Красная армия всех сильней, Или годен в козлячие конвойные войска
Кто не был, тот побудет.
Кто побыл, не забудет.
(Тюремная мудрость)
1. Начинающий учитель, или Просветление по-советски
Таково рождение
Такова смерть
Стих или без стиха
К чему суета?
(Да Хуэй)
Жарким июльским днём тысяча девятьсот восемьдесят первого года Кузнецов Иван, после пяти лет учёбы, получил, наконец, долгожданный диплом о высшем педагогическом образовании. На вручение документа он пришёл с женой Ниной. Она окончила институт год назад и работала учителем начальных классов. В актовом зале стояла духота и, хотя окна были открыты, всем хотелось поскорее выйти на свежий воздух.
Вечером в ресторане «Турист» состоялся банкет. Народ, как водится, быстро наклюкался. Декан факультета, подвыпив, пел хорошо поставленным голосом народные песни. Шустрый преподаватель филфака, похожий на Ивана Васильевича из гайдаевского фильма, председательствовал за столом. Студенты ещё смущались, но уже некоторые бодро произносили тосты. Иван с Ниной не пили. Им было скучновато и они, быстро покушав, незаметно ушли.
Дома их ждал полуторагодовалый Славка, оставшийся на вечер на попечении бабушки. Антонина Петровна не любила своего зятя. Он был из деревенских, как и она. С ней почти не разговаривал, и казался ей себе на уме. Она противилась раннему замужеству дочери, но, выпиравший из под вязаной шерстяной кофты, аргумент дочери оказался сильнее. Свадьба состоялась нешумная, недорогая, только для своих.
Внук родился в феврале и стал любимцем Антонины Петровны. Назвали его Станиславом в честь недавно умершего от инфаркта деда. Пока жена осваивала на практике профессию учителя, Иван доучивался и нянчился с сыном. По ночам он часами ходил по комнате, убаюкивая малыша, стирал пеленки, а днём варил кашу и кормил сына молоком из бутылочки. Ребёнок часто болел и кричал по ночам. Всё семейство тряслось над ним: занавешивали окно одеялом, не позволяли находиться на полу и регулярно вызывали врача.
Молодые жили вместе с родителями и братом Нины в трёхкомнатной квартире. Им отвели двенадцатиметровую комнатку, в которой кроме дивана, кроватки и шифоньера ничего не было.
Новобрачные жили недружно. Как это обычно бывает, сын перетянул на себя всё внимание Нины, а Ивану почти ничего не оставалось. Это злило его, влияло на их интимную жизнь и приводило к постоянным ссорам, которые маскировались под бытовые проблемы.
После получения диплома решили поехать на лето к матери Ивана. Нина не очень хотела, но Иван настоял. В деревне Иван отдыхал, купался, ходил в лес за ягодами и грибами, а Нина занималась сыном. Её отношения со свекровью не ладились. Они едва терпели друг друга, но внешне не подавали вида.
С первого сентября Иван с Ниной пошли работать в одну и ту же городскую школу. Школа находилась в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Нине дали старшие классы, а Ивану три четвёртых. Потянулись однообразные школьные будни. Иван пытался добросовестно делать всё то, чему его учили в институте. В результате через полгода он страшно устал. Ему опротивела школа, уроки, дети и русский язык с литературой. Дети тоже зевали на уроках от скуки. Традиционная методика вела в тупик.
Тогда Иван стал сочинять сказки и упаковывать содержание урока в эту обертку. Как по мановению волшебной палочки всё изменилось. Классы было не узнать. Ученики не могли дождаться уроков, тянули руки, активно участвовали во всех придумках учителя. В сильном классе учились дети учителей. Остановив Ивана в коридоре, они наперебой спрашивали, что это он сделал с их детьми, почему они ждут и не могут дождаться его уроков.
Иван добросовестно занимался не только учебной, но и воспитательной работой. По правилам он должен был посещать семьи своих учеников. Иногда такие визиты заканчивались не совсем приятно. Так, однажды он пошёл к своему ученику Толе Ламонову. На звонок в проёме двери возникла нетрезвая физиономия сожителя Толиной матери. Как только Иван раскрыл рот, чтобы объяснить причину своего появления, дверь с шумом захлопнулась. За стенкой раздалась ругань. Через минуту Ивана догнала Толина мама и долго извинялась за своего друга.
Как-то урок литературы посетила завуч Агнесса Арнольдовна. Она молчаливо сидела на задней парте и проверяла тетради, в то время как Иван героически вёл урок по рассказу Тургенева «Муму». Во время объяснения нового материала Иван, не зная как нагляднее нарисовать портрет Герасима, показал на себя и сказал, что герой выше его на голову. Агнесса Арнольдовна пригласила Ивана в кабинет и камня на камне не оставила от его урока. По её гладкой гневной речи выходило, что Иван дал отвратитительный урок. Особенно её взбесило то, что начинающий учитель сравнил себя с литературным героем. После этого разбора Ивану заплохело. Дома он высказал жене всё, что думал о школе, завуче и женщинах.
На работе его склоняли ещё и за то, что он не участвовал в хоре. Хор учителей готовился к очередному юбилею школы. Петь было почти обязательным делом. Иван подозревал, что главным. Однажды он под давлением масс пришёл на спевку. Постоял в стороне, послушал, как народ вдохновенно выводит:
- Мы желаем счастья Вам…
Ивана до сих пор тошнило от того, как он в начальных классах изучал пение под руководством полупьяненького историка – баяниста. В его голове прочно засели заученные наизусть песни, которые третьеклассники пели перед классом: «Грачи прилетели», «Ревэ та стогнэ Днипр широкый…», «По долинам и по взгорьям». Иван послушал пение и сказал, что больше не придёт. Пожилой завуч Семён Андреевич пытался его усовестить, но всё было напрасно. Иван отказывался петь и бегать на лыжах за «честь» школы.
Всю свою энергию он направил на работу с детьми. Подсчёты показали, что его рабочий день в среднем длится шестьдесят восемь часов в неделю. Сюда входили уроки, подготовка к ним, проверка тетрадей и воспитательная работа.
В марте, в конце третьей четверти, он почувствовал сильную головную боль. У него и раньше были подобные недомогания, но таких сильных не было. Вызвали врача, затем скорую. Боль была невыносимой. Врачи стали колоть какое-то лекарство. В один из моментов он вдруг осознал, что что-то говорит, но не слышит окружающих и своей собственной речи. Его отвезли в больницу. Сутки прошли в стационаре под наблюдением. Усталый невропатолог сказал, что в голове лопнул какой-то сосудик, очевидно, от переутомления…
Когда Ивану было пятнадцать лет, его обследовали в Областной клинической больнице и сказали, что в армию он не пойдёт, так как у него хронический лептоменингит с явлениями внутричерепной гипертензии. Проще говоря, периодические головные боли, вызванные травмой головы, полученной в драке и усугублённые частыми ангинами. Однако военкомат игнорировал справки эскулапов и прислал повестку на призывную комиссию. Комиссия постановила, что он годен к нестроевой. Иван не согласился и представил свои доводы. Молодой старший лейтенант в приватной беседе пообещал загнать его в железнодорожные войска, если он будет «косить» от армии.
