебе нельзя не лететь.
- Ой-ой-ой, нашел кого жалеть! Так я и поверила в твое сочувствие Хаммерфельду – как же! О себе печешься, эгоист несчастный!
- А-а-ка-ак-же! Издатель мой все-таки.
- Я твой издатель! И переводчик! И проводник! Ты на меня молиться обязан! Я – твоё…
- Ты – моё всё. Я по тебе уже соскучился, уже тоскую.
- Ага, вот я еще не улетела, а в груди уже…
- Щемит…
- Да-да, это не боль, а как-то… точно – щемит. И у тебя тоже?
- Аж плакать хочется.
- Ой, опять «просим пройти» - не пойду! Не хочу!!!
- Вот почему я ненавижу проводы.
- Ну нет, это… нет, как же?
- Я ЧУЖИХ не люблю провожать – тягостно это, натужно как-то, как «горько» на свадьбах. Невеста уже на сностях, а гости все норовят поприсутствовать при первом поцелуе. Дурость какая-то. А своих – как не проводить? Дочу, тебя вот… Ждать не умею и провожать боюсь. Будто и правда последний раз вижу тебя.
- Ты и правда плачешь?
- Почти.
- Не плачь – я же тебя люблю. Это ты меня не хочешь любить, а я… Я умираю – так сладко!
- Перестань, девочка, а то я и правда не отпущу тебя.
- Не отпусти, а?
- Не целуйся, говорят тебе! Прекрати, бандитка!
- Нет-нет, не бойся, я слетаю туда-сюда, а потом ты меня не отпустишь – ладно?
- О-о-оххх…
* * *
ТАК я провожал только Владку. Только один раз в жизни – в прошлом году, когда она улетала из Екатеринбурга. У меня было ощущение, что я ее больше не увижу. Никогда! Я становился на цыпочки, вытягивал голову, шею вывихнул, чтобы увидеть как она проходит паспортный контроль. Потом вместе с ней волок – мысленно, конечно – ее огромный чемоданище, воевал с выдвигающейся ручкой и пыхтел от злости и напряжения. Потом… Потом она скрылась за перегородкой. А потом опять появилась – всего на секундочку – махнула мне рукой. И больше я ее не видел. Так, чтобы почти близко и беспрепятственно, чтобы между нами был только воздух – нет, не видел. Ее фигурка еще пару раз мелькала за матовым стеклом таможенных закутков. А может, это была уже не ее фигурка. И тогда я побежал искать окно, в котором, может быть, будет виден ее самолет. Нашел на втором этаже витринное стекло, через которое наблюдался один кандидат-боинг – его готовили к вылету. К нему подали пассажирский трап. Он был далеко, но фигуры обслуги виделись четко. А прямо под козырьком, в семи метрах, урчал автобус – может быть, их повезут в тот Боинг именно на нем? Да, похоже. Вот в него зашла какая-то тетка… Была такая на паспортном? Не помню. Ага, а вот жирный боров, который все время загораживал ее там, в таможне, а теперь перегородил сразу все стекла в автобусе. Да, это они, ее группа, она где-то там, в салоне. Или не заходила еще? Курит где-нибудь, поросенок. Почему так долго? Хотя… До вылета еще куча времени – зачем я ее отпустил так рано, еще даже регистрация не кончилась. Я задергался, побежал искать другое окно, чтобы рассмотреть автобус с другого ракурса. Не нашел, вернулся. Приклеился носом к стеклу. За спиной борова, кажется, замаячила ее курточка. Ни черта не видно! Я встал на толстую трубу отопления, чуть не упал, прилепился всем телом к стеклу, оперся о него ладонями, поймал равновесие, вытянул шею. За спиной у меня захихикала какая-то девица. Она была с парнем. А может – с мужем. И провожали они либо тещу, либо свекровь. С облегчением. Они были спокойны и смеялись… Может быть, и не надо мной. Я их возненавидел. Ни за что ни про что. Хотя, может, они провожали борова – и тогда становилось понятно, за что я их возненавидел. Да, пусть так и будет – они провожали борова. А ее все равно не видать! Черт побери! Почему так долго?
Наконец, автобус выпустил облако вонючих газов, затрясся и медленно покатил по взлетному полю к трапу. Он плелся по фирменной кривой скучающим аллюром и серединкой своей гармошки остановился точно напротив трапа. Я видел, как скучно и привычно было автобусу выполнять этот тыщадвеститридцатьпятый маневр, и физически ощущал, как ему безразлично выплевывать из своего чрева полсотни пассажиров, которые летели в теплые края, в цивилизованные страны или на какие-нибудь международные симпозиумы – ему-то какое дело? Он же остается… И ее выплюнул… Или это не она? Не вижу! Чего они все толпятся? Вытянулись бы в цепочку… Ага, вот, поднимаются по трапу. Вот она!!! Да нет, это не она – это куртка похожая, разве у нее может быть такая необъятная задница? Или это – не ее задница? Да вот же она – совсем из другой дверцы вышла. Урра! Вижу! Ну конечно – это же только она ухитряется в толпе так размахивать своей сумочкой! Выронит же что-нибудь – там же у нее все документы! Свинюшка-бахрюшка! И телефоном – вот как можно так мотылять мобильником на веревочке? Сама же говорила, что он у нее срывался с цепочки, как праща – хоть бы она убила этого борова. Чего я на него взъелся?
Ага, вот она пошла по трапу - а-а-а! Ну конечно! Вот вам всем! Аккуратненькая! Элегантная! Девочка моя! Стройненькая! Слушай, чего это у всех уралочек такие задницы тяжелые – то ли дело… Нет, я все-таки тоже хороший кулинар – какую булочку состряпал! Во! Оглянулась! Нет, не на меня смотрит – какой-то хлыщ ей, небось, комплимент сальный отпускает! У-у-у, так бы и убил гада! Ай-я-яй! Не заходи, посмотри на меня! Да разве она увидит – она уже летит, она уже там… Всё. Зашла. Нету. Господи, только бы все было хорошо…
Боинг взлетел и с ревом потянул из меня последние жилы. Он набирал высоту и жилы мои становились все тоньше и тоньше, вибрировали на все более высокой ноте и выли у меня в душе уже не реактивным басом, а янгилановским дискантом – все тоньше и тоньше, до ультразвука… Пока не порвались. И тогда самолет сделал красивый плавный вираж. Такие пла-авные, солидные виражи закладывают только альбатросы над морем или тяжелые бомбардировщики перед бомбометанием. Они вот летя-яат так ме-едленно, кре-енятся на крыло-о-о, выра-авниваются – будто и не летят вовсе, а так, с пешеходной скоростью прогуливаются по небу. И этот Бо-оинг – тоже. Вытянул из меня последнюю жилу и оторвался. И улетел. Всё! Его уже совсем не видно.
…Приблизительно так же я провожал Элли. Только на стекле себя не распинал. И не плакал. А жилы у меня так же рвались, и надежда на встречу таяла, таяла, таяла, пока не угасла.
* * *
- Влад, привет, я соскучилась!
- Э-э-э, пардон?
- Прошу прощения, это квартира… ой, извините, я, кажется…
- Ах, да, Элли… э-э-э… Штейн, если я не ошибаюсь?
- Д-да.
- А, ну-ну, здравствуйте, как долетели?
- Так это ты?
- Извините, что-то не припоминаю брудершафота, на котором вы бы меня гильотинировали своей навязчивой любовью.
- Ах ты паразит! Ты так меня напугал! Убью сейчас!
- Убей, а? Сил уже нет.
- Так я же только прилетела, Влад, миленький.
- Ты У-летела сто лет назад! Я уже в Кольцове помирать начал.
- В Кольцове? А – аэропорт?
- Ох, Ленка-пенка, о-о-охххх!
- Да? Ми-илый! Люби-и-имый мой!
- Я вас…
- Оу?
- …уже…
- Ага?
- …почти…
- Так-так?
- …люблю – вы это мне сказать хотели?
- Нет, никаких почти…
- Подожди, это стихотворение такое.
- Да?
- Да, слушай, вот только что написалось.
- Читай скорее!
- "Я вас почти уже люблю",-
вы ЭТО мне сказать хотели?
Да, понимаю: не успели...
Позвольте, я вас перебью?
Ах, как же сладко ноет грудь,
как неохота пить лекарство,
какое милое лукавство -
миг объяснений оттянуть,
и знать уже, что вот он, вот,
не дети, чай, обоим ясно,
что мы давно уже согласны…
В мозгах какой-то хоровод...
Так я зачем вас перебил?
Да-да, мне ЭТО страшно слышать!
Еще страшнее – не услышать!
Ну, вот такой вот я дебил.
Да-да, конечно, ДОЛЖЕН - я,
как джентльмен - вообще обязан...
Язык во рту узлом завязан
и этот... как его?.. сушняк...
Сейчас я, чаю пригублю...
А впрочем, черт с ним, с чаем, ладно,
и никаких "почти" не надо,
послушайте!
Я вас люблю.
- Сладкий мой! Правда – любишь?
- Я што ли?
- Да я знаю! Я ВСЁ про ваши штучки ЗНАЮ! А ты вот откуда узнал про «никаких почти не надо»? Это же я только что произнесла?
- Произнесла, потому что я наколдовал.
- Наколдуй еще что-нибудь такое же прекрасное!
- Не-не, забесплатно не стану.
- Да я расплачусь какой хочешь натуровалютой!
- В кредит, стало быть?
- Ну ладно, чего ты, я же честная?
- Ты-то? Мня-мня? Не, не пойдет! Я это написал, потому что думал, что ты еще сто лет не позвонишь, помирать собрался, вот перед смертью – вместо завещания…
- А, помню: от внезапной скромности – да?
- От скоротечной.
- Ладно. Я сейчас еду из аэропорта домой, там у меня тяжелый разговор с родителем, потом кое-какие делишки… Так что позвоню не скоро – часа через два. Желаю тебе помереть от тоски по мне, чтобы написалось еще что-нибудь столь же красивое. Договорились?
- Ну, там видно будет.
- А я тебя все равно люблю. Забесплатно.
* * *
- Эй, привет! Ты живой?
- Не весь. И не очень. Или не я.
- И я тоже. Можно, я щас прям прилечу?
- Да все равно не успеешь.
- А если я попрошу встретить в твоем Кольцове мой хладный труп с последней волей наперевес?
- А, ну тогда мне придется выжить.
- Все, отправляю свой труп – встречай!
- Ой, какие мы дураки-и-и! Сколько времени потеряли-и-и…
- Это ты дурак! Я тебе себя сколько раз предлагала? Ночевать осталась, как дура безродная! Болван!
- А ты откуда знаешь, что я болван?
- Ойшшш, да я-то…
- Нет, погоди, это ведь я только что про болвана написал!
- Да? Успел?
- Еще как! «КОГДА БОГ И ДЬЯВОЛ ЕДИНОДУШНЫ» называется.
- Правда, что ли? Успел?
- Ага.
- Читай скорее!
- Прекрасных тридцать три часа
я «соблазнял» тебя стихами -
в аду и в небе не стихали
насмешливые голоса:
«Ты спятил, парень,- или как?
Ты ждешь, чтобы ОНА просила?
Болван! Она ж тебя простила!
Хоть поцелуй ее, дурак!»
- Умница! Прелесть какая! Я и правда простила! Ты откуда знал?
- Во! Вот и замечательно! Индульгенция получена – можно издеваться над девушкой дальше!
- Я тебе дам! Я тебе сейчас такой труп вышлю! Да я щас сама пешком прибегу!
- Ой, не, Леночка, мне твои ножки жалко.
- Ла-адно уж, но-ожки… З-зззмей!
- Искусатель?
- Искупитель!
- А ты уже искупалась?
- Душ наспех приняла.
- А можно – я тебя искуплю?
- Всю-всю?
- С головушки до пяточек.
- Уйди, а? Ты разве не знаешь как я этого хочу?
- Не-е-е, ты не так хочешь.
- Почему это?
- Ты знаешь как ты хочешь ПОЛУЧИТЬ удовольствие, а я знаю как я его хочу тебе ДОСТАВИТЬ.
- Ишь какой!
- Да-аа вота!
- А давай я пойду сейчас в ванну, закрою глаза и буду внушать себе, что это ты меня купаешь?
- А я? Я тоже хочу!
- И ты иди! Хором – давай, а?
- А ты потом позвонишь – после того как я тебя искупаю?
- Не зна-аю-уу, наверное, у меня сил не останется. Я усну, наверное, чтобы мне жутко-ужасный Сатана приснился. Да-а-а! У тебя же там глубокая ночь уже?
- Второй час.
- Все-все! Спокойной ночи, любимый!
- У-у-у…
- Пока-пока, все-все-все, а то у меня ванна убежит… от меня.
- У-у-у…
- Я тебя целую… Нет, ничего подобного, отдай обратно! Иначе я никогда не дождусь, чтобы ты меня первым поцеловал! Все! Пока! Я позвоню завтра.
* * *
- Доброе утро! Еле дождалась – ты уже проснулся?
- Нет еще! Я сплю и мне снится, что самая лучшая в мире женщина звонит мне – мне, представляешь? – и говорит: «Доброе утро! Ты уже проснулся?»
- А ты ей что отвечаешь?
- Привет, говорю, только это не правда и не может быть даже в самом сладком сне.
- А она тебе, глупому, знаешь, что отвечает?
- Что?
- Что ты глупый, но она тебя все равно любит до умопомрачения.
- Чьего умопомрачения – своего или евошного?
- Обоишного!
- Взаимоумопомрачительного, что ли?
- Но я же не знаю: ты ее любишь – которая во сне – или нет?
- А ты ревновать не будешь?
- Буду! Уже ревную!
- Тогда я ее еще больше люблю, чтобы ты совсем спятила от ревности.
- Уфф!
- Я обречен любить Елен,
хоть в юности была Надежда,
- Что-что? Какая еще Надежда?
- Безнадежная надежда. Ты слушай, это – ночной стишок.
- А, давай!
- Я обречен любить Елен,
хоть в юности была Надежда,
но это было мно-ого прежде,
чем этот - безнадежный - плен.
- О-о? Все? Это другое дело, это, знаешь ли, надо бы изучить, глазами исследовать. Это – все?
- Ле, ты чо? По три стишка в день – это, по-твоему, мало?
- Да я бы не отказалась…
- Ж-жжжадина!
- А почему ты обречен?
- О, это целая история! Тебе не попадался мой стишок «Маленький статист»(*)?
- Нет.
- Ладно, попадется еще… А у меня в семье одно время целых три Елены было.
- Да? Как это возможно?
- Очень просто. Супруга Елена родила мне старшую дочь Елену, А-Лену, Алёнку – это естественно, да?
- Само собой.
- Вот. А когда родилась младшая доча, немедленно возник вопрос: как же ее назвать, коли никаких других женских имен просто не существует?
- И? Бэ-Лена?
- И перерыли все словари, нашли Владилену, которая теперь Владка.
- Ага?
- Вот так вот!
- Так я у тебя, стало быть, Елена Четвертая? Или шашнадцатая?
- О-о… Нет, это дай подумать, этот титул так просто не утвердишь… Не по телефону, ладно? В галерее Людовиков тебе бы, конечно, самое место…
- Полагаешь, моей родовитости было бы достаточно?
- Ты знаешь, вот несмотря на всю твою балдежность, шкодность и хулиганство… Ты же – бандитка, да? Мальчишек дубасила в детстве только так – верно?
- Еще как! Боевыми искусствами всерьез занималась.
- Ну вот! Я так и знал! Назначаю тебя личным телохранителем! Согласна?
- Да я давно уже согласна. На всё.
* * *
И был день, и был вечер. Понедельника.
Да нет, не может это быть:
еще минута - и раздастся...
Звонок сломался, может статься?
Ох, как же вечер мне убить?!
