ЭТО увидело свой очередной расплывающийся мир сквозь смешанную с кровью слизь, заволакивающую подобие глаз. Уродливое порождение забавляющейся природы, естественный выкидыш, как экспонат на постаменте любопытствующих экспериментаторов, ОНО было замкнуто на жизнь.
Самостоятельно вылепливая себя из багровых сгустков, рваных ленточек плаценты и остат(н?)ков того, что ещё отвергло тело роженицы, залатывая кривыми пальцами пропастеобразные дыры в животе, ОНО улыбалось зубастым ртом.
И с первых дней ЕГО мучествования никто не мог понять, зачем сия кунсткамерная тварь появилась на свет. ЭТО скалилось, когда видело что-то косыми глазками без зрачков или прикасалось к кому-то шершавыми подушечками пальцев с синими, будто отдавленными ногтями. ЭТО пристыжено замирало, сжималось в комок, принималось перебирать пряди всклокоченных волос, когда ЕМУ случайно улыбались, и вздрагивало, едва до слуха доносился чей-либо смех.
Передвигалось ОНО на двух крючкообразных отростках разной длины, чуть откинувшись назад, задрав кверху подбородок и, как ни странно, закрыв глаза. Когда ЭТО вслепую натыкалось на преграду, ОНО в страхе отскакивало, поскуливало, и что-то похожее на слёзы вместе с гноем сочилось из-под сомкнутых век.
ОНО ненавидело есть, а поэтапный процесс переваривания пищи казался ему отвратительным, ОНО не любило спать, ведь в болезненных сновидениях всё было таким ненастоящим, таким искусственным и странным, что каждый раз, проснувшись, создание терялось в догадках, где и когда ОНО могло лицезреть подобное.
Всякое утро ЭТО проводило за лепкой из болотной глины, единственной податливой субстанции, доступной его слабым рукам. Осторожно ступая по змеевидной дороге подсознания, ОНО никогда не знало заранее, как назовёт тот или иной образчик ночного шизофренически-цветного видения.
К своим причудливым фигуркам ОНО приклеивало бумажки с надписью. «Любовью», например, ЭТО окрестило двух, прижимающихся друг к другу, соприкасающихся клювами голубков. Кажется, будто они улыбаются, а в их чуть прикрытых глазах отражается одна и та же картинка. Разве это хоть на толику напоминает то, что называют этим словом за колючей оградой снов? Нет… В ЕГО мире любовь приписывают парочкам, сидящим на разных стульях, повёрнутых спинками друг к другу. Они пытаются целоваться, свернув шеи, и смотрят в разные стороны…
Маленький мальчик лежит в постели. Его худая рука с тонким запястьем свешивается с края, и в неё уткнулся мокрым носом огромный пёс. Грустными глазами он смотрит на своего изнурённого болезнью юного господина. ОНО назвало это «Верностью». Так странно… Если бы потребовалось нарисовать картину с таким названием, ЭТО непременно изобразило бы молодую девушку, высоко забравшуюся на одну из веток осины, спускающую на леске сапфировые серёжки своей подруге, сидящей под деревом. Их сияющие лица, их мутный блеск в глазах…
Среди ЕГО поделок было и «Лицемерие» - маска для одного лица, но с разными половинками. Беспрецедентно! Никто и не додумался бы, ведь традиционно эту категорию представляли в виде винтовой каменной лестницы, на последней ступени которой стоит строго одетый мужчина, одной рукой держащий за хвост крокодила, другой – жеманно прикрывающий смеющейся рот веером. У его ног - окровавленные трупы маленьких поросят с выпученными глазами…
ЕМУ нравилось лепить, нравилось чувствовать гибкий материал между пальцами, нравилось создавать. В этом ОНО находило способ выражения своему убог(ат?)ому Я, часами потом разглядывая творения при сизом дневном свете, ухмыляясь и издавая невнятные звуки, видимо выражавшие удовольствие. Как часто в приступах внезапного ужаса ОНО смахивало дырявым рукавом свои фигурки, топтало их с неистовством африканского шамана в ритуальной пляске и пряталось под кровать, жалобно подвывая и выдёргивая оставшиеся клочки нечёсаных волос.
Успокоившись, ОНО вылезало из укрытия, крадучись подбиралось к своим детищам и собирало то, что можно было восстановить. Слюнявя отдельные части, ОНО подправляло их и, наконец, соединяло.
Время сочилось… Из скучного дня в ещё более скучный повторялось одно и то же. Даже страх перед собственными же уродливыми поделками уже не был таким паническим. Постепенно грань между изяществом реальности и убожеством грёз тускнела, а вскоре и вовсе расплылась. Фигурки всё больше напоминали некий симбиоз яви и страшных снов, они переставали быть неординарными, с каждым разом становясь всё идентичнее друг другу. А вскоре… Запылённая от иссохшей глины комнатушка существа превратилась в конвейерный зал, где всякая статуэтка представляла собой кольцо… Одинакового размера, но с разной надписью.