Ни о каком «кошении» от службы Иван и не помышлял. Он просто пытался добиться справедливости. Тем более, что с ним только что случился микроинсульт. Ивана отправили на три недели в военный госпиталь для переосвидетельствования, так как военкомат задействовал прокуратуру. Прокурор района лично предупредил Ивана, что если в госпитале его диагноз не подтвердится, то его могут привлечь к уголовной ответственности за уклонение от службы в армии.
Три недели в госпитале подтвердили диагнозы врачей, но это не помогло ему в борьбе с военной машиной. Тридцатого апреля он получил повестку. Ему было предложено уволиться и семнадцатого мая прибыть в Советский военный комиссариат. Его, согласно статье двенадцать «в» призвали на действительную военную службу на полтора года.
Держа в руках военкоматовскую повестку, Иван чётко осознал несколько вещей:
- когда попадаешь в школу, то жизнь начинает идти мимо;
- доказать что ты не верблюд Советскому государству невозможно;
- чем жить с тёщей лучше уйти в армию.
2. Проводы любви, или Великовозрастный новобранец
Для кого-то просто горная дорога,
А ведь это проводы любви
(Из песни)
К семнадцатому мая семейная жизнь Ивану настолько опротивела, что он готов был бежать от семьи куда угодно. Однажды он уже пытался сделать это, но неудачно. Как-то вечером тёща завела разговор о том, что он мало зарабатывает, ничего не делает по дому, а она вкалывает на его семью. Иван сначала слушал молча, потом взорвался, наговорил резких слов и ушёл, хлопнув дверью. Он пошёл к своему другу Виктору, с которым они частенько играли в шахматы, рассуждали на философские темы и беседовали «за жизнь». Виктор жил один в двухкомнатной квартире и работал тренером по шахматам в спортклубе. Он был старше Ивана на пятнадцать лет, курил сигареты и помешался на создании всеобъемлющей физической картины мироздания. Институт он не закончил. В своё время его выгнали оттуда из-за несчастной любви. История была тёмная, и Иван не вдавался в подробности. Ещё во время учёбы Виктор стал задавать себе вопросы, на которые не мог найти ответов ни в книгах, ни у преподавателей, ни у известных учёных страны. Однажды он написал письмо в Академию наук и изложил там свои взгляды на устройство Вселенной. Ему вежливо ответили, но он этим не удовлетворился и всю жизнь продолжал работать над интересовавшей его проблемой.
Иван пожил у Виктора три дня. Спать пришлось на полу, на матрасе, без простыней. Ели пельмени и бутерброды. У Виктора в квартире царило страшное запустение. Он не делал ремонтов и уборку квартиры. Постепенно всё покрылось слоем пыли. Кран в ванной был привязан какой-то верёвкой и подтекал. В туалете рабочие начали менять прогнивший пол, но не доделали. Кругом в беспорядке лежали книги по шахматам, логике, физике, философии и различным отраслям знания.
Нина вела себя при встречах в школе покладисто, терпеливо и просила вернуться. Иван, пережив гнев и обиду на тёщу, вернулся.
Отгуляли шумные проводы. За столом, как обычно, было много родственников и водки. Иван не пил и молча терпел этот «сабантуй», соблюдая приличия. Родственники давали наказы, как себя держать в армии. Мать Ивана на проводы не приехала.
Одели его в какие - то обноски. В котомку положили еды, чашку, кружку, ложку и дали немного денег. Он взял с собой роман-газету с рассказами и повестями Даниила Гранина.
Два дня новобранцев мурыжили на сборном пункте за двухметровым бетонным забором. Кровати в два яруса стояли без матрасов, и парни спали, кто-где придётся. Кормили в столовой преотвратно два раза в день. Некоторые убегали домой, перепрыгнув через забор. Остальные смолили сигареты и пили припрятанную водку. Иван читал рассказ Гранина «Клавдия Вилор». Ходили слухи о том, когда и куда их будут отправлять. Кто говорил, что на Восток, кто на Запад, некоторые, что их оставят в родном городе. Слухи появлялись и тут же опровергались. Как только их загнали за бетонный забор, Ивана охватило тупое безразличие и спокойствие. Он никуда не хотел убегать. Несколько раз подходил к забору и пытался среди толпящихся родственников и друзей новобранцев обнаружить жену с сыном, но их там не было.
Иван понял, что попал в жернова бездушного молоха, что теперь никому до него не будет дела. Здесь предстояло выживать.
Через два дня их погрузили в автобусы и отвезли на вокзал. Парни извращались, кто как мог. Кто орал в окна автобуса, некоторые задирали прохожих, особо отважные норовили убежать за пивом и мороженым. Словом, отрывались по полной, зная из рассказов друзей, что до присяги с ними будут возиться, но никакой ответственности они не несут.
В поезде ехали двое суток. Ивану выпал Иркутск, козлячие конвойные войска (внутренние войска, ВВ). Старлей не обманул: заслали его из Сибири в Сибирь…
3. Иркутская учебка, или Почему сладок «балабас»
Мы все учились понемногу:
Чему-нибудь и как-нибудь…
(А.С. Пушкин)
Первый месяц в Иркутской учебке был тяжёлым и однообразным. Свободного времени не было ни минуты. Везде ходили строем. Иван в своём взводе был самым старым. Остальные – восемнадцатилетние юнцы. Но он не выпендривался и делал всё, что говорили. Взводом командовал молодой лейтенант Мельников. Он переложил все заботы на своего зама, старшего сержанта, а сам валял дурака. Отделения взвода возглавляли сержанты. В своём отделении Иван стоял четвёртым рядом с Володей Тихоновым из Свердловска. Они быстро подружились и помогали друг другу.
Строевые занятия выматывали душу. Иван научился чётко поворачиваться направо на правой пятке и левом носке, налево на левой пятке и правом носке, кругом через левое плечо, ходить строевым шагом, выпрямив ноги в коленях, тянуть носочек и отбивать сапогами асфальт. Через неделю сапоги стали родными. Каждое утро их приходилось начищать до блеска щёткой с гуталином, а потом полировать бархоткой. Портянки научился крутить сразу и быстро. Помог сержант, командир отделения. Но, по утрам, чтобы успеть на построение, обувался по упрощённому варианту: клал портянку на сапог, делал небольшое углубление в середине и одним движением натягивал сапог на ногу. Портянки охватывали ногу со всех сторон без всякой обмотки.
Солдаты взвода спали в казарме компактно, в одном месте. Ивану достался второй ярус. Часто поднимали по тревоге. Надо было собраться и встать в строй. Если кто-нибудь опаздывал, следовала команда «отбой» и всё повторялось по новой. Все раздевались, укладывали вещи и ложились под одеяло.