* * *
И был день, и был вечер вторника.
Ах ты негодница, плутовка,
ты почему мне не звонишь?
Ну, погоди ужо: сгоришь
в аду на чертовой спиртовке!
* * *
- Ну, наконец-то! Здравствуй! Это – ты?
- «Нет. Год назад у нас сменился номер» - знаешь, как я плакала над этими строчками(*)?
- Правда?
- У-у-у, как белуга!
- А я средний плач написал.
- Почему средний?
- Ну, вчера был вторний, до того – понедельний, а это вот – средний.
- Плач? Как в «Слове»? Ты, стало быть, стоишь на крепостном валу, простираешь в небо длани, р-рррыдаешь и взываешь ко мне – да?
- Тьфу на тебя! Все изнахратила…
- Глупый мой! Да я еще больше соскучилась! Читай!
- Как?! вы не любите меня?
Как это странно… Как жестоко...
Как очевидно недалеко
элементарного вранья.
Вы не звоните? Ну и пусть:
я ЭТО вам не прочитаю,
не посвятю, не дописаю -
и пусть вас гложет ваша грусть!
На помощь к вам не поспешу,
не позвоню и не унизюсь!
пусть с вами больше не увижусь -
зато...
зато...
не согрешу!
- Ну как же я не звоню – я же звоню по три-четыре раза в день!
- Да? А между? А ночью?
НОЧЬ со среды на четверг
О! Как я отомщу тебе!
И не пытайся догадаться!
Эх, мне бы скинуть лет пятнадцать!
Ну, погоди же, бе-бе-бе!
Ах, ты вот так вот? Не звонишь?
А я… в гробу лежал бы краше.
Тебе и черт не станет страшен,
когда ты все же позвонишь.
У-уухх, я восстану из гроба!
О-о! Ты меня еще не знаешь!
Ты не звонишь? И не страдаешь?!!
Эх ты, нещ-щасная р-рраба!
А-а? Ты уже дрожишь? Дрожи!
Твой страх – во тще! И не напрасен!
Я буду истинно ужасен
Над этой пропастью во лжи!
Я обречен любить Елен -
Елен божественно-прекрасных,
«хоть это труд и стыд напрасный»
(А. ПУШКИН,
ниже - я, Влад ЛЕН).
- Бе-бе-бе? В смысле – 68бе?
- И все? Только это тебе и понравилось?
- Смешной ты! Ты - бе’е’е’е, вот тебе!
- Дразнишься, да? Знаешь, что я тебя отшлепать не могу.
- Это ты меня всю передразнил в своих ночных бреднях – и я уже не знаю: это просто талантливо, это гениально или только для меня и представляет какую-то поэтическую ценность. Слушай! Ты вышли-ка мне эти строки по электронке – я хоть их буду в руки брать по ночам.
- Ишь, какая хитренькая! А мне что?
- А я – я тебе… Да! Стоп! Это – важно, чуть не забыла! Это ты мне срочно – ср-ррочно, понял?- вышли свою фотку.
- С ума сошла? Или хочешь, чтобы вся Европа вздрагивала и заикалась по ночам от кошмара?
- Турак! Ой, какой сладкий турак мне попался! Так уж и быть: я твою фотку нормальным людям показывать не буду – только для… э-э-э… пропуска.
- Какого пропуска?
- Не твое дело! В издательство пропуска! Высылай – кому сказала!
- Ну ладно, раз так… В издательство?
- Влад! Не пищи! Трудно тебе, что ли?
- Да вышлю, вышлю, чё мне, жалко бедную Европу, что ли? Она и не таких чудищ видала…
- Вот и хорошо – только официозную фотку, не ту, которая с очками на носу, а в галстуке, ладно?
- Да ладно, ладно, вышлю, только не кричи на меня. А-а-а, а ты мне – чё?
- А я в целях садистско-мазохистского издевательства в жанре пыточного измывательства…
- Так-так?
- Вышлю тебе-бе’е’е’е…
- Так-та-ак?
- Серию своих фотографий для «Плэйбоя» - в абсолютном неглиже!!! Чтобы ты в своем гробу переворачивался по три раза за ночь!!!
- Ты? Снималась?? Для «Плэйбоя»???
- Типун тебе на язык! Нет, конечно.
- А где такие фотки возьмешь?
- Да нет у меня ТАКИХ фоток.
- У-у-у-у-у-у-у-у-у-у…
- Приличную вышлю. Что тебе, черту, стоит? Ты меня и на фотографии разденешь… Изверг! Хоть на фотографии…
НОЧЬ с четверга на пятницу
«Я встретил вас, я встретил вас» -
в каком же это было классе?
Ты сам себе уже опасен!
Окстись! Помрешь — тогда я пас.
«Ты проклянешь тот день и час,
когда на свет ты родилася...»
Нет, сам с собою не согласен:
а если позвонит сейчас?
Так не годится. Лучше — сяк:
«Желаю так тебе страдать я,
чтоб не нашлось такого платья,
чтобы не на-перекосяк!»
Стоп, в чем же, черт возьми опять,
она тогда к тебе приедет?
Ты — точно — спятил, явно бредишь.
Ложись-ка, братец, лучше спать.
- Эй! Ну и как тебе в гробу?
- Не спится.
- Я тоже ворочаюсь каждую ночь и… И еще, знаешь, я теперь боюсь ванну принимать.
- Да ну тебя! Так и ходишь грязненькая по своему издательству?
- Да нет, приходится иногда разрешать НЕ ТВОИМ рукам прикасаться к мое…
- Что?!! Чьим это рукам?
- Да моим собственным – чьим же еще?
- Дай сюда щас же свои руки! Я их отшлепаю!
ПЯТНИЦА (страстная)
Страдаю. Жду. Et caetera.
Нет! Не простю! Не извиню!
Вот щас возьму и позвоню!
Как — это только шесть УТРА?
Ну, ладно, подожду чуть-чуть,
пожалуй, правда, рановато...
Зачем она не во солдатах -
уже проснулась бы...
О, жуть!
О, как юдоль моя мрачна!
О, как печаль моя безмерна
(красивше будет «безразмерна»,
но станет рифма неточна).
НОЧЬ с пятницы на субботу
И все! И хватит мне висеть
и пестовать свои стигматы!
Не хватит никакой зарплаты,
чтоб это все...
перенесеть!
СУББОТА
(шабат-плач)
НЕ ГОВОРИ МНЕ,
ЧТО МЕНЯ ТЫ ОБОЖАЕШЬ
(воскресенье, апофеозо)
Понятно: ты меня не любишь...
Ну и не надо, не люби,
я не взмолюсь, мол, не губи!
Глупыха: фиг меня погубишь!
Я — нечисть, я — апрельский черт...
(Нет, ты — не мартовская кошка,
хотел бы намекнуть немножко,
да ладно уж: я слишком горд.)
И этот черт В ТЕБЯ влюблен!
Какой конфуз — куда бы деться,
черт просит женщину раздеться -
какой пассаж, какой бонтон!
И как назло — пока что пост
(грешить нельзя, пожрать неможно)
раздеть же — не поймите ложно -
он хочет, чтоб увидеть... ХВОСТ,
поскольку — если ОН влюблен -
так ты и так ему открыта,
не менее чем Маргарита,
которой Дьявол ослеплен.
Ну — да, я — Сатана, и — что?
Ты против что-нибудь имеешь?
Ты это МНЕ сказать посмеешь?
Да не посмеешь ни за что!
И что с того, что я, Сатир,
скупаю грешные душонки
и плаваю, как... в ополонке?
Да весь ваш мир - сплошной сортир!
Не ошибаюсь я, уймись:
я все про вас, людишек, знаю -
НЕ ПОМНИТЬ я предпочитаю,
что было и что есть с людьми.
«Что будет?» — что за чепуха,
никто про это знать не может:
не знает Бог, что мне положит
в финале этого стиха.
Так не противься, не дури:
ну, ты же видишь — бесполезно,
ты падаешь, и эта бездна
не вне тебя — внутри, внутри.
Уверуй, вдумайся, пойми:
СВЯЩЕННЫЙ ГРЕХ — какая слитность!
Елена! Это же — молитва,
послушай: «Черт! МЕНЯ возьми!»
Возьму, возьму!
Возьму!!
Возьму!!!
И ты сама не бойся — прыгай!
И станет жизнь сладким мигом
бездонного полета в тьму.
Душа твоя — уже моя,
так что ж ей — с телом расставаться?
Ну? Нет же? Не в чем сомневаться:
ты вся моя!
Моя!!
МОЯ!!!
*
- Влад, здравствуйте!
- Привет, Элли.
- Я вам не Элли! Владимир…
- Эт’почему еще?
- Я хаосая девоцка.
- С каких это пор?
- Минут пять уже.
- Не знаю, не знаю…
- Я вам гранки привезла на утверждение.
- Как это привезла?
- 68-бе.
- Бандитка! Я тебя люблю!!! Леночка! Ты правда здесь?
- Я же говорю: пять минут уже.
- Хулиганка! Прекрасная! Леночка! Входи же, что же ты не заходишь?
- Да эта ваша дверь дурацкая… Хотела свалиться, как голова на снег…
- Да я уже бегу! Тьфу, черт побери… Здравствуй! Леночек! Красавица! Боже мой, какая же ты красивая!
- Правда?
- Разрумянилась, что твое яблочко! Нет, прав Задорнов: в Европе, точно, одни дураки живут!
- Ну уж?
- Где их глаза? На кого они смотрят? Если бы я жил в Европе – я бы только на одну-единственную женщину и смотрел всю свою сознательную жизнь!
- Ой, поймаю на слове!
- Да лови!
- Ой, пойма-аю!
- Леночка! Умничка моя! Ты правда приехала?
- Так вот же я.
- Не верю… Можно тебя потрогать?
- Пора бы обнять - слегка хотя бы.
- А поцеловать можно? Слегка.
- Ну слегка разве что.
- Ой, входи же скорее! Пойдем!
- А поцеловать?
- Ле-е-ночка! Не издевайся над стариком.
- Как же я соскучилась!
- Перестань, чудо мое – так нельзя. Перестань, я прошу тебя – я боюсь.
- Соседей?
- Соседей? Да, и соседей – черной зависти… соседской… Леночка, перестань… ничего страшнее быть не может… я не могу больше – остановись!
- Здравствуй!
- Ты, наконец, перешла на «ты»?
- Я соскучилась – и только сейчас поняла, как же я соскучилась по тебе!
- Я умру сейчас – ты мне выбора не оставляешь.
- Я тебе умру! Я тебя буду мучить, пока сама не помру! Нет, гораздо хуже: я постарею на твоих глазах, я стану страшная, немощная, морщинистая, глупая…
– Впадешь в маразм?
- Ага! И все это – у тебя на глазах, чтобы ты наблюдал за процессом и страдал! Нет! Я еще и обвиню тебя в том, что ты всю мою молодость высосал из меня вместе с кровью! И заставлю каждый день по стихотворению мне посвящать!
- Ты иссушишь себя издевательствами надо мной?
- Да-а!!! О-о-о!!! Как я стану издеваться!!!
- «Эх, мне бы скинуть лет пятнадцать!»
- «Ну погоди же, бе-бе-бе!» Это ж надо, как ты мое это «бе» передразнил! Слушай, ты хоть сам-то понимаешь, насколько ты талантлив? Как мне понравило-ось: «О, как я отомщу тебе»…
- Правда? Только это?
- Нет, мне все очень понравилось… Это же – мне? Всё?
- Конечно, прекраснейшая! Кому же еще? Да еще и не все.
- Как не все?
- Ты же не позвонила вчера – я сочинил «шабат-плач»(*).
- Да? Читай сейчас же!
- Здесь, в подъезде?
- Влад, ты думаешь, мне не страшно?
- Ой, тебе-то чего бояться? Ты такая молоденькая – у тебя таких, как я – да получше, да помоложе, да поздоровее…
- Я хочу сына. С тобой.
- О-о-о… Может быть, мы все-таки войдем?
- Испугался?
- Глупая ты совсем. И жестокая – ну как все патологические красавицы.
- Если бы ты знал, насколько это сложнее для меня, чем для тебя – ты бы не испугался.
- Да я и так не испугался! Говорю же: глупая совсем. Я же старенький, мудренький, как сушеный гриб – мне бояться уже давно нечего.
- Но я же вижу: ты аж с лица спал…
- Спал? С лица?
- А как правильно? Ну – сник, побледнел…
- Да нет, выражение-то правильно употреблено, пожалуй, только вот ситуации не соответствует. Сына? Это… Это, Леночка…
- Да я помню: Валера с Верой тоже обсуждали этот бабский бзик(*).
- Там другое.
- Ты не представляешь, насколько другое!
- Да я-то как раз представляю – это ты, девчонка, не представляешь. У тебя гормоны взбесились, тебе рожать пора.
- Да, взбесились! Да – пора!! Еще как пора!!!
- Только вот не со мной – не с таким сушеным грибом.
- Это мы еще посмотрим, насколько ты сушеный.
- Интересное кино! Это как же? Изнасиловать изволите?
- Да! Еще как!
- Жаль, что мы уже вошли.
- И не рассчитывай! Даже не думай об этом: теперь уже не прогонишь!
- Да нет, я к тому, что изнасилование на нашей лестничной клетке выглядело бы куда криминальнее. И убедительнее. Европейская 28-летняя красавица насилует бывшесоветского пенсионера! Представляешь, какая это будет сенсация? Один заголовок чего стоит!
- Я сама напишу этот репортаж!
- У-у-у, класс какой! Высший пилотаж! Репортаж без презерватива!
- Фу, какая гадость.
- Извращенка на ступеньках! Европейские аристократки издеваются над российскими малоимущими! Провонявшая штукатурка осыпается на обнаженную спину извращенки…
- Которая потрясает основы морали и фундаменты хрущевок! Ну все, хватит резвиться… Гадость какая…
- Пойду чай поставлю.
- Я с тобой – можно?
- А чего тебе нельзя? Тебе все можно.
- Все еще все? Все-все-все?
- И еще столько же.
- А поцеловать?
- А вот этого как раз нельзя!
- Как это? Ты? Мне?! Запрещаешь?!!
- Не запрещаю – умоляю, к разуму взываю. Последний раз…
- Плевать моим гормонам на твои разумы!
- Графи-иня, как вы можете так выражаться? Уйди от меня! Я обожгуся! Не тронь дедушку! Дедушке больно. Ленка, перестань! Ле… Боже, как ты сексапильна!
- Ты же меня еще не обнимал толком.
- И не надейся.
- Я тебе правда нравлюсь?
- Вот еще! Едва терплю. Вот выйдет интервью…
- А я стану по поводу переводов консультироваться. Утверждать каждый абзац. Пока не поцелуешь – не утвердю. Или не утвержу?
- «Дю» лучше.
- Почему?
- Мягче.
- Как вот здесь?
- Бандитка.
- Насильница?
- Садистка.
- Люблю тебя.
- Нельзя.
- Почему?
- Грех это.
- Ой, напугал. Развратницу? Ха-ха!
- Леночек!
- Я же вижу: ты меня тоже хочешь.
- Разглядела! Надо же, какая проницательность! Да тут и мертвый встанет!
- Нет, мне одного твоего желания мало – я подозреваю, ты меня тоже любишь.
- Тоже? Очень может быть!
- По-настоящему?
- А вот тут как раз вопрос. Ленчик, я понимаю: ну вот нравимся мы друг другу, мозги у нас в резонансе, ощущения совпадают, юмор одинакового качества, много всего и всякого сочетается – но…
- Плюс меня тянет к тебе. Биологически. А тебя?
- Оуфффф…
- Да?
- Да. Да, черт побери! Да! Да!! Да!!! Конечно! Естественно, безусловно, разумеется - не может НЕ…
- Ну вот, видишь, сам сказал: ЕСТЕСТВЕННО.
