Ты знаешь, Габриэль, мы с тобой очень похожи. Мне, как тому полковнику, тоже никто не пишет про сучью любовь и никогда, представь себе, не писал. Был ли я настоящим полковником, не знаю, но то, что любил и ошибался, как и ты – не подлежит сомнению.
Ты обожал по жизни разные выкрутасы и я их тоже люблю. Ты знал, как после августовского дождя обольстительно пахнет влажная женская кожа и я, представь себе, знаю. Ты уходил в полет от смачного поцелуя влюбленной сеньориты, и я отлетаю к звездам, когда молодая женщина целует меня взасос. Ты не понимал азбуку смерти, и я ей чужд. Ты любил прибамбасы абсурда, и я от них балдею.
Давай, Маркес, посоревнуемся в фантазии.
Ты – о дьяволице. И я о ней. Побежали!…
Она против моей воли была моею любовницей. Что я мог с нею сделать? Только любоваться? Черта с два! Я должен был ее страстно любить. Так я и делал.
Обращался с нею как с самой большой драгоценностью и проказой одновременно…
Она не успевала подумать, как я уже был тут как тут. Предвосхищал все нечестивые мысли сладко пахнущей блудницы…
Слабой аптечной пиявкой присасывался к ее грудным соскам цвета жженой коньячной пробки. Тянул в себя аромат ее слегка потной и загрязнившейся от загара кожи. Там, где кожа выступала складками, мял ее обессилевшим жадным ртом и зажигал на новые конвульсии, не в состоянии объяснить колдовские запахи утомленного женского тела. Иногда мои губы захватывали шелковые пряди податливых волос. При этом голосовые связки проказницы визжали от похоти и восторга, как не настроенная провинциальная мандолина или загнанная самка изюбря.
Дальнейший поход напоминал Карфаген или Бастилию. Пальцы моих крепких и жилистых рук в виде вспомогательного войска проходили с флангов, лаская бедра, живот и соски, полные молока любви. Осторожно приближались к бархатным складкам трепетных детородных органов, сжатых как розовые створки пугливых моллюсков.
Волосистые ноги фавна, блюдя тактические задачи, твердыми коленями надавливали на шелковые колени гетеры, лишая прельстительницу всякого доступного маневра.
Живот настырного самца входил в неистовое соприкосновение с пульсирующим пупком голодной самки и ухал, словно таежный филин, в глубину бессознательного.
Кровь, как и другие жидкости тела, получала рефлективное ускорение и рвалась наружу. Слюна рифлеными, жгучими волнами спадала с хищных губных изгибов и пропадала в тайниках намертво и словно навечно сплетенных греховным сладострастием крепких тел.
Животная страсть не просто кипела, но вулканизировала, пожирая остатки рассудка.
Пульсируя, мясистые лобки любовников высекали искры и рвались в поднебесную.
Водопад чувств, приближаясь к стратегической цели, бился в атомной истерике экстаза. Выше был только оргазм. Выше оргазма было только небо…
Вы можете представить себе метро, которое без тормозов со скоростью курьерского поезда мчится на вас… И я не могу.
Но однажды я не выдержал и перестал любить ее. Сначала я не понимал, чем мне это грозит, а когда понял, то было крайне поздно…
Известно, когда приходит беда, то метро засасывает вас как челюсти мятную жвачку или вагина мужской член. Сначала щекотно и непонятно, а потом – вполне радостно осознавать себя частью человечества, которому ничего человеческое не чуждо. Чувственное цунами срывает с тебя галстук благочестия, и ты летишь в преисподнюю христианского дьявола.
На дне преисподней стоит мужичок в неглиже.
- Иван?
- Иван.
- Вторая кабинка.
- Почему не первая?
- Там остановился сеньор Габриэль…