На третьей неделе нервы у Ивана не выдержали, и он поцапался с сержантом. Тот стал приставать, качать права, командовать, издеваться. Иван сначала терпел, но потом не выдержал и отказался выполнять приказания. Это разозлило молодого сержанта-башкира, и он стал давить, заставлял часами ходить по плацу, когда все отдыхали. Конфликт разрешился как-то сам собой, когда Иван вспыхнул и пообещал начистить сержанту харю. Коротышка-сержант долго косноязычно объяснял, что за это будет. Но после этой вспышки больше не приставал.
В перерывах Иван бегал в солдатский магазин и покупал конфеты, печенье и пряники («балабас» на солдатском жаргоне). Эти сладости казались необыкновенно вкусными на фоне сытной, но несколько однообразной солдатской пищи.
Хождение строем достало всех, в том числе и начальников. Взводом ходили в столовую, в баню, на политзанятия…
Иван быстро научился подшивать подворотнички. Усвоил, что у него в пилотке должны быть две иголки с белой и чёрной нитками. Бляха ремня тоже каждый день натиралась до блеска. Сержант постоянно проверял, чтобы ремень не болтался на поясе.
Их группу привезли на машинах на полигон под Иркутском. Там они посбрасывали с себя гражданскую одежду и получили новую форму. Здесь же каждый отстрелял по десять патронов из автомата и побывал в противогазе в палатке с «черёмухой». Больше Иван автомата в руках не держал до самой присяги, кроме беготни с автоматом на занятиях по тактике. Видимость обучения сохранялась и на теоретических занятиях. Их загоняли в класс на определённое время, и они должны были слушать всякую дребедень, которую нёс заместитель командира взвода или лейтенант. Частенько командир уходил. Тогда старший сержант раздавал уставы и, положив ноги на стол, на американский манер, дремал пока время не истекало. Солдаты спали, писали письма, болтали и рисовали картинки…
Строем ходили с песней. Хождение строем с песней в такт создавало ощущение какого-то единства.
Всё делалось строго по часам. У Ивана были часы. Поэтому солдаты часто спрашивали у него время. Постепенно все привыкали всё делать вовремя, вырабатывалось особое чувство времени. С другой стороны это рождало постоянное ощущение тревоги: вдруг не успеешь, а из-за тебя пострадает целое отделение. Усталость накапливалась постепенно: от давления, принуждения, строевого шага и однообразия. Зато спали крепко.
Хотя в роте служило много солдат разных национальностей, межнациональных конфликтов почти не было. За этим зорко следили отцы-командиры. Выезд на полигон сопровождался рытьём сапёрной лопаткой индивидуального окопа. От этого у Ивана быстро на правой руке возник большой волдырь. Побегали с автоматами в атаку, постреляли пластиковыми пулями. Как только при этом никого не убили и не ранили, для Ивана осталось загадкой. Занятия по тактике были бестолковыми и бессистемными. Похоже, сами отцы-командиры плохо ориентировались в этом вопросе. Объясняли скупо, тупо и бестолково. Зато когда бойцы разбегались по полю, как тараканы, в разные стороны, крыли их матом и орали до посинения, оскорбляя «чурок» и «урюков».
Иван однажды оказался в офицерской комнате и увидел, как офицеры играют в шахматы. Он предложил сыграть и легко выиграл, чем заслужил уважение у других начальников.
Однажды его и ещё трёх солдат отправили на дачу к заместителю командира полка в качестве грузчиков. Они быстро разгрузили машину с досками.
Иван договорился с женой, что будет писать ей каждый день. Своё слово держал и, хоть на несколько строк, но находил время ежедневно.
В конце учебного месяца занялись подгонкой парадной формы. Вот тут была целая мука. Надо было пришивать погоны, шевроны; эмблемы, гладить и примерять. Всё это тянулось два дня.
Распределение по местам службы тоже оказалось волнительным делом. Многие воины мечтали попасть служить сопровождающими зэков в поезда. Среди солдат ходили байки о том, как сладко там живётся. Никакой муштры и начальства. Караул небольшой, дружный: пей да спи…
Ивану выпал посёлок Бозой, который находился в ста километрах от Иркутска. Здесь стоял батальон внутренних войск, охранявший две зоны: мужскую и женскую. Сюда отсылали служить всякую шелупонь на исправление. Его отправили, так как в батальоне был нужен писарь. Обычно на эту должность брали бойцов с высшим образованием. Предыдущий отслужил и уволился.
Присяга прошла в торжественной обстановке. Один солдат читал текст перед строем, остальные потом хором проорали «Клянусь». Мимо трибуны с начальниками прошёл под оркестр полк. У солдат был праздничный обед. Выдали конфеты - батончики и печенье.
Учебка за месяц порядком всем надоела. Иван понял одно: будешь жить по уставу – завоюешь честь и славу, но по уставу будешь жить – заебёшься служить.
Утром следующего после присяги дня его, вместе с группой из семнадцати солдат на машине с брезентовым верхом, отправили в Бозой к месту постоянной службы.
4. Бозой , или По эту сторону колючей проволоки
Зека Васильев и Петров зека…
(В.Высоцкий)
Девяносто километров дорога была асфальтированной. Последние десять километров машина двигалась по щебню. За брезентовым тентом раздавался характерный шуршащий звук от соприкосновения колёс со щебёнкой.
Встретили новобранцев, как полагается, торжественно. Начальники сказали напутственные речи. Распределили по койкам и отделениям. Повара приготовили праздничный обед. Но на душе у Ивана было неспокойно. В памяти всплывали рассказы о дедовщине.
Бозой представлял собой небольшой совхоз, основанный на труде заключённых двух колоний: ИТК-40 и ИТК-11. Посёлок окружали обширные поля с овощами, картошкой, зерном, кукурузой и подсолнечником. Местность, гористая и холмистая. Несколько асфальтированных улиц вели от зон до магазина, почты и кинотеатра. Всё население работало в батальоне на охране или вольнонаёмными. Были и такие, кто остался жить здесь после отсидки.
По всему периметру зон стояли вышки и заборы с колючей проволокой. Контрольно-следовую полосу осматривали солдатики с собаками. Вот здесь-то и предстояло нести службу новобранцам.
По штату в батальоне должны служить триста пятьдесят человек. Но по факту едва набиралось полторы сотни. Это офицеры, прапорщики, сержанты и солдаты. Командовал всеми майор Морозов.
По другую сторону колючей проволоки находились осуждённые. Мужчины ходили во всём чёрном. Женщины в какой- то пёстрой одежде. По посёлку и батальону разгуливали так называемые расконвоированные. Это те, кому разрешалось свободно передвигаться без охраны до определенного часа. Они выполняли различные работы. Трудились в прачечной, на свиноферме, возили воду.
Питьевую воду в посёлок привозили в цистернах. Качество воды всё равно оставляло желать лучшего. От этого у солдат на протяжении всей службы был понос, гнойники и высыпания на коже. Пили только кипячёную воду, но это не спасало. Говорили, что в воде не хватает каких-то микроэлементов. Первый месяц её вкус был неприятен, но постепенно новички привыкали.