- Да в этом-то все дело! Вот если бы – ты прости, конечно… Ой, аж страшно…
- Говори.
- Вот, понимаешь, если бы все было так просто: приехала взбалмошная аристократка, восторженная дурочка, фанатка – так чего еще желать дураку на излете последней потенции? Вперед – в койку!
- Я бы так не хотела.
- Вот видишь! Я тебя люблю не так.
- Любишь?
- Кто – я?
- Ты сказал: ЛЮБЛЮ.
- Я сказал: НЕ ТАК.
- Нет, сначала ты сказал: ЛЮБЛЮ. Сказал или не сказал?
- Я?
- Ты! Зарежу сейчас! Сказал?
- А, ну раз так ставится вопрос…
- Сказал или не сказал?
- Под угрозой давления, с учетом возможного раздавления в лепешку… Ой! Да! Сказал! Признаюсь!
- Повтори!
- НИ-ЖА-ШТО!
- Заберешь свои показания обратно?
- НИ-КАВ-ДА!
- Что «никогда» - не заберешь никогда или не признаешься никогда?
- Я уже признался.
- В чем? Суд требует четких и ясных показаний, исключающих всяческую двусмысленность! Признавайтесь, обреченный!
- Признаю-у-сь! В обмен на гарантию сексуальной безопасности и физиологической неприкосновенности.
- Будет вам неприкосновенность!
- Вот такая же плотная? Стенке больно! Косяк сломаешь!
- Чей костяк?
- Дверной косяк.
- Он тебе больше не понадобится!
- Чай кипит! Ур-ра! По всем канонам гостеприимства я обязан заварить чай. Свободу уральским чайханщикам! Руки прочь от объектов гостеприимства!
СУББОТА
(шабат-плач)
НЕ ГОВОРИ МНЕ,
ЧТО МЕНЯ ТЫ ОБОЖАЕШЬ
Понятно: ты меня не любишь...
Ну и не надо, не люби,
я не взмолюсь, мол, не губи!
Глупыха: фиг меня погубишь!
Я — нечисть, я — апрельский черт...
(Нет, ты — не мартовская кошка,
хотел бы намекнуть немножко,
да ладно уж: я слишком горд.)
И этот черт В ТЕБЯ влюблен!
Какой конфуз — куда бы деться,
черт просит женщину раздеться -
какой пассаж, какой бонтон!
И как назло — пока что пост
(грешить нельзя, пожрать неможно)
раздеть же — не поймите ложно -
он хочет, чтоб увидеть... ХВОСТ,
поскольку — если ОН влюблен -
так ты и так ему открыта,
не менее чем Маргарита,
которой Дьявол ослеплен.
Ну — да, я — Сатана, и — что?
Ты против что-нибудь имеешь?
Ты это МНЕ сказать посмеешь?
Да не посмеешь ни за что!
И что с того, что я, Сатир,
скупаю грешные душонки
и плаваю, как... в ополонке?
Да весь ваш мир - сплошной сортир!
Не ошибаюсь я, уймись:
я все про вас, людишек, знаю -
НЕ ПОМНИТЬ я предпочитаю,
что было и что есть с людьми.
«Что будет?» — что за чепуха,
никто про это знать не может:
не знает Бог, что мне положит
в финале этого стиха.
Так не противься, не дури:
ну, ты же видишь — бесполезно,
ты падаешь, и эта бездна
не вне тебя — внутри, внутри.
Уверуй, вдумайся, пойми:
СВЯЩЕННЫЙ ГРЕХ — какая слитность!
Елена! Это же — молитва,
послушай: «Черт! МЕНЯ возьми!»
Возьму, возьму!
Возьму!!
Возьму!!!
И ты сама не бойся — прыгай!
И станет жизнь сладким мигом
бездонного полета в тьму.
Душа твоя — уже моя,
так что ж ей — с телом расставаться?
Ну? Нет же? Не в чем сомневаться:
ты вся моя!
Моя!!
МОЯ!!!
* * *
- А разве ты не обязан жениться – после всех этих издевательств?
- Ну, во-первых, это гусарская ловушка, а я всего лишь штабная крыса. А во-вторых, не на каждом биваке случалась церковь – так что я вовсе не по своей вине…
- Так-так, церковь перед ним опять провинилась!
- Девочка! Я ровно в два раза старше тебя!
- Это ты четыре года назад был ровно – теперь меньше. Я уже все посчитала – не спорь со мной! Теперь с каждым годом наша разница уменьшается! А к моей старости исчезнет совсем! Не смей сопротивляться! Ты – мой! Никому не отдам!!!
- Господи! Мечта поэта… А-а, вот, придумал: я не желаю расставаться с мечтой. Ты – моя мечта… Ты – вообще воплощенная мечта любого мужчины…
- Мне любых не надо! Еще мне не хватало – каких попало и всех подряд! Кракс! Я хочу быть мечтой единственного мужчины.
- Ну вот. Договорились: ты – моя мечта! Всё! Я буду о тебе мечтать всю оставшуюся жизнь! Лаура! Беатриче! Джоконда!
- Фиг тебе! Будешь мечтать в моем физическом присутствии, понял?
- Ну ладно – лишь бы не в физиологическом.
- Эй-эй-эй!
- Ай-я-яй! Ляй-ляй-ляй! Я выкрутился – ха-ха! Никаких супружеских обязанностей! Хе-хе-хе. Хо-хо-хо!
- Ах так? Так, да? Ну, ладно – погоди! Ты у меня еще попляшешь!
- «Тебе и черт не будет страшен»?
- Вот-ы-йименно! Ты у меня еще попросишь! Ты у меня в ножках валяться будешь!
- Ах, какие ножки – в таких и поваляться не грех.
- А так? А вот… вот так вот? А? А вот еще чуть-чуть, чтобы аж трусики видны были… Видны трусики?
- О-о-о?
- Видны, я спрашую?!!
- О, какие у вас ножки – у-у-у…
- Нравится?
- О-о-о!
- Ага?
- Угу! Да-а, слушай, я тебя явно недооценивал.
- Не подходи, враг! Кобель!
- А можно погладить вашу ножку? Обнять, а? Почтительно, а? Одну хотя бы? Ой, нет! Не-не-не, нажашто.
- А-а-а, попался? Почтительно… Знаем мы вашу почтительность! Ах-хаааа? Во-о-от, теперь я знаю!
- Иди сюда, террористка, иди ко мне на ручки, хулиганка. Садись, вот так вот, ки-иса, котеночек, ти-игрочка моя, рычалка сладкая… Сожрешь ведь меня – и не подавишься.
- И даже косточек не выплюну.
- Жадная, да?
- Голодная! Изголодавшаяся! Ты меня заморил. Понюхать даешь, кормить – не кормишь. Издеваешься…
- Боюсь.
- Так и я тоже боюсь, только я уже не могу больше.
- И я тоже.
- Но уж теперь-то я над тобой поиздева-аюсь!
- Как?
- О, я знаю!
- Давай!
- О, ты еще запросишь пощады!
- Уже прошу – только ты мне не давай! Ну – пощады, в смысле. Издевайся подольше – хорошо?
- О-о-о! Пальчик… щиколотку… бюстик…трусики… Нет, трусики я, пожалуй… Вот! Где мой пояс верности? Цепь есть? И замок…
- Амбарный?
- Большой такой, висячий.
- Амбарный и есть.
- Есть, да?
- Замок, да? И цепь – да?
- Ага.
- Да пожалста – я как раз не против! И ключ выброшу!
- Выбросишь?
- Выброшу.
- Чтобы никому, кроме тебя?
- И мне – тоже.
- Зубами грызть будешь!
- Цепь-то? Не-е, цепь у нас пусть будет волшебная – неразгрызаемая и неперепиляемая, замок неоткрываемый и никаким отмычкам не поддающийся.
- Согласен?
- Согласен.
- А давай!
- А нету.
- Чего нету?
- Ключика нету. Низ-зя!
- Погоди, это ты меня, что же, на вечную девственность обрекаешь?
- Во-от, видишь, вот ты уже и напугалася.
- Стоп токинг! Ах ты изверг! Это как же – это ты от меня тоже отказываешься?
- Да не тоже, а в первую очередь. И цепь я уже надел, и замочек защелкнул, и ключик-то зашвырнул подальше – чтобы ты не нашла.
- Ага, это ты хочешь, чтобы я зубами грызла – да? Не жалко тебе моих зубов – да? Ты почему меня не хочешь, Влад? Нет, хочешь, но не берешь – почему? Я же вижу: хочешь!
- У-у-у как хочу!
- Тогда в чем дело?
- Я же тебе говорил уже: вот если бы ты была дурочка и фанатка, если бы речь шла только о том, чтобы по… ну… поприятнее время провести – тогда пажалста, жалки нету. А ты ведь сына сразу же запланировала – еще цепями не повязала, а ключик уже вышвырнула.
- Так. Давай без ключиков. Всё! Достал!! Убью сейчас! Отвечай мне щас же: ты меня любишь?
- Ого?
- Нет???
- О-о-о-у…
- Нет?!!
- Ле…
- Нет, значит? Тогда другое дело. Тогда…
- Торопыжка… Иди сюда.
- Не пойду.
- Иди. Люблю, конечно.
- Да ну тебя.
- Только права не имею.
- О-о-х, Влад, ну про какое такое право ты говоришь? Ну, это вот если бы я про всякие там процедурно-протокольные сложности начала… Это бы еще понятно, про это мы еще поговорим, но у тебя-то – у тебя – какие такие органичения? Папа римский запретит? Или как там вашего супер-главного батюшку величают? Ты же – главный богохульник всех времен и народов, всех континентов и галактик! Или может ты – тайный еврей? Подпольный семит – раввин не одобрит?
- Я, лапа моя, сам себе раввин, батюшка и мама римская. Я иногда, чтобы таким вот девчушечкам, как ты, мозги поплотнее запудрить, говорю: «Милочка! Да я – твоя воплощенная мечта о свободе!» Вот только не богохульник. Я – скорее черт-святоша.
- Безгрешный Дьявол? Непорочный Сатана?
- А ты – маленькая такая ведьмочка. Юная совсем.
- Какая же я ведьмочка? Я - девочка-перестарок на излете первой молодости.
- А я – на излете первой старости, что ли? Или последней?
- Да это неважно, милый! Никакого значения не имеет, любимый! «Не так уж много нам любить осталось».
- И звезд не так уж много впереди.
- «Ты плачь еще – я буду просто счастлив и привезу нахально-рыжий апельсин»(*) - мне так нравится!
- И это помнишь?
- Да я уже все, что нашла, вызубрила наизусть и ни когда больше никого другого цитировать не стану. Хватит с меня и одного гения. На всю оставшуюся…
- Ой, перехвалишь! Ой, в обморок от удовольствия…
- Стой смирно и не шевелись. Замри, тебе говорят. Не отстраняйся, кому сказала?
- Да это я просто ногу отставил – надо же упереться… Что ты делаешь? Упаду ведь…
О-о-о, бой! В обморок же…
- Вот, правильно! А вот ты мог бы потерять сознание, не падая в обморок?
- Не пробовал.
- Придется. Ты будешь меня слушаться?
- Всю жизнь? Как чудесно ты пахнешь…
- Хоть раз в жизни.
- Слушаюсь. Амброзия…
- Амброзию пьют.
- И я пью твое дыхание – напиться не могу.
- Ага? То-то же! Ты уже потихоньку руки распускаешь?
- Нет, только головушку твою, волосы… О, как мне вкусно!
- Все, выключай свое сознание, я тебя загипнотизировала.
- Нижашто! Я тогда вкуса твоего не почувствую. Обонять-осязать не смогу.
- А ты обоняй-осязай, но безмозгло.
- Да уж какие тут мозги, тут впору помереть от переизбытка ощущений.
- А куда это пошли твои руки?
- Ах, это? Это они волосики твои поправляют – на плечах, на спине…
- А ниже?
- О, какая античность, амфорность!
- Нравится?
- Ты прекрасна! Талия… Амфора…
- Это не амфора – это попа называется по-русски.
- Амфорная попа.
- Но не аморфная, надеюсь?
- Пока не смею знать, но по первому впечатлению она у тебя тугая, как мячик.
- Пра-авильно впечатляешь – ни грамма лишнего.
- А животик маленький все же есть – я чувствую. Он мне давно уже мозги туманит.
- Я же не девочка все-таки, сто лет уже. А женщине положено иметь маленький такой животик – на всякий случай.
- На вполне определенный случай – детеныша защищать.
- И я уже хочу его защищать. Твоего.
- Не своди меня с ума – я лучше сознание потеряю.
- А я найду, ладно? И тебе не отдам. Присвою, а? Отдай мне свое сознание, а?
- На что тебе сумасшедший?
- Так ты же ко мне сойдешь, сойдешь со своего ума в меня – давай?
- Де-евочка…
* * *
О, какая это грудь! Сиятельно-белая, предрассветно-розовеющая, гладкая, нежная и упругая даже не на ощупь, а просто по форме. Глаза подсознательно угадывают ее непорочность и восхищаются бледно-алой коричневатостью маленького соска - еще нераспустившегося бутончика, еще не пористого, не разработанного, не разрыхленного и окруженного четким нимбом невинности. Женская грудь пахнет совсем не так, как шея, плечи, живот, ножки или треугольник между ними. Женская грудь источает аромат предмолока, от него исходит и свято воскуряется дух млека – даже если женщина еще не рожала и не вскармиливала, не вспитывала и не причащала млеком своего живорожденного детеныша.
И эта грудь сейчас принадлежала только мне, мне одному - и сыну, и святому духу, и отцу ее желанных детей. Она ждала моих прикосновений, она физически желала, чтобы я облюбовал ее своими ладонями, чтобы приник своими губами к ее соскам, и чтобы губы эти были непременно жаждущими – вожделеющими, дикарски-голодными и осторожно-нежными одновременно, голодно сосущими и благодарно ласкающими, проникающими и приникающими, согревающими и нежащимися, желающими взять все без остатка и отдать всего себя в этом взаиморастворении.
Нет ничего прекраснее девичьей груди – и за одно лишь это чудесное творение богу можно простить миллион нелепостей, из которых он сотворил человека и человечество. А тех, которые выдумали прикрывать это совершенство тряпками, я бы – так уж и быть – простил за это сладостное чувство, за этот финал разлуки, за эту почти уже встречу, когда ты ее еще не увидел, но уже знаешь: вот она! Наконец-то! Когда аромат ее ауры уже одурманил тебя первой же своей молекулой, уже обволакивает твое существо, проникает в мозг, вливается в душу и лишает последних сил. Аве, боготворная, аве!
* * *
- Я тебя жажду, глупый! Твое неадекватное благородство слегка подзатянулось и превращается в нечто чрезмерно противоположное. Я умираю пить хочу – а ты… У меня уже те только во рту – во всем организме пересохло, скукожилось все, горит, томится и просит – а ты…
- Да я боюсь, что в этом все дело: природа требует свое… Ой, то есть, не свое, а именно то, чего бы ей не надо.
- Как это?
- Ну как водку, наркотик, табак вот этот проклятый… А потом ка-ак окажется, что тебе это все и не надо совсем – и-и-и… И что тогда?
- Да не знаю я, что тогда! И знать не хочу! И тебя прошу…
- Так я же как раз для этого и человек. В смысле – сапиенс.
- Дурак ты для этого! Ты меня прости, ей богу, но по-моему ты – просто дурак! А я – еще большая дура!
- Эй-эй-эй!
- Обиделся? Да сколько хочешь!
- И нисколько я не обиделся. Меня ты можешь оскорблять сколько влезет, а вот мою возлюбленную – не-поз-во-лю! Ясно? А ну, проси прощенья щас же!
- У кого, не поняла, прощения - у себя, что ли?
