В БОЛЬНИЦЕ
Отвислые лиловые члены. Дряблые голубые ягодицы. Запах человеческого тела. Рваные простыни. Люди лежат в коридоре, так как палаты переполнены. Охи и вздохи. Кто-то кашляет. Кто-то пердит. Больница, срез (или надрез?) российской жизни. Я знал куда шёл, и потому не был удивлён нисколько. Я побывал в странах куда как богаче России, но и там посещение больницы оставляет удручающее впечатление…
Я иду по коридору и читаю объявления на стенах.
«Приносим извинения за качество больничного питания (пища как помои?) и постельные принадлежности (простыни отпугивают тараканов?). Принимаем от пациентов лекарства и перевязочный материал (больница не может позволить бинты и пластыри?)»
Мать уже всё купила для отца (одноразовые резиновые перчатки, марлю, вату и прочее). Он лежит слева от меня, белый как мел, с запавшим ртом (вставные челюсти лежат в баночке на прикроватной тумбочке). Когда-то он был силён и страшен во гневе… Сейчас он лежит беспомощный и неподвижный. Только губы его шевелятся. Ветеран войны и труда, отмеченный правительственными наградами.
Время от времени я даю ему несколько чайных ложек воды и меняю бутылку под его койкой. «Что там у тебя?» - сипит кто-то под боком. «Дай немножко». «Это моча с кровью. Будешь?» «Нет, спасибо».
Человек справа от меня выглядит здоровее других. Он даже иногда встаёт с постели и уходит в туалет покурить. У него проблема с яичками. Он оттягивает вниз штаны. «Смотри».
Я вижу только одно яичко величиной с маленький арбуз. «У меня тут опухоль», объясняет он. «Завтра должны удалять».
Справа от него сидит на койке человек, раскачиваясь и бормоча. «Русскую нацию сгубили. Но мы найдём спасение». Он заядлый курильщик, но вставать с постели, чтобы покурить, ему нельзя. Он делает движение рукой, как будто подносит сигарету ко рту. Делает воображаемую глубокую затяжку. «Завтра я встану!» уверяет он нас. «Встану, потанцую и покурю!»
Неожиданно он рушится. Я бросаюсь к нему и выдёргиваю из-под него шланги и трубки. Согнутая или забившаяся трубка отправит его на тот свет. Но кажется, ему всё равно.
Рядом с ним лежит человек. Нет, не человек, а каркас, принадлежащий крупному и, судя по седой щетине на сморщенном лице, немолодому мужчине.
Его, должно быть, прооперировали повсеместно, так как он трясётся всем телом и без остановки.
«Прочь, девки! Оставьте меня в покое!» бормочет кто-то в бреду. Я включаю свой ноутбук и пытаюсь работать. Нет, здесь это невозможно. Я снова иду по коридору. Обгоняю медленно шаркающего человека. Хочется приободрить его.
- Как твои дела, товарищ? – спрашиваю я.
На меня смотрят замученные глаза.
- Подыхаю я. Иль не видишь? – хрипит он.
Я читаю объявление на стене. «Трудящиеся системы здравоохранения! За что нам такая нищета? Почему такие жуткие цены и невыплата нашей такой маленькой зарплаты? Выйдем на акцию протеста! Покажем властям, что мы тоже люди!»
Утром я был в банке. Шикарно отделанные стены. Хрустальные люстры на потолке. Ухоженные, хорошо оплаченные женщины за компьютерами. Я мельком глянул в один монитор и увидел там карточную игру. Каждому своё? …
Человек справа дёргает меня за рукав.
- Слышь, я сейчас курить ходил. Там ребята в уборной говорят, что в Москве террористы театр со зрителями захватили. Представляешь? Интересно чем кончится, а?
- Не знаю. Наверное, перестреляют всех.
- А заложники как же?
- Не знаю.
За окном падает снег. Мне холодно в коридоре, где лежит отец. На мне кожаная куртка с меховой подстёжкой. А каково тем, кто лежит здесь после операции под тощим больничным одеялом?
Или всем тут всё равно? Если здесь кто-то умирает, никто не торопится его спасать. Здесь нет доктора Дебекки из США, который даст совет бригаде классных специалистов как отогнать матушку смерть. Двенадцать человек лежат в тёмном больничном коридоре (ещё больше в палатах).
Холодно. Национальные системы электрификации и теплоснабжения преобразованы в частные компании. А им нужна только прибыль. И только для себя. Кто-то умирает? Ну и что?
Отец стонет всё сильнее. Я замечаю, что жидкость, стекающая из него по трубке в бутыль под койкой течёт всё медленнее… Забилась трубка? Я тороплюсь в комнату медсестры.
- Сестра, там пациенту плохо! Наверное, трубка забилась.
Сестра поворачивает ко мне заспанное лицо.
- А ты её почисть…
Я возвращаюсь к отцу. Что делать? Как чистить трубку? Выдернуть из члена и продуть ртом? Я жму и жму резиновую трубку, надеясь пробить затор. Отец уже не может терпеть. Стоны перерастают в крики, сопровождаемые словами, с которыми солдаты идут на амбразуру…
Появляется врач. За ним – медсестра. Врач наклоняется над отцом и командует:
- Трубки сменить немедленно! И дать морфий, пусть успокоится.
Он встречается взглядом с медсестрой.
- Дрыхнешь, милочка?
К шести утра я задремал на полчаса. В девять крупный небритый мужчина перестал дёргаться. Его увезли. В десять пришла мать и сестра, и сменили меня.
Странно, но я возвращался домой отнюдь не в подавленных чувствах. Почему? Привык к ужасному и невыносимому? Или приободрился оттого, что утром отец пришёл в себя и попросил свои челюсти?
А, может, я подумал, что для счастья у меня всё есть? Я – не заложник. Иду куда хочу. Я живой. Я, кажется, здоровый. Чего ещё надо?