В посёлке была гостиница для приезжих, в нескольких километрах – стрельбище. Начальство частенько наведывалось из Иркутска на проверки по поводу чрезвычайных происшествий. А их было предостаточно: заключённые совершали побеги, солдаты сходили с ума, стрелялись на посту, выпрыгивали с третьего этажа казармы, били сержантов, обстреливали из автомата разводящего офицера. Произошло и особенное происшествие: погиб в дорожной аварии начальник колоний.
В первый же день на построении в казарме начальник штаба батальона капитан Безуглов, в просторечии Шарик, скомандовал:
- Равняйсь, смирно! – А затем спросил:
- У кого тут высшее образование?
Иван сделал два шага вперёд и повернулся через левое плечо. Шарик коротко и отрывисто рявкнул:
- За мной!
Иван прошёл за начальником штаба в небольшой кабинет, который располагался рядом с помещением, где спали солдаты. Небольшая комната три на четыре метра со столом начальника и телефоном. При входе направо стоял ещё один письменный стол. На полу рядом лежал небольшой железный ящик, закрытый на замок. На столе стояла печатная машинка. В углу притаился железный сейф, выкрашенный коричневой краской. У окна кое-как держалась на чёрных ножках старенькая допотопная радиола. На подоконнике единственного окна, забранного решёткой, зеленели цветы.
В этой комнате Ивану предстояло провести около года, выполняя обязанности начальника штаба.
В казарме на втором этаже в два яруса располагались кровати. Сразу напротив кабинета Энша (так Иван про себя называл своего шефа) располагался кабинет командира батальона. Сразу на выходе из казармы была комната замполита старшего лейтенанта Макарова. Напротив – комнатка с обмундированием, где обычно спал каптёрщик. На первом этаже находились оружейная комната, столовая, медкабинет, ленинская комната с телевизором. Здесь же был по субботам и воскресеньям кинотеатр.
Внешне трёхэтажная казарма, построенная руками зэков, выглядела очень убого и непрезентабельно.
Перед казармой небольшая площадка была заасфальтирована. Чуть дальше находился контрольно-пропускной пункт, на котором никого не было. Весь батальон оказался окружен деревянным забором с многочисленными оторванными досками, которые легко отдвигались в сторону. За казармой имелась полоса препятствий, несколько турников, металлические брусья и подсобные помещения.
Зимой в казарме было дубариловка, и солдаты спали одетыми, укрывшись шинелями. От этого они часто болели и кашляли.
В батальоне собрался многонациональный состав: буряты, башкиры, узбеки, чеченцы, таджики, белорусы, украинцы и русские. Дедовщина цвела пышным цветом. Ивана она почти не коснулась, так как он сразу попал под крыло Шарика, которого все в батальоне боялись. Однажды он в гневе сломал челюсть сержанту за то, что обнаружил его на посту пьяным. Тот несколько месяцев ходил в гипсе, но не пожаловался на рукоприкладство. Ему оставалось служить ещё полгода.
Комбат по сравнению с Шариком был более добр и мягок, зато более придирчив и занудлив. Когда на дежурство оставался он, то в батальоне долго строились и выполняли команды. Зато было много крика и бестолковых распоряжений, которые порой невозможно было выполнить.
Замполит был, с одной стороны, деспотичен, а с другой заигрывал с солдатами и всего боялся, так как трупы солдат отвозить родителям приходилось ему.
Старшина пьянствовал, воровал и делами батальона почти не занимался. В медкабинете служила фельдшером пухленькая белокурая Наталья Ивановна, жена Шарика.
На кухне царили повара-узбеки. Они кормили своих корешей и офицеров мясом от пуза, а солдатам оставались пустые щи да каши.
С первых же дней над Иваном взял шефство дембель Сидоров, который временно заменял уволившегося с места писаря Расулова. Сидоров вообще не жил в казарме, а обитал в своей конуре в старых кирпичных бараках, рядом с гаражом. Он был в подчинении у замполита, так как тому нужно было делать наглядность, а Сидоров умел это делать лучше других. Его так все и звали – художник.
Напротив умывальника, на втором этаже, в своём кабинете куковали в радиорубке радист и радиотелефонист. Они тоже находились на особом положении до определенного времени, пока батальон не перевели на ротную систему.
Состояние Ивана в первые недели пребывания в Бозое было гнетущим. Ему приходилось целый день писать бумаги по заданию Шарика, осваивать печатную машинку, составлять наряды на службу, вести многочисленную документацию и ходить с Сидоровым за почтой.
Постепенно он ко всему привык и освоил своё дело. Вначале на всё уходило шестнадцать часов, а через несколько месяцев два-три. Ему удалось повысить производительность своего труда в восемь раз. Шарик, увидев, что он вполне справляется и без него, вешал на стул китель, клал на стол фуражку и исчезал. Появлялся он тогда, когда в батальоне что-то случалось.
5. Писарь, или Заместитель начальника штаба батальона
Ты начальник, я - дурак.
Я начальник, ты - дурак.
(Народная мудрость)
Постепенно Иван освоился и научился чётко выполнять все свои обязанности. Помимо прочего, ему дали ключи от замка, висящего на двери напротив кабинета начальника штаба. Дверь вела в подвал, где стоял громадный ржавый бак для накачивания воды. Чтобы наполнить его, надо было открыть кран и нажать на красную кнопку рубильника. Включался насос, и вода начинала поступать в бак из водонапорной башни. Когда вода набиралась, надо было нажать на чёрную кнопку и закрыть кран. Эта вода подавалась в умывальник и на кухню для мытья посуды.
Несколько раз Иван забывал набрать воды и получал нагоняй от старшины. Однажды забыл выключить насос и вода начала хлестать на пол через края бака. Внизу имелся небольшой кран, и Иван использовал его, чтобы помыть перед сном ноги. Воду приходилось качать два раза в день: утром и вечером. Однажды кто-то украл замок с двери, ведущей в подвал. Прибежал разъярённый старшина и стал требовать замок с Ивана. Иван объяснял, что последним закрывал дверь каптёрщик, который по привычке тоже иногда качал воду. Старшина орал и ничего не хотел слушать. Пришлось рассказать всё Шарику. Тот молча достал из сейфа новый замок и приказал заниматься своими делами.
Вообще, все начальники хотели, чтобы Иван работал на них. Комбат заставлял его мыть свой кабинет, протирать там пыль и доверял ключ. За это Иван со своим земляком Андрюхой приворовывал у него из стола растворимый кофе. Замполит требовал вместо себя писать планы воспитательной работы для караулов. Иван сначала делал это добросовестно, а потом, уловив их однообразную повторяемость, стал штамповать под копирку, меняя местами некоторые пункты. Старшина приказывал качать воду. Шарик пытался защищать своего писаря. Он говорил:
– Посылай всех на ***. – Но у Ивана это не получалось. Ему приходилось дипломатничать и служить сразу нескольким начальникам. Иногда это приводило к тому, что их приказы противоречили друг другу и ему необходимо было одновременно быть в двух местах и делать два разных дела.