- Ишь чо захотела! У меня будешь вымаливать прощенья за оскорбление моей возлюбленной. Ну, то есть, за оскорбление себя, которая моя.
- Нет, я, пожалуй, не просто дура – я просто никчемная дура. Никому не нужная, несексапильная, некрасивая совсем и вовсе ни капелюшечки, и никакая не амфорная, а вот-ы-йименно амо-орфная, инфузория-туфелька примитивная, безмозглая, тупая…
- Безмозглая не может быть дурой.
- Чо-й-та она не может?
- Не сапиенс потому что.
- Ага, а некрасивой, стал’быть, может? Я, стал’быть, недостаточно сексапильная на твой извращенный вкус? Амёба – да? Тупая – да?
- Скандалистка.
- Не-сапиенс не может быть скандалисткой.
- Чо-й-та она не может? Вот же – есть!
- Уххх, как бы я хотела тебя съесть! Прям так и сожрала бы с хрустом и чавканием – аж слюнки текут.
- Во-от! Все вы, женщины, такие вот и есть! Сначала жрут поедом, а потом удивляются: а чего это нам любить, мол, некого? Все, мол, какие-то занюханные, несвежие какие-то, пожеванные да обглоданные. Девочка, да ты и правда сдурела?
- Ага.
- Слушай, у тебя мозги остались? Хоть маненечко?
- Не’а.
- И чиво мне теперь с тобой делать?
- А что хочешь. Любить. Сделай со мной любовь.
- Ол ю нид из лав?
- Ага. А еще лучше – сделай со мной ребенка. Сына желательно.
- Кому желательно?
- Мне желательно. Да и тебе… у тебя же уже есть две дочери? Вот. Сына не хватает. По-моему. Так мне кажется.
- Так. Последний раз спрашиваю: ты все это серьезно?
- Да уж куда серьезнее.
- Элли Штейн!
- Я тебе не Элли…
- Клянетесь ли вы любить этого… эти жалкие остатки… ну ладно уж – мужчину в горе и в радости…
- Клянусь!
- Я еще не закончил. В болезни и… Слушай, чего там еще спрашивают?
- Берете ли вы этого мужчину в мужья? Беру!
- Не-не-не, ты погоди.
- Это ты погоди. Ты берешь меня в жены?
- Спятила.
- Да, спятила.
- Лечить пора.
- Безнадежно. Берешь?!
- Девочка, эта клятва – это тебе не халам-балам! Шуточки кончились. Мало того, что это публичная клятва – это бы еще полбеды, вот публичную-то клятву и нарушают сплошь и рядом… Это еще и внутренний настрой, это клятва самому себе, богу – если хочешь…
- Вот я и клянусь.
- Богу?
- Тебе! Ты – мой верховный бог!
- Ну все ясно. Ма-ама… Маммму-у-уля, караул. Где моя смирительная рубашка.
- Не нужна мне смирительная рубашка.
- Мне нужна.
- А кто тут больной?
- Ты больной, а я – буйный. Слушай, пожалей меня, а? Я ведь тоже человек… почти. Я ведь и не сдержаться могу – сил ведь нет. Я же соглашусь сейчас!
- Наконец-то!
- Ага! О! Есть!!! Нашел! Еврика! Иже найдется какой-нибудь дурак, который знает, почему этот брак не должен состояться – пущай он скажет об этом сейчас или не базарит никогда! Я знаю! Я – больной!
- Это я больной, а ты – буйный. Но я все равно тебя люблю, даже буйного.
- Бр-р-р! Тихо! Свидетель кляузничает! Самый интересный момент свадьбы: интимная грязь. Я неизлечимо болен.
- Я уже поклялась: и в болезни, и в горе… И в грязи – тоже. Интимной – желательно.
- Не-не-не, погоди, ты сначала спроси – может, у меня СПИД? А? Или там проказа какая…
- Нет у тебя никакого СПИДа, а проказа – только от слова проказник. Все остальные болезни я из тебя выбью. Пытками. Вырежу самолично!
- Элъли!
- Я тебе не Эль-Ли. Ты будешь клясться сегодня?
- Клянусь: не буду!
- Я тебе дам «не буду»! Я тебе… А ну клянись! Живо!
Она завалила меня на спину, оседлала, распяла, придавила свой сладкой грудью и слегка укусила за нос:
- Нос откушу!
- О! Давай! За безносого не пойдешь.
- Я тебе вообще все пооткусаю, чтобы никому не досталось,- и легонечко так поцеловала в уголок губ.- Ну поклянись, а? Ну что тебе стоит?
- Нда… «А сдуру давши клятву, Просто «я люблю» сказамши – Человек, считай, приехал…»(*)
- Я помню – это не про нас.
- Девочка, это все слишком серьезно. Вот ты увидишь: все уже изменилось. Неотвратимо! Вот мы еще не обвенчались, а ты уже моя.
- Давно уже. Только ты еще не мой.
- Да какое там не твой – позволил бы я какой-нибудь Варваре нос мне откусывать!
- Какой еще Варваре? Ах ты варвар!!! Не успел жениться – уже на Варек заглядываешься? Что еще за Варвара?
- Ты чо, и правда не знаешь?
- Откуда мне знать про всех твоих Варвар? Они меня не интересуют! Всё! Кончились!
- Да это просто присказка: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали».
- А, не знала… Так ты – мой?
- О, господи… Ну давай еще чуть-чуть нет, а? Последний глоток холостяцкой свободы, а?
- Сколько тебе нужно? Четверть часа? Сорок минут? Свободы…
- Уфф… Ну ладно, постараюсь уложиться. Давай, слезай с меня – ишь оседлала, будто я ей – мерин.
- А что это – мерин? Знаю, что конь, но почему сивый?
- Сивый мерин? Сивый – это цвет, в смысле – масть.
- Масть – это профессия уголовника?
- Слушай, ты все перепутала и меня стреножила с ног до головы. Ты с меня слезешь сегодня?
- Да, кремень! В жизни не видела мужчины, который не… это самое… Вот чтобы на нем – да еще и так – лежала всеми своими прелестями ТАКАЯ женщина, а он – ни блям-блям! Слушай, это же оскорбительно! Ты меня не просто унизил – ты меня изничтожил… Или уничИжил? Или уничижИл? Слушай, ты что себе позволяешь? Я – женщина, в конце-то концов?
- О-о, еще какая!
- Какая? ТАКАЯ? Или какая-то не такая – так себе, в смысле?
- О-о-о!
- Ну а что же ты тогда?
- Блям-блям? Понимаешь, вот как раз мерин – это конь, которого не интересуют коровы…
- Я тебе дам «коровы»!
- Ой, то есть, лошади. Точнее, это лошадям такой вот мерин уже не интересен. Понимаешь?
- Ага, поэтому у него глаза грустные?
- Нет, ты опять перепутала. Это у коровы спрашивают: почему у тебя глаза такие грустные? А она: вот я бы посмотрела, какие у тебя были бы глаза, если бы тебя два раза в день доили и всего раз в год к быку водили.
- Дразнишься, да? Раз в год, да? Я тебе – корова, да? Хуже лошади, да?
- Слезешь ты с меня?
- Ни-кав-да!!! Ни-жа-што!!! Не дождёсси! Всё, милый, хана тебе! Мой!!! Никому не отдам! Клянись, гад! Женись, мерзавец, а то я на тебе женюсь!
- Да твой, твой.
- Клянешься?
- Ойш, да клянусь, ну тебя на фиг, только слезай, а то последние остатки гениталий оттопчешь.
- А мне так сладко.. там… так тепло сразу стало… так влажно… Неужели ты совсем… Эй, ты, что, и правда…
- Да нет, лапа, не совсем еще, хотя всякие там простатиты с аденомами наверняка уже завелись.
- Ну, это мы справим.
- Справляют праздник, с болезнями справляются, а недостатки исправляют – андестенд?
- Угу. Но ты – пока не мерин?
- Как же, дождешься, и даже не рассчитывай на это! Порох в пороховницах еще… ого-го!
- А почему тогда я тебя до сих пор соблазнить не могу? Куда еще дальше?
- Некуда, милая. Если бы не мой могучий интеллект…
- А давай я тебя… это… вырублю, а? Временно. Стукну по башке колотушкой…
- «А Герой как раз успеет Встать и прыгнуть на врага»?(*)
- «О, как это будет славно! КАК он станет издеваться! Нанесенные обиды он вернет…» Только давай он вернет ЕЙ с лихвой, а? Сексуальные обиды – а? Вернешь с лихвой? Я тогда еще маленько смогу потерпеть – четверть часа, минут сорок максимум.
* * *
- Я хочу жить с тобой. Жить. Только не здесь, конечно. Ты поедешь со мной? Вот твой паспорт, ты – гражданин княжества Монако…
- Жить? Долго и счастливо? Вечно?
- Нет, вечно – это…
- Ах, девочка… Ты хочешь увидеть мою старость и немочь?
- Сейчас – нет, не хочу, не готова, но потом я привыкну…
- И, наконец, мою смерть?
- НЕТ!!! Если думать об этом – нельзя жить.
- Если думать об этом – нельзя любить.
- Но мы же живем! И любим!
- Живем плохо, любим мало. Осторожненько, с оглядкой.
- Это ты – с оглядкой.
- Я уже старый.
- Но у меня останется твой сын! И потом, это случится не так скоро – я успею… поумнеть.
- И разлюбить?
- И смириться. Или уверовать. Или умереть – мало ли…
- Вот видишь? Тебе невозможно отказывать. Тебя невозможно отговорить.
- Работа такая.
- Репортерская?
- Почему, не только репортерская. Царская.
- Слушай, у тебя были случаи, чтобы тебе хоть кто-нибудь отказал?
- М-м-м… Что-то не припоминаю. Папа, разве что… Ты вот.
- Вот-вот! Избалованная девчонка!
- Не-ет, лучше давай я буду неотвратимый рок.
- Самозванка!
- Судьба твоя! «И никто ее не видел, хоть никто и не избегнул, изменить пытался каждый, да никто не возлюбил; но когда приходит мудрость или укоряет совесть, и берет за горло старость - НЕ СУДЬБА. Увы! Аминь!»(*)
- Ух ты! У тебя прекрасная память.
- Ничего подобного: память у меня избирательная и цветная.
- Избирательная – понятно, а цветная?
- Ассоциативная. Я мучаюсь, вспоминая имя, но по первым нотам голоса в телефоне вспоминаю все, что связано с человеком…
- А-а, ну, это… Этим страдают все ленивые глупцы.
- Ты тоже?
- А-ка-ак-же!
- О, в компании с такими глупцами я готова провести все жалкие остатки своей грешной жизни. А давай я буду исполнительницей всех твоих мечт?
- Мечт?
- А как?
- Никак. Так не бывает – а потому правильной грамматической формы для выражения данного конкретно-бредового и параноидально-неисполнимого обещания просто не существует.
- З-зануда!
- Это не я зануда, это «велик могучим русский языка»… Чо ты смеешься? Язык - как природный процесс – штука гениальная. Чо надо – есть в аасортименте, чо даром не надь – того, «звиняйте, бананьев немае».
- Влад! О, боже, Влад, я так больше не могу! С ума сойти – я уговариваю мужчину!
- Девочка…
- Влад, может быть, нам все же попробовать?
- Эл! Милая…
- Ну, ты же видишь: я люблю тебя по-настоящему. Ты мне веришь?
- Да верить-то верю. Тебе – верю, конечно, котеночек, можно ли – могу ли я - не верить тебе? Но вот как раз ты-то и можешь заблуждаться вполне искренне…
- Ну да, ну да, я спятила, и как все сумасшедшие, аргументирую убедительнее, чем любой нормальный.
- Умница, шикарно формулируешь.
- Влад! Имеет значение только то, что мы с тобой говорим друг другу – ну, что обещаем, клянемся… Вот, понимаешь, даже в церкви я поклянусь перед алтарем… все это будет не так важно, как моя клятва тебе, понимаешь?
- Донечка, но есть же обязательства перед людьми, перед родителями, перед друзьями, твоим прошлым, в конце концов! Ты же всем им что-то должна, в чем-то связана-обязана.
- Это не так важно для меня.
- Ты сейчас в состоянии эйфории, ты влюблена, ты маленько…
- Диагноз ты уже сто раз озвучил, и я с ним согласна, я хронически пьяна – и горжусь этим. Ты едешь со мной?
- Так. Дай подумать.
- Во гад, а?
- Нет, чисто теоретически: существует ли на свете, нет, вот мне и правда интересно: можно ли в принципе найти причину, аргумент какой-нибудь? Помоги мне, а?
- Чтобы отказаться?
- Да. Давай поищем – это возможно вообще – нет? Против тебя есть – нет, ты мне честно признайся, заранее, чтобы я знал – вот против такого лома есть какая-нибудь приема?
- Нету, нету, хватит, уже не сомневайся.
- Нет, мне уже просто интересно…
- Ну, все, согласен?
- Эхе-хе… Понимаешь, при таком вопиющем мезальянсе просто не может НЕ БЫТЬ какого-то такого судебно-природного запрета…
- Почему судебно?
- Да от слова «судьба» - не «суд». Ну, как, вот, знаешь «грехи родителей падут на головы детей» там…
- Да у меня бы тогда вся голова была завалена.
- Грехами?
- Да! Грехами! Всё! Отдашься ты мне сегодня?
- А если выяснится, что я какой-нибудь спидоносец?
- Ты бы это знал.
- Ну?
- И сказал бы мне.
- Уверена?
- Абсолютно.
- Ладно, а если рак какой-нибудь?
- Эй, ты же сам говорил, что нельзя всуе про здоровье.
- Я – к примеру: ЕСЛИ.
- Влад, ну хватит уже – справимся и с этим.
- Я – хронический алкоголик.
- Тайный?
- Почему тайный?
- Ни разу не видела…
- А-а! То-то же! Знаешь, зачем у крокодилов глаза красные?
- Зачем?
- Чтобы в помидорах легче прятаться!
- Да ну тебя!
- Видела когда-нибудь крокодила в помидорах?
- Нет.
- Во-от! Хорошо прячутся!
- Если ты так хорошо скрываешь свой хронический алкоголизм – пусть все алкоголики будут такими хроническими.
- И этим не напугал?
- Долго еще?
- Дурная наследственность!
- Не дурнее моей.
- Я просто боюсь твоего разочарования. Я не переживу.
- Ха! Не переживет он! Что ты делаешь?
А я встал на колени перед ее коленками и слегка их погладил. Потом уложил между ними свое лицо и поочередно потерся носом об каждую коленочку. Потом поцеловал. И чуть-чуть повыше.
- Э-эй, что ты делаешь?
- Целую твои ножки – я так мечтал об этом!
- Давно?
- А вот с тех пор как ты повертела передо мной своей попкой. Ты знаешь, что твои ножки созданы как раз для того, чтобы их обцеловывать снизу до верху?
- Только ножки?
- Не-ет.
- До самого верха?
- И дальше.
- И чем это кончится?
- А это никогда не кончится. У этой греховной затеи не может быть финала – только перерывы.
- Ты хоть понимаешь, что мне это может понравиться?
- Разве? И – что?
- И я их раздвину.
- Только потихонечку.
- И уже не выпущу тебя из себя.
- Можешь даже задушить, если я стану вырываться.
* * *
- Влад! Эй, ты уже проснулся – я знаю.
- Это откуда это ты знаешь?
- А я лежу, как мышка, и жду. Хотела было к тебе… А потом думаю: «нет, пусть сначала сам меня захочет».
- Не хочу захачивать.
- Не понравилось?
- Мне? А тебе?
- Не-не-не, твоя очередь!
- Мне-то? Э… Как тебе сказать, чтобы ты не… Ну-у… По сравнению, разве что? Да, вот, скажем, по науке, если подойти к вопросу проблемы со стороны другого боку и проанализировать весь массив накопленной информации в комплексе разреза на конгениальные составляющие…
- Не трепись, паразит!