Он ежедневно на почте получал посылки, бандероли, газеты и журналы. При этом газеты и журналы носил сам, а посылки и бандероли только оформлял, а каптёрщик Алексей Волков их потом привозил на лошади. Ивану доверяли получать на почте переводы, которые родители слали своим сыновьям. Эти деньги он получал по доверенности, а потом сдавал замполиту. Деньги хранились у него в сейфе и выдавались солдатам по мере надобности. Опыт показал, что если их отдавать солдатам, то они быстро исчезали. Воровство в батальоне процветало. Тырили всё: деньги, зубную пасту, полотенца, форму, кружки, чашки, ложки…
Пока посылки получал Алексей Волков, они доставлялись замполиту. А потом, после смены каптёрщика, когда им стал белорус Юра Прудников, посылки стали приносить прямо в кабинет Энша. Здесь их первичный досмотр делал Иван. Чего только там не было! Недозволенные вложения убирались. Иногда Иван со своим приятелем Андреем вволю наедались восточных сладостей. Вообще посылки сильно расстраивали пищеварение.
Иван получал пятнадцать газет и журналов. И, хотя замполит требовал, чтобы он сразу доставлял ему свежую почту, он умудрялся первым прочитывать её, немного задерживая у себя. Это было легко, так как почта приходила в Бозой с опозданием. Через полгода после начала службы в Бозое справа от стола Иван появился ещё один, и там обосновалась вольнонаёмная машинистка Надя. Она была принята на должность делопроизводителя. Иван учил её печатать и выполнять другие текущие дела. Она была замужем, но активно строила глазки симпатичному, высокому сержанту-радиотелеграфисту Володе Пережогину.
А бумажной работы не убавлялось. Однажды Энша дал заполнить Ивану задним числом свои ежедневные планы. В дальнейшем он должен был ежедневно составлять рабочие планы своему шефу. Это делалось для проформы, для проверяющих, а на самом деле Энша почти ничего не делал. За полтора года Шарик вырастил в своей стайке несколько тёлок, продал их и купил себе «Ниву». В это время Иван сочинял планы боевой и политической подготовки батальона, которые существовали только на бумаге и никогда не выполнялись.
В результате солдаты почти ничего не умели. Не могли даже стрелять из автомата. Из положения выходили следующим образом. Во время осенней и весенней проверок солдатам давали холостые патроны, а вместо них мишени поражали из кустов офицеры батальона. Таким образом, Иван успешно сдал на «отлично» несколько проверок, не взяв в руки автомата.
Особо ответственным и хлопотным делом было составление наряда на службу. Солдаты стояли на вышках по очереди. Наряд состоял из четырёх человек: командир отделения, два рядовых и солдат с собакой. Их называли сэрээс (служебно-розыскная служба). Здесь было много конфликтов, так как солдаты не хотели идти в наряд не со своими командирами отделений. У многих завязывались дружеские связи, симпатии и антипатии. Всё это знал и учитывал бывший писарь Расулов.
Ивану пришлось осваивать всю эту хитрую механику. Энша распорядился для облегчения сделать небольшие карточки три на пять сантиметров, написать на них фамилии солдат и расположить на стенде рядом со столом Ивана. Некоторые карточки он приказал заштриховать красным карандашом. Это означало, что солдат склонен к нарушению дисциплины.
Распределение на службу частенько приводило к конфликтам. Иван старался настоять на своём, порой, ещё не зная сложившихся взаимоотношений. Солдаты пытались настаивать: кто просил, кто требовал, кто запугивал, кто подкупал. Однажды это привело к драке в умывальнике с татарином Мусой. Он просил Ивана не ставить в караул, так как у него грибки на ногах. Иван посмеялся и в шутку назвал его членовредителем. Когда он пошёл в умывальник мыть графин и стаканы, Муса выгнал всех из умывальника и ударил Ивана в живот. Иван ответил правой в солнечное сплетение. Муса стукнул его в челюсть, Иван тоже. Дембель Муса опешил. Он не ожидал отпора. Обычно новобранцы не перечили «дедушкам». А тут такой поворот. С другой стороны, он боялся Шарика, так как тот за работника своего штаба мог его покалечить. Они пошипели друг на друга и разошлись.
За полтора года Иван написал жене пятьсот сорок семь писем. Она ему тоже прислала около пятисот. Эти письма помогали Ивану выживать, осмысливать всё происходящее с ним и анализировать обстановку.
Иногда Иван играл в шахматы с солдатами, капитаном Волковым из штаба полка и Шариком. Шарику нравилось играть с Иваном. Он был сильнее Энша, но иногда проигрывал из-за того, что болела голова. Волков играл сильнее Ивана, примерно по первому разряду, и чаще побеждал Ивана, но иногда проигрывал, чем доставлял тому массу удовольствия.
Иван ежедневно занимался на перекладине, которая была установлена прямо в казарме, поднимал штангу в подвале, по утрам делал зарядку, бегал по несколько километров в день, отодвинув доску в заборе и выбираясь за пределы батальона.
Когда Иван уходил в армию, у него в городе осталась внебрачная дочь Света полутора лет. Она родилась от татарочки Галки, с которой у него до армии была связь. Галка ничего не сказала Ивану и никаких претензий не предъявляла. Он узнал об этом случайно, когда зашёл к ней в магазин попрощаться перед уходом в армию. Она показала ему фотку с маленькой белобрысой девочкой. Иван купил большую куклу и подарил её девочке. В армии Ивана вдруг начала мучить совесть, и он решил удочерить девочку. Он написал письмо Галине, но та ответила, что замужем и у неё всё хорошо. Иван написал об этом жене, чем привёл её в страшное негодование. Они написали друг другу несколько гневных посланий и чуть не поссорились. Но, в конце концов, всё устроилось.
6. Шарик, или Что крепче: кулак или челюсть?
- Отчего у нас все начальники козлы?
- Так ведь дерьмо всплывает…
(Из разговора)
Начальнику Ивана исполнилось двадцать восемь лет, но он уже имел лысину и, при невысоком росте, несколько рыхлую фигуру. Он ходил в очках и любил читать Валентина Пикуля. Оттого и получил по совокупности фамилии, способа общения с солдатами и внешнего вида кличку Шарик. У него не было высшего образования, и он только мечтал поступить в военную академию.
С прежним писарем Расуловым они жили душа в душу. Тот выполнял все прихоти начальника, а взамен получил власть и, будучи сержантом, фактически управлял батальоном. Расулов пользовался у солдат непререкаемым авторитетом. В тени этого авторитета некоторое время пожил и Иван. Но вскоре выяснилось, что Иван совсем другой человек. Иван тоже старался выполнять все распоряжения своего командира, но иногда его заносило. Энша отправил его с группой солдат за картошкой на совхозные поля. Солдаты набрали полную телегу картошки и под покровом ночи привезли домой к Шарику. Ивана стала мучить совесть, что он принял участие в воровстве. Это полностью расходилось с его коммунистическими убеждениями, приверженцем которых он тогда был. Когда Шарик попытался отправить его за картошкой второй раз, Иван отказался.
– Почему? – набычился начальник.
– Не хочу воровать, - негромко, но твердо произнёс Иван и стал теребить пилотку, лежащую у него на столе.
– Я сам сажаю, сам и собираю, - зло посмотрел на него Шарик.
– Ну, вот сами и поезжайте, а я не буду, – ещё тише сказал Иван и почувствовал, как вспотели его ладони.
Отказываться выполнять распоряжения начальника было опасно: Шарик мог запросто загнать его на вышку. Хоть в его кабинете и было холодно, но этот холод нельзя было сравнить со стоянием на вышке в сорокоградусный мороз. Однако всё обошлось. Только через несколько дней в кабинете Шарика развернулась дискуссия на морально-этическую тему. Шарик, оторвавшись от книжки и сверкая зелёными глазами, бросил Ивану:
– Ты хоть и закончил институт, а жизни и людей не знаешь. Ты всё видишь в розовом цвете. А люди, как волки. Они уважают только силу, власть и деньги.
– Не все. Есть и другие. Если бы всё было так, как вы говорите, человечество бы не выжило, а перегрызло друг дружке глотки.
– Так и так грызут. За три тысячи лет пять тысяч войн. И конца краю этого нет. У Расулова был порядок. Его уважали. Он держал батальон. К нему даже в кабинет никто не заходил. А ты что устроил? Почему у тебя все тут толкутся? Чтобы я больше никого тут не видел.
– Я стараюсь учитывать совместимость людей в наряде, но пока плохо знаю людей.
– Нечего тут сопли жевать. Сам поставил и точка. Никаких просьб и изменений. А то они так тебе на шею сядут.
Начальник штаба считал, что человек человеку волк, свинья и скотина. Иван стоял на точке зрения коммунистов: человек человеку друг, товарищ и брат. В течение года у них иногда спонтанно вспыхивали по этому поводу споры. Никто никого не побеждал, и каждый оставался при своём мнении.
Начальник штаба, проверяя караул, застал ефрейтора Нигматулина на посту пьяным. Без разговоров он врезал ему кулаком в челюсть, сбил с ног и отпинал. У ефрейтора оказалась сломанной челюсть. Ему наложили гипс. Есть он мог только через трубочку. Батальон затих. Все ждали и гадали: сдаст Нигматулин Шарика или нет. Ефрейтору оставалось служить полгода. Капитан тоже поскучнел и затаился. Нигматулин сказал в санчасти, что сам упал с лестницы. И, хотя все в части уже знали, что случилось, никаких последствий для начальника штаба не было. Несмотря на то, что стукачи в батальоне жестоко преследовались, всегда находились любители сообщить новости в полк.
Второй случай добавил к образу капитана Безуглова ореол бесстрашия и бесшабашности. Однажды он пошёл проверять караул. В тридцати шагах от вышки он услышал окрик:
– Стой, кто идёт!
– Сейчас, я тебе покажу, козёл, кто! Ты что совсем ослеп? – Солдат Ибрагимов сделал предупредительный выстрел в воздух и ещё раз повторил команду. Энша в ярости зарычал:
– Я тебе, скотина, сейчас все рёбра переломаю, стрелок ***в! - Но у рядового Ибрагимова видно, что-то заклинило, и он дал короткую очередь поверх головы Энша. Шарик залёг, обложил солдатика матом и короткими перебежками, то падая, то вставая, то прячась за забор, стал приближаться к посту. Солдат не успокоился, пока не опустошил всю обойму. Услышав стрельбу, из караульного помещения выскочил сержант и отобрал у него автомат. Шарик стремительно подбежал к замершему в испуге солдатику и залепил ему звонкую затрещину, потом досталось сержанту. Отдубасив служивых, он снял их с караула и засадил в подвал в железную клетку на хлеб и воду. Клетка была сделана по распоряжению Энша и служила камерой предварительного заключения для проштрафившихся солдат и прапорщиков. Особенно часто в этом каземате за пьянку и кутежи сидел прапорщик-бурят Майнагашев.
Прославился Шарик ещё и тем, как он выдавал деньги солдатам и прапорщикам. Он отдавал им ровные суммы, а копейки и сдачу, в несколько рублей, оставлял себе. Таким образом, за одну выдачу зарплаты у него оставалось несколько сотен рублей лишних денег, которые он бережно откладывал на машину.
Когда из зоны случался побег, начальник штаба появлялся на своём рабочем месте и с солдатами прочёсывал лес. И, хотя сам факт побега ему не нравился, так как это снижало показатели батальона, ловил зэков он с удовольствием. Это была охота на человека, который не имел никаких прав и мог быть застрелен при задержании.
Все эти художества Энша припомнили после смерти Брежнева, когда к власти пришёл Андропов. Полковник Новолодский долго выпытывал у Ивана и других солдат об особенностях несения службы в батальоне. Энша зло косился на них, когда заскакивал в кабинет, где они беседовали. Но и при Андропове никаких оргвыводов относительно Шарика сделано не было.
К Ивану несколько раз приезжала жена с сыном. Во время осенней проверки Шарик «пожаловался» замполиту полка, что меньше видит свою жену, чем Иван.
Иногда Энша запирался в своём кабинете со старшиной и пьянствовал с ним всю ночь. Наутро он с красной мордой уходил домой отсыпаться, а Иван вытаскивал из кабинета бутылки, остатки рыбы, хлеба и колбасы.
7. Старый салага, или Как хорошо быть начальником
Власть человека портит
(Народная мудрость)
Иван был рядовым, но фактически выполнял обязанности начальника штаба. Он являлся по армейским законам «молодым», то есть только что призванным, но фактически, сразу после ухода дембелей осенью, он стал стариком, «дедушкой». Им никто из солдат не командовал, он не мыл пол, не стоял на тумбочке, не ходил в караул, не стоял на вышке.
Сам он тоже, правда, правами деда не пользовался. Он не командовал, не помыкал солдатами, не издевался над ними, не заставлял себе стирать одежду, пришивать подворотнички, чистить сапоги и бляху, заправлять постель. Всё это он делал сам. Единственное, что он заставлял делать, так это мыть кабинет Энша. Так это уже была традиция, которая шла от Расулова.
Однажды ему всё же довелось побывать в наряде, на охране осуждённых ИТК-11. Шарику позвонил начальник колонии и попросил вывести группу зэчек на уборку капусты. В батальоне никого не было. Рота была на стрельбище. Шарик послал Ивана и ефрейтора Чукреева из суточного наряда, коротышку-башкира, который и говорить-то толком по-русски не мог. Конвоиры получили в оружейке автоматы без патронов и отправились на службу. Охрана женщин осуществлялась с автоматами, но без патронов. Кузнецову и Чукрееву предстояло сопровождать два десятка озлобленных баб в телогрейках. Если бы они захотели сбежать, то легко бы скрутили обоих конвоиров, начистили им рыла и разбежались, как тараканы, по полям и лесам.
Ивану было в первый раз страшновато. Ефрейтор оказался бывалым и спокойно и лихо покрикивал на зэчек. Бабы собирали капусту, грузили кочаны на машину, а конвоиры, нахохлившись на ветру, смолили сигареты и вели неспешные беседы обо всём и ни о чём. Одна из зэчек, молодая разбитная бабёнка, попросила у них сигарету. Прикурила, озорно сверкнула глазами и ушла к своим товаркам, покачивая бёдрами.