- Ау-еу… То, пожалуй, не без сожаления придется признать печальный факт отсутствия наличия присутствия…
- Я обижусь!
- … каких бы то ни было аналогов того феерического обалдения от счастья и удовольствия…
- Давай по русски!
- Ну чо тут непонятного, я спрашую?
- А почему «с сожалением»?
- Ну дык полвека прожить, чтобы понять, что ничего даже отдаленно хорошенького – по сравнению со вчерашним – за всю жизнь даже близко не было – это как, по-твоему? Это, знаешь ли, обидно, Мань! За всю загубленную жисть…
- Да? Не врешь?
- Тю! Не врешь! Это же легко проверить!
- Прям щас?
- Эй-эй-эй, не повторить – проверить, я сказал.
- А повторить?
- О, это… Но сначала лучи проверить.
- Чем же это лучи?
- Ну, ты спросила, я ответил, теперь надо вычислить, сколько я наврал.
- А ты наврал?
- Ни капелюшечки!
- Ну вот и ладно – я тебе и так верю.
- На все сто?
- И одну десятую – от самой себя. Я же и так знаю, что ты не врешь.
- Хот, паразитка! И это знает… А-а-а тебе?
- Оу! Мне… Мне – о-о! Ты такой ласковый – я одурела! А потом… Я так орала – соседи ничего? А? Тут же у вас все слышно…
- А, они привыкли! Подумаешь – мало ли кто у меня тут орет по ночам…
- Ах ты гад!!!
- Ай, не дерись с утра пораньше!
- Ах ты…
- Ой! Ай! Запрещенные приемы! Я не готов защищаться без разминки! Я не могу сражаться без трусов! Ой, оторвешь предмет страданий! Ай! Требую завтрак перед казнью!
- Завтрак тебе больше не понадобится, охальник!
- Я еще не молился перед смертью!
- Если ты помолишься – господь бог подавится! За завтраком.
- Какая ты красивая, о, боже…
- Даже такая растрепанная?
- Ой, когда ты кипишь – ты просто по-особенному красивая. Тут ведь главное – что заложено в тебе от бога, истинная, сердцевинная красота. А убранства там всякие, обстоятельства, прически, освещение – это все только выявить или затушевать красоту.
- То есть, я красивая, даже когда дерусь?
- О-о, когда ты дерешься, ты не просто красивая, ты еще и прекрасно-опасная до полного безобразия.
- Это как это?
- Ну! Кто сможет устоять? А тем более – противостоять такой фурии-великолепной? Нагишом которая. Тут красота – как отвлекающий маневр. Города берет. Войска деморализует. Полководцев превращает в пацанов. Спасает мир там… Ну, или, обратно же, губит…
- Фурия великолепная? А что? Неплохо сказано. Почти как твой «дурак великолепный»(*). И главное – все про меня?
- Безусло-о-овно!
- Н-да, врешь квалифицированно. Умеешь аргументировать. Казнь откладывается. А когда орала – тоже была красивая?
- Вай? Это я не знаю, не видел, честно признаюсь. В следующий раз понаблюдаю. Если смогу сохранить научную беспристрастность. Вчера было не до того, извиняюсь. Тем более что орала ты почти талантливо – я почти поверил. Где-то даже музыкально, я бы даже так сказал – ни в одной опере такой арии не встречал.
- Да ну тебя – стыдно же!
- Тебе? Те-бе-ебе-бе’е’е’е? Стыдно? Больше никогда не вздумай даже! Стыд – это вовсе не для таких царебожьих высочеств, как ты. Правила – в том числе и моральные, и уголовно-процессуальные - устанавливаются для… не ДЛЯ тебя даже, а ради удобства и комфорта таких, как ты! Ты только пальчиком пошевельни, бровушкой взмахни – и толпа щелкоперов-крючкотворов, прокуроров-адвокатов во главе со всяческими там линкольнами, с ног сбиваючись, должна бежать и рожать конституции там всяческие, моральные кодексы и религиозные догмы. Для тебя! Тебе в угоду – то есть! А исполняет все эти правила – пущай народ! Пущай всяческие машки с молочно-товарной фермы краснеют от стыда и зеленеют от страха перед законом! Твоим законом! Ты – богиня! Ты – и есть сам закон.
- Ого! Это ты всегда такой трепач с утра пораньше?
- Не-е, это только от восторга.
- Я тебя люблю.
- С нечищеными зубами?
- А знаешь, чего я хочу теперь?
- Не слезать с меня до вечера?
- До вечера, х-ха! Ой, насмешил: до вечера! Э-йех, бедолага разнесчастный!
- О-о, круто я попал на тиви…
- Ты попал не на тиви – ты вот в этой камере смертников… Я ж с тебя живого не слезу – это к случаю идиома или не про тот коленкор?
- Не-е, с живого не слезу – это когда грозят стребовать что-то неприятное, долги какие ни то, работу каторжную…
- А тогда я с тебя шкуру спущу! С живого!
- Нет, тоже не то.
- А я спущу!
- Да уж это-то я уже понял. Ты будешь спускать с меня шкуру по кусочкам, по участочкам, с оттяжечкой.
- И при этом – грамотно выражаться, сверяясь с твоим идиоматическим словарем!
- Так чего же ты хочешь теперь?
- Обвенчаться! Вот свадьбу не хочу… Свадьбу – нет, это такая морока!
- Чё так?
- Ой, нет! Свадьба – это протокол, это шестирики-восьмерики, запряженные цугом, это навоз по всей столице… Фу, амбре! Утомительно.
- А я думал: за меня стыдно, жених не первой свежести.
- Ой, глупости какие! У нас в роду знаешь, сколько таких случаев? Короли – они завсегда норовят принцессу помоложе отхватить! Так что тут можешь даже не сомневаться.
- Лапа моя! А женатые старики случались у вас в роду?
- Да скоко хошь! Инцесты, адюльтеры, брачные аферы… Чего только не стрясалось! Ты думаешь, войны да революции – это все хиханьки, массы народные, верхи не хотят, низы не терпят? Чепуха! Это все – брачные игры королей! С пальбой, фейерверками, повальным пьянством и мордобоем по ходу свадеб. Только и всего. Так что – нет, свадьба отменяется! Тихое венчание где-нибудь в маленькой церквушке. Согласен?
- Так я ж тебе про то и говорю: официально я все еще женат… Хотя, сколько там? Пять лет?
- Что пять лет?
- Ну, если свидетели докажут, что в течение пяти лет супруги не имели никаких контактов, брак, вроде бы, считается автоматически расторгнутым… Что-то в этом духе.
- Да мне это без разницы, как ты говоришь. Мне важно, вот-ы-йименно, что ты говоришь. Мне. А ты говоришь, что любишь меня, и я у тебя самая красивая фурия за всю историю твоих адских мучений на этой планетке. Говоришь?
- Говорю-у!
- Все. Больше мне ничего не требуется.
- А венчаться?
- А венчаться – это ххо-о-очецца!
- Ну ладно, чо нить при-придумаем.
- Согласен?
- Да чё уж там уж… Невинность-то из себя корчить… После того, что ты со мной вчера ночью сотворила, ясное дело, ты обязана жениться – куды ж мне, бедному крестьянину, деваться?
- И сотворила! И совратила! И горжусь этим! И женюсь теперь! Ляляля, ляляля, окрутила хахаля!
* * *
Кажется, это было где-то в Словении. Мы мотылялись на новеньком «Ягуаре» по Европе - без руля и без ветрил: из Киева в Кишинев, из Бакау в Варшаву, из Вены в Прагу, а из Бухареста в Тирану. Там погрузились на паром и к вечеру высадились десантом в Бари. Если бы за нами следил весь Интерпол плюс поголовно все национальные контрразведчики вселенной – они все равно потеряли бы нас в Италии. Разработать, а тем более обосновать такой маршрут мог бы, ну, разве что, вдрызг пьяный заяц. Как мы перебрались через горы в Неаполь, я не помню, но потом были Салерно, Рим, Сан-Марино, Венеция и Милан, а уж только после Бергамо мы оказались на моей новой родине – в Монако. А где-то между нам попалась та самая церквушка, о которой мечтала Елена.
- Вла-ад? Влад! Ты где? Ты выспался? Уже позавтракал?
- Уже позавтракал? Обедать уже без тебя собрался. Уже! Уже собак всех окрестно-соседских перекусал…
- Собак-то зачем? Соседок – еще понятно…
- Интересно! Чё я тут один, что ли, должен страдать? Пусть и они тоже заражают всех остальных – может и тебя кто покусает, моим бешенством заразит.
- Тогда одевайся – поехали. Только поприличнее… Ну, фрак, конечно, не обязательно, хотя в самый раз, но ладно уж…
- Куда поехали?
- Ты мне доверяешь? По-прежнему? На все сто?
- Да хоть на двести, если ты так прощенья просишь! А если не просишь… Или если не так – так и я не так, и никуда я с тобой не поеду, и без тебя никуда не поеду, даже обратно – не только туда, но и вообще, пока не поцелуешь сладко-сладко и не поайэмсоришься, чтобы я сор из избы вынес и никогда с тобой не ссорился, хотя и не прощу тоже. Никогда!
- Турак! Ой, турак како-ой! Ой! Тебе кто разрешил мне лиф мять? Я же мятая не могу в церковь – я же невинная должна… Прекрати сейчас же! Какую я церквушку нашла-а! Вла-ад! Игрушечка! Красс-сивая-а! Поехали скорее!
- А компот?
- Потом пообедаем – отметим заодно.
- Что отметим?
- Компот отметим! Поехали!
И все было именно так, как хотела она: мы обвенчались тихо-тихо, медленно-торжественно, спокойно и как-то даже обыденно – ну, подумаешь, покалякали с Господом о том, о сем, получили от дедушки напутствие, он нас погладил по головушкам да и отпустил с миром. Только священник, когда переписывал из паспортов наши реквизиты в брачное свидетельство, как-то странно посмотрел на Елену, аж она на него даже как-то прицыкнула, что ли… Мол, тихо мне! Ты свое получил? Вот и пиши, и помалкивай. Но я и тогда не обратил на это должного внимания, поскольку пьян был без капли вина до счастливого обалдения.
- Ты – аферистка?
- Я тебя люблю.
- Ты – психичка ненормальная?
- Я тебя люблю.
- Ты…
- Да! Люблю.
- И ты…
- Конечно! Абсолютно! Без вопросов. Все что хочешь! Только хоти почаще – все исполню!
- Как джинн?
- Джинниха… Джинница?
- Нет, не пойдет – как фея?
- Да.
- Как Элли – принцесса эльфов?
- Н-ну… почти. Почти в десятку.
- Нет, тогда ты у меня будешь… Ты у меня будешь… Ты у меня Королова Фей – вот ты кто у меня будешь! Только Юных Фей, ладно? Королева Юных Фей – пойдет?
- М-м-м… Пожалуй, пока что рановато… И аббревиатура неблагозвучная…
- Какая аббревиатура?
- КЮФ.
- Какой кюф, почему кюф, кого это кто куда кюф?
- Принцесса – лучше. Точнее. Устроит тебя принцесса?
- Принцесса? Меня? При твоем-то бешеном честолюбии? Та устроит – чиво там! Сойдет за третий сорт! Временно, пока ты сама не подберешь себе подходящее королевство с благозвучной аббревиатурой. Кюф с ним – принцесса так принцесса!
- Нет, с тобой совершенно невозможно говорить о серьезных вещах! Я тебя спрашиваю: как бы ты отнесся к тому, чтобы я была принцессой?
- Та заради бога! Я вас умоляю, шо мне стоит всех остальных собак планеты перекусать? Та хоть завтра – сегодня я уже не в форме! Не готовился – зарядку не сотворил сранья на закате. Не, ну, королева, конеша, луче! Императрица – та и вовсе ни в какие ворота не лезет, но мы впихнем!
- Ты неисправим.
- Нижашто!
- Любишь меня?
- Как дурак. Последний.
- Даже несмотря на мое честолюбие и брачное свидетельство?
- Та про што такое вы мне гутарите? Я уже и забыл… А какая разница? У чём?
- Не ёрничай.
- Не, ну и нтереснейшее кино получается - меня сначала женят, а потом спрашуют: ты, мол, как, не против? Уже? А, мол, уже – как? У?
- Хочешь – порву сейчас, и никто ничего никогда не узнает.
- Да мне какое дело до всех этих НИКТО? Никто – они и есть никто. Ты – кто?
- Я? Я – твоя жена. Я – твоя. И я – жена. Твоя. Только для тебя. Вся. Как я и мечтала всю жизнь. Так хочешь – порву?
- Йййя тттебе порррву!!! Дай сюда, сумасбродка!
- Понимаешь, мне уже достаточно – я уже была за тобой замужем.
- Пять минут?
- А хотя бы! Все, сбылась моя самая заветная детская мечта – я спокойна абсолютно, я получила ВСЁ и еще чуточек. Всего несколько дней? Или часов? Да какая разница по сравнению с бесконечностью? Если ты меня сейчас бросишь… Я не знаю, жить-то, наверное, останусь… Хотя… Черт знает, серьезно. Я про это не думала. Я очень надеюсь на тебя, я все же думаю, что ты – вечен, ты – ну, как Горец, и это я умру у тебя на руках. Состарившись. Обидно только, что ты меня старую увидишь – некрасивую… Вот… Я думаю, что эти вечные из сериала… Там что-то недодумано, а ты – настоящий. Ты – и правда Сатана. Ты – мой величайший Дьявол, Демон моей души. Бородатый Демон. Я не могу выйти за тебя замуж на время… То есть, я не могу с тобой развестись – в смысле. Понимаешь? Ты – во мне. Как Дух святой. Ты правильно сказал: я родилась - вдохнула твой дух; умру – испущу твой дух вместе со своим теплом и последним дыханием. Вот это – мой Ты, понимаешь? Мой! А бумажка… На, спрячь куда-нибудь, пусть лежит на случай потери памяти и старческого маразма.
- Ого! Ты хоть понимаешь, что даже если захочешь потом когда-нибудь, уже не сможешь никому сказать ничего подобного? Это ведь неповторимо. Ты хоть понимаешь, какую страшную клятву ты дала сейчас самому Сатане?
- Отчего же страшную? Я не боюсь, тебя, милый, ты все перепутал! Я тебя люблю, мой Сатана! Тебя самого. И тебя сАмого. Чего бы ради я тебя боялась, когда я вью из тебя веревки, чтобы себя же этими веревками повязать туда-сюда-обратно и не развязаться никогда…
- Уфф! Да-а-а-а! Вот это – это! – вот это – да!
Я вышел из-за столика, опустился перед ней на колено, поцеловал мизинчик:
- Клянусь. И принимаю твою клятву. Посвяти меня в свои вечные рыцари!
- Столовым ножом – сойдет?
- Ой, да господи, какая разница?
И она взяла со стола нож, освятила своим поцелуем, возложила мне на голову и плечи, дала поцеловать… Какая-то бабулька из местных пристегнула обратно челюсть, шмыгнула носом, промакнула глаза подолом и, покачивая головой от недоумения, зашаркала по своим делам.
Я вернулся на свое место.
- Я не закончила – ты разрешишь мне продолжить тост?
- Отныне ты не должна у меня спрашивать разрешения: тебе можно все. Без ограничений.
- Ты мне ТАК веришь?
- Так. Давно. Сегодня – во всяком случае.
- Это очень важно. А еще важнее, что это я перед лицом Бога стала твоей женой. А ты – моим мужем. Пусть даже не первым… Ой, то есть, пусть это я у тебя не первая и даже не единственная – мне все равно – главное, что ты перед лицом Бога МОЙ. Муж. Мой Муж. Перед лицом – понимаешь? Мне все равно, что скажут люди, папа… римский – тоже, в том числе.