Иван знал, что истосковавшиеся по мужской ласке зэчки иногда соблазняют солдатиков, прапорщиков и офицеров. Изредка среди осуждённых попадались удивительные по красоте экземпляры. Остальные бабы занимались самоудовлетворением либо ласкали друг друга. Выделялись среди них мужеподобные агрессивные женщины. Они брали под своё крыло женственных и кротких бабёнок.
Служба окончилась без происшествий. Шарик потом шутил, что Иван, наконец, получил боевое крещение.
Многочисленное начальство очень любило приезжать в Бозой на проверки, усиление и разбор чрезвычайных происшествий. Уезжали, обычно, с мясом, сытые, довольные, пьяные и напаренные в бане. На территории батальона была построена баня специально для высоких гостей.
Командир полка, проверяя батальон, как-то прикопался к Ивану и его шинели. Он требовал показать клеймо на шинели. Клейма не было. Он обвинил его в том, что тот забрал шинель молодого бойца. У Ивана шинель выглядела новой, так как он почти в ней не ходил. Полковник орал на него перед всем батальоном и приказал убрать его из писарей. Недоброжелатели Ивана уже потирали руки. Но, когда полковник уехал, всё осталось по-прежнему. Приказ командира полка никто исполнять не собирался. К Ивану дважды приезжала жена с маленьким сыном. Они по несколько дней жили в гостинице, гуляли по Бозою и обедали в столовой.
Однажды приехал замполит полка и раскрутил Ивана на выступление по поводу безобразий, творящихся в батальоне. Как старый коммунист, он требовал от комсомольца Кузнецова быть нетерпимым к недостаткам, развивать критику и самокритику. Иван сначала отказывался, а потом согласился. Его выступление было подобно взрыву бомбы. Солдаты и офицеры онемели. Речь Ивана текла плавно и свободно. Он разгромил всех в пух и прах, включая командира полка. Особо обратил внимание на то, что солдаты недополучают мяса. После этого исторического выступления его избрали в народный контроль. Он ознакомился с нормативами питания солдат, начал заглядывать в столовую. Офицеры стали опасаться обедать в солдатской столовой на халяву, объедая солдат. Им это не понравилось, и они пожаловались Шарику. Тот наехал на Ивана:
– Ты что это терроризируешь офицеров? Ты знаешь, что существует котловое довольствие и продукты выдаются с запасом, в том числе и на приезжающие караулы?
– Солдаты должны получать по нормативам сто пятьдесят грамм мяса. А по факту мяса почти нет. Куда оно девается?
Постепенно ситуация с мясом стала выравниваться. Комбат лично стал заглядывать в столовую и в чашки солдат. Зато начались перебои с хлебом.
8. Естественная убыль, или Бозойский интернационал
Моменто мори
(Латинская пословица)
Говорят, что военные теоретики, в своих расчётах боевых потерь личного состава, закладывают так называемую естественную убыль. Другими словами, часть военнослужащих должна в армии погибнуть. За полтора года службы Ивана на его глазах, так или иначе, пострадало около пятнадцати человек.
Однажды после отбоя «старики» начали докапываться до «молодого». Тот с разбегу выбросился из окна третьего этажа и сломал ноги. Виновных, как обычно, не нашли.
Один солдатик стоял на вышке, в тулупе, в сорокоградусный мороз. Это называлось быть «Иваном Очиченко». По имени одного конвоира, которого зэки облили на морозе водой, и он превратился в ледяной памятник. Тяжело служилось рядовому Тагирову, и вот однажды он решил покончить с этим миром навсегда. Приловчившись, он наставил автомат себе прямо в сердце и нажал на спусковой крючок. Раздалась очередь, и семнадцать пуль прошили тело самоубийцы. Как всегда понаехали комиссии чуть-ли не из Москвы. Судили – рядили. В конце концов, врачи выяснили, что у него была какая-то врождённая патология половых органов. Замполит Макаров, в очередной раз, отправился в скорбный путь с грузом «двести».
Прямо на глазах у Ивана ефрейтор Толубаев сошёл с ума. Вначале он стал заговариваться и нести ахинею, которую Иван не мог понять. Потом схватился за голову и сказал, что у него сильно болит голова. А потом его увезли в Иркутск, в санчасть, где, по слухам, он умер от опухоли мозга.
Четверо молодых узбеков избили сержанта за то, что тот был с ними слишком строг. С одним из них Иван частенько играл в шахматы. А потом увидел его уже на образцово - показательном суде в Иркутске. Воинам дали по три года дисбата.
Прапорщик Майнагашев был постоянно пьян в стельку. Для него в подвале специально построили железную клетку. Как только его ловили пьяным, тут же сажали на хлеб и воду.
Как-то осенью разнеслась весть, что в автокатастрофе погиб начальник обеих колоний. Энша послал Ивана к его вдове охранять её. Та боялась оставаться одна в пустом доме. Вдовушка накормила, напоила Ивана и познакомила с двумя миловидными дочерями-студентками.
Всё время в Бозое происходили какие-нибудь события. Батальон, состоящий более чем из десятка национальностей представлял собой СССР в миниатюре. Солдаты дрались и унижали друг друга. Офицеры били солдат. Те отвечали им скрытой ненавистью, которая иногда проявлялась явно, как в случае, когда Шарика поливал из автомата часовой. Пьянка, самоволки были обычным делом. Иногда это выходило наружу, как в случае со сломанной челюстью Нигматулина, но, большей частью, всё скрывалось и спускалось на тормозах: нельзя было ухудшать показатели батальона…
9. Боевая подготовка, или Очковтирательство по-бозойски
Нас невозможно сбить с пути:
Нам всё равно куда идти
(Даосы, постигшие
тщету земных желаний)
Боевая подготовка в батальоне осуществлялась только на бумаге. Её видимость искусно создавали писаря во главе с начальником штаба. Иван лично писал обширные планы проведения учений, но они никогда не выполнялись. Лишь однажды батальон срочно вывезли на стрельбище для учебного гранатометания. Перед выездом всех построили, и комбат приказал выйти из строя тем, кто не может ехать или болен. Вышли двое: рядовой Ибрагимбеков (у него была высокая температура) и Иван: у него на правой руке красовался фурункул. Процедура была не напрасная, так как в соседней части солдат выдернул чеку, но от страха не смог разжать руки. А, когда все застыли, рука вдруг рефлекторно разжалась и граната упала в окоп рядом со служивым. Собрать отдельные части бойцов врачи не смогли.
По уставу в Бозое не жили вообще. Вот как проходил подъём. В шесть утра раздавался крик дневального:
- Рота, подъём!
Никакого движения. Только несколько молодых, дрожа от холода, сбрасывают с себя шинели и, путаясь в портянках, натягивают сапоги. Никаких зарядок не проводится, если в батальоне нет дежурного офицера. Если он присутствует, то все после подъема разбредаются по тайным углам, чтобы переждать время подъёма. Иван, обычно, быстро одевшись, бежал к забору за баней и, отодвинув доску, выбирался из расположения батальона. Он ещё с детства привык начинать день с бега и разминки на перекладине. Здесь он тоже старался не изменять своим привычкам. После зарядки он спускался в подвал и до пояса мылся холодной водой.
Проверки боевой подготовки проходили по хорошо отлаженному сценарию. Офицеры стреляли сами, а потом за солдат. По бумагам выходило, что подразделение неплохо справляется со стрельбами. Отцы-командиры не наглели и ставили, от фонаря, усреднённые цифры, но с умом. Никому не было дела до того, что в случае побега «на рывок» солдат по уставу попадал в странное положение. Если зэк пытаясь перелезть через забор, получал от охранника пулю и падал со стороны зоны, то солдату грозил суд. Если же он оказывался с другой стороны забора (на свободе), то часовому давали отпуск.
10. Народный контроль, или Сколько весит сто грамм мяса?
Народный контроль
как инструмент народовластия
(Газетный заголовок)
К должности народного контролёра Иван отнёсся на полном серьёзе. Он нашёл нормы питания для солдат, и особое внимание обратил на обеспеченность солдат мясом. И к бабке ходить было не надо: мяса солдаты недополучали. Его, практически, в тарелках не было. Хотя по нормам его выделяли по сто пятьдесят грамм на каждый день. Иван подошёл к поварам. Узбеки лукаво ухмылялись:
- Усушка, утруска, уварка…
Тогда Иван поднял этот вопрос перед комбатом. Тот внимательно отнёсся к делу. Даже стал присутствовать в столовой во время приёма пищи солдатами. Иногда, иронично усмехаясь, поглядывал на Ивана и спрашивал при всех вслух:
– Ну, как, есть мясо? – Иван молча кивал и наворачивал свою порцию. Надо сказать, что нехватка мяса на нём лично не отражалась. За полтора года он поправился на шесть килограммов.
Мясо поедали деды, офицеры, повара и проверяющие из полка. Иван стал внимательно присматриваться к ситуации и быстро вычислил, в чём дело. Офицеры стали бояться есть в столовой и зароптали. Из-за этого на Ивана наехал Энша. Вскоре контролёрская деятельность Ивану надоела, и всё опять пошло по-старому. Солдаты питались картошкой, кашей и рыбой.
11. Баня, или Много ли солдату воды надо?
Протопи, ты мне баньку, хозяюшка,
Я от белого свету отвык.
Угорю я и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык
(В. Высоцкий)
Баня находилась на краю посёлка. Ходили в баню всей ротой по субботам. Солдаты ждали баню. В бане была парилка. Можно было попариться с веничком. В первые бани молодым не доставалось ни воды, ни мочалок, ни нового белья. «Дедушки» вели себя агрессивно каким-то седьмым чувством вычисляя трусливых и безответных бойцов. Козёл отпущения находился везде даже в бане. Этому воину не доставалось портянок или они были рваные. Бельё было с дырками и чуть дышало на ладан, зачастую сыроватое.
Первыми заходили дембеля. Остальные томились, ожидая своей очереди. Каптёрщик Волков привозил на лошади бельё в больших полосатых мешках и раздавал его страждущим. Иногда белья не хватало. Тогда старшина материл каптёрщика, а тот вяло отбрехивался.
Иногда из-за белья вспыхивали ссоры. Каждому хотелось урвать себе кальсоны поновее. Бельё же было изношенное. Зимой особо талантливые воины стремились взять два комплекта белья, так как в казарме и на вышке было холодно. Из-за этого некоторым белья не доставалось и они, чертыхаясь, уходили в старом и грязном.
Шкафчики в предбаннике не закрывались и после бани можно было остаться без сигарет, часов, ремня, нового хэбэ, сапог или пилотки. Поэтому Иван предпочитал ходить в баню налегке. Полотенцев всегда не хватало. Поэтому первое время вместо обтирания приходилось ждать, когда обсохнешь. Потом он наловчился брать с собой полотенце из казармы, свертывая его в тонкий рулон. В шкафчике прятал его в сапог, чтобы не утащили.
После бани ждали, пока все помоются. Солдаты курили, наслаждались чистотой и особым состоянием духа после парной. Настроение улучшалось, голова светлела. Небо после бани было синее, а трава зеленее. В баню и из бани шли строем и с песней. Сопровождал дежурный офицер или старшина. Если кто-то выбивался из строя, то от начальства исходил отборный мат.
После бани хотелось пить. Пили из фонтанчика в коридоре.
Когда каптёрщиком стал Юра Прудников, то он стал давать Ивану бельё поновее и поприличнее.
12.Почтальон, или Восточные сладости
Напиши мне письмо, напиши мне письмо
Только весточку жду, напиши…
(Из песни)
Через несколько месяцев после начала службы Иван стал выполнять обязанности почтальона. До этого письма носил Расулов, каптёрщик Волков, художник Сидоров. Расулов уволился в первой партии. Так что своего предшественника Иван не увидел. Его обязанности временно выполнял художник Сидоров. Он то и носил письма и получал посылки. Непосредственной доставкой посылок на лошади заведовал каптёрщик Волков, который тоже должен был скоро уволиться.
Почта находилась примерно в полутора километрах от части. Зимой Иван бегал до неё бегом. Ходить на почту нужно было ежедневно. Батальон получал множество газет, журналов, переводов, посылок и бандеролей. Вначале Иван ходил на почту с художником, который учил его всему. У него была доверенность на право получения денег и посылок. Все бумаги они с Сидоровым оформляли вместе прямо на почте. Получив кипу газет, журналов и пачку денег Иван либо шёл в батальон, либо ещё заходил в магазин за балабасом и куревом.
Газеты и журналы сначала прочитывал сам, а потом относил замполиту. Посылки поначалу сдавались замполиту и лежали там по несколько дней. А затем он сам стал их потрошить и выдавать солдатам. При этом ему и его земляку Андрюхе доставалось немало едовушки. Сердобольные родители присылали своими сыновьям восточные сладости, конфеты, копчёную колбасу, выпивку, замаскированную в грелках, сухофрукты, фрукты, консервы. Проще сказать чего там не было. Потому что посылки шли со всего Союза.
Письма Иван отдавал замполиту. Тот, видно, просматривал их, так как опасался суицидов на почве неразделённой любви. А ведь гробы приходилось возить на Родину ему. Из-за писем солдаты постоянно донимали его:
- Есть письмо? – спрашивали они и жалобно заглядывали в глаза.
Иван их хорошо понимал, так как первые месяцы делал то же самое почти ежедневно задавая этот дурацкий вопрос почтальону.
На почте он наблюдал сцену окончания срока. Какая-то зэчка пришла на почту, получила посылку, тут же стала переодеваться и бормотала сквозь зубы:
- Теперь пусть кто-нибудь меня зэчкой назовёт…
К концу своей службы Иван почтовую обязанность передал молодому армянину, превратившись в типичного дедушку, которому делать было нечего, кроме как смолить сигареты в умывальнике.