- А римский тоже может вмешаться?
- Не исключено. Но с этим я справлюсь.
- С римским?
- И с римским, и с единокровным, и со всеми остальными. Это неважно… То есть, важно, конечно – но для людей. Вон для той бабки, например. А мне гораздо важнее, что ты меня ВЗЯЛ. Я – твоя. Ты – мой! Я тебя люблю больше бога… Какой может быть бог… Нет, бог – это Бог… А шампанское еще осталось? Какая может быть любовь к богу… Нет, тут я маленько подзапуталась – тут ты мне лучше объяснишь: я же люблю тебя по-твоему, и Бог у меня тоже твой, и ты – мой Бог, и он ничем не лучше…
- Это, то есть, я лучше самого себя, хотя и не хуже? Ага. Но и не лучше. Угу. Без разницы потому что. Тэк-с. Бог. Я? Я – бывший Сатана, который Бог? А чё? Правильно – так оно и есть.
Ну — да, я — Сатана, и — что?
Ты против что-нибудь имеешь?
Ты это МНЕ сказать посмеешь?
Да не посмеешь ни за что!
- Ни за что! Читай еще!
- И что с того, что я, Сатир,
скупаю грешные душонки
и плаваю, как... в ополонке?
Да весь ваш мир - сплошной сортир!
- Еще! Еще! Ка-а-ак ты читаешь!
- Не ошибаюсь я, уймись:
я все про вас, людишек, знаю –
- ЗНА-А-АЮ! Не помнить…
- НЕ ПОМНИТЬ я предпочитаю,
что было и что есть с людьми.
«Что будет?» — что за чепуха,
никто про это знать не может:
не знает Бог, что мне положит
в финале этого стиха.
- Я знаю: еще!
- Так не противься, не дури:
ну, ты же видишь — бесполезно…
- Да я и не собиралась…
- … ты падаешь, и эта бездна
не вне тебя — внутри, внутри.
- Вот здесь: я тебя люблю! Еще, еще!!!
- Уверуй, вдумайся, пойми:
СВЯЩЕННЫЙ ГРЕХ — какая слитность!
Елена! Это же — молитва,
послушай: «Черт! МЕНЯ возьми!»
- Меня!!!
- Возьму, возьму!
Возьму!!
Возьму!!!
И ты сама не бойся — прыгай!
И станет жизнь сладким мигом
бездонного полета в тьму.
- Сладким мигом… Бесконечно сладким и бесконечно мигом.
- Душа твоя — уже моя,
так что ж ей — с телом расставаться?
Ну? Нет же? Не в чем сомневаться:
ты вся моя!
Моя!!
МОЯ!!!
- Твоя! За одно только это стихотворение – навек. И эта бездна не вне МЕНЯ – внутри, внутри…
* * *
- Здравствуйте. Могу я вам говорить?
- Почему нет? Можете.
- Есть поручений.
- Серьезно? Вы кто?
- Я… а-а… передачтик.
- Передатчик? Ага. От кого кому?
- Вы знаете, хотя и не знАком.
- Знаю, но не знакОм?
- Так, да.
- Ауф… А можно без ребусов-кроксвордов? Вы – кто, чего хотите?
- Не надо внервленный. Угроза нет.
- А что есть? Суть? Смысл? Короче!
- Елена не есть ваш двойня.
- Двойня?
- Один плюс один – дважды…
- Пара?
- Так: пара.
- Елена – мне не пара? Так. Почему?
- Вы… олдмен… старый человек.
- Это – наша проблема. Почему она касается вас? Вы ее любите? Вы – ее бывший бойфренд?
- О, нет, что вы! Я – нет! Я… телефоун…
- Передатчик?
- Так.
- От кого? От бойфренда?
- Отец.
- А. Угу. Понял. Андестенд. Отец Елены?
- Йес.
- Гуд. И – что? Что он велел мне передать?
- Вы – не пара.
- Я это знаю. Елена это знает. Еще что?
- Елена имеет жених. Она должна… мэрид… женить. Она должна… чилдрен… наследник.
- Жених? Он ее любит?
- Так.
- А она его?
- Не так. Нет информаций.
- Нет информации или не любит?
- Нет информаций.
- Так. А Елена знает, что у нее есть жених?
- Не так.
- Не знает?
- Не хочет.
- Ну, слава богу, разобрались. Елена НЕ знает, что у нее есть жених, да? А папа знает?
- Папа знает. Папа хочет.
- Во-от! Стало быть, пусть папа разговаривает с Еленой!
- Не так.
- Почему?
- Папа далеко, вы – близко. Очень. Плохо.
- Ну вот, я так и знал. Да говорил я ей все это, предупреждал! Вы знаете Елену?
- Я? Нет… соу-соу… мало-мало. Елена – вот,- высоко поднятая ладонь,- я – вот,- низко опущенная ладонь.
- А, понял. Передатчик, телефон?
- Да, так.
- Но вы знаете, что Елена – ухх! Р-р-р! Сила! Характер, напор, мощь… Как это? Генерал!
- Елена? О-о, Елена – йес – дженерал!
- Маршал, да?
- Так, так!
- Елена хочет – мужчина делает, подчиняется. Понял?
- Да-а! Елена хочет – о-о-о! Папа молчит!
- Ну вот, видишь? Даже папа молчит?
- Папа боится. Папа любит. Папа… внервленный. Папа… крэйзи.
- Папа – что?- я повертел пальцем у лба.
- Не-ет! Боится. Крэйзи – нет! Боится.
- А, с ума сходит от беспокойства. Ну, это понятно, это и я бы тоже… Да, это я понимаю. Давай так, телефон… Тебя как зовут?
- Зоут?
- Вот из ё нэйм?
- Джозеф. Джозеф Паркер.
- Отлично! Вот что, Джозеф Паркер. Я поговорю с Еленой – гут?
- Не так.
- Почему?
- Вы – джентльмен. Джентльмен должен решить. Джентльмен дать слово. Джентльмен должен уходить.
- А Елену спрашивать не обязательно?
- Вы – олдмен. Олд джентльмен. Она – янг леди. Любовь. Дженерал. Принцесс. Поздно. Любовь. Импоссибл.
- И – что?
- Дать слово. Уходить. Самолет. Раша. Папа дает деньги. Много. Миллион.
- О?
- Да.
- Миллион? Евро? Или долларов?
- Да. Много. Мало?
- Плохо.
- Мало?
- Плохо дело, говорю.
- Почему?
- Легче убить. Дешевле.
- Да. Телефон. Олдмен. Джентльмен. Слово.
- Понимаю.
- Два миллиона.
- Даже так?
- Так.
- А если я не соглашусь?
- Олдмен. Плохо. Сердце. Хоспис. Плохо.
- Да что ты заладил – олдмен, олдмен? Без тебя знаю, что олдмен. Убьешь, что ли?
- Сердце. Хоспитал. Медикал импоссибл. Плохо. Два миллиона.
- А Елену вы и спросить не хотите?
- Елена – дженерал. Елена хочет – мужчина подчиняется. Импоссибл.
- Бесполезно?
- Так! Джентльмен решает. Слово – два миллиона. Самолет, Раша. Нет – хоспис. Сердце. Плохо. Олдмен.
- Эпикриз.
- Уот?
- А пять миллионов?
- Пять? Файв миллиэн евро? Нет информаций. Телефон. Туморроу – завтра. Здесь. Меридиум.
- Завтра в полдень? Здесь?
- Так.
- Ну, так – дык так.
- Слово?
- Нет. Завтра. Маньяна. Туморроу.
- Гут. Завтра. Слово?
- Завтра слово, завтра.
- Елена – не знать. Не надо. Плохо.
- Хорошо, хорошо! Плохо – так плохо. Хорошо – плохо, плохо – хорошо… Что за жизнь?!
- Два миллиона. Сейчас. Хорошо.
- Прямо сейчас? Здесь?
- Так.
- У тебя с собой, что ли?
- Уот?
- Деньги где, мани?
- Кейс. Близко. Много – два кейс. Здесь. Паспорт. Нау. Хорошо. Слово?
- Что – паспорт?
- Новый паспорт. Здесь.
- Чей паспорт?
- Ваш. Новый. Здесь.
- Откуда? Ага, так, значит? Папа и это предусмотрел?
- Да, папа хороший.
- О-о, понимаю…
- Папа – дженерал. Папа любит. Папа думает… фьюче… будущее. Паспорт, кейс, два миллион евро, сейчас, слово, самолет – Раша.
- Ага, понятно, если шаг торга – целый миллион, что ему стоило сляпать паспорт? Фотку я им сам отправлял… Во ссучары! Да-а… А если я не хочу Раша? Если хочу в Лондон?
- О-ор Нюёк, Калифорний, Манама, Рома – вы решать. Только слово. Два миллион, паспорт, здесь, нау. Самолет…
- Дай сюда паспорт!
- Уот?
- Паспорт, говорю, дай посмотреть – вдруг фальшивый?
- Ноу! Паспорт – о-кей, паспорт – гут!
- Да, действительно – зачем ему? Заходим вон в банк через дорогу и в пять минут проверяем… Заодно деньги упаковываем, легализуем, переводим в чеки да на карточки… Он же не дурак… Папа – не дурак, нет?
- О-о, нноу! Нет! Папа – хороший, папа – дженерал! Экселенц!
- Ну – ясно. Ладно. Завтра! Завтра, полдень, здесь, пять миллионов – понял? Андэстэнд? Ййёб твою мать…
- О-кей, о-кей! О-кей, донт ворри, пять, завтра, полдень, о-кей.
- Чао, телефон, гуд бай, попугай! Экселенц. П-перрредатчик хренов… У-у-у, ****и паршивые, с-с-с…
- Донт ворри! Пять, хорошо, пять! Завтра. О-кей?
- Все, все, топай. Ай воз вери глэд то си ю. Завтра. О-кей. Бай-бай.
- Бай… Елена… - он свинтил просительную рожицу.- Не говорить, пли-из! Джентльмен?
- Гоу аут, еб твою душу! Уйдешь ты сегодня или нет?
- О-кей, о-кей! Бай. Си ю лэйтэ…
- Си, си, бай-бай!- сделал я ему ручкой и про себя тихонечко добавил: - Покуда я тебя не уложил…
* * *
- Эй, Ленка-пенка, ты где?
- Я-то здесь, это ты где? Что-нибудь случилось?
- Я к тебе еду, соскучился.
- Если бы ты и правда соскучился – был бы уже здесь. Вот я соскучилась – так я здесь, а ты где шляешься? Правда, ничего не случилось?
- Ур-ра! Семейная сцена! Бить будешь?
- С удовольствием!
- Ногами? По голове?
- Коленками. По носу.
- И выше?
- Выше – это уже как ты захочешь. Ты скоро?
- Да я уже почти подъехал – успеешь?
- Что?
- Всех любовников разогнать.
- Это – едва ли, вот раздеться могу успеть.
- Так ты, чего, одетая со всеми своими с любовниками?
- Это твое такси подъехало?
- Ага.
- Бегу… Привет! Почему так долго? Ты меня любишь?
- Здравствуй, моя сладкая! Прости, меня жутко важные дела задержали.
- Дела? Жутко важные? Очередной подарок мне искал? Я же тебе говорила…
- Да нет, лапа моя, и правда – дела.
- Не пугай меня.
* * *
Я приступил к докладу только после того, как мы почти что нагишом подошли к бассейну.
- На рю де ла Плаза…
- Опять кофе пил, бандит?
- Погоди, не целуйся – не пил я кофе!
- А ну-ка, ну-ка…
- Не целуйся, говорят тебе…
- А ну дыхни!
- … не буди во мне зверя! Ко мне подсе…
- …ла очередная жгучая брррунетка с во-от такими вот г-г-глазами?- она прижала кулачки к самому центру своей грудины, а локотки оттопырила далеко вперед.
- Цхэ! За кого ты меня принимаешь? Гораздо хуже!
- Две брунетки?
- Ну никакой фантазии у этих женщин!
- Мужчина, что ли?- Я кивнул.- Голубой?
- Сплошной секс у этой женщины в голове! Слушай, ты не могла бы раздеться? Совсем. А?
- Да с удовольствием, только ты же ничего рассказать не успеешь… Секс – это не у меня в голове.- Она скинула лепесток своих трусиков и прищелком, словно догоревший бычок, отстрельнула их подальше.- С тех пор, как ты обцеловал мои коленки, я ни о чем больше думать не могу.- Она огладила свои ножки от колен до кудряшек и двинулась ко мне походкой манекенщицы.- Не думаю, что кто-нибудь вообще когда-нибудь испытывал такое удовольствие!- Встала передо мной, как на подиуме.- Так что за мужик? Что за секретности такие?- в смысле: «зачем надо было раздеваться-то? Чтобы ты мне рассказал, как кофе пил, брунетками закусывал? Так это не секрет…»
- Джозеф.
- Какой такой Джозеф?
- Джозеф Паркер.
- Что-о-о? Ты серьезно? Ах ты… Ну, погодите! Вы у меня сейчас…
- Это ты погоди.
- Я им сейчас…
- Не вздумай звонить!
- Что? Да я…
- Леночка, остынь, куда ты собралась бежать голая? Послушай меня.
- Что он тебе сказал? Он же едва говорит по-русски! Отпусти меня – мне больно.
- Ой, прости… Ты чего так взбесилась?
- Я? Это я взбесилась? Это ли я взбесилась! Я этому убийце голыми руками башку оторву – вот тогда посмотрим, кто из нас взбесится!
- Какому убийце?
- Да Джоз-з-з… Слушай, а почему это именно он к тебе… - по ее светлой рожице пробежала тень такого ужаса, по сравнению с которым страх перед чистилищем – сущий пустяк. Этот страх зафиксировала моя подкорка – корка не успела.- Папа? Папа ЕГО послал? ПАПА ПОСЛАЛ ЭТОГО?
- Тише, девочка, тише. Возьми себя в руки.- Мне стало страшно за нее, а не за себя.- Можно я тебе все расскажу, а? Или, может, я и правда зря не послушался?
- Кого? Кого ты зря?
- Да этого твоего Джозефа – он просил ничего тебе не говорить.
- Да? Вот гад! Просил? Он? Тебя? Мне?!!- Пожалуй, так взъярилась бы какая-нибудь графиня-рабовладелица на юге Америки. Еще до гражданской войны и осуждения расизма, разумеется.- Так. Все. С самого начала. Садись. Влад, садись, говорят тебе, вот сюда! Сядешь ты или нет? Ой, нет – сначала поцелуй меня…
- Леночка, ты боишься?
- Я? Да. Нет! Я им, гадам, устрою… Может, это не папа? Может… Не мо-ожет бы-ыть… Нет, Джоз без приказа… Хотя, черт их знает! Рассказывай! По порядочку, медленно-медленно – во всех мельчайших подробностях, чтобы я…
- Лапочка моя, ты ж мне слова не даешь сказать. Так испугалась? Все НАСТОЛЬКО серьезно?
- Да, Влад, это может быть очень серьезно. Итак…
- Такой милый, интеллигентный парень… Лицо такой чистое… Походка, правда, какая-то…
- Какая?
- Да как на шарнирах. Знаешь, как эти фигурки на длинных таких пружинках? - Она слегка улыбнулась и кивнула.- Ноги у него длиннючие, как ходули, и такое впечатление, что суставы могут вывинчиваться в любую сторону.
- Точно. Это – он. Только это не у него шарниры вывинчиваются – это у него шеи вывинчиваются из голов, которые он этими ногами захватывает! Господи, что это я несу? Но ты понял, да? Это прием такой: если он кого-нибудь схватит ногами за голову – все, шею ломает, понимаешь, да?
- Да? И такого славного парнишку я чуть было на… это самое… на три буквы не послал?
- Этот парнишка…- Она глянула на меня коротко и остро. И решила не продолжать.- Ты правда его…
- Обматерил? Да так – маленько.
- Во силен мужик! Во силен русский мат! Да знаешь ли ты, кого…
- Да он, видимо, не понял: сама же говоришь, что по-русски он не очень…
- Так что же он тебе мог сказать? И почему он? У нас же есть…- Вздохнула, покачала головушкой.- Ну – ясно, кроме него никто не должен и знать…- Вот тут опять дохнуло холодком из подземелья.- Рассказывай. Только очень-очень подробно – дословно! Буквально! Итак, ты сидишь на рю, пьешь кофе…
- Да не пил я кофе – джюс какой-то.
- Ладно, не до кофе… Он к тебе подсел?
- Да.
- И?
- И «здрасте», говорит, «можно вам сказать»… Нет, «можно с вами»… Как-то он это неправильно сказал.
- Ладно.
- Можно, отвечаю, отчего бы нет. «У меня к вам поручение» - говорит. От кого? «От папы». В чем суть? «Вы – не пара»… То есть, как же он это исковеркал-то? А! Вы, говорит, – не двойня! Во как.
- Не двойня?
- Ну, да, «один плюс один равно дважды» - говорит.
- Ладно, дальше.
- Это почему же, я спрашиваю. Старый ты, говорит, для нее слишком.
- Прям так и сказал?
- Ну, что-то вроде. Олдмен, хотя и олд-джентльмен. Что-то в этом духе.
- Так, ладно, это мы еще уточним, если понадобиться. Дальше?
- Я говорю: а тебе мол, что за печаль? Ты – ее бойфренд?
- Х-ха!
- Вот и он тоже: не-ет, говорит, куды мне! Я – телефон, передатчик, человек маленький.
- Ну, допустим.
- А вы, говорит, джентльмен, должны понимать, соображать и правильные решения принимать.
- Какие решения?
- Девушке замуж пора, папа ей и женишка подобрал, детей пора рожать, наследников ковать, не отходя от наковальни, а тут старый шелудивый пес под ногами путается, всем карты путает…
- Прямо так и сказал, гаденыш?
- Ну, может, и не совсем…
- Влад, давай точно – тут каждая интонация может иметь значение.- И опять мне показалось, что это она старше меня вдвое. Или на пару тысячелетий.- Как он все это говорил? С угрозой?
- Не-ет! Наоборот! Он сразу предупредил: «не надо внервленный, угроза нет». Я еще подумал, у меня поляк один знакомый был, так он тоже так говорил: «внервленный, бзденьги»…
- Так, дальше?
- А дальше… Мол, папа у нас очень хороший, умный, за дочку волнуется, думает о будущем и предлагает вам миллион, чтобы вы сейчас прям сели в самолет и улетели в Россию.
- Оу?- С насмешечкой, типа, подумаешь, какая мелочь.- Неплохо для начала.
- Вот-ы-йименно для начала. Когда он почуял, что миллионом от меня не отмажешься – тут же предложил два. Без перехода – без этих, знаешь, полтора…один с четвертью… Два сразу!
- Да он и три бы дал без разговоров!
- Вот-вот… Три! Как вы смели обо мне такое подумать, деушка? Я на такую чепуху не размениваюсь! Я потребовал пять!
- Ах ты жмот! Значит, так ты меня расцениваешь, да?- И она опять стала прежней Леночкой – принцессой эльфов и королевой всех юных фей.- Пять зеленых лимонов – да?
- Почему «зеленых»? Я потребовал евры! А как же? И это сработало, представляешь? Но сначала он мне паспорт и билет в любую точку мира предложил. А потом сказал, что на пять лимонов он не рассчитывал…
- Не уполномочен.
- Ну да… И поэтому давай встретимся завтра в полдень здесь же.
- Все?
- Все.
- Все?!!
- Да все, чего еще?
- И никаких угроз?
- Нет, еще сказал, чтобы тебе ничего не говорить, мол, мужчина должен сам принимать решения, а джентльмен – слово держать.
- Все?
- Да все, вроде…
- Вроде или точно?
- Да точно, точно.
- А тогда зачем ты меня раздел?
- Я? Ну, это… как так – зачем? Странно даже… Оскорбительно почти: му я или не му?
- Му, му! Еще какой му-производитель! Раздел зачем – последний раз спрашую! И сюда привел…
- Дык, это…
- Я серьезно: зачем? И сам сидишь в одном полотенце.
- А надо в двух?
- Отвечай!
- Ну, как… «Он хочет, чтоб увидеть хвост».
- Хвост! Ух-х! Р-рога бы отпилила!
- Зачем отпилила?
- Ты знаешь, что такое сайгидрин?
- Ну-у! Я-то получше твоего знаю – сайгаки только в нашем Аксу-Джабаглинском заповеднике и остались.
- Во как? Тогда ты должен знать, что сайгидрин повыше пантокрина ценится.
- Ы?
- А вытяжка из твоих рогов будет стоить пантокрина, помноженного на сайгидрин и возведенного в степень сексуального бешенства!
- Да-а? Вот так вы оцениваете мои постельные старания? Польщен. Пр-риятно, черт возьми.
- …не просто возвратит молодость чреслам – половой гигантизм вызовет! Фаллос эректус непрекращаемус! У трупа!
- О-о?
- И тому уже есть неопровержимые доказательства! Но я сейчас не об этом…
- А-а, так ты теперь станешь рога мне наставлять, потом отпиливать и наживаться?
- Это мы еще посмотрим.
- Та-айм ви-илл шо-у-у, уот ай донт ноу-у.
- Чи-во?
- Это мои любимые «Диппаплы» так поют: «время покажет, чего я не знаю».
- Узнаешь, узнаешь, все в свое время узнаешь! А пока докладывай: зачем ты меня раздел догола, сам все свои чресла обнажил и сюда привел – ПЕРЕД разговором про Джозефа – ПО-ЧЕ-МУ?
- Му-у-у… Н-ну-у-у…
- Все, Влад, я серьезно.
- Да так – на всякий случай: береженого бог…
- Жучка опасался.
- Ыть, сатана! Все видит…
- Думаешь, и в доме тоже понапихано?
- Не исключаю.
- Правильно не исключаешь – умница. Папа? Мог. А Джозеф к тебе прикасался?
- Как это?
- Я не шучу.
- А? Нет. Не прикасался.
- Точно?
- Точно.
- Рукопожатие?
- Что вы!- я с недоверием понюхал свою ладонь.- Где уж нам уж!
- И к чашке твоей?
- Какой чашке?
- Из которой ты кофе пил!!! Не дурачься, Влад, Джозеф похитрее любой Медичи будет.
- О, гос-споди…
- Так прикасался или МОГ прикоснуться? Ты отворачивался?
- Э-э-э… Нет! Точно – нет: он сидел неподвижно, как мумия. Он не шелохнулся, как Сфинкс.- Она опять улыбнулась своей древнеегипетской полуулыбкой и царственно кивнула.- Сел, закинул ногу на ногу – и не шевельнулся больше ни разу.
- Да, это он умеет. Жутковато, да?
- Жутковато? Да? Да нет, как-то… Испугаться? Нет… Но насторожился – да! Что-то меня в нем… как-то…
- Настолько, что ты заподозрил жучка у себя в одежде – да? Даже в трусах – да?
- Нну, в общем… Я же гулял – и до того, и после…
- Правильно мыслишь.
- А уж в доме…
- Он был в очках?
- Э-э-ннн-да, в дымчатых таких – элегантных таких.
- То есть, не тех тяжелых, роговых, черных, как у тонтон-макутов?
- Не-ет – легенькие такие хамелеончики, но глаз почти не видно.
- Ну, значит, вас снимала наружка.
- Зачем? Честь какая…
- Затем, чтобы запечатлеть твою морщинистую рожу! Во всех подробностях!
- Для истории?
- Для диагноза! Ее сейчас анализируют психологи! Светилы психиатрии! Похлеще ваших кей-джи-бишников. И решают: стоит она пяти миллионов или…
- Что – или?
- А вот – или! Ты мог умереть час назад. Тихонько так – с блаженной улыбочкой, наслаждаючись кофеечком! Или прямо сейчас. СЕЙ. ЧАС. Сейсекунд. Или через пятнадцать минут… У тебя ничего не болит?
- Не-ет.
- Не тошнит, не пучит, головка не кружится?
- Да головка-то…
- Тьфу на тебя, охальник! Сфинкс, говоришь? Да, пожалуй, в Египет мы с тобой и махнем. Хочешь в Египет? Ты был в Египте?
- Ой, нет – это Клеопатру соблазнять… Ну ее! Чё-о-о? Умереть? С улыбочкой?
- Доходит потихоньку?
- Ты серьезно?
- А вот теперь я серьезна как никогда! Еще раз: ты ничего не пропустил? Ты мне весь – ВЕСЬ? – разговор изложил, во ВСЕХ подробностях?
- Э-э-э… М-м-м…
- Эм-энд-энс – сладкая парочка. Думай, Влад!
- Да я вот и думаю, стоит ли тебе…
- Дурашка! Ты все же скрыл от меня самую настораживающую подробность?
- Ну, я подумал, что это у меня шпиономания начинается… на почве старческого маразма.
- Шпиономания – это у моего папы. А у тебя - сенсоры. Тончайшие! Сколько раз я в этом убеждалась!
- Да какие там сенсоры, если он почти что открытым текстом про хоспис и сердечный приступ намекал.
- Что-о? Хоспис?
- Ну, понимаешь, якобы, человек по-русски едва-едва блеет, с трудом подбирает слова… А слова-то – заучены. Зазубрены! Как зазубрины на клинке наемника… Передатчик, олдмен, джентльмен, самолет, слово, деньги, Раша, уходить, хоспис…
- Хоспис?
- Хоспис, сердце, плохо… Каждое из этих слов он повторил, как минимум, трижды!
- Так-так-так! Ты мне эти слова – СЕЙЧАС ЖЕ!- запишешь в той последовательности…
- Можно, у тебя на попке?
- Можно, можно… Что?
- Запишу на попке.
- Почему на попке?
- А на чем еще? И – чем? Только вот этим вот…
- Ага, и правда, здесь больше не на чем. Спрячь свою пипиську. Пошли!
- Куда?
- Записывать!
- «Запишите на ваши магнитофоны»?
- Почему на…
- Передача такая была на «Маяке». С Виктором Татарским.
- Ойшшш, какой там татарский? Ага! А ты и правда – не дурак.
- Местами.
- Только не этим.
- Ой-ё-ёй, чем это тебе не нравится это мое место?
- Да нравится, нравится – ни у кого такого нет! Кривого… Только не в этом же состоянии!
- Криво-ого… Не в э-этом… Да и пажалста, и спрячу, и прекрачу…(*) Или прекратю?
- Тю.
- Почему «тю»?
- Мягче. Ласковее.
- Так тебе же не нравится мой мягкий! Тебе кривой нравится.
- Как сабля! Как ятаган! Вот ты и в этом ухитрился отличиться – что ты за фрукт у нас такой? Даже этот… бревно! Убери сейчас же!.. у него кривой, не как у всех!
- Во-от! Ятаган – это хорошо! Это – по мне.
- А сабля?
- Нет, сабля? Нет. Сабля женского рода.
- А этот – мужско-го, да! Ого-го! Еще какого мужского! Р-рр-рода! Ух, паразиты! Они, значит, мужского, а мы за них рожай! А они – все равно мужского! Рода! Ну, ладно, об этом – потом…
- О чем?
- О том! Потом! О том – потом, я сказала! Не до сабель с ятаганами. Что еще там у тебя за ВиктОр?
- Это не у меня ВиктОр – это у тебя по всему дому гюгошечки понатыканы!
- Не исключено. Это мы проверим и трогать не станем. Это мы с тобой… Мы не слишком долго купаемся? Мы же купаться сюда пришли – да?
- Естественно! Нагишом! Купаться – что ж еще?
- Умница!
- Стараюсь.
- Можешь больше не стараться – от тебя уже ничего больше не зависит. Теперь я за тебя стараться стану. Как там? «Холодно в генах – но это фигня!» Нужны мне теперь твои гены! Спрячь, тебе говорят, свой бывший ятаган!
- Эт’то что еще за намеки? Что это вы себе позволяете, графиня? Почему это – бывший?
- Графффи-иня? Это вы меня оскорбляете, смерд несчастный! Аксу-джабаглинский дворянчик! Да вы знаете, с кем дело имеете? Нет, еще принцесса эльфов – это куда ни шло, это почти в десятку… Королева… этих… как их?
- Королева нимф! Нет, королева фей – вот ты кто! Ты такая красивая, когда кипишь!
- Да? Любишь меня?
- О-БО-ЖА-Ю! О-боже!-ствляю! Дай ножки поцелую? Ты у меня куда прекраснее всех этих античных дурочек в мраморе…
- Которых дурочек?
- Ну, которые тут понатыканы по всему побережью, в музеях стоят, мерзнут, бедолаги, нагишом…
- А почему дурочек? По сравнению со мной разве?
- С тобой? Ну, с тобой по сравнению – это само собой… Но и вообще – тоже. Какие-то они слепошарые… У тебя глаза-а-а! М-м-м! Глазищи!
- Нет, а каких конкретно? Елены, что ли, яблочной?
- Не-е… Елена… Елена – тетка жирная, пожилая, потасканная из города в город… Афродита, пожалуй, только что рожденная из пены… Вот, вот эта линия бедра… Сосочек этот вот маленький…
- Прекрати! Перестань – не время сейчас! Правда – прекраснее?
- Ой, неужели ты еще не убедилась? Мне так сладко твою попку целовать – особенно тут вот, в ямочке…
- Уйди, говорят! Изыди, Сатана!
- И в складочке вот в этой… Убедилась?
- Вла-а-ад… О-о! О-о-й, перестань! О-о… Я-то? Еще как убедилась! Я-то так убедилась – кого угодно убедю!
- Слушай, у тебя сегодня какая-то новая нотка появилась – а? Ты куда это ездила на моем «Ягуаре»? А? Ты-то где шлялась, пока я за кофейком жизнью ради тебя рисковал? А?
- Все, все! Проехали! Давай к делу! Вот сенсоры… Все! Еще раз: какие слова…
- Погоди-погоди, это теперь ты от меня что-то скрыть пытаешься?
- Володенька, милый, потом – ладно? Я тебя прошу – не горит, давай к делу, а?
- Ну ладно, к делу. Давай. Чо там… Только… Ты же обещаешь?
- Все, что хочешь, любимый, только не сейчас.
* * *
- Ты с ума сошла! Неужели ты станешь стрелять в отца? Убери сейчас же.
- Не в отца. Я должна быть готова. Защитить…
- Убери от греха, прошу тебя. В конце концов, в этом просто нет никакой необходимости: мне ничего не грозит. Тебе, насколько я понимаю, еще меньше.
- Я должна быть готова.
- Не дури…
- Надеюсь, ты не станешь возражать? Я просто хотел взглянуть на… м-м-м… на человека, которому намерен вручить пять миллионов. Кстати, не кажется ли тебе, что он продешевил?
- Мы обсуждали это, папа.
- Да? Обсуждали? И каков же вывод?
- Хорошая цена за розыгрыш.
- Вот как, розыгрыш?
- Ты пошутил – мы посмеялись.
- Допустим. Ты нас познакомишь?
- А надо?
- Насколько я тебя знаю, мы с данным господином – почти родственники?
- Папа, а нельзя ли без свидетелей?
- Он же был одним из твоих учителей.
- Преподавателей… Физкультуры.
- Боевые искусства ты называешь теперь физ-культурой?
- Папа!
- Итак, что же представляет из себя этот… э-э-э… в обозримом историческом прошлом молодой человек? Назови мне хотя бы одно из его… э-э-э… многочисленных, в этом я даже не смею сомневаться – достоинств.
- За пять минут выторговать четыре миллиона? Не думаю, что ты когда-нибудь зарабатывал столько же. Своим умом. Личным. Без налогов. Тем паче - кто-нибудь из твоих управляющих. Советую тебе сделать его министром финансов.
- Мы подумаем и об этом, но сначала хотелось бы определить его статус.
- А статус очень простой: он – мой муж, я - его жена. Сейчас принесу свидетельство.
Она выбежала, я вздохнул.
- Позвольте мне сказать несколько слов.- Он поднял на меня глаза.- Я никогда не шучу на темы здоровья, смерти и божьего провидения.- Он задрал правую бровь.- Жить мне осталось полгода, максимум – год.- Он задрал вторую бровь.- Так что форсировать события,- он открыл было рот, но я воздел указательный палец,- нет никакого смысла. Просто никакого смысла.
- О чем же вы раньше…
- Позвольте мне? Пока Елена…- Он кивнул.- Благодарю. Я услышал свой приговор буквально на днях – не знаю как ей сказать.
- Бедная девочка!
- Вам часто приходилось спорить с вашей дочерью?
- О-о!
- И часто вы побеждали в этих спорах?
- Я?
- Я вижу, вы меня понимаете… И где-то даже сочувствуете. Я ошибаюсь?
- Пожалуй.
- Впрочем, как и я вам. – Он улыбнулся левым уголком губ.- Отсюда…У меня к вам деловое предложение…- «У вас – у вас?- ко мне?»- было написано у него на лбу прямо над предельно задранными бровями.- Как вы уже изволили убедиться, мне ведь от вас абсолютно ничего не нужно.
- Отчего же…
- Поэтому я предлагаю остаться врагами.- Плотину прорвало – он расхохотался, но спохватился.- Хотя бы внешне.
- Простите. Это следует…обдумать.
- Па-апа! Ты смеешься?!! Влад! Что ты с ним сотворил? Признавайся сейчас же!
- Все в порядке, доченька,- и мне: - Договорим на нейтральной территории?
Я кивнул ему и громко добавил:
- Мы остаемся врагами.
- Что вы за люди, а? Мужики… Ну, ни на минуту их нельзя оставить!
- Поди ко мне, доченька, дай же, наконец, обнять тебя!
- Па! Ну, теперь ты видишь, какой он?- уютно устраиваясь на коленях отца, проворковала она.- Вы помирились? Что он с тобой сделал?
- Ты требуешь, чтобы я одобрительно отозвался о своем… злейшем враге?
- Да, требую!
- Он меня убедил.- И поцеловал ее пониже ушка.- Почти.
- Когда это он ухитрился?
- Да. Аргументировать умеет,- и глянул в мою сторону.
- Теперь нам предстоит,- с чрезвычайной озабоченностью на физиономии добавил я,- согласовать условия вражды, процедуры нанесения сокрушительных ударов и тексты взаимонеприемлемых ультиматумов.
Папа достал бумажник, перебрал визитки, одну протянул мне:
- Позвоните?
- Когда?
- Я полагаю, завтра.
- О-кей.
Бровки ее ползли вверх точно так же, как у отца, поочередно: правая – шажок, левая…
- Вы надо мной издеваетесь? Теперь – оба?
- У меня такое ощущение,- задумчиво сказал папа,- что это ты над нами издеваешься. Успешно. Мало тебе отца…
- Нет, когда вы успели сговориться? Ты же всегда ненавидел сепаратные…
- Политика – искусство возможного.
- Нет, я решительно требую объяснений!
- Прекрасно!- сказал папа и в тоне его засквозило явное злорадство.- Самое время оставить супротивника на растерзание… союзницей.
- Чьей союзницей?
- А вот это нам и предстоит выяснить в ходе дальнейших баталий. Похоже, мы присутствуем при рождении уникального дипломатического… э-э-э…
- Парадокса?- Я изо все сил сохранял остатки озабоченности на физиономии; он одобрительно шевельнул правым уголком:
-… казуса-белли: одна и та же союзница у двух антагонистических сторон.
- История нам с вами не простит,- и мы с ним переглянулись.
- Это я вам не прощу!- вспыхнула было она.
- А политика – это, по-моему, просто искусство. Точка.- Я шутейно поклонился ему, и он вернул поклон:
- Тем не менее, я должен уехать. К сожалению.
- Как? Уже? Па-а!
- Дела, доченька.
- Вот!- нехотя поднимаясь, закапризничала она.- И так – всю жизнь! Не успела я познакомить двух самых своих любимых мужчин…
- Мы теперь будем часто видеться.
- Обещаешь?
- Родная моя!
- Ты же знаешь, как я тебя люблю?
- Слава богу! Не сердись.
- А ты?
- О-ох! В следующий раз я позвоню, чтобы мой визит не стал для тебя неожиданным,- сказал он и протянул мне руку.- Но прежде мы проведем очередной раунд, не правда ли?
- Очередное сражение, как я надеюсь?
- Да-а! Это будет жестокая битва.
- Пусть это будет добрая охота!
- Я сейчас лопну от любопытства! Нет – от возмущения! От негодования!
- До свиданья, доченька.
- Если бы я могла не отпустить тебя!
- О-о, нет, довольно сюрпризов на сегодня!
- Да? Что ж, может быть, ты и на этот раз прав…
- Что это ты имеешь в виду?
- А вот когда позвонишь – может быть, и узнаешь!
- Постреленок! Вас уже известили, что в детстве она успешно колотила своего старшего брата?
- Сам догадался. И не только брата, а?
- Отню-удь!
- Я так и подумал. Бит неоднократно.
- Ах, вот за что пять миллионов? А я-то сомневался… До завтра?
- Да. Я позвоню. В полдень.
И он уехал.
- Что это за чемоданище – там, в прихожей?
- Пять лимонов, я полагаю.
- Забыл?
- Пять лимонов? Сомневаюсь.
- Так он тебя… Так это он? Тебя?
- Ну что ты такое говоришь? Просто ему лень таскать с собой лишние тяжести.
- Влад! Я тебя сейчас убью!
- И я тебя.
- Что ты ухитрился ему сказать? Как ты успел? У тебя же было не больше минуты! Стало быть… А ну, признавайся сейчас же! Это должно быть что-то очень…
- Э-э-э, нет! Сначала – твоя очередь!
- Но вы… примирились?
- Абсолютно точное слово. Я горжусь твоими успехами в грамматике. Мне все больше нравится моя переводчица! Можно, я начну ее соблазнять? Можно, я сделаю ей однозначно двусмысленное предложение, а?
- Пока еще она тебе не ответила тем же?
- О-о? Эту инициативу я бы ей – так уж и быть – уступил с удовольствием!
- Не-е-ет уж.
- А чё?
- Мне теперь надо беречься!
- Да? Именно теперь? Как давно?
- Н-ну… Недельки четыре приблизительно.
- Ах, вот куда ты ездила?
- Ах вот куда.
- Да я знал.
- Знал? Откуда?
- А ты думаешь, ты могла бы уговорить меня переться в какой-то там вшивый едрипет, если бы я не знал?
- Да? А я-то думаю: чего это он так шустро уговорился? Даже не подрались ни разу…
* * *
- И какого ты мнения о моем папе?
- Царская особа.
- Что ты говоришь? И как же, интересно, ты ухитрился разглядеть? По каким таким признакам?
- Я серьезно. Есть в нем что-то… Ну, как в стихах поэзия… Это – порода. Это – как у моего любимого дядьки Михал Ляксеича Устименко…
- Устименко?
- Да.
- Так ты – хохол?
- На четверть… Так вот, кто бы с ним ни говорил, какая бы ни была у него должность – всем сразу становилось ясно, что перед ними – туз. Козырный. Я вот, между прочим, тоже всю жизнь страдаю через него.
- Да?
- Ну, правда, королем я себя не чувствую, а вот валетом ощущаю. Всегда. Всю жизнь. И люди это видят, и как-то… Я не знаю… При мне даже мужики не матерятся – представляешь?
- А твой Михаил…
- Алексеевич.
- Да, Устименко, говоришь?
- Угу.
- Он откуда?
- Как так откуда? Из Усть-Каменогорска.
- Устименко из Усть-Каменогорска?
- Да-а, ишь ты...
- Это где?
- Это северо-восток Казахстана. Алтай. Триста километров от Новосибирска.
- Ага, это уже ближе… И что же, он всю жизнь там прожил?
- Он? Да… А чего это тебя так…
- А предки?
- Что – предки?
- А-а-а Сибирь начали осваивать, насколько я помню… Лет четыреста назад?
- Н-ну… триста пятьдесят-четыреста, Ермак там, Пугачевщина всякая, да – и что?
- Сибирский тракт – да?- Я скривил недоуменную рожицу.- А до этого?
- Ах, это? Графские кровя у меня ищешь? Не выйдет: мы знаем только бабушку – Марию Кирилловну и деда – Алексея Николаевича. Все. Никаких сведений уже о пра-дедушке нет. Нет даже точной даты рождения Михаила Алексеевича – известно только, что он на десять лет младше моей матери, и она его нянчила. Все. Никаких документов, фотографий, писем – ничего. Сковородка одна от матери к дочери переходит – и все.
- Сковородка?
- Ага. Чугунная. Шикарная сковородка – никакой тебе «тифали» не надо – ничего и так не подгорает. А картошечка на ней – м-м-м… Во-от. А больше НИ-ЧЕ-ГО не известно.
- Искали?
- Искали. Бесполезно. КэГэБэ следов не оставляло.
- Кегебе? Кей-Джи-Би, в смысле?
- А кто ж еще.
- Так они у тебя ссыльные?
- Вероятно.
- И не исключено, что фамилия Устименко присвоена им по созвучию с местностью?
- Ух ты! Ле! Ты откуда взялась такая умная?
- Да я занималась кое-какими исследованиями генеалогических деревьев… Ну ладно… Так что там мой папа?
- Н-ну, твой папа, пожалуй, с моим-то дядькой нашел бы о чем поговорить. Симпатичный парень – чё уж там.
- Да? Понравился он тебе?
- Нич-чо, сойдет для первого знакомства. Пожалуй, мы с ним подружимся.- Шмыгнул носом.- Ну – подеремся маленько, морды друг дружке подначистим… Правда, это мне полагается перед ним бисер метать – тесть все же! Папой называть не прикажешь?
- Еще как прикажу! Только сначала про венчание доложу – это не сразу, ладно? С предисловием – хорошо?
- Да мы с ним приблизительно одних лет! Как же я его папой величать стану? Это я - тебе папа, а он мне… Во казус-белли! Во Елена! Во Элли Штейн!
- Попрошу не выражаться в дамском обществе!
- Во дров наломала! Предупреждал же я ее, глупую!
- Не-ет, Влад, папа старше тебя лет на десять.
- Да? А выглядит моложе.
- Н-ну… А не кажется ли тебе, что вы с ним чем-то похожи?
- Упс! «Обратно покойника несут»!
- Почему покойника?
* * *
Полдень завтра.
- Вы же знаете, она сначала исполняет свои приговоры, а уж потом – так и быть – их обосновывает.
- Есть грех.
- Ей бы самодержицей работать… По совместительству… Императрицей на полставки.
- М-да… Вы не так уж далеки от истины.
- И где уж мне, простому смертному, устоять? Я прошу понять меня… Даже не как мужчина мужчину… Видите ли, Елена – мечта любого мужчины, это понятно, это не обсуждается. Она сразила меня искренностью и мощью – именно мощью – своего чувства. Я пытался противостоять, пытался вразумлять, предостерегать, отговаривать, объяснять, божьей карой стращать и вами, семьей, традициями… Я изображал старческую немощь, вплоть до импотенции – еще до того, как она смогла этот диагноз проверить. Я говорил: «Склероз подкрался незаметно, а впереди еще – маразм»… Тщетно!
- Как-как? Это стоит зафиксировать.
- Склероз подкрался незаметно?
- Вот-вот, а впереди – еще маразм. Блестящая фраза! Актуальнейшая! Я – о себе, вы не подумайте, и о себе, к сожалению, тоже.
- Вы не пробовали скакать верхом на тайфуне? Вот ухватить его за хвост и прокатиться?
Он только усмехнулся в ответ:
- Влад, хочу сообщить вам, что мама Елены ровно на четверть века моложе меня. Так что у нее это…
- Ах-ха?
- Меня гораздо больше беспокоит другое. Видите ли, Влад… Мой статус… а-а-а… в бизнесе… да и в политике… Словом – таков, что муж моей дочери – фигура. Вне зависимости от личных достоинств или недостатков. Вы меня понимаете?
- Стараюсь.
- До вас еще не добрались репортеры, а это – увы – неизбежно.
- Папарацци?
- Они.
- О, гос-споди!
- Нет-нет, уверен: вы не представляете себе…
- Принцесса Диана?
- Именно! Вполне сопоставимо.
- Либо сплетни, либо – свадьба? А это – фата, церемония, скандал и еще большая шумиха?- В глазах его нарастало страдание.- А потом – сразу похороны. Или – вместо… Н-да-с… Мезальянс, наследство…
- Секунду!- Чуть хрипловато сказал он и слегка прокашлялся.- Акцент: у моего сына бесплодие.
- Черт побери! Елена знает?
- Нет.
- Благодарю за откровенность.
- Я вынужден.
- Я чувствовал! Понимаете, я предупреждал ее обо всем этом, еще не зная…
- И это – не всё.
- Что ж еще-то? Могу ли я избавить вас от всех этих…
- Не меня – ее. Я стар, и мое положение стабильно. Она только начинает, и в свете… Вы уж простите мне эту вынужденную неделикатность… В свете ДВУХ диагнозов…
- И в свете моего происхождения? Точнее говоря – во тьме…
- Мы уже запросили… С этим можно было бы поработать.
- Поздно. Я знаю.
- Да. Мои врачи подтверждают ваши худшие опасения.
- Им хватило видеокадров?
- Им хватило одного кадра: вашей роговицы.
- Неотвратимо?
- Жаль. Поверьте – искренне жаль.
- Мне нужен тайм-аут.
- Конечно. Думаете вы быстро, телефон есть.
* * *
Все на свете интересно первый раз. Кроме самоубийства. И кроме любви. Любовь – это когда долго, очень долго. И еще чуть-чуть сверх того, когда трудно расстаться, хотя и пора. Борьба со злом, справедливость, добро, честь – это все человечьи выдумки, с точки зрения бога – муравьиный кодекс.
* *
- Я хочу совершить заплыв.
- Да ну тебя!
- На дальность.
- Перестань! Ты себя… не очень хорошо чувствуешь – я же вижу. И вчера тоже…
- Эй-эй-эй! Не вздумай меня жалеть!
- И море волнуется.
- Да что ты? Какое же это волнение – не больше двух баллов. Чудесная погодка!
- Влад!
- А ты будешь наблюдать за моим рекордом в бинокль.
- И что я увижу с берега?
- А ты – не с берега, ты – отсюда.
- У-у…
- У тебя же адмиральский бинокль! Цейсовская оптика! Ты меня будешь видеть лучше, чем на ладони.
Плыть с кобурой на животе оказалось тяжелее.
* * *
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ. «Я поклялся исполнить хотя бы одну из твоих мечт. Ты давала мне понять, что даже не одну. Это потрясающе! Это – невыносимое счастье. Я до сих пор не верю, что это смог я. Мне больше нечего пожелать – и это не просто слова. Одно, разве что: не плачь долго - от этого молоко портится.
Прости!
Влад»
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИЦЫ. Я мечтала состариться и умереть раньше. Я знала, что будет наоборот, но не думала, что так скоро. Я жила с этим, но все равно была счастлива, как… Ладно уж, попробуйте и вы.
Он будет жить сто лет. И еще тысячу. Я ему это обещала – и он разрешил.
Сын мне поможет.
Благодарю.
Элли